Мечтать не вредно

      Пропитанное запахами алкоголя, пота и блевоты помещение заполнено мигающими разноцветными огнями прожекторов и полчищем ужратых существ, пляшущих резко, дергано и раздражающе. Из колонок трещит то, что эти сумасшедшие называли музыкой. Голос вперемешку со скрежетом орет: "танцуй или умри" и толпа подхватывает фразу, как лозунг, разнося ее мешаниной звуков по пространству.       — Что думаешь? — Блондин мог бы испугаться шепота на ухо, но такие фокусы его уже давно не удивляют.       — А ты как будто не знаешь? — Мужчина не отрывает взгляда от скачущего стада, пристально разглядывает чужие лица.       — Ты сам просил читать твои мысли только по выражению твоего лица, — он все же поворачивает лицо к собеседнику.       — Думаю, что они все неказистые. Мне их даже немного жаль, но...       — Но?       — Мне нравится это место. Оно подходит. Я думаю.       — Это будет твое торжество. Ты же, — блондин резко оказывается в чужих теплых руках, а на месте, где он стоял секунду назад, какой-то пацан проливает два стакана пива, — знаешь, — фраза заканчивается шипением.       Чучело начинает с ругательств на несправедливость судьбы, заканчивает оскорблениями в сторону двух мужчин, которые выглядели так, будто зашли сюда случайно, — их вид был слишком опрятным, — и почему-то должны были спасти от падения это существо.       — Ло, не стоит, — холодная рука мягко касается плеча, блондин аккуратно заглядывает в почти черные радужки своего спутника, — я разберусь, — тьма завитками собирается в зрачок, — и тебе пора поесть.       — Че вы там пиздите, долбаебы?       — Извини, — как только он поворачивается и первые звуки вылетают из его рта, незнакомец замирает, как вкопанный. Его пьяные глаза, как будто только сейчас поняли, как надо фокусировать зрение, чтобы было хоть что-то видно, — ты тут один? — парень слишком быстро начинает мотать головой.       — Не-не-не. Вон там еще мои кореша есть.       — Познакомишь?       — Да. Да, конечно, — парень бегло осматривает свой внешний вид, пытается отряхнуть грязь с одежды, которая вряд ли сойдет даже после десятой стирки, — но... Можно узнать, как Вас зовут?       — Санджи, — так улыбаться не может никто на всем белом свете. Улыбка Мона Лизы детское ребячество в сравнении с этим.       — Не за чем так любезничать, — он снова шипит на ухо, следуя тенью сквозь толпу.       Все то же помещение, все такая же ночь, только людей больше нет. Прохлада залезает под рубашку, но не вызывает мурашки. Блондин аккуратно обмакивает широкую кисть в багровую густую жидкость, смешанную с перемолотыми травами, осторожно выводит линии на потрескавшейся штукатурке. Вещество моментально впитывается, пульсируя насыщенным красным цветом и затихая в приглушенный индиго. Его фигура снова появляется из пустоты. Голубые глаза блестят, вглядываясь в чужое состояние. Он снова не поел. Он снова думает, что и так нормально. Его глаза серые, светлые, как рассветное небо перед дождем, но сейчас даже белки почернели. Открытые участки его кожи покрыты извилистыми темными линиями, они уже даже на татуировки не похожи.       Санджи проклинает ту ночь, когда согласился на сотрудничество с одним из еретиков Ордо Дракул. Насколько бы Трафальгар ни был гениален в своих исследованиях тела и души, он даже спустя двести лет боится подойти к смертному с куском хлеба, хотя говорил, что почти снял свое проклятие сто лет назад. Зверь внутри рычит от безалаберности, казалось бы, такого исполнительного сородича. Он как будто только и мог, что закрываться в лаборатории, бешено качать кровь по своим венам, чтобы не спать несколько суток подряд, и залезать с головой во внутренности чудом еще живого существа. А потом Санджи приходится вламываться в его логово и находить Трафальгара всего с головы до пят цвета свежего угля, бормочущего полный бред под нос. Он не хуже сам знает, что хоть тело не устает, зато разум еще как, и после таких исследовательских марафонов его мозги дымятся, как если бы он вышел в полдень прогуляться и не принял свою эту эпидермическую защитную ванну. Санджи выводит из колеи таким поведением старшего, и он просто не понимает как такой сородич, как Трафальгар Д. Ватер Ло смог дожить до своих шестисот двадцати шести лет.       — Великая Праматерь, ты ничего не ел с той ночи? Ты не мог хотя бы немного за собой следить? Почему ты просто не выпил того парня?       — Ты знаешь каким набором дури он был накачан? — Блондин отводит взгляд, возвращаясь к вырисовыванию символов на стене, — ты не знаешь. А я взял немного его крови на анализ и там, поверь, не только пониженный гемоглобин и повышенный холестерин.       — На кой черт ты взял его кровь на анализ, а не просто выпил? Ты вообще представляешь как ты выглядишь?       — Потому что, Санджи, время идет и мир вокруг нас меняется. Смертные перестали лечить себя инъекциями малярии и ртутью уже очень давно и не изучать, и не использовать их методы анализа попросту глупо, — блондин издает сдержанный фырк и отставляет кисть в сторону, поворачиваясь лицом к собеседнику, — особенно если ты не хочешь подхватить какую-то гадость вроде чумы.       — Чумы? Ты серьезно? — Он тяжело выдыхает воздух из легких, набранный для возмущенной тирады, — ладно, что у тебя в руках?       — Цветы.       — Ты действительно думаешь, что я в это поверю?       — Тц. Подставляй свою миску.       В его руках, утончённых, покрытыми вихреватыми линиями цвета ночного неба, действительно цветы, пышные бутоны белых роз. Они художественно выглядят на фоне его мрачного образа, и Санджи не удивился, если бы в одном из музеев увидел картинку с "дальним родственником" Трафальгара и таким же букетом. Только вот блондин перестал вестись на эти фокусы еще триста лет назад. Хотя в голове на удивление еще свежи воспоминания первого столкновения со способностями сородича. В ту ночь Санджи надо было сопроводить чужака из другого ковенанта к Матери на поклон, обмен любезностями и информацией. Они встретились в людном месте, прошлись по главной улице, зашли в старую библиотеку. Санджи мило улыбнулся охраннику, провел брюнета извилистыми путями в огромную подвальную залу, исписанную рунами и ритуальными знаками, и всю дорогу не мог понять, зачем этот еретик несет милой Матушке игрушечного медведя и коробку конфет. Матушка уже перевалила за первую тысячу лет, ее нельзя было подкупить таким примитивным подношением, свойственным обычным смертным. Так катастрофично Санджи никогда еще не ошибался. Обычно спокойные, глубокие, синие глаза Матери казалось, что заблестели живым восторгом. Трафальгар преподнес забальзамированную голову чиновника, который хотел построить на ее любимом месте для ритуалов торговый ряд, и его иссохшее сердце. Бондина тогда передернуло и не от самого подарка, а от того, что все это время сородич нес эти дары в руках. Трафальгару нельзя верить. У него плохое чувство юмора и способности, позволяющие обвеситься кишками, как боа, и пройти куда угодно с гранатомётом через плечо, причем даже не каждый бессмертный сможет заподозрить что-то неладное во внешнем виде брюнета.       Длинные сероватые пальцы с острыми костяшками, по которым ползут языки черноты из рукавов, медленно сжимают бутоны роз над деревянной чашей с искусно вырезанными узорами. Белоснежные лепестки сочатся яркой, густой и дурманящей кровью. Она так сладко пахнет, что Санджи не понимает, как Ло сдерживает себя от того, чтобы облизнуть остатки с руки. Видеть старшего, почти полностью покрытого проявлением его голода, его почерневшие глаза, темные узоры вылезающие по горлу к лицу, и его равнодушие к такой манящей и ароматной пище. Санджи считает это красивым. В этом было что-то особенное с замыслом, понятным только им двоим. Специальное представление только для него одного. Трафальгар резко стряхивает остатки крови с рук и исчезает. Он знает, что младший не особо любил добычу ингредиентов для своих ритуалов. Старшему не трудно помочь в этом и не трудно использовать свои способности, чтобы не мозолить глаза Санджи органами людей, которых он же сам заводил к Ло в лабораторию.       — Тебе обязательно было тратить кровь на то, чтобы выбросить мусор? — Трафальгар отсутствовал всего пару секунд, но теперь он стоял перед блондином без принесенного подарка и с абсолютно черными чистыми руками, — у тебя какой-то фетиш играть на моих нервах? — Санджи хмуро пробегает взглядом, отставляет чашу в сторону, одним быстрым движением сдирает себе кожу на запястье. Он хорошо тесанул, но кровь не начинает идти, поэтому можно отлично рассмотреть вспоротые сухожилия и мышцу, — я не отпущу тебя голодным и это все, что я могу предложить.       Трафальгар помнит ту ночь, когда впервые увидел новообращенного аколита. Блондин громко смеялся, танцевал на барной стойке, беспорядочно использовал свои новые умения, очаровывая каждого мимо проходящего смертного. Он нежно целовал женщин, аккуратно прикусывая их губы, чтобы попробовать маленькие капли крови, более напористо вгрызался в шеи мужчин, но не забывал зализывать укусы, чтобы не оставлять следов. Он выглядел блаженно, он почти устроил оргию в этом замызганном баре, который Ло посетил лишь из любопытства к новому "ребёнку" ведьм. И каждый элизиум, на которых Трафальгар появлялся по большей части от необходимости, чем от собственного желания, устало от бессонных дней и ночей, он продолжал наблюдать. Иногда смотрел парой блестящих глаз из тёмного угла, иногда следил за тем, как аколит питается и каких жертв предпочитает, иногда подходил чуть ли не в плотную, послушать разговор и лучше рассмотреть его мимику, но свою заинтересованность не афишировал. Ло, может в силу личных предпочтений или природы его зверя, было комфортней скрывать свое присутствие, также не хотелось лишний раз давать сородичам повод построить козни на пустом месте, когда дело было в простом анализе нового лица в толпе. По сути, это был вопрос времени, когда он познакомился бы с Санджи лично, а, если у тебя впереди вечность, думать о таких мелочах, кажется странным. Трафальгар имел, можно даже сказать, дружелюбные отношения с Матерью Колдовского круга. Нико Робин разделяла с ним один клан и страсть к изучению окружающего мира, поддерживала немного мрачные шутки и, наверное, в силу своего статуса, давала хорошие советы. Это она прозрачно намекнула и подтолкнула брюнета завести прямое знакомство с Девой, которая иногда проводила его на личные встречи, потому что проницательный взгляд Матери не смог упустить изменения в состоянии сородича, который с каждой ночью становился все безумнее, даже для нее. Робин знала, что еще немного и она может лишиться приятного собеседника, и если уж эти напыщенные личности не удосужились нанять себе "психолога", так и быть великодушная Матушка одолжит свое непорочное дитя, чтобы продолжать разбавлять темные ночи забавными разговорами о внутреннем мире живых существ.       — Это звучит как угроза, — Трафальгар подходит ближе, ухмыляется добродушно насколько может, — ты не боишься, что я не сдержусь и выпью тебя полностью?       — Прекращай эти шуточки, — закатывает рукав рубахи выше, протягивая запястье брюнету, — либо ешь сам, либо я в тебя это запихну, — Санджи пристально смотрит в черные глаза напротив и, когда Ло переводит взгляд на рану, позволяет первым каплям своей крови насытить воздух дурманящем ароматом, — ты голодным отсюда не уйдешь.       — Как скажешь.       Ватер Ло, чертов еретик из чертового Ордо Дракул, отлично пародировал живых. Его грудь всегда медленно вздымалась, как будто он действительно дышит, щеки и уши отливали легким румянцем, когда он чувствовал запах крови, и, что самое главное, он был теплым. Если подражание — дело опыта и практики, то температура — нет. Это было тем, что всегда поражало, как в первый раз, и не важно, ожидал ли Санджи прикосновений. Чувствовать его касания, мягкие и согревающие, дыхание на коже, из-за которого ощущаешь себя Жанной д’Арк в ее предсмертные минуты, было невыносимо. Ло вдыхает полной грудью, оценивая предложенную ему пищу. Санджи это раздражает. Старший как будто издевается: поглаживает чужую ладонь, немного оттягивает кожу, чтобы рассмотреть нервы и вены, торчащие из плоти, и не приступает к еде. Блондин хочет возмутиться, ткнуть своим запястьем прямо в нос этому идиоту, хоть как-то ускорить этот процесс, но все, что приходит в голову, только отсрочит момент.       Когда Трафальгар касается языком раны, проходит прям по мышце, специально задевая рванный край, Санджи хочется взвыть от того насколько он горячий. Когда прикусывает, чтобы было удобней пить, блондин выпускает застывший в легких воздух. От запястья по всему телу пробегает нарастающая, обжигающая и мучительная волна наслаждения. Его укус ощущается как тайное знание, как ответ на величайшую загадку всех времен, как прозрение после беспросветного мрака. Мало. Хочется шипеть, выпрашивая еще. Ло с новой силой вгрызается в плоть, его пальцы приобретают смуглый серый оттенок, темные линии растворяются, заползая обратно под одежду, щеки румяные. Ему настолько нравится вкус, что даже уши и шея покраснели. Трафальгар ужасный сородич, но Санджи был бы не против, если бы он действительно выпил его полностью. Старший бережно зализывает следы от своих клыков, поднимает взгляд. Его глаза все еще черные, но теперь от того, что зрачки пытались выйти за край радужки от испытываемого удовольствия, и блондин уверен, что его собственные немногим отличаются.       — Благодарю за угощение, — Ло не сводит взгляда, немного небрежно вытирая края губ пальцами и облизывая их, — теперь ты доволен?       — Да, — одергивает рукав рубахи, зачем-то поправляет свои волосы, — можешь идти, мне надо тут все закончить.       — До завтра, сладкий, — подходит ближе, берет в руки чужие холодные щеки, обжигает поцелуем в лоб, — не засиживайся.       Хлопок двери отразился легким эхом о стены. Санджи хотел возмутиться словам старшего, но он уже был один, хмурился в пустоту и жевал собственные губы.       Это помещение приобрело новые декорации, которые казалось, что особо не смущали местный сброд. Замызганные стены пестрили разноцветными линиями и пятнами, но, что конкретно изображено или написано, было трудно сказать. В эту ночь тут проходило особенное мероприятие. Обычные посетители были не шибко рады внезапному дресс-коду, но, узнав, что это тотал блек и алкоголь до нулей бесплатно, с радостью сбредались шумными компаниями. По краям помещения аккуратно стояли погребальные венки, над потолком, ниже рябящего освещения, висели на расписных конструкциях свечи. Сегодня был новый диджей, но он поддерживал старый выбор композиций, привычный для этого места, поэтому гостям оставалось только наслаждаться невообразимой удачей, оказавшись на таком неожиданно щедром празднике жизни.       Музыка резко затихает, вызывая недоумение толпы. Взгляды устремлены на хлипкую, грязную сцену, на которой в лучах прожектора стоит брюнетка в черной мантии. Она спокойно поправляет громоздкие украшения на своих запястьях и груди, не обращая внимания на раздраженные возгласы в свою сторону, проверяет работу микрофона, постукивая по нему пару раз, вызывая противный скрежет из колонок. Женщина вглядывается в пьяные лица до тех пор, пока крики не успокаиваются до недовольного бубнежа на затворках залы.       — Что вы скажите напоследок перед концом света?       — Пошла нахуй! — Последнее, что увидел смельчак из зала, было умиротворенная улыбка брюнетки и искры в ее синих глазах.       Со сцены открывается потрясающий вид. Он чем-то напоминает вечер поздней весной в усадьбе возле моря. Телеса людей мельтешат в панике, как волны травы от порывов ветра. Письмена на стенах горят насыщенным алым цветом, как остатки севшего солнца на облаках. Вопли похожи на разговоры чаек, свободно парящих в небесах. Сладкий запах заполняет пространство, как свежезаваренный кофе с ликером. На душе спокойно, а взор прикован к ярким фонтанам. Брызги искрятся, переливаются разными цветами. Матушке нельзя перечить и нельзя грубить. Такие простые правила знают даже дети. Потому что насколько бы Мама ни была понимающей, милой, нежной женщиной, помимо охапки пряников, у нее есть коллекция кнутов. Каждый, кто посмел рычать в ее строну, захлебнется собственной кровью от вспоротого горла.       — Танцуйте или умрите, — музыка, никогда прежде не игравшая в этих стенах, обволакивает пространство.       Волнующие звуки скрипки раздаются эхом, вплетаясь в крики, виолончель идеально дополняет надрывистый вой, и Робин не удивлена гармонией плача и хорового пения. Часы пробили нули, а это значит, пришло время для долгожданного торжества. Замечательная ночь для того, чтобы связать вечными узами любимое дитя и хорошего приятеля.       Трафальгар стоит на сцене так, как будто стоял там все это время, жаль, толпе совсем не интересно, что происходит в тусклых лучах прожекторов. Он выглядит торжественно и более опрятно, чем обычно. Рубашка, галстук, костюмный жилет, пиджак, платок, брюки, туфли, все разных оттенков черного и сидит на нем как влитое. Переводит взгляд с пары трупов, лежавших друг на друге под сценой, на брюнетку рядом.       — Как обычно играете с едой?       — Трао, ты никогда не был силен в символизме, — она мягко улыбается, покачивая головой, — не пытайся постигнуть то, что тебе недоступно. Воспринимай это как необходимую деталь механизма.       Цветы на венках вдоль стены, как будто вот-вот и снесло бы внезапным порывом ветра, огонь на свечах колыхнулся, блондин появился с другой стороны от Робин. Санджи немного нервно одергивает одежду, поправляет крафтовую бумагу букета. Трафальгар думал, что в эту ночь привел себя в более чем подобающий внешний вид, но у него явно есть конкурент, у которого за всю вечность не получится вырвать победу. Все соклановцы Санджи имеют эту ауру совершенства, но у него она особенная. Если остальные сияют как полная луна, то он ослепляет как солнце в зените. Ему даже не надо использовать свои способности, потому что Трафальгар и без сверхъестественного воздействия не может отвести взгляд. В его руках десять белых роз. Они выделяются, ярко контрастируя на фоне черного костюма и гармонируют с его светлой кожей и золотыми волосами. Ло сдержанно ухмыляется. Он считает это красивым.       — Извините за опоздание, — поправляет свою длинную челку, укладывая ее за ухо. Косится в сторону танцпола, но быстро отводит взгляд, чем вызывает смешок у женщины.       — Я уже подумал, что ты сбежал.       — Не порти момент, — голубые глаза притупленно пялят пару секунд в деревянный пол сцены, затем переводят взгляд на Робин.       Санджи кивает почти одновременно со старшей и только после этого набирается смелости бесстыдно посмотреть на брюнета перед собой. Он цепляется взглядом за каждую деталь, за любую мелочь, которую может рассмотреть, то ли от того, что пытается не замечать кровавую баню вокруг себя, то ли действительно любуется, но Трафальгара устроит любое его предположение. Ло беззвучно двигает губами, на что Санджи тихо посмеивается, отвечая "ты тоже, дурак" в такой же манере.       — Дамы и господа, — на сладкий, спокойный голос женщины в полутьме помещения блеснуло с десяток пар глаз, оторвавшись от терзания зареванных, двигающихся через силу, тушей, которые подвывали в страхе перед необъяснимым и за свои жизни, — в эту ночь перед лицом Праматери в одно целое будут связаны проклятые души сынов ее. И каждый из нас станет свидетелем начала новой смерти. Одной на двоих. — Она пробегает взглядом, оценивая настроение гостей, — Закрепленный Винкулум нерушим. На любого, попытавшегося ослабить брачные узы, будет объявлена охота всем Колдовским Кругом, — смотрит несколько мгновений в особенно темный угол, — и нашими братьями и сестрами из Ордо Дракул, — дожидается, пока брюнет обратит на нее внимание, — Озвучьте брачный обет.       Он делает шаг вперед, касается холодных рук, сглатывая перед тем, как начать говорить.       — Я, Трафальгар Д. Ватер Ло, навсегда принимаю Винсмоука Санджи в свой Реквием. — обхватывает аккуратно и бережно его ладонь, — я клянусь всем, что свято и нечестиво, что отныне наши судьбы будут соединены узами преданности и чести. Когда мой супруг будет голоден, я приведу ему жертву, — Санджи усмехается тихо и ослепительно, — когда мой супруг будет спать, я буду присматривать за его телом и стану свидетелем его пробуждения, — его глаза пленительно щурятся, как будто от яркой лампочки, — когда моего супруга охватит страх, я утешу его, а когда ему нанесут оскорбление, я буду мстить за него. — Прохладные пальцы мягко поглаживают тыльную сторону ладони, — я клянусь в этом кровью, духом и пламенем.       В голубых глазах отражаются всполохи, разгоревшихся от последних сказанных слов повсюду свечей. Ло крепче сжимает его руку, стараясь предать уверенность, чтобы вспышки не выбили из колеи сородича.       — Я, Винсмоук Санджи, навсегда принимаю Трафальгара Д. Ватер Ло в свой Реквием. — его голос, самое приятное, что когда-либо касалось ушей за всю жизнь и нежизнь, — я клянусь всем, что свято и нечестиво, что отныне наши судьбы будут соединены узами преданности и чести, — холод касаний трезвит и пьянит одновременно, когда он, будто играясь, перебирает в руке смуглые пальцы. — Когда мой супруг будет голоден, я приведу ему жертву, — Ло еле заметно улыбается, — когда мой супруг будет спать, я буду присматривать за его телом и стану свидетелем его пробуждения. Когда моего супруга охватит страх, я утешу его, — он самый кроткий и благодушный, это слышится в каждом произнесенном слове, — а когда ему нанесут оскорбление, я буду мстить за него. Я клянусь в этом кровью, духом и пламенем.       Санджи сам крепче берет за руку, ожидая следующего огненного марева, заполняющего помещение. Из-за спины Робин послушно и тихо выходит девочка. Маленькая, лет семи, с глубокими, безразличными карие глазами, вьющимися розоватыми волосами, заплетенными в две короткие косички, и в белой рубахе. Ее взгляд устремлен в пустоту, она никак не реагирует на ладони женщины на своих плечах.       — Принесите жертву, — протягивает вперед ритуальный кинжал, аккуратно придерживая за неровное острие.       Трафальгар чувствует, как пальцы сородича сильнее впиваются в его руку. Он бы сломал парочку костей, если бы старший не начал сжимать в ответ. Санджи тяжело. Это видно в том, как голубые глаза бегают судорожно, губы, потерявшие улыбку, поджаты и температура его тела, как будто стала ниже. Он никогда не отнимал жизнь разумного существа. Даже после смерти Санджи оставался чистым, не пятнал руки и душу убийствами смертных. Ло знает, что сородичу больно от того, что этот ребенок в его глазах видится старшей сестрой. Самого Трафальгара охватывают обрывки воспоминаний, потому что девочка совсем как его младшая, ушедшая в иной мир слишком давно, но в нем достаточно сил упокоить беззащитное, непорочное существо, покорно ждущее своей кончины.       Это необходимая часть ритуала. Санджи знает об этом. Это не новость для него. Сердце, остановившиеся много лет назад, жжется и сжимается в отвратительном осознании предстоящего. Он сам предложил брак. Он сам занимался большей частью подготовки к торжеству. Он прокручивал бесчисленное количество раз в голове этот момент, когда придется впервые отнять жизнь. Но к такому нельзя подготовиться. Это свадьба. Супруги входят в совместную нежизнь, связывая души на время бесконечной смерти, теряя невинность и убивая общее олицетворение прошлого. Его рука дрожит, но Санджи старается это скрыть, крепче сжимая рукоять кинжала. Она такая нежная, с такими аккуратными детскими чертами лица, но уже мертвыми глазами из-за гипноза Матушки. Вышивка на рубахе так подходит к цвету ее волос. Она совсем как маленькая принцесса. Санджи забывает подражать живым и его грудь замирает, не делая новый механический вздох. Он думал, что сможет это сделать, сможет столкнуться с прошлым, убить ради чего-то нового, ради будущего, но страх перед первым шагом, приближающим все существо к Зверю, сковывает движения. Санджи не хочет терять свою человечность, боится сорваться, почувствовать свое превосходство над смертными, силу, право отнимать жизни. Уже в следующий месяц после смерти, когда эйфория от потустороннего могущества перестала так ярко бурлить в венах, он решил сделать все возможное, чтобы сохранить то немногое человеческое, обычное и живое, оставшееся в его проклятом теле. Когда стал больше погружаться в дела Колдовского Круга, он завел "друзей" в каждом морге города и всегда точно знал, когда привозят свежие туши в местные мясные лавки. Если ритуал требовал свежей крови, не раздумывая использовал свою. Но сейчас все обходные пути засыпаны неподъемными валунами и выход только один.       — Мы уже мертвы, хуже не будет.       Его обжигающий шепот заставляет набрать воздух в легкие. Теплая ладонь касается мягко, ложится поверх на рукоять, придавая решимости и отводя руку немного выше в сторону.       — Обезглавливание лучше.       Санджи действительно, искренне рад, что Трафальгар никогда его не слушает и читает мысли при каждой возможности.       Раз.       Он поворачивает кинжал под нужным углом.       Два.       Его кожа становится жарче.       Три.       Глухой стук.       В глазах девочки застывает предсмертный ужас.       Лицо Матушки озаряет довольный, ласковый оскал.              Стеклянные зрачки буравят осуждающе и заглядывают прямо в лицо с грязных половиц, которые с каждой секундой окрашиваются смердящим, аппетитным, алым цветом.       — Можете поцеловаться, — она все еще держит тело ребенка за плечи, не давая ему упасть. Облизывает кровь, попавшую на губы, щурясь кротко и внимательно, — пусть никогда не разрушится то, что мы соединили в эту ночь.       Следом за кинжалом падает букет из десяти белых роз, разукрашенных брызгами исключительно яркими и дурманящими.       Сознание перекрывает жажда. Рецепторы гудят от аромата бесчисленного количества групп крови разной степени паршивости. Горло щемит от животного голода. Однако хочется вкусить только одно лакомство.       Холодные пальцы лихорадочно касаются горячих, смуглых щек. Санджи почти отгрызает нижнюю губу, даря первый супружеский поцелуй, захлебываясь ощущением такого знакомого постижения таинства от укуса любимого. Впивается сильнее, глотая кипяток его крови, стараясь доставить каждой мертвой клеточке тела сородича утопичную, сладостную негу. Все существо поддается его рукам на пояснице, потряхивает от желания упиться, развалиться, рассыпаться, расшибиться и все только ради него, ради вкуса его крови, ради бурлящего наслаждения прожигающего вены.       Звучит невозможным, но Санджи действительно любит его. Организм, подражающий движениями, мимике и чувствам смертным, пылко и страстно любит. Он готов выбирать подходящих людей, заводить их в темную лабораторию, гадать на успех экспериментов, проверять самочувствие подопытных, когда Ло отдыхает, отдать последнюю каплю собственной крови, чтобы накормить именно этого сородича из чужого ковенанта, перебирать его темные волосы, успокаивая сознание, напоминать, что он все еще часть этого мира, какие бы ужасы Трафальгар не творил на своем операционном столе. И Санджи тает от восторга, потому что Ло любит его в ответ, выжимая из себя все остатки человечности, чтобы проявить это теплое чувство, как это делают живые, и вгрызаясь будто в душу клыками, как настоящий Зверь. Любит, насколько позволяет его замершее много десятилетий назад сердце, подтверждая свои чувства каждым новым глотком крови сородича, каждым убитым человеком ради костной пыли для ритуалов аколита, и каждой ванной, наполненной витэ, чтобы вместе встретить рассвет.       Багровая пелена все еще маячит перед глазами, застилая его изумительные бездонные зрачки, окруженные тонкой каймой холодного серебра. Санджи протяжно облизывает окровавленные, искусанные губы Трафальгара, наслаждается влажностью и жаром от его языка на своих губах.       Реквием восхитительно трещит из колонок. Стены горят письменами так гармонирующими с реками, вышедшими из берегов по всему помещению, наполняющими его пленительным запахом. Санджи улыбается лучезарно от истошного всхлипа из зала.       Это действительно кажется забавным: дерганные движения отбросов, которые думают, что, если будут танцевать, то выживут в эту ночь; их испуганные, зареванные глаза; то, как они давятся слезами и соплями в страхе сделать что-то не так. По лицу Трафальгара сдержанно расползается умиротворенный оскал из-за счастливого, звонкого смеха сородича. Кажется, что младший смог справится с ситуацией.       Кажется.       Последнее, что разглядел Ло перед тем, как уже супруг испарился из его рук — неестественная Санджи, колкая ухмылка. Она была холодной, чужой и самодовольной.       Он держит смертного одной рукой за горло, сердечно улыбается бедолаге, не обращая внимания на то, что человек не в силах не только противостоять, но и хотя бы разглядеть того, кто оторвал его тело от земли. Его светлые волосы только больше окрашиваются грязью, плещущей из шеи смертного крови. Санджи даже не допил до конца. Тело случайно попавшегося под руку мужчины противно хрустит от силы удара, которым сородич впечатал не понравившуюся закуску в танцпол. Он мечется по залу, с такой скоростью, что разглядеть можно только то, как тела, истощенные ужасом, наконец-то валятся с ног. Некоторые из них даже еще живы, может с кучей переломов и открытыми ранами, но адреналин и сверхъестественное блаженство от его укусов дает парочке пострадавшим безумно улыбнуться. Трафальгар, возможно, впервые за всю свою нежизнь в ступоре. Он видел немало зверств, истязаний, пыток, кровопролитий ради забавы. У него самого был довольно длинный послужной список злодеяний с подписью "во благо изучения тайн мироустройства", но Ло никогда не видел Санджи в таком состоянии, никогда не видел, как младший проигрывал своему Зверю.       