Кладу тебя на стол
Так быстро и легко
Снимаю с тебя грусть
и футболку vetements
Я пьяный без вина
Ведь Ты мой рок-н-ролл
Внутри меня зима
Твои губы — ледокол
XOLIDAYBOY «Vetements»
Уэнсдей и не думала, что она допустит ошибку, которая приведет ее в кратчайшие сроки к катастрофическим последствиям. Когда она будет зажата в тесной грязной туалетной кабинке в полутемном баре на окраине Джерико и вдыхать мускусный пробирающий аромат мужского одеколона, смешанного с запахом хмеля. Когда по ее вискам будет стекать пот, легкие — разрывать от недостатка кислорода, а перед глазами будет только разгоряченное лицо с нахальной широкой улыбкой, граничащей с щенячьем счастьем с флером маньяков из психиатрических лечебниц, истории которых она любила ставить на фон во время написания очередной главы своего детективного цикла. Девочка и ее темный монстр, терзающий невинных людей, стоит луне коснуться угольно-черного небосвода и вплыть в его чернильную глубину. Монстр этот, по задумке, преследует одинокую девочку вот уже несколько томов, а та до сих пор не может разгадать причину его появления. Уэнсдей ждёт развязки; вот-вот через пару глав опубликованной в сети истории, читатели поймут, что это, скорее всего, и вовсе эгоистичное эго девочки, которая все никак не может ужиться ни с людьми, ни с самой собой. Эта катастрофа будет шептать ей куда-то в шею, отрывая раскаленные влажные губы от раскрасневшейся кожи, пока его шершавые пальцы, все в мозолях и мелких царапинках, будут сжимать ее ягодицы, задирая подол длинной юбки. Мягкость и грубость, ехидно-елейный голос. О, этот Армагеддон звучал лучше, чем «Лунная» соната Бетховена нежно бы лилась на борту идущего ко дну «Титаника». У этой беды глаза как тающий в стакане лед, стекающий по запотевшим тонким стеклянным стенкам. Как северный полюс, внутри которого разгоралось солнце ослепительным, ярким дразнящим светом. Эти же самые глаза при их встрече несколько часов назад были иными. Кололись, точно крошка инея, в них было холодно и безжизненно, толстый, монументальный лед, спрятанный под длинными ресницами. Да как она могла распознать в нем подвох? Ее маленький фан-клуб, которым Уэнсдей втайне весьма гордилась еще с первого написанного тома, интересовался, будет ли между девочкой и ее Монстром любовь. Уэнсдей только недоуменно изгибала бровь и фыркала, думая о том, что это просто невозможно. У ее Монстра тоже были переменчивые голубые глаза, смешивающиеся с горьким кофе. Кажется, лет семь назад она украла эти глаза у парнишки с нелепыми кудряшками, который не расставался со своей старенькой фотокамерой и входил в кружок журналистики, выпускающий еженедельные новости из жизни их тухнущей в маленьком городке школы. Он был выпускником, носил стремные клетчатые рубашки и мягко, точно неловко, улыбался. Будто ему было не по себе, когда он ловил в объективе чью-то дурацкую фальшивую улыбку. Но он важно вскидывал голову, хмурил брови и строго говорил: «Угол наклона головы на два градуса вправо, расслабь пальцы, плавно положи руку на колено и подумай о том, что прямо сейчас твоя мечта осуществилась. Дай мне эти эмоции!» Как его там звали? Этого мальчишку, что носился со своей камерой, точно с сокровищем? — Уэнсдей, эта фотография пойдет в семейный архив твоей жизни и останется воспоминанием со школьных времен, может, хоть немного улыбнешься? Помнится, он фотографировал их класс на школьный альбом. Черная картонка, искусственный свет и неудобный высокий стул. Уэнсдей не могла дотянуться и носочками до пола, а оттого чувствовала себя незначительной точкой среди черноты и ослепительно яркого света. Этот парнишка долго ее разглядывал, тишина между ними в пустой комнате, отведенной под импровизированную студию, буквально звенела. Кажется, она даже слышала его прерывистое дыхание и чувствовала, как холодный взгляд сине-карих глаз царапает кожу, точно перочинный ножик снимает лоскуты обертки и ввинчивается внутрь — в мышцы и сухожилия, в пульсирующую кровь, заставляя ту невольно гореть. У Аддамс тогда невольно вспыхнули щеки, когда его взгляд застыл на ее чуть приоткрытых губах, а затем мир замер вместе с его искусственной широкой улыбкой и вновь померк. Уэнсдей тогда помнила, что ее это задело, что внутри ее пытливого разума проснулось маленькое любопытство. Этот приторно-милый парнишка в нелепых рубашках казался ей такой же оберткой, как ее кожа, внутри которой душу на части часто рвали демоны и темные помыслы. Это было нечестно, что он проник в нее своим цепким взглядом, заставил чувствовать себя неловко, но не позволил дотронуться до себя. — Ты знаешь, если я когда-нибудь решусь подорвать этот чертов мир, я бы хотела, чтобы ты выжил в этом апокалипсисе и насладился вместе со мной падением человеческой расы до примитивных животных, готовых вцепиться друг другу в глотки за лишний глоток кислорода или кусок хлеба. Уэнсдей Аддамс произнесла это холодно и надменно, маленькая королева кошмаров, она едва могла сдержать покровительственную улыбку, когда пыталась поймать его взгляд через объектив старой фотокамеры. Почему-то ей казалось, что он поймет. Этот парнишка, руки которого все время были в гематомах, а под глазами зияли темные круги, как две пропасти. Поговаривали, что на первом году старшей школы он был монстром, которому трудно было справиться с гневом, и тот рвал его на эмоции так часто, что от него шарахались окружающие. Он даже посещал психотерапевта, пока в один день вдруг не стал вот таким: улыбчивым тихоней с камерой, висевшей на его груди. Уэнсдей было любопытно: можно ли вообще хоть когда-нибудь сменить гнев на милость? То, что травило тебя изнутри и причиняло такую боль, что невозможно было молчать, вдруг раз, и стихло? Или же он спрятал всю свою колючую, неприглядную тьму за этими фланелевыми рубашками и плюшевыми улыбками? Аддамс тогда почти была горда собой, потому что после ее слов широкие плечи парнишки затряслись, он опустил камеру и в голос рассмеялся. Смех его был громким и заразительным, он неожиданно окутал ее своей радушной теплотой, точно приглашал ненадолго заглянуть в его душу. — Занятная ты девчонка, Уэнсдей Аддамс. Окей, если что, по такому случаю могу подогнать тебе самодельную ядерную бомбу, как раз вчера что-то такое намутил у себя в гараже. — Ты хотел сказать, странная? Пока он смеялся, Уэнсдей кожей ощущала, что они точно на несколько миллиметров стали ближе друг к другу. Даже в ребрах стало от этого болезненно-щекотно. — Ага, просто кошмарная. Не думала записаться на сеансы к нашему психотерапевту? Лорел просто коллекционерша таких вот шизиков как мы. Ты была бы ее бриллиантом. Уэнсдей тогда закусила губу, едва не сболтнув, что его общества ей будет