Душа к душе

Всё, что ей требовалось — защита. Всё, чего она хотела — это любовь. Не впивающийся в спину острый кончик ножа, замеревший где-то в районе её поясницы, только и ждущий её промаха, чтобы с наслаждением всадиться в нежную плоть. Не диких, животных укусов в её надплечья, яркими фиолетовыми синяками спускающимися вплоть до кончиков пальцев. Не вечно давящей на грудь тяжести, оседающего в лёгких пепла, мешающего дышать. Кем была Сара Чидоин? Она была спокойной, рассудительной старшеклассницей, любящей красивые наряды. Она была хорошим другом, любимым ребёнком, умной и яркой, пылающей в небе звездой, что прокладывала многим путь, сама того не осознавая. Смелая, решительная, весёлая девушка. Безжалостная убийца. …………………. Поджилки трясутся, руки сцеплены в кулаки. Страх сжимает сердце. Боль везде эта боль — всепоглощающая, безжалостная, вечная. Крик застывает в горле. Грудь часто вздымается, гоня по телу страх. Ей кажется, словно она не здесь. И это не она вовсе. Дрожь проходит по телу. Она не хочет, не хочет, не может… Талию оплетают тонкие, но сильные руки, покрытые плотной тканью голубого пиджака. К спине прижимается женское тело, губы охватывают еле выпирающий через рубашку позвонок. Прикусывают, тихо посмеиваясь. Словно Сара не слышит. Словно она не существует. Каждая клеточка слабого тела молит об отдушине. О перерыве. О конце. Сара не позволяет навязчивому желанию помутнить её мысли, заполнить мозг и захватить в свои грязные лапы её тело. Она не позволяет… И та, другая, не делает этого тоже. Странно, удивительно и непонятно ей это нежелание умирать. Не тогда, когда она потеряла буквально всё — друзей, союзников, себя. Не тогда, когда её невинность была растоптана, а наивность сгорела к чёрту, когда единственным звуком в мире были ненавистные ею щелчки. Когда ноздри заполнил запах горелой плоти, который она до сих пор могла ощутить у себя на языке. Не тогда, когда она стала не больше, чем игрушкой своего собственного отражения. Некогда блестящая жизнь Сары Чидоин была отправлена зловонием смерти. Обесчестена гнилыми пальцами трупов. Травмирована лопнувшими, стекающими из глазниц вместе с кровью глазными яблоками людей, с которыми она только вчера разговаривала, тепло чьих тел она ощущала, чьи надежды она уничтожала. И теперь от прежней проекции — живой, счастливой, умеющей мечтать, — не оставалось ничего, кроме жалкой пародии на прошлое тело. Жалкой пародии, которая так её очаровывала. Это ли не было причиной того, что тело Сары Чидоин до сих пор сохраняло свой первозданный вид? Ей ли было не знать, что проще было отрезать, ограничить, обездвижить, чем каждый раз ловить, ощущая те неприятные уколы в сердце. Проще любить непрерывно, любить жестоко и беспощадно, заковывая в цепи, избивая до полусмерти, оставляя на волоске от сумасшествия, закрадывающегося в сознание. Но она так не поступала. Потому что единственным достоинством настоящей Сары Чидоин было лишь её мерзкое тело. ……………………...... Прошлое казалось фантастическим сном. Ярким. Таким прекрасным и захватывающим дух. Красивым. Причиняющим боль. Сара не могла вспоминать его. Не могла, даже смотря в собственные фиалковые глаза, наполненные засасывающей пространство внутрь себя пустотой. Оно заставляло её желудок падать, а сердце непрерывно долбиться о рёбра, словно стараясь пробить себе путь наружу. Но там не было выхода. Некуда было бежать, потому что никто не принял бы её такой, какой она была сейчас — отвратительной, равнодушной, покорной. Только она принимала Сару любой. Только она считала её человеком, хотя её действия и говорили об обратном. Она делала это, потому что хотела защитить. Хотела показать Саре, что она все ещё желанна. Что, несмотря на то, что весь мир отвернулся от неё, она всегда была в безопасности в её объятьях. Она давала ей защиту — физическую, материальную, — используя лишь малую долю той силы, которая скрывалась в ней, подавляя Сару лишь своим духом — непреклонным, жестоким, равнодушным, но порой таким нежным, таким… уязвимым. Сгорбленная в кресле спина, обтянутая тканью, ослабевшие руки, обескровленные губы, что-то непрерывно шепчущие, пока Сара гладила её зарывшуюся ей в шею голову. Глаза не закрывались, даже тогда, когда из них начинали течь слёзы — что-то, что было крайне непривычным для неё даже тогда, когда она находилась в одном из таких своих состояний — и Саре приходилось самостоятельно опускать её веки, думать о том, через что ей приходилось проходить и какую роль в этом играла сама Сара… Отдалённый смех наполнял их уши, проникал в мозг с текучестью воды и заставлял замирать от пронзающей голову и грудь пустоты. Она не чувствовала страха. Не чувствовала жалости. Счастье давным-давно покинуло промозглые пейзажи их совместного мира, сгинуло в пучине кричащего и стонущего от боли пламени, охватывающего каждый дюйм когда-то бесконечно свежего и красивого пространства, потерялось в лабиринте покрытых непонятным тёмным туманом аметистовых глаз, когда-то завораживающих и вселяющих уверенность в стольких людей. Она бы всё равно не узнала настоящей правды. О том, почему она оказалось здесь, зачем, из-за чего. Не тогда, когда мир за их окном был таким далёким от Сары, насколько это было возможно, не тогда, когда в её голове всё больше и больше обретала силу мысль о том, чтобы остаться с ней навсегда, чтобы вечно держать её холодную руку, смотреть в её глаза, похожие на глаза самой смерти, позволять ей до боли сжимать её плечи, кусать за пересохшие губы, хватать за отросшие ещё больше рыжие волосы, стискивать её в удушающих объятиях, чтобы заполнить пожирающую всё вокруг чёрную дыру в груди. Вокруг них было столько опасностей. Мир никогда бы не принял их с Сарой такими, какими они были сейчас — лишёнными собственных душ грешницами, смеющимися в лицо прячущемуся за чёрными тучами тусклому солнцу, купающимися в крови мерзостями, чью кожу никогда нельзя было бы отмыть от всех той грязи, что на них накопилась, уродливыми монстрами, прячущимися за фасадами обычных людей. Они бы покалечили их, не поняли, разлучили. Её обмотанные в бинты хрупкие руки ещё раз провели по растрёпанным тёмно-рыжим волосам и, дрожа, легли на выступающие вперёд плечи. — Всё будет хорошо, — прошептала Сара, смотря на голую, слегка потрёпанную стену перед собой. — Всё будет хорошо, — повторила она. — Всё будет… Так, как и должно быть. Великолепно. Чужие руки обернулись вокруг её талии, острый подбородок упёрся в ключицу в явно неудобном положении. — Великолепно… — хрипло сказала Сара Чидоин и стиснула побледневшую Сару в объятиях. В их распоряжении было всё время в мире. Никто не смог бы стать для них ближе, чем они были друг для друга. Никто бы не понял их так, как они сами. Никто бы не терпел всё то, что они пережили, не сочувствовал, не понимал. Сара Чидоин научилась жить со своими галлюцинациями. И после этого она перешла грань того, когда ещё имела шанс засиять на простирающемся бесконечно далеко небосводе вновь. Она потухла. Опять.