«Паша + Арсений = любовь».
«Это просто сон», думает Арсений и истерично смеется. Ну откуда Паше — Павлу Алексеевичу — взяться с утра пораньше и в его квартире? Но нет, карие глаза точно его, мешки под ними, выдающие возраст, смешной чубчик вместо челки — вокруг них собирается весь Воля целиком.
Арсений мученически стонет и падает обратно на подушки. Сверяет время по часам на тумбочке — он лишил себя законных двадцати минут сна. На оконное стекло Арсений косится со всей яростью, на которую способен его организм в семь утра, но тщетно: Павел Воля, окруженный миллионом розовых сердечек, никуда не исчезает. Как и надпись «Паша + Арсений = любовь».
«Чертов плакат», думает Арсений, когда все-таки приходится вставать. «Чертов Сережа», проклинает, пока чистит зубы — так зло, что вот-вот сдерет всю эмаль. «Чертова жизнь» — Арсений почти воет, когда вместо кружки кипяток льется ему на руку.
Он их всех чертовски ненавидит.
А Сережа точно черт — вспомни говно, и вот оно, разрывает телефон Арсения звонком. Кухня тонет в «Dori me interimo adapare dori me», на экране высвечивается ненавистное с утра лицо с дурацкой кичкой, и первый порыв — долбануть его об стену — глушится скрипением зубов. Гнев гневом, а за новый телефон платить своими кровными, которые обычный менеджер, заместитель заместителя заместителя, не имея под рукой печатного станка, зарабатывает потом и кровью.
Пóтом — потому что вечно опаздывает и от метро до офиса бежит, а кровью — потому что кнопки в его любимом мягком кресле (с ортопедической спинкой!) за последние полгода появляются почти каждый день.
Телефон Арсений недовольно гипнотизирует и медленно смакует свой кофе. Плевать, что растворимый и по акции, главное, что неплохо бодрит, а в сочетании с банановым молоком его вкус вполне пристойный. Сережа все никак не успокоится — на экране уже три пропущенных, почти одновременно мигают иконки Телеграма, Инсты и даже, прости господи, Вайбера, но Арсений стойко молчит.
Звонок в дверь неприятно бьет по ушам, когда Арсений, так и не закончив с кофе, вытирает ложку. Ставит себе мысленную пометку купить, наконец, посудомойку, чтобы избавиться от этой рабской повинности, и плетется в коридор, по пути матеря всех подряд.
Даже не удивляется, когда на пороге видит улыбающуюся рожу — ту же самую, что до сих пор разрывает его телефон.
— До-о-оброе утро! — счастливо тянет Сережа. Надо же, подготовился — забрался на трехногую табуретку — с собой, что ли, притащил? — и пялится на Арса с одного с ним роста. — А ты чего хмурый такой? Не выспался?
В этот взгляд Арсений вкладывает всю ненависть, на которую способен его раздраженный мозг, выходит жалко — глаза до конца не открываются, одна рука ошпарена, и трусы на нем домашние, старые — с утками.
Сережа — сукин сын, наклоняется вперед — спасибо табуретке, что они примерно равны в росте, — и целует в нос с противным хлюпом. Арсений многое готов ему простить, но это — плакат с Павлом Алексеевичем, разумеется, — уже перебор, поэтому шипит:
— Ты совсем рехнулся что ли?
Сережа только хмыкает, но так довольно, что Арсений еще больше бесится — в нем ни капли сострадания к уставшему невыспавшемуся человеку в понедельник. Точно сукин сын; Арсений с матерью Сережи не знаком, но, если тот хоть немного на нее похож, это только к лучшему.
— Чего приперся?
— Пожелать доброго утра лучшему другу? — ему счастливо улыбаются. И откуда только силы берет? Арсений, дай бог, если через час придет в себя — когда проедет на метро три станции, добежит до офиса и усядется в свое любимое кресло. С ортопедической спинкой! — Слу-у-шай, — тянет вдруг Сережа, и Арсений мученически стонет. Он, конечно, не думал, что Сережу к нему привели исключительно дружеские чувства, но чтобы вот так, сходу? — Я тут вчера с таким мужиком познакомился. Во мужик, отвечаю!
— И давно тебя на мужиков потянуло? — бровь выгибается скептически. Шанс свести все в шутку ничтожно мал, но все-таки не равен нулю, поэтому Арсений пытается. — А как же те красотки, с которыми ты зажигал все выходные?
— Не увиливай, — Сережу не проведешь. Он начинает что-то тыкать в телефоне — так активно, что у Арсения перед глазами плывет, — насвистывает себе под нос дурацкую мелодию. — Во, смотри!
Экраном тычут прямо в глаза, и в начале Арсений видит только размытое черное пятно. Проморгавшись, замечает, что у пятна, оказывается, есть руки, ноги и в целом неплохое личико — манерное, слишком, но на один раз…
Арсений отрицательно мотает головой, они все это уже проходили.
— А голосок какой ангельский… — мечтательно тянет Сережа, и Арсений так и порывается спросить, читает ли его друг мысли. — А еще имя — заебись!
— Арсений? — уточняет кисло, но Сережа отмахивается:
— Не, Сережа, — и лыбится так блаженно, что хочется ему заехать чем-нибудь покрепче. — Лазарев. — Говорю же, крутой мужик, на тусе познакомились. Он в караоке местном подрабатывает, вокруг него всегда толпа. А у тебя чисто по-дружески есть шанс через всю эту толпу пробраться без очереди.
— Ты же не отцепишься? — Арсений снова стонет. Трет пальцами глаза в надежде, что вот-вот проснется, а Сережа — просто дурной сон. Не такой ужасный, как изображение декана в окружении сердечек, но тоже очень неприятный.
— Не-а, — подтверждает Сережа и еще сильнее улыбается. На нем огромная футболка с Барби, безразмерные штаны и разноцветная заколка прямо на дурацкой кичке. Выглядит как ангел, хотя в душе черт, самый настоящий. — Мы так и будем через порог говорить? Примета плохая, если ты не знал. Или вот еще…
И правда, Арсений все еще в квартире, Сережа — на дурацкой табуретке. Вспоминая все правила гостеприимства, которым с детства учила мама, Арсений сладко улыбается. И закрывает дверь у него перед носом. Специально хлопает погромче.
— … тоже крутой парень, — Сереже побоку вообще, он снова утыкается в свой телефон и проходит через дверь насквозь, не дернувшись.
— Ты сдурел?! — Арсений взвизгивает. Парень, умеющий ходить сквозь стены — кошмар самый настоящий, но увы, это реальность. К подобного рода фокусам Арсений должен был давно привыкнуть — сколько они с Сережей знакомы, почти пятнадцать лет? — но все равно каждый раз пугается, как в первый.
— А? — Сережа недоуменно хлопает глазами. — Сорри, задумался. Эд, говорю, тоже неплохой вариант. Странный, конечно, татухи как вторая кожа, но может тебе это, фрики нравятся?
— Конкретно сейчас мне не нравишься ты, — