В чужой шкуре

После откровений Тэхена Чон впервые за время пребывания в стае почувствовал настоящую вину: сейчас собственное вторжение ощущалось особенно остро. Внезапное желание дистанцироваться разнилось с его поведением немногим ранее, но Чонгук действительно боялся навязывать омеге свое присутствие: — Мне, наверное, стоит идти к себе? Тэхен обернулся на его слова и удивленно спросил: — Ты не останешься? Я же постелил нам… Чон ошеломленно уставился на кровать, которую омега приготовил для двоих, и с чересчур заметным для обоих облегчением выдохнул: — Да, конечно, хорошо… — замельтешил он — спасибо… Тэхен улыбнулся и залез под одеяло со своей стороны. — Не думаю, что спать в одной кровати будет криминально для людей, знакомых буквально с рождения — и, запнувшись, исправился — ну, по крайней мере моего… Острое чувство вины вновь окатило Чонгука с макушки до пят и растеклось по половицам, возможно, даже пропитывая насквозь майку храпящего на первом этаже Хосока. Признание в содеянном скатилось на кончик языка и почти просочилось через двойную защиту в виде плотно сомкнутых губ и зубов, но альфа понимал: скажи он хоть слово, и его казнят на месте без суда и следствия и будут абсолютно правы. Сам Чонгук бы такой мерзости не простил. Поэтому альфа заставил себя сдержаться и, встряхнув головой, как домашний пес, долго не думая, обошел постель и лег со своей стороны, плотно закутавшись в одеяло. От Тэхена не было слышно ни звука, в то время как Чон судорожно выбирал тему для разговора. Желание знать больше о Кимах и поселении почему-то уступало личному эгоистичному порыву узнать все о самом Тэхене: что тот пишет в своем блокноте, о чем думает, почему щенячьи зевы, а не ромашки, и кто…. кто у него на уме и в сердце тоже почему-то захотелось срочно узнать. — Ты спишь? — тихонько начал альфа. — Нет — послышался быстрый ответ, будто омега тоже желал продолжить диалог. Тэхен перевернулся на другой бок лицом к Чонгуку и в темноте комнаты внимательно изучал очертания мужчины перед собой. После очевидно долгой внутренней борьбы, отразившейся на его лице, он все же задал свой вопрос, перед этим тяжело вздохнув: — Инсок… почему ты ушел из прошлой стаи? Альфа задержал дыхание. К подобному повороту его достаточно расслабленный мозг был еще не готов. Что, если Инсок рассказывал ранее о Чонах своей новой стае? Чонгуку необходимо было выяснить, как много Ким знает, и насколько его информация близка к правде. — Я совершил ужасный поступок, Тэхен…. — внимательно посмотрев в чужие глаза, продолжил — Этот крест будет лежать на моих плечах до конца жизни. Омега, казалось, даже задышал чаще. Его сильнейший интерес можно было прощупать в воздухе голыми руками. — Что такого мог совершить ребенок, Инсок? Сколько тебе было, когда ты покинул стаю? Десять? Чонгук пытался облечь правду в более мягкую форму и не показать отвращения, которое на самом деле испытывает к человеку, некогда носящему имя «Инсок»: — Ты возненавидишь меня, Тэхен! — Не правда! — воскликнул омега, после чего стушевался и немного поумерил пыл — Неправда… Я постараюсь понять тебя. — Я предал стаю! — выпалил Чон, тем самым заставив парня захлопнуть рот раньше времени — Слышишь? Я предал их! Тех, чью фамилию носил и кого должен был беречь! Тэхен замер, в то время как альфа повернулся на спину и уставился в потолок. От лица Инсока говорить было сложнее, ведь самому Чону на момент самого страшного события в его жизни было чертовски мало. Все подробности того темного дня он знает с уст своей тети, как и многие в их волчьей семье, но в общих чертах осведомить Тэхена он точно мог. — Маги охотились на дочь вожака… ты знаешь что-то о них? — омега отрицательно покачал головой, и Чонгук продолжил — Я не знаю, зачем она была им нужна и почему они выслеживали ее, я лишь помню, как они выловили меня на охоте и оттащили в какую-то заброшенную далекую пещеру…– Тэхен, не двигаясь и не издавая ни звука, слушал «Инсока», пока тот умело подбирал слова. Не желая сильно приукрашивать историю, он решил выдать сухую выжимку из того, что ему было известно. Из того, что тлело в нем десятилетия: — Они просили вывести за пределы стаи Чон Ынха, но когда я отказался, они решили пытать меня, и тут я сразу сдался… — сжав руки в кулаки, Чонгук продолжал — Я не помню, что наплел ей тогда, но она… она всегда была доброй и никогда не отказывала детям. Ынха пошла со мной на границу, где они и схватили её. Альфа зажмурился и постарался