Howl at 2AM

На своём веку повидав все виды людских пыток, испытав удары сильнейших техник и проклятых инструментов, пройдя множество битв, пережив стихийные бедствия и трагедии, умерев и переродившись, Сукуна Рёмен определённо никогда не воображал себе, что однажды его главным врагом станет не что иное, как — бессонница. Какие же ужасные времена наступили. Будучи проклятым духом, в сущности, он не нуждается во сне, но отдых неизменно важен для любого существа. Рёмен, за свой век повидавший все виды извращения, грехов и пороков, определённо не ожидал, что люди однажды предпочтут тепло плоти холодному пластику и плоско выгибающимся на экране телам. Сукуна, после всех тех десятилетий прямого, грязного и жестокого соития в закрытых храмах и публичных оргий при его дворе, где никто не брезговал никем, определённо не представлял, что его сосуд будет удовлетворять себя сам, когда вокруг столько женщин и мужчин. Однажды он пытается напрямую спросить у юноши, почему тот так скуп к потребностям собственного тела, но на момент, когда вопрос возникает, Юджи уже вовсю находится в процессе самоудовлетворения. Вылезти из щеки, на которой горит румянец, на шее, по которой скатывается пот или где-нибудь ещё Сукуне просто не позволяет чувство самоуважения. С того случая, как проклятье становится свидетелем чужого селф-сервиса и того, как именно это выполняется, Рёмен и вовсе перестаёт вылезать из руки Итадори. С наступлением весны либидо юнца очевидно входит в состояние одичания, ибо ни одно утро не проходит без мастурбации, и Сукуна всё же решает быть, для его личности, сказочно милосердным, и проявить понимание к своему сосуду. А ещё он решает не затрагивать эту тему, так как отчасти в его же интересах, чтобы у его сосуда было хорошее физическое и ментальное состояние. Выдержка лопнет одним мирным утром, когда отдых проклятья вновь прерывается сдавленными вздохами и подавляющей его внутреннюю территорию волнением юноши. — Рассвет только наступил, пацан! — Рёмен даже не вылезает, а раздражённый голос эхом отдаётся в голове Итадори. — Заткнись… — на выдохе выдаёт юноша, за это время привыкший, что проклятье вместе с ним, что бы он ни делал, перед ним уже и смысла нет считать что-либо непристойностью. Сукуна вздыхает, прикрыв глаза и, вдохнув терпкий, приторный запах своей внутренней территории, решает перетерпеть. С последующим месяцем ситуация становится только хуже: студенты переходят на более теоретические занятия. Практики категорически не хватает, результатом чему становится скопившаяся внутри сосуда проклятая энергия и бесконечное раздражение тела, которому некуда деть свою гиперактивность. Рёмен стискивает челюсти очередным утром понедельника, за окном не так давно поднялось солнце, а у его сосуда тело, как по будильнику — о существовании которого в этой новой эпохе проклятье тоже узнало относительно недавно, и также скоро успело возненавидеть, — требует разрядки и снятия напряжения, что очевидно вырисовывается в пижамных штанах юноши. Какие же ужасные времена наступили. Рёмен Сукуна, за свой век сумевший овладеть десятками проклятых техник и поразивший ими же сотни оппонентов, определённо никогда не воображал, что техника, в которой он однажды будет так отчаянно нуждаться — станет «усыпление». Днём, когда сосуд читает какую-то книжку с картинками, местами опять же состоящую из обнажённых тел, чёрным скучно выведенных на белой бумаге, проклятье наконец-то решает закрыть глаза и насладиться тишиной. Прозвучавшая спустя минуту громкая мелодия, по ощущениям, будто предвещающая начало конца, заставляет проклятье