более, чем достаточно. И, разумеется, ядерной бомбы: чего добру пропадать? Даже если все это было просто шуткой, было приятно, что кто-то в этой убогой школе еще не разучился нормально шутить. А потом Аддамс после выпуска уехала в Нью-Йорк, и они так ни разу больше и не пересекались. Пожалуй, до этого самого дня. До дня свадьбы ее единственной подруги — шумной и очаровательной Энид Синклер. — Уэнсдей! Уэнсдей! Я так рада, что ты приехала, — протянула Синклер веселым пьяным голоском в десятый, наверное, раз, навалившись на озадаченно-хмурую Аддамс со спины, нежно приобняв ту за плечи. — Знаешь, я тут кое-что для тебя подготовила! С этого, наверное, и начались проблемы. Уэнсдей, уставшая от перелета, привычно закрывшаяся от остального мира в футляр черного платья под горло и мерцающий экран ноутбука, который беззастенчиво поставила на краешек стола с закусками, совершенно не была готова ни к каким эмоциональным потрясениям. Тем более к знакомству с братьями и другими родственниками мужского пола из семьи Синклер, которым, кажется, не было конца. Это «кое-что подготовила» выражалось в желании милой Энид свести свою одинокую подругу с надежным, по ее мнению, и милым парнем. Когда же раздраженная Аддамс застыла в очередной раз над недописанным предложением к новой очень важной главе, где девочка сама впервые зовет своего Монстра, признав свое одиночество после того, как несколько глав назад разбила зеркало в заброшенной комнате родителей и прогнала его со слезами на глазах, и ее сбил очередной парень с вежливым обращением: «Красотка, чего тут одна тухнешь?» — Аддамс поняла, что из этой ловушки надо срочно выбираться. Мозг тут же любезно подкинул ей идею о том, что самым безопасным вариантом будет сказать Синклер, что она уже состоит в «отношениях», а затем сердце самым бесстыдным и нечестным образом толкнулось в груди и указало на высокого парня с растрепанными кудрявыми волосами, залитыми лаком в какую-то немыслимую карикатурную форму. Девочка в ее тексте должна была тихо произнести: «Монстр, монстр, куда же ты пропал? Я тебя больше не боюсь, даже если ты причинишь мне боль, это все равно легче вынести, чем собственный голос в пустоте…» Но Уэнсдей Аддамс прокрутила эту сцену лишь у себя в голове, мягко закрыла крышку ноутбука, проигнорировав слова низкорослого мужичка с забавными усиками, решившего попытать свое несчастье в знакомстве с ней, и направилась в сторону своей персональной гибели. Ничего совершенно об этом не подозревая. — Можешь сделать для меня одно одолжение? Аддамс мягкими касаниями прошлась пальчиками по его напряженным рукам, чувствуя под тонкой черной рубашкой тугое сплетение мышц и жар, идущий от его кожи. А затем взяла под локоть и чуть привстала на носочки. — Ты… Парень нервно сглотнул, обернувшись к ней, с удивлением опустив фотокамеру. Он был все таким же, как и семь лет назад. Разве что чуть раздался в плечах и его взгляд стал на десятки градусов холоднее. Он почти обжигал ее лицо, пока с неохотой в него вглядывался, хмурясь. Возможно, пытался вспомнить ее или же придумать отговорку, приняв за свою поклонницу. — Уэнсдей Аддамс, кудряшка. Сердце снова толкнулось в ребра, заколотилось в груди сорванным ритмом. Уэнсдей втянула носом густой цветочный воздух, пропитанный запахом игристого шампанского и счастья, от которого немного подташнивало. — Ну, конечно, эта информация должна была мне что-то подсказать. Подожди, сейчас до меня дойдет и будет эффект «вау». Ты какая-то знаменитость? Этот парень попал в ее поле зрения совершенно случайно, но, кажется, еще с начала церемонии был тут как приглашенный свадебный фотограф вместе со своей более улыбчивой и милой напарницей, что сейчас атаковала фуршет, в особенности тарталетки с креветочным кремом. Черная полупрозрачная рубашка, обрамляющая его тело, подчеркивала рельефность торса, темные штаны на поясе и стоптанные низкие красные кеды, выбивающиеся из образа красавчика-обольстителя. О да, еще конечно это непослушное гнездо на его голове из каштановых кудряшек и слишком очаровательные, невинные родинки на гладковыбритом лице. Так что он скорее походил на неудавшуюся пародию плейбоя, пользующуюся все не тем шампунем для волос с режимом: «после использования ваши волосы будут выглядеть так, точно воробьи решили свить там гнездо, возрадуйтесь!» — Можешь не забивать себе голову столь незначительными данными, которые через пару минут и вовсе выветрятся из твоей дурной головы. Все, что мне нужно от тебя, — это услуга. Так что же, он ее совсем не помнит? Уэнсдей резко дернула его за руку и утащила за шторку, желая перевести дух. Отчего-то даже опустила взгляд и поджала губы, пытаясь справиться с нарастающим чувством… Разочарования? Да, кажется, это было именно это горькое чувство, разрастающееся в ее груди. — Эй-эй, не злись, ладно? — Аддамс услышала в его голосе теплые, примирительные нотки и нехотя оторвала взгляд от пола, чтобы встретиться с его широкой и немного смущенной улыбкой. — Я тебя помню, девочка, мечтающая взорвать планету. Рад тебя видеть! Как поживаешь? И, о да, каким ветром тебя занесло в наше захолустье вновь? Уэнсдей растерянно моргала, пока он говорил, чуть запинаясь, слегка взволнованно. Единственное, что она успела уловить: «Кстати, ты меня, наверное, не помнишь, я Тайлер, Тайлер Галпин, учился на класс старше». Тайлер жестикулировал, облизывал губы и все смотрел на нее, точно пытался запомнить каждый миллиметр ее тела, каждую черточку, словно желал утянуть под толщу безжизненного льда внутри своих пронзительных синих глаз. Аддамс его слова о ней очень польстили. Мало того, что он ее помнит, так еще жалеет о том, что их общение так и не развивалось, ограничиваясь редкими короткими фразами и взглядами. — Так у тебя ко мне какое-то дело? Тайлер наклонился к ней; она была маленькой и хрупкой под его взглядом, рядом с ним, таким подвижным и высоким, очаровательно нелепым и красивым до сжавшегося в комок сердца. Галпин нежно заправил за ухо выбившуюся прядку волос, чуть задев грубоватыми пальцами кожу у висков, вызвав легкое оцепенение в теле. А затем обворожительно улыбнулся, точно ее персональное солнце, в глазах которого все никак не кончался ледниковый период. В глазах которого наверняка дохли бабочки и вяли цветы. Но разве это возможно заметить за столь искренней улыбкой? — Эм, да, Галпин, предлагаю тебе заключить со мной выгодное соглашение, — Уэнсдей важно вздернула острый подбородок вверх, вновь коснувшись пальчиками его предплечья; это было просто, ей всего лишь нужно было сказать эту нелепицу вслух, а затем — умирать от смущения тысячу жизней наперед: — Ты не мог бы на этот вечер притвориться моим бойфрендом? Я заплачу любую