приструнить весь гнев, заклокотавший у него внутри. Слова о матери всегда ранили глубже, чем мужчина того ожидал. Даже спустя столько лет злость и обида все еще тлели на дне чужого сердца, застилая дымом ранее ясный разум. — Я не знаю, что произошло потом, но я сбежал. Бежал так долго, что не чувствовал собственных лап… В лесу я не мог заботиться о себе сам, ведь мне было десять, — со злой усмешкой продолжал Чон — и я едва живой решил свалиться на вашей территории. Терять мне было уже нечего. Смерть поджидала меня в любом случае, так что я все-таки рискнул. Там меня и нашел Намджун, а дальше ты знаешь… Альфа пытался совладать с эмоциями и не выдавать той ярости, в которой на самом деле сейчас находился. Каждый раз, когда речь заходила об Инсоке, он не мог мыслить здраво. Тэхен тяжело молчал, видимо, обдумывая подходящий ответ, после чего со всей искренностью произнес: — Инсок, ты был ребёнком… как мог ты стойко защищать свою стаю, будучи совсем молодым щенком? — Мне было десять, Тэхен, а не три! — рыкнул Чон — Они были моей семьёй. Я запросто мог обратиться к ним за помощью и все рассказать, но я струсил! — Ты был напуган! — сопротивлялся омега — Маленький, до смерти напуганный детеныш! Конечно, ты мог сказать вожаку или самой Ынха о случившемся, но когда ты ребёнок, ты боишься слишком многого, и рациональность тебе не присуща — Тэхен даже привстал на кровати, пытаясь донести до альфы свою точку зрения, пока Чонгук продолжал сдерживать в себе гнев. — Знаешь, когда я был маленьким, я был чересчур любопытным и лазил везде, где только возможно. Как-то раз я нашёл у Намджуна шкатулку с кучей разных украшений: цепочек, бус, колец, браслетов… Я схватил их все и нацепил на себя, представляя, что я звезда с того телеканала, что мы смотрели по вечерам с дядей… — омега тепло улыбнулся — Когда я спустился к Намджуну, чтобы покрасоваться, тот едва не вышел из себя. Это был единственный раз в жизни, когда дядя рыкнул на меня, повысил голос. Он снял все, что на мне висело и бережно сложил обратно, после чего спрятал шкатулку и долго не выходил из комнаты. Мне казалось, я совершил непростительное, хоть и едва понимал, что именно. Я выбежал в лес, кое-как обратился и решил, что жизнь моя тепеь закончится в грязном тёмном овраге, пока дядя спустя час не притащил меня и не отмыл в кипятке… Злость Чонгука потихоньку спадала, пока интерес к шкатулке стремительно рос. Крупица нужной информации уже придвигала его цель на несколько шагов ближе. Но, к сожалению, омега не стал раскрывать историю странного, чересчур ценного для вожака набора побрякушек, а вместо этого неожиданно резко подвёл черту в своем рассказе: — Все это я говорю к тому, что, когда ты ребёнок, мыслить здраво ты не можешь. Страх затмевает любые мало-мальски разумные мысли. Да, Инсок, ты предал стаю, и тебе с этим жить дальше, но время идёт… — Чонгук хотел возразить, но Ким жестом попросил того дослушать — Жизнь так скоротечна, и я скажу тебе вот что: ты не сможешь попросить прощения у Ынха или кого-то из Чонов, потому что я бы на их месте, буду честен, не простил бы, но сейчас ты здесь, ты смог обернуться, и единственное, что тебе остаётся — просто жить! — в порыве своих чувств омега взял мужчину за руку и крепко сжал — Я правда думаю, что Ынха бы не хотела для тебя таких мучений. Где бы она ни была, я думаю, она давно простила того маленького щенка, что остался один со своим страхом и побоялся попросить у взрослых помощи. Слова о матери сломали в Чоне ту самую стену, что держала всю застарелую боль внутри. По тёплым щекам потекли солёные-солёные слезы, которые омега нежно стирал большими пальцами снова и снова. Эта сильная речь умного и зрелого человека никогда не предназначалась Чонгуку, но именно ее чужое сердце желало услышать так долго и так жадно. Его мать не злится. Она, как и при жизни, давно простила всех и вся за все, даже самые страшные деяния. Уродливая боль, въевшаяся в разум и тело Чонгука, долгие годы очерняла все вокруг, включая его собственную жизнь, но вот он, едва знакомый Тэхен, не сильно добрый и не сильно близкий, но такой нужный и тёплый сейчас, говорит альфе то, что никто ранее ему не говорил, и Чон тонет в своих чувствах и их отголосках. Крепкие руки ласково обнимают спину омеги, пока голова ложится в такой удобный изгиб чужих плеч. Чонгук не освободился целиком от боли и не простил ныне уже мертвого Инсока, но сегодня он точно сделал к своему исцелению первый твёрдый шаг.