вздрогнуть внутри собственных владений, и даже кровь на дне слабо дрожит, на поверхности алой жидкости появляется рябь. Юджи поднимает телефон, приложив его к уху, и, прежде чем успеет ответить, острые клыки, что неожиданно появились на щеке, откусывают нижнюю часть гаджета и выплевывают пластик, в купе со стеклом, на одеяло, на котором юноша лежит. Экран на оставшейся части устройства чернеет. — Ты хоть знаешь сколько он стоит?! — возмущение сосуда ничуть не впечатляет самого Рёмена, который вновь исчезает и откидывается на свой трон. — В моё время разговор стоил лишь одну угрозу, — невозмутимо отвечает проклятье в голове, прикрыв глаза. — Сукуна…! Какие же ужасные времена наступили. Проклятье удачно сохраняет спокойствие до самого вечера, ни разу не сорвавшись и не затащив юношу в свою внутреннюю территорию с намерением повторно разделать голову пополам. С наступлением ночи становится блаженно тихо, и Рёмену даже удаётся лечь на нематериальном футоне, таком же недоступном для ощущений, как и всё в его голове — территории. Выдохнув, он пытается насладиться отдыхом хотя бы до самого рассвета, пока юноше не приспичит вновь оказать своему телу услугу. Недолго спустя долгожданный покой прерывается звуком внезапного, до злости неподходящего сейчас — лая. Собственный сосуд спит, словно покойник, а до слуха всё равно доходит вой из соседней комнаты, проникая в уши, добираясь до недр головы и во внутренние владения Рёмена. Пальцы невольно сжимаются в кулаки, почему-то снова пытаясь сдержать раздражение. Он не может нарушить собственный пакт, дал слово, что если даже возьмёт контроль над телом, никому не навредит и не будет убивать. Приходится вновь опустить веки и надеяться, что скоро торжество чужих гончий закончится. Ближе к рассвету те всё же умолкают, Сукуна наконец расслабляет утомлённый, даже для него, разум. Едва сделав глубокий вдох, проклятье чувствует, как его сосуд начинает ворочаться, просыпаясь со ставшей привычной проблемой в нижней части тела. Чудом оставшись толерантным к утренней и дневной активности юноши, под ночь, когда тот засыпает, Рёмену тоже удаётся закрыть глаза на короткие несколько минут, пока в ушах снова не звучит лай собак, что по ту сторону стены. Спустя неделю мучительного сожительства в теле внезапно слишком бодрого Итадори, Сукуна готов переступить через собственный пакт и очень больно покалечить кого-нибудь, только бы выместить накопившуюся злость. Тяжелые раздумья прерывает очередной вой. Проклятье медленно поднимает веки, невольно дёргается левый нижний глаз. Какие же ужасные времена наступили. Мегуми спиной откидывается на постель, прикрыв глаза, пытаясь расслабить разум и тело. Лай собственных гончий давно не тревожит его, он слишком привык, чтобы не суметь уснуть под их вой. С недавними частыми теоретическими занятиями в техникуме, выпускать их наружу на ночь становится самым доступным и безопасным способом, дабы тело не накапливало чересчур много проклятой энергии. В этом крыле общежитии только он и Юджи, а сосед спит сном мертвеца, так, что даже при желании сложно разбудить. Фушигуро без зазрения совести сворачивается на кровати, минутой спустя ощущая, как одна из гончих ложится рядом, льнёт и просит ласки. Он гладит белую шерсть, это успокаивает и шамана, который упрямо пытается игнорировать обострённые ощущения в организме, что с недавних пор стали слишком заметными для его юношеского тела. Внезапно прекратившийся лай вызывает настороженность, а когда белая гончая, до этого лежавшая у него под боком, спрыгивает с кровати и принимает оборонительную позу, Мегуми понимает — что-то не так. Дверь почти что слетает с петель и открывается раньше, чем он успеет почувствовать присутствие чужой проклятой энергии. — Где этот пёс? Взгляд проклятья безошибочно останавливается на одном из шикигами, и он начинает уверенным шагом двигаться к ней, в то время как сама гончая, оголив клыки, готовится броситься на него, очевидно учуяв угрозу в проклятье напротив. Фушигуро, всё ещё слишком растерянный визитом соседа, едва успевает поймать гончую, что срывается к проклятью. — Итадори, какого чёр…! — Мегуми поднимает к нему глаза и застывает, всё ещё удерживая вырывающегося из его рук шикигами: что-то не так — это не Юджи. — У меня к тебе предложение, Фушигуро Мегуми, — Сукуна прикрывает глаза, надеясь, что это поможет немного успокоиться. — Либо ты отменяешь свою чудовищную технику, либо я не оставлю и следа от твоих псов. Шаман прижимает шикигами ближе к груди, словно это было его обязанностью — защищать их, а не наоборот. Проклятье скрещивает руки на груди, выжидающе смотря на Мегуми. Рёмен Сукуна, за свой век никогда не спросивший ни у кого разрешения и не пошедший на уступки, определённо не ожидал, что однажды придётся стоять перед магом — настолько слабым по сравнении с ним, и предлагать ему компромисс. Какие же ужасные времена наступили. — Верни Итадори, — холодно требует маг. Гончая лает ещё раз, и взгляд алых глаз, словно сквозь наполненный мотивом убийства, падает на шикигами. Тот тотчас затихает в руках хозяина, жмётся ближе, разве что не скулит от давящей проклятой энергии, которой, казалось, даже не нужно касаться к цели, чтобы разорвать на куски. — Убери пса. Что-то в чужом тоне заставляет шамана чувствовать, как за словами тенью нависают последствия, готовые накрыть его, если он не выполнит сказанное. Гончие — одна в руках, а другая у ног — растворяются, исчезая в пространстве чёрным дымом. — А теперь верни… — речь мага оказывается беспардонно перебита: — Я не говорил ничего про то, что выполню твою просьбу. Проклятье отзывается устало, и едва Фушигуро успевает дослушать, он резко отступает, а руки спешно тянутся друг к другу, чтобы сложить новую печать. Было наивно полагать, что он окажется быстрее Рёмена. Схваченные кисти тоже не удивляют, но пройти через это ощущение беспомощности перед Сукуной, когда он один на один, лицом к лицу, неприятно и во второй раз. В прошлый раз всё закончилось смертью Итадори, навряд ли у проклятья есть более благие цели на этот. — Мегуми, я чертовски раздражён для всего этого твоего дерьма… — шаман каменеет, на секунду даже остановив попытки вырвать руки из захвата. — Я посоветую тебе осторожно выбрать свой следующий ход, а взамен я не сверну тебе шею, хорошо? — без контекста чужой тон звучит даже несколько мягко и терпеливо. — Хорошо, — после недолгого молчания соглашается маг, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, кивает и чувствует, как хватка на руках слабеет. — Люблю быстро понимающих… — улыбка на губах проклятья насмешливая, когда он двигается к чужой кровати и разваливается на ней. Шаман лишь оглядывается, словно сможет найти ответы на чужое странное поведение в стенах комнаты, прежде чем вернуть взгляд на Рёмена. Тот закрывает рукой глаза, сердечно вздыхая, будто выпуская из души демона. — Не боись ты так… — Сукуна хрипло смеётся, так и не открыв глаза. — У меня сейчас хорошее настроение, давай поговорим. — Мне нечего обсуждать с проклятьем. — Как грубо… — задетым голосом отзывается Рёмен. — Может, мне есть что обсудить с тобой. Садись, — он рукой хлопает по постели. — Отказываюсь. — Что, если заставлю? — Сукуна наконец