сумму. Это могло бы войти в сюжет забавной классической романтической комедии, куда Уэнсдей даже в кошмарах не смогла бы себя вписать. Кажется, из ее горла даже вырвался нервный смешок, настолько было неловко притворяться героиней не своего жанра. Это как впихнуть слона в балетную пачку и попросить его исполнить партию из «Лебединого озера». Нелепо до щекотки в ребрах. — Уэнсдей, меня не интересуют деньги. Я привык принимать плату натурой, — Тайлер вновь наклонился к ней, забрал в свой запах парфюма с древесными нотками, смешанный с горьким — от сигарет — слегка провел кончиком холодного носа по пульсирующей под кожей жилке на шее и, точно бы случайно, коснулся горячими губами острой линии правой скулы, оставляя слегка влажный поцелуй. — Шутка! Ну и выражение лица у тебя сейчас, Аддамс, просто убийственное! Знаешь ли, это большое упущение убивать людей с хорошим чувством юмора. Для всей планеты. Нет, этот нахал ей еще и подмигнул. Кажется, у Аддамс даже глаз нервно задергался. Еще немного, и от его флирта и шуточек у нее случится судорожный припадок. — Так что, Галпин, согласишься? Я ведь серьезно. — Для тебя все что угодно, Аддамс! Не хочется впасть к тебе в немилость. Как же я тогда узнаю, какой способ ты придумаешь, чтобы погубить все человечество, а, маленькая королева ужасов? Тайлер галантно подал ей руку, Уэнсдей расплывшись в тихой улыбке, чуть смущенно вложила свои тонкими пальчики в его широкую ладонь, чувствуя, как каждую фалангу точно окутывает приятное тепло, пока ее ладошка заключена в его руке. Непривычные, новые ощущения. Но только стоило им подойти к растерянно улыбающейся Энид, переводящей на них взгляд, заметить в ее глазах озадаченность, смешанную с испугом, как Аддамс почувствовала, что что-то неправильно. Тело невольно окатила ледяная дрожь, пробивающая до самых костей. Обычно Энид со всеми ведет себя мило и радушно, обычно в ее добрых глазах не цепенеет ужас, смешанный с недоверием. — Тайлер, — Энид пискнула, голосок ее сделался непривычно тонким, почти сиплым, точно сдувшийся шарик, она неловко подбежала к ним и испуганно уставилась своими огромными глазами на Галпина, который продолжал тянуть добродушную улыбку. — Так вы… Вы что ли вместе? — Конечно, дорогая Синклер, Уэнсдей долгое время была моей девушкой по переписке. И вот наконец-то приехала повидаться со мной. Ты же в курсе, как я по ней сох в школе. Она еще у меня такая щедрая, заботливая. Просто мечта, да, детка? Уэнсдей застыла, окаменев. Погрешность в ее плане оказалась размером с Марианскую впадину. Что-то совершенно точно было не так. Интуиция разве что некультурно не возила ее по полу за волосы, призывая срочно капитулироваться. Но, кажется, было уже слишком поздно. — Да, Энид, мы в отношениях, так что, пожалуйста, перестань меня сводить со своими родственниками. Уэнсдей натянуто улыбнулась, а затем едва не задохнулась от нехватки кислорода в легких, когда Галпин наклонился к ней и оставил на губах невесомый влажный поцелуй, чуть смазывая ее черную помаду. Ее настораживали не его манерные действия, мягкие прикосновения и роль ее фиктивного парня. Ее пугали его безжизненные синие глаза, не выдававшие ни единой эмоции. Как у живого мертвеца, которому точно больше было недоступно проявление человеческих чувств.***
Как там говорится в сказках: в полночь карета превращается в тыкву. А что тогда можно сказать о принцах? Может, после титров они превращаются в чудовищ? «Девочка позвала своего Монстра более нежно, почти трогательно: — Пожалуйста, приди ко мне, мы можем не принадлежать друг другу. Я просто хочу по-прежнему чувствовать твое теплое дыхание над моим ухом по ночам, хочу, чтобы твои когти царапали мою кожу и оставляли шрамы. Пока ты будешь рядом, я не сойду с ума и смогу встретить еще один день».***
Уэнсдей никогда не верила в счастливые финалы: они были точно сотканы из несбывшихся желаний людей на счастье. В реальности рядом с ними не те люди или «никто», а тут хотя бы ненадолго можно пережить все то же, что и эти глуповатые и плоские герои с экранов телевизоров. В фильмах все заканчивается поцелуем и признанием в любви после того, как идут сцены милых притворств двух одиноких людей, которых соединила судьба фиктивными отношениями. В реальности же… — Ты уж извини, но я нихрена не романтичный, но ты ведь ничего другого и не ждала, да? Тайлер Галпин сидел перед ней, развязно закинув ноги на стол. Вместо мягких улыбок, которые он дарил ей в течение вечера на праздновании свадьбы, — лишь вымученная усмешка, вместо рубашки — черная помятая футболка с какими-то графическими надписями и алыми росчерками. Рваные джинсы, сережки в ухе и металлические колечки пирсинга на миловидном лице. Только кеды все те же, стоптанные, потрепанные с грязной подошвой. Пыльно-красного цвета. Сейчас он совсем не походил на невинного обаятельного красавчика, образ которого нацепил на себя во время свадебной церемонии. Лак с кудряшек был полностью смыт, и теперь же они просто неряшливо и небрежно падали на его лоб, а не торчали торчком. Маленькие колечки в его ухе отливали металлом, а проколы на лице и вовсе смазывали все миловидные черты, делая их несколько грубее. Похоже, что спустя семь лет Тайлер Галпин решил больше не прятать свою душу, и теперь она горела ледяным пламенем в его чуть прищуренных глазах и находила отражение в небрежно отталкивающем виде и темных оттенках в его одежде. Наверняка его душа — как металлическая горечь и черный смог. Как Северный Ледовитый океан, выстуживающий из тела все тепло. После празднования свадебного торжества они распрощались с большинством гостей, и Тайлер Галпин, приобняв ее за талию, даже не удосужившись спросить у нее разрешения, притащил ее в занюханный бар с неоново-красной подсветкой, внутри которого грохотала заезженная электронная музыка, вызывающая в мыслях полнейший диссонанс. А сам исчез минут на сорок, видимо, чтобы переодеться и смыть с себя остатки притворного дружелюбия, как клоуны после представления слой за слоем сдирают с себя грим с нарисованными широкими улыбками. Кажется, его вовсе не заботил ее комфорт: с тех пор, как они здесь сидят, — а это один час и сорок пять минут — он даже толком и не смотрел в ее сторону. Покачивался лениво на деревянном стуле, тянул из пятой по счету запотевшей бутылки темное пиво и периодически здоровался с людьми, постепенно заполняющими бар. В частности, с девушками, которые едва не вешались к нему на шею, так же весьма бестактно игнорируя ее присутствие. Что ж, реальность была на вкус как горький пепел, но все лучше, чем витать в розовых иллюзиях. К счастью, Уэнсдей Аддамс с самого детства осознавала всю тленность и безрадостность жизни и находила больше