Вырванное из груди сердце еще теплое. Оно как будто делает последние удары, сокращаясь так уморительно. Крови в нем не так уж и много и вкус намного хуже, чем ожидал Санджи. Вторая положительная горьковатая, видимо из-за алкоголя, и, по ощущениям, у этой закуски были какие-то проблемы с печенью. Потустороннее мертвое тепло заставляет открыть глаза. Смуглые руки аккуратно забирают подранный кожный мешок сердца и отбрасывают в сторону. Трафальгар ничего не говорит, вытирает кровавые разводы с уголков губ и подбородка. Сознание клинит помехами. Все вокруг пахнет омерзительной бойней, раздирая легкие ядовитым запахом смерти. Он осторожно косится по сторонам, затем замечает растерянность в голубых глазах, дрожащих в попытке найти ответы. Ло без слов берет Санджи за руку и тащит из залы в стужу улицы, ведет за угол здания, усаживает на расшатанную лавку, опускается на корточки перед младшим, снова заглядывая в глаза. Тишина глубокой ночи барахлит треском тусклых фонарей, пока блондин не решается ее нарушить.       — Я убил их, — смотрит на собственные ладони, заляпанные грязными подтеками, багровыми и смердящими.       — Да, — невесомо ведет по бедрам, — ты их убил.       — И ее убил.       — Ее мы убили вместе, — Санджи одергивает руку, когда старший пытается коснуться.       — Нет. Не трогай. Я монстр. Я убил ее и тех людей, — строгий тон стихает на долю секунды, срываясь рвано, — блять! Я даже не знаю скольких я убил! — Отмахивается от касаний, — я гребаное, проклятое чудовище! — Надрывисто замолкает и его глаза наполняются кровью, стекающей медленно по щекам, — не трогай меня, — сипит, стараясь спрятать лицо, — я... Я, блять, сделал это. Она этого не заслужила. Они этого не заслужили, — размазывает по лицу алые слезы, — она была такой маленькой. Она могла вырасти такой красивой, а я... Ее кровь попала мне в рот, и я подумал, что она безумно вкусная! — Ловит отблеск серых глаз и опускает взгляд стыдливо, не в силах поддерживать зрительный контакт, — и те люди. Они были отвратительные. Я, блять, знал, что они будут отвратительные! Но я их жрал! Я даже голоден не был! А потом!... Сука! Я все еще чувствую, как они хрустят у меня в руках!       — Сладкий, — смуглые руки врезаются в щеки, не оставляя шанса отвести взгляд, — я тоже монстр. Я тоже ее убил, и ты сам видел мою коллекцию сердец, — его голос умудряется быть одновременно жестким, как сталь, и мягким, как перина, — никто не выживает после извлечения сердца, а у меня их сто. Я такое же гребаное, проклятое чудовище.       — Ло... Ты не...       — Я — да. Не говори глупости. Ты тоже, но ты лучше меня, — привстает, медленно усаживаясь на чужие бедра, нависает, всматриваясь в блестящие, потрясающие, голубые глаза и бардовые разводы, — ты сделал это ради нашей свадьбы.       — Но я...       — Мне не важно. Благодаря этому я теперь твой, — оставляет эфирный поцелуй в лоб, — а ты — мой.       От его температуры кровь на губах как будто запекается противной, вязкой корочкой. Он кажется таким нежным. Его мягкие ладони на щеках, его крепкие, горячие бедра в руках. Клыки совсем немного мешают целоваться, но даже это приятно. В мертвом сердце только тлен, любовь и страсть. Санджи опасливо прикусывает и чувствует укус в ответ. Они такая же часть этого мира, как птицы, рыбы, люди и другие животные. Проклятие вечной жизни не сможет запретить любить, пылко зализывать следы клыков, чтобы оставить новые, уповать на тепло его касаний на шее, зацеловывать его губы забвенно, отдаваясь тянущимся секундам без остатка. С тех пор как Санджи умер четыреста пятьдесят лет назад он думал, что теперь обречен влачить свое существование в вечном мраке, но он слёзно благодарит Праматерь, которая в одну ночь, свела его с Трафальгаром Д. Ватер Ло.       — Живи вечно, ладно?       Ло говорил, что улыбка Санджи слаще всего на свете, но это неправда.       Его намного вкуснее.