Жан-Честер в три аккорда

Ты зачем-то просишь Маклейна об этом не шутить. — Ну так я же не думал, что ты это всерьез. — говорит он, поправляя штаны — Теперь будет смешнее. Ты бы уже свалил нахер. Но Честер стоит, подпирая спиной дверь, а ты даже не закуриваешь. Он тоже странный, ты не понимаешь. — Маклейн, блядь, я обычно не злоупотребляю званием… — Да-да, конечно. — и улыбается криво. Нельзя срать там, где ешь. И вы в туалете, буквально. Это, блядь, не смешно. Ты бы хотел смыть себя в унитаз, на котором сидишь, только крышка закрыта. — Сука… — ты бессмысленно трешь ладонями все лицо — Извини. Я реально не должен был… У него опускается голос, а ты не можешь оторвать пальцы от глаз. — Я же шучу. И он делает страшное. Он приближается, и твоя голова оказывается рядом с его не заправленной рубашкой. Он собирается тебя гладить? Ты чувствуешь его руку совсем рядом с ухом, и это другая рука. Не та, что была пять минут назад. Той руке было поебать, кто из вас тут старше по званию. Та рука отлично справлялась. А эта… Полный пиздец. Честер еще не коснулся, но ты уже знаешь. Вылетаешь нахуй из туалета, не моешь руки, не умываешься. Идешь на другой этаж, чтобы это сделать. И, конечно, на лестнице слышишь Гарри: — О! А мы на обед собирались, хочешь с нами? Там за углом есть… Сжимаешь челюсть, смотришь только вперед. Едва не врезаешься в оранжевое пятно, избегая зеленого. Тебя разорвет, если ты поднимешь глаза на любого из них.

—

Ливень идет минут десять. Вы ждете под козырьком, когда хоть немного отпустит. — Не надо. — убедительно просишь ты, когда Честер уже открыл было рот. Протягиваешь ему сигареты. И вы курите. Просто курите. Но на второй он уже не выдерживает. Ты закатываешь глаза несколько раз, но он не обращает внимания. Может, он и сам не собирался рассказывать. Но ебучий дождь — и теперь ты знаешь что-то, чего знать не должен. Устал как собака, но все равно реагируешь, удивительно. Странно видеть Маклейна серьезным. — Вот я тоже так думал, — Честер закидывает окурок в лужу и кривляется — но, видите ли, не «педик» — Угу. — ты затягиваешься. — Гарри тоже. Ты смотришь сумрачно, он — удивленно. И Честер смеется, молодым звонким и глупым смехом. Ты давишься дымом и кашляешь.

—

В столовой участка Честер сидит за соседним столом вместе с Торсоном, пока ты допиваешь кофе. Он травит очередную байку, Торсон давится смехом, и ты видишь, как Честер щурится, ерзает по скамейке, закидывает ногу на ногу. Гарри устраивает представление из поедания супа. Восхищается громогласно, размахивает ложкой, параллельно рассказывает про ваш утренний труп. «И глаза вот такенные!» — снова трясет ложкой и пучит глаза. Как будто без этого его рожа выглядит недостаточно страшно. Недостаточно. Для тебя. Кицураги наконец усмехается, говорит тоже что-то. Ты слушаешь их вполуха. Честер вопросительно поднимает брови и кашляет в суп. — Нормально, я жив. — говорит он, потому что Торсон уже занес руку, чтобы огреть по спине и спасти от неминуемой смерти. Ты барабанишь ногтями по кружке, и потом замираешь, оставив два разогнутых пальца. Через два часа после смены. Поворачиваешь ручку к себе. Торсон звенит тарелками и кладет руку на плечо, — Идешь? — Честер кивает, как будто ему. И ты тоже киваешь, как будто себе. Да, Жан Викмар, вот это ирония. Тебе все еще каждый раз странно. Но Честер так просто, легко подстраивается, что выходит как-то само. Он очень хорош как напарник. Со стороны не заметно. Ты немного ревнуешь его к этой способности — стараться, но без болезненного усилия. Он просит сильнее сжать руки, входить глубже и чтобы шлепки было слышно. Ты восхищаешься тем, что он знает, как ему надо. С подробной инструкцией, если потребуется. Ты так не умеешь, можешь только наощупь. Гарри ничего не умел объяснять. Надо было только быть рядом и не пугаться, терпеть, не сгорать от стыда и давиться мыслями. Ты не знаешь, почему Честер такой. Торсон куда проще Гарри. Вы занимаетесь сексом совсем не друг с другом. Сателлиты до мозга костей. Это не обидно, и даже не больно, если про это не думать. Вы очень разные, разного возраста, с разными травмами. Но очень похожи той частью себя, о которой вы больше не говорите. И так все понятно. Ночью накрываете одеялом друг друга, и по утрам побеждает тот, кто сделает кофе первым.