очарования в мистике и смерти. Так просто было проще. Не приходилось тешить себя надеждами. — Ты вполне сносно отыграл роль моего кавалера, Тайлер Галпин. Но на какие-то возвышенные чувства, впрочем, я не уповала. Такие, как ты, на них попросту не способны. Уэнсдей монотонно и безэмоционально отозвалась в ответ, стараясь не сбиваться с ритма, продолжая тихо стучать по клавишам ноутбука, качаясь на волнах электронной музыки, заполняющей бар своими громкими звуками, точно ядовитый газ. Приятная доза отравы для мозга сейчас была очень кстати в силу ее ухудшающегося настроения. — Фе, какая же ты зануда, Аддамс, столько умных слов, не устаешь сама быть такой дотошной и скучной? Уэнсдей Аддамс даже бровью не повела. Кто только не кидал в ее сторону камни с обвинениями в бесчувственности, черствости и «правильности». Ее таким было не пронять, но попытка занятная. Видимо, за семь лет все темные чувства, разрушающие душу Галпина, все-таки вырвались наружу. И теперь его язык ранил не хуже взгляда, в котором словно были вечные заморозки. Что ж, это явно лучше фальшивых улыбок. Ей ведь с самого начала хотелось познакомиться с его демонами, прячущимися за милыми, дурацкими клетчатыми рубашками. Девочка все звала Монстра, а Уэнсдей думала: «Зачем, глупая? Он же причинял тебе одну только боль, он никогда не был к тебе добрым. Он — твое чудовище, твоя тьма, кто тебя с ней примет? Кто захочет любить тебя с твоим Монстром?» В ее тексте не было месту любви, но взгляд невольно цеплялся за растрепанные, спутанные кудряшки, нездорово-бледное лицо и синие глаза, в которых отражались красные всполохи от прожекторов, рассеивающих мутный свет по всему бару. Точно они кровоточили — его глаза, море, умирающее в багровом закате. Завораживающе. Тайлер кривил губы в ухмылке, хмурил брови и поглядывал на танцпол, ни на ком толком не задерживаясь. — Ты все такая же неразговорчивая, Аддамс. Хмурая, молчаливая. Готов поспорить, что твоя душа угольно-черная как холодная бездна. Правда, забавно? Мне всегда было интересно, что у тебя на уме. — Перейдем к делу, чем я могу тебе отплатить за содействие в сегодняшнем маленьком спектакле? Слова Тайлера, которые он чуть ли не выдохнул с усталой усмешкой, задели ее сердце: то встревоженно дрогнуло, а Уэнсдей захлопнула ноутбук и, закусив губу, стала ждать от него ответа. — Окей, Аддамс, видишь ли, шутка была не шуткой. Мне не сдалось твое бабло, я что, похож на того, кому нужны подачки от богатеньких неженок вроде тебя? — Тайлер вдруг опустил ноги на пол и поддался к ней, выдохнув кривую усмешку, пахнущую одурманивающим хмелем и колким ехидством. — Я люблю трахать девчонок без всяких обязательств, но чаще мне нравится фотографировать их обнаженные тела. Потому что так я могу видеть их без гребенной обертки, косметики, побрякушек и красивых шмоток, только их обнаженные души. Вот такой вот я фетишист. Ты же не думала, правда, что я свадебный фотограф? Если бы ты посещала нашу милую дыру хотя бы не раз в семь лет, то знала бы, какой я человек искусства. Уэнсдей оцепенела, едва не задохнувшись от нервного смешка, вставшего поперек горла. Он это сейчас серьезно? Да как это вообще возможно? Она, Уэнсдей Аддамс, наследница сети кофеен по всему Вермонту, прилежная ученица, лучшая в своем потоке студентка Нью-Йоркского университета на факультете бизнеса, опустится до такого? Будущая знаменитая писательница, отрекшаяся от любых проявлений симпатии и привязанностей, вот так просто испачкается о чьи-то неприличные желания? Да лучше ее сразу застрелить и положить в гроб для сохранения нервной системы. — Дорогая Аддамс, — мягко протянул Тайлер, точно издеваясь, отодвинув стул и наклонился к ней, подойдя со спины, — Тут каждая грешная и праведная душенька знает, какая я сволочь, бабник, извращенец и далее по списку, кроме тебя. Повезло, что Энид — наивная дура, купилась на наше представление. Аддамс, я был последним человеком в этом гребаном городе, кому ты могла бы предложить сыграть в «счастливую парочку двух голубков-влюбленных». Уэнсдей нервно сглотнула подступивший к горлу тугой комок, чувствуя, как сердце предательски замирает в груди, покрываясь корочкой льда. Теперь все сходится, пробел в информации заполнен, но от этого совсем не легче. Так вот почему Энид остаток торжества бросала в их сторону тревожные, взволнованные взгляды и до конца вечера, пока они разыгрывали перед ней спектакль двух влюбленных голубков, оставалась напряженной. Даже если она и поверила в их притворную любовь, то явно не обрадовалась за подругу, осведомленная о характере и репутации Галпина гораздо больше, чем сама Аддамс. Еще бы, Тайлер точно не тянул на звание «надежного и хорошего парня», который мог бы стать для подруги Синклер опорой и поддержкой. В котором бы Уэнсдей видела отдушину и могла бы чувствовать себя, как за каменной стеной. Тайлер Галпин был же скорее бурей, оставляющей за собой один хаос из обломкой чьей-нибудь хрупкой психики. Вероятно, ему было забавно вводить Уэнсдей в заблуждение и разыгрывать ее подругу. Шах и мат. Именно это почувствовала Уэнсдей, когда Тайлер стянул с ее косичек резинки и растрепал идеально заплетенные волосы, неожиданно почти аккуратно проведя по ним пальцами. От него пахло горьким табаком и терпким хмелем, его теплые пальцы пару раз коснулись кожи на ее бледной шее, невольно вызвав мелкие мурашки. Тайлер все говорил, его веселый голос звучал внутри Аддамс, звенел в ее костях, растекался приторным медом в разуме, заполнял ее всю, не оставляя место для раздумий. Были только его горячие прикосновения, смех и слова, слова, слова, которые втекали в уши вместе с его теплым дыханием. Галпин говорил: «Я ни с кем не встречаюсь, Аддамс». «Не ожидал от такой отличницы такого прокола, сегодня даже было немного весело». «Так забавно, спустя семь лет ты совершенно ничего не знаешь обо мне. Каково это, Аддамс? Чувствуешь себя наверняка сейчас полной идиоткой». «Аддамс, знаешь, я все еще храню то твое письмо…» От последней его фразы сердце невольно застряло где-то в горле, дыхание перехватило. Уэнсдей решила, что ей послышалось. Скорее всего, она что-то перепутала. Здесь слишком громко, а его слова звучат невнятно из-за выпитого им же алкоголя. Хватит этих странных игр на натянувшихся струнах ее эмоций. Они, еще немного, и лопнут от такого напора. — Довольно! Ты мне совершенно не интересен, Галпин, поэтому вполне логично, что я… Что я ничего про тебя не знаю. Как и чем ты жил, мне совершенно все равно. Уэнсдей резко поднялась со своего места, чувствуя, как ее лицо пылает, а разум начинает плыть от его прикосновений. Семь лет назад она стерла его имя из своей памяти, старалась забыть. Сосредоточиться на