убирает руку с лица и смотрит на шамана. — Правда веришь, что сможешь бросить мне вызов? Что, научился новому приёму и хочешь показать мне, насколько хорошим стал? — по чертям, что пляшут в глазах проклятья, Фушигуро видит, что того забавляет разговор. — Хочешь похвалы? — Сукуна… — угрожающе начинает Мегуми, стараясь скрыть нервозность за маской уверенности. — Ты ведь боишься меня. На комнату опускается тишина, пока глаза проклятья пристально смотрят в холодные тёмные, которые закрываются всего на секунду, когда шаман вздыхает. Его шаги всё такие же сделано уверенные, когда он подходит ближе и садится рядом с проклятьем. Сукуна сразу же принимает сидячее положение, одной рукой всё ещё опирается на кровать, дабы слегка откинуться назад и придержать вес тела, отчего на руке слабо выступают вены. Фушигуро смотрит куда-то перед собой, всем своим видом показывая, как сильно он хочет, чтобы проклятие как можно скорее начало говорить и так же скоро заткнулось. — Я слушаю. Слова выходят чуть дёргано, маг всё же пытается подавить некую агрессию в тоне. Одна из важнейших вещей, чему он научился за эти годы — правильно выбирать оппонентов. С Рёменом это не сработало в первый раз, а Мегуми умеет учиться на ошибках. — Якобы не знаешь, зачем я здесь? — Сукуна подаётся ближе, дыхание касается бледной щеки, но маг не поворачивается к нему. — Предпочёл бы и дальше не знать, но ты ведь уже здесь. Мегуми наконец переводит на него взгляд, сразу же жалея об этом, ведь тот оказался ближе, чем шаман ожидал. Как и в любом другом сценарии, включающем в себя Рёмена, Фушигуро оказывается медленнее проклятья, и следующее, что он чувствует — чужая рука, хватающая его за затылок, не давая отодвинуться. — Сначала ты объяснишь, какого чёрта вы с этой головной болью сговорились, — шаман тихо шипит от хватки, растерянно смотря в алые глаза. — С головной… болью? Что ты несёшь? — Этот бастард Итадори. — Не смей так говорить о Юдж…! — магу не удаётся договорить. Прежде чем Мегуми успеет завершить мысль, Сукуна резко тянет его ближе, грудью повалив на кровать, хватает руку, что снова тянется, чтобы сложить печать. Заломив ту на спине, за шею, что всё ещё держит другой рукой, давит в простыни и ставит колено рядом, чтобы наклониться к магу. По условиям пакта, он не может ранить или убить, но пакт начинается и заканчивается на «проклятой энергии». Сукуна ядовито скалится мысли, что руки у него свободны до тех пор, пока он не применит проклятую энергию, а физическое тело сосуда впервые ощущается настолько достаточным. Шаман под рукой дёргается, Рёмен лишь сильнее вжимает его голову в простыни, на что тот сдавленно мычит что-то. Чувство превосходства приятно блуждает по венам, разгоняя мысли от головы к телу, которое сейчас, даже без проклятой энергий, способно на всё. — Слушай внимательно, — Сукуна тихо проговаривает слова в ухо магу, пока тот спиной чувствует жар чужой груди, и даже слой одежды никак не облегчает ощущение. — Я знатно утомился… Нет, так ты не поймёшь. Как вы называете это слово в эти новые дни…? — Рёмен молчит секунду, а дыхание Фушигуро тяжелеет от болезненной хватки на руке. Внезапно Сукуна с особой силой придавливает его шею, продолжая: — Ах да, заебался. — Что…? — шаман под ним даже перестаёт вырываться, будто услышанное в самом деле удивило его. — Я устал, Мегуми, — голос Рёмена действительно звучит уставшим, он лбом прижимается к голове мага, чуть выше затылка, что всё ещё крепко держит рукой. — Утром этот подлец не даёт отдохнуть, ночью твои чёртовы псы, сон мне не нужен, но я хочу покоя, понимаешь? Давай, подумай, ты же