***

Утро вселяло в душу что-то светлое и абсолютно новое, пока наравне с этим в измученном теле вырастали твёрдые и колючие зачатки вины и сильнейшей симпатии. Спал Чон как младенец, а, проснувшись с опухшим от вечерних слез лицом, не сразу опомнился, что он все еще на территории Кимов. Солнце такое далёкое и морозное с трудом пробивалось сквозь мутные от разводов стекла, но так сильно согревало израненное, измученное годами злости и ненависти сердце мужчины. Вторая половина кровати хранила лёгкий, едва уловимый запах омеги, и Чон сделал то, что никогда ранее бы себе не позволил. Украдкой, до конца не решаясь, он прислонился щекой к мягкой ткани и короткими вдохами втянул чужой приятный привередливому носу аромат. На мгновение, всего на миг, он всем сердцем захотел принадлежать им. Принадлежать чертовым счастливым Кимам, что носят друг другу пироги, празднуют день рождения стаи и выезжают на выходных в город для шоппинга. Принадлежать Тэхену и его пепельному волку от холки до пушистого хвоста… Резким движением альфа оторвался от несчастного куска ткани и тут же возненавидел себя за минутный непозволительный порыв. Как бы ни был прекрасен Ким и его волк, Чонгук не посмеет и не позволит себе приблизиться к тому больше необходимого. Задуманное следовало довести до конца, а в планы Чона чувства к омеге вписываться никак не должны. За тяжелыми мыслями его застал Тэхен, тихо вошедший в комнату. — Какой из тебя защитник, Инсок! Ты дрыхнешь без задних лап! Чонгук долго вглядывался в чужое лицо, затем несколько раз моргнул и медленно начал подниматься с кровати, бурча себе под нос: — Вообще-то не моя очередь дежурить… — И все же, нельзя так глубоко спать, пока ты несешь ответственность за целую стаю. — брови Кима сошлись над переносицей — Я уронил кастрюлю и разбил два стакана, а ты не открыл и глаза! Чонгук в удивлении поднял голову: — За что ты так с кухней Намджуна? — Хотел испечь блинов, — передернул тот плечами — а стаканы встали прямо за моим локтем! — и в довершение застенчиво улыбнулся — Их проблема… Альфа звонко засмеялся и вновь почувствовал то тепло, что каждый раз искрило рядом с Тэхеном. Комфорт, который приходил к нему в окружении омеги, был чем-то вязким, разгоряченным, но одновременно успокаивающим, будто убаюкивающим. Чонгук был сложным человеком: он часто раздражался по пустякам, хоть и старался этого не показывать, он так же часто испытывал неловкость от изнуряющего неприятного молчания, которое образовывалось между двумя противоположными людьми, смотрящими по жизни в разных направлениях. Мужчина пока что не слишком хорошо знал Тэхена, но что-то внутри глубоко спрятанного волчьего сердца говорило Чону: с Кимом они всегда смотрят в одном направлении. Четко и прицельно. Чайник засвистел, Ким встрепенулся и, выходя из комнаты, позвал альфу к завтраку. Новый день начался светлее, чем Чонгук предполагал.