учебе, заполнить образовавшуюся в сердце дыру знаниями и текстами детективного цикла. Семь лет назад он так ей ничего не ответил. На ее письмо, оставленное в его шкафчике. Хватит. Семь лет назад Тайлер Галпин после выпуска неожиданно исчез. А через год она сама переехала в Нью-Йорк, поступив в университет. Забрав с собой девочку и ее Монстра с печальным, пронзающим взглядом ледяных глаз, так похожих на глаза парнишки с камерой, запирающего себя за клетчатой решеткой из нелепых рубашек. Так все эти годы девочка и ее Монстр были неразлучны в ее цикле, расследовали преступления, путешествовали по темным и загадочным мирам, тогда как сама Аддамс больше не видела Тайлера и все-таки даже смогла его забыть. Смогла же? — Ха, прекрасно, Аддамс, ничего другого я от тебя и не ждал. Тогда вали обратно в свой Нью-Йорк, ничего мне от тебя не нужно. И… Не возвращайся. Уэнсдей боковым зрением видела, как Тайлер чуть нетрезво покачнулся, сгорбил плечи, потупив неловко взгляд, а затем развернулся и, больше ничего ей не сказав, быстро зашагал в сторону уборной, не замечая никого вокруг. Уэнсдей почувствовала, как в груди сердце превращается в раскаленный, болезненный комок, как в легких заканчивается воздух и остается только нервно глотать его ртом, пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами. Уэнсдей не знала, что делать. Она не умела быть хоть сколько-то сочувствующей и не читала намеки. Но что-то определенно было, она ведь могла и не устраивать этот спектакль с подставным парнем, ей это было ни к чему. С ее самодостаточностью и независимостью, но… Разум, видимо, отключился, когда она заметила Тайлера. Неужели ей захотелось притвориться простой девчонкой, как в этих глупых фильмах? Но что до Галпина? Зачем он вообще согласился? Хотел ей так за что-то отомстить, посмеяться над ней? Какой был у него мотив? А может, он просто хотел… Уэнсдей вспомнила его слова про «обертку» и обнаженные души, коротко вздохнула, чувствуя, как сердце непривычно оглушительно колотится в груди, а затем открыла ноутбук и быстро написала, не попадая с первого раза по клавишам: «В эту ночь Монстр и правда покинул девочку, и только с рассветом, выплакав все глаза, девочка поняла, что он не был ее Частью. Он не был ее эгоизмом, ее эгом, ее злой и темной сущностью. Девочка никогда не разделялась со своей тьмой, а Монстр… Это она взяла его с собой, она позвала его из другого мира, чувствуя пожирающее ее душу одиночество. Поняв это, девочка произнесла с дрожащей улыбкой на губах: — Все хорошо, я больше не буду тебя держать. Ты свободен. Я больше не хочу убегать, и пусть мне будет больно, я хочу любить». Закрыла ноутбук, убрала его в сумку и едва ли не на ватных ногах, сгорая от желания все исправить, направилась на поиски парня, которого не забывала ни на минуту. Который превратился в образ Монстра и все эти годы жил на страницах ее истории. С которым она желала встретиться вновь, но считала собственные желания слабостью и помехой в ее будущей карьере, в ее жизненном плане. Уэнсдей думала, что в ее сердце никогда не жила любовь. Но оказывается, что еще с их первой встречи в стенах школы, это теплое чувство не покидало ее ни на день и позволило превратиться в целое путешествие по страницам ее книг. Вот только… Путешествие это не имело конца, потому что Уэнсдей все время сбегала от своих чувств.***
— Почему ты тогда не ответил на мое официальное приглашение на свидание? — Ты серьезно, Аддамс? Это все, что тебя волнует? Опять думаешь о том, как простой смертный посмел тебя прои…проигнорить? Уэнсдей находит Тайлера в мужском туалете. Галпин, спустившись по стенке, сидит на корточках, прислонившись спиной к грязной плитке в сколах и трещинах. Над их головами тревожно мигает лампочка. На его губах застывает покореженная, болезненная усмешка, он смотрит на нее заторможенно, часто моргая, точно пытаясь сфокусировать свой взгляд. — Тайлер, — Уэнсдей запирает комнату с внутренней стороны, подпирая дверь шваброй, словно отрезая их от внешнего мира, — ты же все еще хранишь мое письмо, да? — Тебе послышалось… — Галпин ерошит свои непослушные волосы, выдавливая слова с хрипотцой, чуть их коверкая то ли от того, что в его крови шипело спиртное, то ли от затрудненного дыхания и духоты, царившей в помещении. — Галпин, и все-таки я хочу услышать правду. Я… Я тоже буду с тобой честной. Аддамс нервно втянула носом спертый воздух, чувствуя, как жар липнет к телу лишь от одной мысли о том, что она намеревалась сделать. Это справедливо. Каким бы козлом Галпин ни был, он действительно ей сегодня помог, пусть это все и был лишь фарс. Неважно, какой у него был мотив. Справедливо будет, если теперь она заплатит свою цену за оказанную услугу. Цену, которую он назвал. — Уэнсдей Аддамс, что это ты задумала? — Я всего лишь возвращаю долг, Галпин. Аддамс произнесла тихо, почти шепотом, медленно выбираясь из расстегнутого черного строгого платья, мягко соскользнувшего с ее тела на грязный пол. — Ага, скажи это моему стояку в штанах, ему тоже долг вернешь? Тайлер медленно облизал губы, вытаращившись на Уэнсдей во все глаза. Кажется, даже прирос к стене, вцепившись пальцами в осколки плитки, похоже, пытаясь держать себя в руках. Уэнсдей же, чувствуя его взгляд на своем теле, жадный, поглощающий в себя каждый сантиметр ее обнаженной кожи, нервно потянулась пальцами к застежке на лифчике, вызвав новую бурю нецензурных изречений по поводу ее действий и всего происходящего. — Боги… Аддамс, ты меня добить решила?! — Тайлер Галпин, спрошу всего один раз: твоя цена была же не просто шуткой, да? — Нет, но…. Я ведь не настолько идиот, чтобы… Чтобы думать, что ты пойдешь на это… — Что ж, тогда, вероятно, мы друг друга недооценили. Это было даже приятно: прямо сейчас Уэнсдей была той, кто застигнул его врасплох, а не наоборот. Мягко улыбнувшись, Аддамс, стараясь не придавать сильного значения своему внешнему виду — это всего лишь тело, она не станет себя же загонять в сексистские рамки — подошла к Тайлеру, стянув черный кружевной лифчик, и, подобно белому флагу примирения, бросила его в лицо опешившему вконец Галпину. — Жестокая, беспощадная девчонка. Мое сердце на грани, знаешь ли… — Только ли сердце, а, Тайлер Галпин? Уэнсдей присела напротив него на корточки и с улыбкой, таящей в себя полное превосходство над врагом, медленно опустила взгляд на бугорок, выпирающий под змейкой на его джинсах. — Слушай, раз такая пляска пошла, трусики, может, тоже вручишь? Как компенсацию? Тайлер, кажется, перестав пребывать в состоянии на грани шока и эйфорического ступора, театрально прижал к груди ее лифчик, в этот раз сложив губы в похотливую, весьма довольную улыбочку. — Кхм, все будет зависеть от