умный мальчик. — То есть… Тебе шум не даёт отдохнуть? — Фушигуро поворачивает голову в сторону, щекой прижавшись к простыням. — Да, — коротко подтверждает Сукуна, чуть ослабляя хватку на руке, но недостаточно, чтобы шаману удалось вырвать её. — Для этого есть какие-нибудь меры в этой вашей эпохе? — Можно вызвать полицию, — весьма серьёзно предлагает Мегуми, чувствуя, как разговор заставляет проклятье ослабить бдительность, а значит, ещё немного и он сможет что-то предпринять. — Что за «полиция»? — заинтересованно спрашивает Рёмен, склонившись над юношей. — Они… Помогают решить гражданские проблемы и конфликты, — Мегуми параллельно пытается додуматься до печати, что удалось бы сложить одной рукой. Единственная из имеющихся — змея, была уничтожена ещё при прошлой битве с Сукуной. — И что, им можно пожаловаться на проблему и они сделают… Что? — проклятье носом касается чужой щеки, упивается волнением и тревогой мага. — Что справедливо в той ситуации. Сукуна заливается сердечным хохотом, а Фушигуро замолкает, не зная, что говорить дальше, но зато проклятью есть что сказать. — В моё время справедливостью была сила. Слабак? Значит, сам виноват. А теперь везде эти слабаки, которые нуждаются в этой твоей «полиции», чтобы почувствовать себя в безопасности. Люди сейчас, словно личинки в загнивающем трупе… — шаман слабо хмурится от услышанной ассоциации, двигается снова и вновь оказывается придавленным. — Не брыкайся. Я не собираюсь калечить тебя. — Что ты вообще знаешь о «сейчас»? — тихо, но злобно проговаривает маг. — Ох, одно я знаю точно, Мегуми… — хрипло тянет Сукуна, недолго изучая слегка бледную кожу шеи, что начинает краснеть под натиском его руки, и перемещает ту на поясницу юноши, давит, придерживая на месте, пока губы слабо касаются шейных позвонков. — Твоему телу не спокойно… Твои мышцы напряжены, — рука Рёмена скользит под мешковатую футболку на спине шамана. — Твоя проклятая энергия распирает тебя, и ты не знаешь, что с этим делать, не так ли? Мегуми слабо вздрагивает от прикосновения губ на шее и горячей руки к своей коже, но хватка не даёт и мимолётной возможности вырваться. Слова проклятья будто распаляют эффект от касаний, ведь ощущаются как ложь, так и чистейшая правда одновременно. — Чего ты добиваешься этим разговором? — Фушигуро шипит, когда рука проклятья начинает блуждать по телу, словно изучая. — Надеешься, что спрошу совета у тебя? Удерживающая кисть мага рука резко исчезает, но так же быстро хватает другую, переворачивая Мегуми лицом к лицу с Рёменом, всё ещё не позволяя сложить печать. Сукуна не опасается и не жалеет его шикигами, но тело и душа Фушигуро точно не готовы на что-то большее, а тот самопожертвенно пойдёт на это «большее», Рёмен не сомневается. Заглянув в глаза юноше, проклятье задаёт насмешливый вопрос. — Почему нет? Я жил много лет, у меня столько же и опыта. Хоть тут и всё понятно… Ты не знаешь, как спустить напряжение, думаешь, что это из-за скопления проклятой энергии, и вызываешь гончую, чтобы выпустить её наружу, я прав? — молчание и упрямо поджатые губы мага служат тому подтверждением. — Ты ведь знаешь, что дело не только в проклятой энергии? Стоит Мегуми предпринять ещё одну попытку высвободить руку, как Сукуна без колебаний впечатывает её рядом с головой шамана, пока под давлением становится невозможно двигать ей, а свободную вновь запускает под его одежду, пальцами невесомо водит от груди к напряжённым мышцам живота. — Твоё тело так отзывается на малейший контакт… Оно голодает по касаниям, Мегуми, — шепчет проклятье, вновь наклонившись к уху мага, затем оставляет