вашего ответа, мистер Галпин, — Уэнсдей вжилась в роль, решив выступить в амплуа строгого адвоката, который не дрогнет перед лицом закона. Но, кажется, немного плывет и разумом, и телом от неожиданно начавшегося плавиться льда в синих глазах Галпина. А там, под этими заморозками — кипяток, ошпаривающий кожу, взрыв и кипящая лава. Там, как в аду, только ступишь — и сгоришь до угольков. В горле неожиданно стало жарко и сухо, Уэнсдей невольно сглотнула вязкую слюну, почти чувствуя, как его взгляд блуждает по ее ничем не прикрытой маленькой груди. — Ну, как бы, а чего ты от меня хотела Аддамс? — Тайлер на мгновение грустно улыбнулся, кажется, ненадолго уйдя в себя или в старые воспоминания, точно бередя затянувшуюся рану. — У меня, знаешь ли, прописка в лузерскую жизнь из-за того, что в юности знатно потек котелок, и я заработал чертову бумажку от психиатра с диагнозом. Я ненормальный, больной псих, который до сих пор не знает, что делать со всеми этими эмоциями внутри. А что до тебя… Идеальная бессердечная Аддамс, лучшая ученица с богатенькими родителями. Мы с тобой как несмешная шутка про… Про висельника, который влюбился в петлю. А оттого и повесился. — Галпин, не говори так, — Уэнсдей осторожно пододвинулась ближе и обхватила его лицо влажными пальцами, чувствуя, как и ее эмоции раздирают сердце в клочья: в ней их тоже всегда было слишком много, просто она привыкла запирать их внутри, думая, что никто не примет ее тьму, ее горечь, отчаяние, злость и печаль, ее всю, — мне нравится черный юмор. Я считаю, что это лучшее, что могло случиться с миром после изобретения камер для пыток. И в этом было все. Они действительно были как из сценария черного-черного анекдота, но им было смешно. Им было понятно, они тянулись друг другу, а их бесы ликовали, когда взгляды сплетались в единый темный клубок чувств. Уэнсдей была хаосом, запакованным в черные платья, хаосом, что царапался под кожей и выл по ночам. Тайлер был солнцем, замерзшим изнутри. Солнцем, что готово было испепелить любого, кто заглянет в его душу. И все же они были сейчас в этой душной комнате друг напротив друга, и точно не существовало вокруг и целого мира. Не было пропасти в семь долгих лет. Больше не было недосказанности, бегства от невозможных для них обоих и общества чувств. Все, что у них было, — это горячий шепот, щекочущий кожу, это касания, от которых замирало сердце. — Аддамс, у меня не получится… Тайлер нервно сглотнул, подался вперед, коснулся пальцами ее острых скул, притянул к себе, увлекая в долгий, влажный поцелуй. Что он пытался сказать? У него не получится быть нежным? Осторожным? Хорошим парнем для нее? Не получится быть героем из книг, которые она любит читать в дождливые вечера? Да какое сейчас это имеет значение? Зачем вообще нужно, чтобы что-то получалось, когда их души рвались навстречу друг другу, как голодные и обезумевшие хищники? — Тебе и не нужно, Галпин, будет достаточно и того, какой ты есть. Вот так с ней это все-таки случилось. Личная катастрофа, от которой она пыталась скрыться не один год в черно-белом пространстве своих историй. И сейчас этот персональный апокалипсис заталкивал ее в одну из тесных кабинок в туалете, прижимал к стене, на его лице играла радостная улыбка, больше никакой фальши. Никакой натянутой вежливости и учтивости. — Ты же потом свалишь, да, Аддамс? Тайлер шептал между поцелуями, подхватывая ее за ягодицы, приподнимая над полом, пока Аддамс царапала его плечи, цепляясь в них пальцами, прижималась бедрами к его разгоряченному животу. Его футболка была перекинута на скрипящую дверцу, там же висел и ее кружевной лифчик и трусики. — Вероятнее всего, но вместо письма в этот раз могу оставить тебе комплект своего нижнего белья, можешь прижимать к сердцу, когда тебе будет грустно. — Как мило с твоей стороны, Аддамс, я так тронут, — Тайлер тянет фальшивым мягким голосом, Уэнсдей чувствует его ухмылку, он выдыхает ее над бугорком набухшего соска, распаляя ее воображение. — Тай… Уэнсдей почти задыхается, когда он упирается членом ей в промежность, чувствуя твердость под жесткой тканью джинс, а его влажные губы мягко накрывают сосок, принимаясь его нежно тянуть и посасывать. Это похоже на агонию, Уэнсдей невольно дергает бедрами, от его пальцев на ее мягких ягодицах завтра наверняка останутся синяки: он вдавливает их почти до боли, но ей плевать. Она закусывает губу, вновь пытаясь почувствовать клитором его член через чертовы джинсы. Почувствовать его каменную твердость и жар, увлажнить его, впустив внутрь, ощутить в себе так, будто это было кем-то прописано свыше. — Какая ты нетерпеливая, а я ведь только начал. Тайлер часто, прерывисто дышал, в его голосе звучала улыбка, он аккуратно усадил ее на крышку унитаза. Уэнсдей наверняка должна была возмутиться, вспомнив про тотальное отсутствие гигиены в этом грязном месте, но Галпин, подарив ей кривовато-нежную улыбку, мягко коснулся горячими пальцами коленных чашечек и раздвинул ее ноги в стороны, опустившись перед ней на колени. Уэнсдей почувствовала, как предательское сердце накалилось до предела, готовое расплавить ее ребра и превратить ее всю в бесформенную раскаленную лаву, в один сплошной жар, когда Тайлер засунул в рот два пальца, не сводя с нее почти торжественного взгляда: в его синих глазах растрескавшийся лед тоже плавился под воздействием внутреннего пламени, что танцевало на ее оголенной коже, заставляя ту покрываться мелкой испариной пота, когда он вот так бесхитростно и весело смотрел на нее. Это было чистым безумием. Это было всем, к чему так рвалась ее темная душа. Когда же он смочил пальцы слюной, провел подушечками по внутренней стороне бедра, вызывая в коже нестерпимый зуд, и вставил их в ее промежность, мир Уэнсдей, окончательно покачнувшись, померк. Были только ощущения от движений его пальцев, жар, растекающийся внизу живота, и чувство наполненности, заставляющее ее цепляться непослушными пальчиками себе в бедра и сдерживать хриплые рвущиеся с губ стоны. — Какая ты горячая, черт, Уэнсдей… Пальцы касались разгоряченной плоти внутри нее, Уэнсдей чувствовала легкие толчки, которым подавалась навстречу, выгибалась, словно прирученная кошка. — Тсс, малыш, потерпи еще немного… Возможно, Тайлер был слишком пьян. Она вообще не видела, чтобы он когда-либо так подолгу улыбался. Между ними всегда было большое расстояние, она и не мечтала о том, что приблизится к нему так близко, что будет ощущать кожей жар от его прикосновений, будет слышать его хриплый шепот и видеть его буквально у себя в ногах. Это было настолько волнующим, что у Аддамс спутались все мысли, а сердцебиение наполнило грудную клетку рваным, спятившим ритмом. Возможно, он был в стельку, в