слабый, пробный поцелуй на щеке. — Почему бы тебе не переспать с кем-нибудь? — так же легко предлагает он. Фушигуро, едва успев среагировать на предыдущие действия и слова Рёмена, вновь вздрагивает от поцелуя, свободной рукой давит на грудь того, кого ещё днём считал другом, но сейчас над ним нависшее существо ничем не напоминает Юджи. И даже внешность будто искажается под нрав Сукуны. — Это не так просто, как ты себе представляешь, — укоризненно отзывается Мегуми, решив не отрицать очевидного, его тело действительно нуждается в снятии напряжения. — Почему? — с толикой невинности в голосе спрашивает Рёмен, вглядываясь в синие глаза юноши. — Ты не можешь, скажем, взять кого-нибудь где-нибудь в удобном месте? — Ты… — ошарашенно начинает Фушигуро, но, вспомнив, с кем ведёт разговор, останавливает себя, ибо нынешние моральные нормы так далеки от Рёмена. — Так нельзя. — Что за ужасные времена наступили… — чуть брезгливо замечает проклятье и, вновь приводя руку в движение, ногтями царапает кожу живота, спускаясь ниже. — Люди занимаются таким только, если кто-то им нравится, если они… — Мегуми, опешив, хватает руку проклятья, дабы остановить манипуляции над своим телом. — И всё? — Рёмен чуть выгибает бровь, но всё же останавливается. — То есть, признаёшься, и можно любить другого человека? — Да, но… — Тогда, думаю, ты нравишься мне, Мегуми. Сукуна не дожидается его ответа, он не хочет слышать о взаимности, ведь знает точно, что её ему не дождаться от мага, что сейчас сопротивляется поцелую, для которого он, впервые за сотни лет, старается. Рёмен отпускает его руку, чтобы пальцами зарыться в чёрные чуть непослушные пряди на затылке, большим надавливая на подбородок, призывая впустить его. Фушигуро задыхается от неожиданности и от ранее неиспытанных ощущений, тем самым давая Сукуне шанс протолкнуться в его рот, сразу же переплетаясь с его языком, будто пытаясь украсть все подготовленные им слова. — Сукуна…! — маг шипит, зубами поймав кончик чужого языка, дабы хотя бы так заставить того отстраниться. — Неужели первый раз? — усмехнувшись, проклятье чуть отодвигается и подносит руку к губам, вытирает струйку крови, что стекает из прокушенного языка. Мегуми смотрит в ответ с обидой, словно тот сделал что-то непростительное, либо сделал что-то правильное, но непростительным способом. Сукуна коротко выдыхает, полностью отпуская шамана из захвата, но тот, на удивление, не спешит сложить печать или начать битву, как ожидал того проклятье. Примирение в глазах Мегуми, что отлично маскирует его неуверенность перед Рёменом, вызывает мягкую улыбку у последнего. Сукуна проговаривает тихое «Хорошо» напротив чужих губ, будто соглашаясь на молчаливое предложение, после прижимается к сжатым губам своими. В этот раз не давит, не принуждает, рукой лишь обхватывает нижнюю челюсть юноши, наклоняя собственную голову набок, чтобы углубить томительный поцелуй, когда Фушигуро неуверенно раскрывает губы в ответ. Проклятье одобрительно улыбается в поцелуй, руки двигаются ниже по телу, что, несмотря на некрупные мышцы, даже в его эпохе считали бы отточенным. Он сжимает бока юноши, крадёт с его губ очередной вздох, заметив, насколько маг забылся в поцелуе, что не сразу реагирует на руку, что скользит под свободные штаны. Мегуми хватает запястье проклятья, с трудом сдерживаемой тревогой смотря в алые глаза, в которых, странным образом, не находит жестокости или надменности, только азарт и что-то нечитаемое. Фушигуро определённо точно никогда не воображал себе эту ситуацию, но что-то в его сущности тянется к тому, кого можно назвать противоложностью