хламину, чертов притворщик с вежливыми улыбками и арктическим холодом в глазах, грубиян и псих, любящий обнажать чужие тела и души. У него тотальные проблемы с контролем агрессии, но прямо сейчас он шептал ей какие-тот нежности; это «малыш» из его уст звучало как контакт человека с неземной цивилизацией, как внезапное обнаружение признаков жизни на Марсе. Он целовал ее половые губы, касался шершавым мокрым языком набухшего клитора, всасывал влагу, мягко водил языком, выделывая немыслимые круги, заставляя каждую мышцу в теле гореть от наслаждения и кусать губы почти до крови, чтобы глушить собственные стоны. Кто-то оглушительно и напористо барабанил в дверь туалета, крыл матом и грозился, что выломает «эту чертову дверь», если никто не откроет. Мужские голоса пробивались сквозь стену, звенели от злости и возмущения. — Ха, — Тайлер чуть наклонился назад и сел, уставившись плывущим, заторможенным взглядом в трещину на потолке, — они точно не отстанут, Уэнс, надо лезть через окно, я тебя подсажу. — Что? Аддамс не знала, как вернуться в реальность, сознание ее все еще плавилось в дурмане чувств и его сексуальных прикосновений. — Можешь прям так, все равно там темень. — Ты в своем уме вообще? — Мне напомнить, что это ты заперла чертову дверь в сортир в баре, полном пьяных и явно не совсем уже адекватных мужиков? Уэнсдей поджала губы, неопределенно дернув острым уголком плеча. Все, конечно, было так, но она явно в тот момент, как ни странно, не думала о последствиях. — Уэнс, правда, тебе лучше уйти. Этим придуркам явно будет все равно, на ком вымещать злость. Тем более свой должок ты мне уже вернула. — Тайлер, я не собираюсь оставлять тебя здесь одного, учитывая, что это был мой необдуманный поступок, вызвавший у окружающих столь бурную реакцию. Я не приверженец испытывать вину, но не потерплю, чтобы кто-то отвечал за меня… Тайлер медленно втянул носом воздух, повел плечом, а затем наклонился к ней, вручая всю одежду, и тихо, с горечью в голосе пробормотал: — Хватит, Аддамс, шутка затянулась. Ты выполнила свою часть сделки. Мы неплохо повеселились сегодня, но на этом все. Я собирался тебя просто трахнуть, а затем забыть. Что бы ты там себе ни напридумывала, между нами ничего нет. Галпин даже не смотрел ей в глаза, Уэнсдей только чувствовала его прерывистое дыхание у своего виска и слышала голос, отстраненный, хриплый с нотками наигранного веселья и легкомыслия. — Что ж, Галпин, раз никто больше никому не должен, то я пойду. — Ага, свали, желательно сразу в Нью-Йорк, чтобы я больше тебя не видел. — Непременно. — Супер. Уэнсдей чувствовала в сердце тянущую боль, как ее душа рвалась и тянулась к нему, пока Галпин осторожно подсаживал ее к раскрытому окну, придерживая за талию, и смотрел в одну точку, судорожно дыша. Ей не хотелось, чтобы его пальцы отпускали ее; из окна потянуло остывшим ночным воздухом, разгоряченное тело тут же бросило в неуютную дрожь. — Галпин, — Уэнсдей обернулась и, дотянувшись до его разгоряченного лба, к которому прилипли влажные кудряшки, невесомо оставила поцелуй, вызвав в его глазах чертову бурю эмоций, как ледокол, крошащий лед. — Я тебя больше не оставлю. Тайлер в ответ только нервно рассмеялся, его смех колючками впился в грудь, заполнил туалет горькими-горькими звуками. Это и правда, вероятно, было смешно, если учесть то, что Аддамс говорила все это, намереваясь вылезти прямо сейчас в окно и скрыться. Галпин ей, конечно же, не поверил. Как и она ему, когда он так рьяно пытался оградить ее от опасности, прикрываясь грубостью и безразличием. Позволяя ей уйти и вновь оставить его одного. Но Уэнсдей и не думала шутить. Она все для себя уже решила.***
Четыре месяца спустя Уэнсдей чуть обернулась, как раз в тот момент, когда пыталась прибить молотком гвоздь к стене, выкрашенной в строгий черный цвет. Колокольчик на двери в еще не открывшуюся кофейню мелодично тихо звякнул, и в помещение вошел человек, остановившись в центре перевернутых вверх ногами стульев. — Мы еще закрыты, приходите через неделю. — Как жаль, просто тут слушок прошел, что вы ищите фотографа ко дню открытия кофейни. Уэнсдей так и застыла с молотком в руках, а затем наконец-то полностью повернула голову, уловив в голосе незваного гостя знакомые хрипловатые нотки. Перед ней и в самом деле стоял Тайлер Галпин, сиял широкой беззастенчивой улыбкой, перекатываясь с пятки на носок в своих потрепанных красных кедах. — Что ж, — Уэнсдей тихо улыбнулась в ответ, откладывая в сторону молоток, а затем чуть склонила набок голову и добавила, окинув его оценивающим взглядом: — Боюсь, вам не подойдет эта работа, так как все гости будут исключительно в одежде. А вы же человек искусства, вам подавай экспрессию и, как вы там говорили, в каком стиле вы фотографируете? — В стиле «ню», — Тайлер ей подсказал, дразняще протянув последние слова соблазнительным голосом, облизав нижнюю губу, и чуть склонился вперед, засунув руки в карманы помятых джинс. — Вот именно. Раз так, то боюсь, что для вас это будет затруднительно. — Да ты не переживай, Аддамс, я просто представлю, что все твои гости голые, делов-то. Ай! Уэнсдей стукнула его кулачком в плечо, нахмурившись. Тайлер же картинно приподнял руки, якобы ей сдаваясь. Его растрепанные чуть отросшие кудряшки падали на застывшие, точно в нерешительности, глаза, внутри которых, кажется, прямо сейчас падал мягкий белоснежный снег. На его миловидном лице поблескивали металлические бусинки пирсинга, протыкая бровь и нос. И это совершенно не гармонировало с милыми родинками на его щеках, похожими на крошки от шоколадного печенья. Поздний ноябрь стучался в окна заморозками и мелким дождем, а он стоял перед ней в одной мешковатой толстовке с раскрасневшимися от холода щеками и неуверенно потирал пальцами шею. — Так значит, ты вернулась? — Да, знаешь ли, я не очень доверяю своей маме в управлении бизнесом. Прошлое кафе она каким-то образом умудрилась превратить в бюро ритуальных услуг и даже завела себе огромного питона, которого использовала вместо охранной системы. — Ну да, а ты всего лишь решила превратить это старое заведение в рай для готов, перекрасив стены в черный? Что ж, надо признать, Уэнсдей не далеко ушла от своих корней, но чаще всего этим неординарным взглядом на мир только гордилась. — Если тебя что-то не устраивает, можешь оставить свое мнение при себе. — Да не будь такой злючкой, я вообще-то пришел, чтобы тебе помочь с открытием и организацией. — Хм, нет уж, благодарю, обойдусь. Помнится, ты не берешь плату деньгами, а я не хочу становиться пленницей твоих извращенных фантазий. — Ой, да брось, Аддамс, — пока Уэнсдей бесстрастно пыталась продолжить вколачивать в стену гвоздь молотком, Тайлер следовал за ней точно тень, а после ее слов и вовсе наклонился к ней, аккуратно убирая за спину одну из косичек, и тише, с мягкой хрипотцой добавил: — Тебе же понравилось, до сих пор помню эти твои восхитительные стоны. Уэнсдей дернулась, по телу от воспоминаний пробежалась горячая дрожь. Тяжело втянув носом прохладный воздух, она постаралась никак себя не выдать, а только лишь тихо, но твердо произнесла: — У меня в руках молоток, Тайлер Галпин, ты и правда сегодня желаешь умереть? — Ладно-ладно, я честно пришел с миром, — Тайлер отступил на шаг, не переставая ослепительно улыбаться, наверняка в его арсенале фальшивых улыбок была каждая на любой случай, даже при угрозе собственной жизни; хотя, быть может, в этот раз он улыбался ей совершенно искренне. — Тогда что ты можешь мне предложить? Уэнсдей долго смотрела на него, казалось, немигающим взглядом, а затем, оглядев полупустой зал, сделала шаг навстречу и безапелляционно поинтересовалась: — Тайлер Галпин, как хорошо ты умеешь обращаться с кофемашиной? — Аддамс, если хоть на мгновение представить, что кофемашина — это женщина, то мои руки бы… — Тайлер, отставить влажные фантазии. — То мои руки бы очень бережно с ней обращались и варили бы просто восхитительный кофе, а ты о чем подумала, извращенка? Нет, все-таки, может, это была совершенно неправильная затея. Чего она, в самом деле, добивалась, вернувшись в Джерико? Тайлер Галпин уже далеко не тот парнишка из школы, но сейчас также он ведет себя иначе, чем тогда, когда они притворялись парой. Она, по сути, ничего совершенно о нем не знает, кроме того, что у него есть собственная маленькая фотостудия и справка от психиатра. Но, может, это и будет их новым началом? Они заново узнают друг друга без всяких ярлыков и страхов, одна обнаженная душа, прикоснувшаяся к другой. — То есть, Аддамс, ты предлагаешь мне взамен на оказание моих услуг тебе еще вдобавок и попахать на тебя за бесплатно? Какая-то неравноценная цена, я точно оказываюсь в двойном минусе, не находишь? — Забудь об этом. Ничего мне не надо. Можешь просто уходить и не мешать мне работать. — Ладно, это хотя бы будет весело. А ручного питона заведем? Я бы назвал его Дином. — Это с чего бы? — В честь Дина Винчестера, конечно же. Из «Сверхъестественного». Ты не смотрела? Ух, много же нам с тобой предстоит нагнать. — У меня за пару минут разговора с тобой появилось стойкое желание уехать обратно в Нью-Йорк и никогда больше не возвращаться. Уэнсдей утомленно потирает виски, пока Тайлер горделиво просовывает голову в форменный фартук и завязывает его на своей талии, как прилежная домохозяйка, готовая к труду и обороне. — Знаешь, так странно, один день с тобой мне запомнился больше, чем прожитые семь лет без тебя. Тайлер произнес это тихо, его слова напоминали сокровенный шепот, на его губах так и застыла почти смущенная, обезоруживающая улыбка. Уэнсдей готова была сдаться ей без боя. Его слова не были похожи на ложь, в тот день он так отчаянно отталкивал ее от себя, боясь, что его привязанность, его чувства так и не найдут отклика. Уэнсдей тоже боялась привязанности, боялась открыть свою эмоциональную, уязвимую сторону. — Ну, в смысле, меня в ту ночь здорово отметелили байкеры, даже в больничку загремел на неделю. — Если бы ты тогда, семь лет назад, ответил на мое приглашение, то каждый бы твой следующий день был совершенно кошмарным. — Ух, мечта просто. Извини, Аддамс, я был идиотом. — Был? — Окей, я и сейчас не лучше, но может, дашь мне еще один шанс? — Письмо тебе писать точно не стану, разве что завещание. Уэнсдей примирительно улыбнулась, подходя ближе, наблюдая за тем, как Галпин напряженно пытается вчитаться в инструкцию для кофемашины, тихо ворча и чертыхаясь. Когда же она незаметно подошла к нему так близко, что ее голова преградила ему обзор, Тайлер шумно втянул носом воздух, кажется, наслаждаясь ее близостью, а затем вдруг заключил ее в объятия, уткнувшись лбом в темную макушку. — Для начала хватит и этого. Уэнсдей, почувствовав жар от его груди, его теплые руки, обвивающие тонкую талию, лишь прерывисто выдохнула, чувствуя себя впервые за долгое время точно бы на своем месте. В его руках. Неидеальный кусочек пазла совпал с другим, образовав картину их изуродованных голодных душ. Девочка в ее цикле отпустила Монстра, потому что Уэнсдей Аддамс вернулась к парню с мягкими кудряшками и глазами, сковавшими ее душу в давящие, болезненные тиски. Смотреть в них было больно, но оторвать от них взгляд все равно было выше ее сил. Ее фантазии были ужасными и прекрасными, но реальность, какой бы она ни была отвратной и трудной, оказалась в разы восхитительнее. До подгибающихся коленок и чувства бесконечного падения в пропасть. Так в ее кофейне, которую она назвала «Полночь», появился бариста с дурной репутацией, который делал просто восхитительно крепкий кофе, несмешно шутил, заигрывал с постоянными клиентами, но всегда оставался рядом с ней, смотрел точно сквозь тело в самую душу и умел успокоить одной только своей обворожительной улыбкой, раскрывая руки для объятий. Их души были связаны без оков, их сердца рвались навстречу друг другу каждый раз, стоило им случайно коснуться друг друга. Это было началом их непростых отношений с багажом прошлых травм и выпотрошенных, обнаженных чувств, от которых никто из них больше не собирался убегать.***
[за кадром] — Так значит, я был прототипом Монстра из твоей книги? Какая развязка у твоей истории? — Да, но я тебя отпустила. — Аддамс, ты разбиваешь мне сердце, мы тут столько с тобой пережили, даже убийство расследовали, знаешь ли. — Я отпустила Монстра вместе со своей героиней, чтобы не бояться быть с тобой в реальности. — Это правильно, Аддамс, потому что в жизни я куда симпатичнее и сексуальнее. — И несноснее. — Романтичнее? — Галпин, мне напомнить, что за все семьдесят пять дней моего пребывания в Джерико ты так и не удосужился пригласить меня ни на одно свидание? — Вау, так ты даже считала, так сильно тебе нравлюсь? Если хочешь, можем начать постепенно, как ты смотришь на секс по телефону? — Исчезни с глаз моих долой, пока я тебя не кастрировала. — Уэнс, да ладно тебе… Может, я просто стесняюсь? Это со мной впервые, знаешь ли. — Ты фотографируешь обнаженных людей и говоришь мне о стеснении? — Это искусство, а тут ведь чувства. Я вообще не знаю, как к тебе подступиться. — Надеюсь, что ты не посмеешь предложить мне стать моделью для твоей очередной фантазии эротического характера. — О, кстати, хорошая идея! Спасибо, Аддамс! — Тайлер, я, как погляжу, твоя жизнь тебе все-таки не дорога. Где там мой молоток… Закадровые мужские крики паники и звуки борьбы. Отключение камеры. Прерванная запись. Потухший экран. [конец]