его природы. Видя, как маг пытается копаться в его душе, Рёмен без предупреждения окольцовывает рукой его половой орган, слабо сжимая у основания, что сразу же обрывает поток мыслей в голове шамана. — Не волнуйся, я насмотрелся на то, как это делает этот пацан Итадори, — проклятье слабо хмыкает, когда нога Фушигуро инстинктивно сгибается в колене. Обхватив то, Сукуна лёгким движением возвращает конечность обратно на плоскую поверхность матраса, затем водит рукой выше, широкой ладонью сжимая бедро. — Тебе тоже должно понравиться, раз пацан так извивался, когда трогал себя вот так… Словам следует демонстрация, Рёмен большим пальцем давит на головку, сразу же получая реакцию, которую Мегуми пытается приглушить, тыльной стороной ладони зажав свой рот. Движения чужой руки умелые, Сукуна и сам удивляется тому, как приятно, оказывается, ощущается доставлять удовольствие другому, позабыв о собственных нуждах. Он знает — что такое наслаждение, всегда будет приятно, этого он тоже знает, но возможность наблюдать за этим на неопытном теле, что так остро реагирует на то, что Сукуна и забыл, что существует — простой контакт кожи к коже, заставляет неизведанному чувству распространиться в душе. Как если бы он стал свидетелем того, что никогда больше не повторится. Никогда больше этот особенный шаман — Мегуми Фушигуро, не будет выглядеть и отзываться так, как в эту минуту — впервые. Что-то приятно трепещет в груди Рёмена, разбудив желание дать тому чуточку больше, чем он планировал. Он наклоняется к шее мага, водит языком у основания, собирая вкус его волнения, после целует — мягко, почти любяще. Мегуми, не в состоянии найти опору ни в чём другом, кроме как сжатых в пальцах простынях, выгибается навстречу умелой руке, перенося другую на спину проклятья и цепляясь за излюбленную Итодори футболку. Сукуна обвивает его тело свободной рукой, прижимая грудью к своей, не дав отстраниться в последние секунды эйфории. Маг замирает в его руках, напрягаясь всем телом, после так же мерно обмякает. Рёмен позволяет ему падать спиной обратно на постель, видит, как длинные ресницы пропитались влагой всех чувств, что Фушигуро так старался достойно вынести. Слабая ухмылка растягивается на губах проклятья, пока тот достаёт руку из чужих штанов, ощущая вязкую жидкость на ладони, и вытирает ту об футболку сосуда. Сквозь пелену туманности заметив действие Сукуны, Мегуми чуть взволнованно тянется к его руке, в попытке остановить. — Не делай… — Он не заметит, поверь мне, с той периодичностью, с которой этот пацан… — проклятье издаёт тихий смешок, вспоминая каждое утро прошедшего насыщенного месяца юнца, качает головой и отталкивается от кровати, вставая. — Впрочем, не особо важно. Фушигуро смотрит на него с опаской, будто не зная, что проклятье сделает дальше, параллельно пытаясь поправить свою одежду, пряча горящее от смущения и возмущения лицо. Он не зол на Рёмена, глупо ожидать от того раскаяния за случившееся, но зол на себя — того, кто позволил этому произойти. — Много не думай, — советует Сукуна, подходя ближе и, не запачканной ранними действиями рукой, поднимает лицо мага к себе за подбородок. Он оставляет на губах всё ещё слишком растерянного шамана лёгкий поцелуй, прежде чем выпрямиться и двинуться к двери. — Ах да… Сегодня тебе будет легче уснуть, так что не выпускай больше псов. Закрыв дверь комнаты, проклятье шагает к соседней, на ходу стягивая футболку сосуда и, зайдя, бросает куда-то в угол. Взгляд падает на настольные часы — два ночи, и воя за стеной больше нет. Эта ночь проходит тихо. Эти новые времена не так уж и ужасны.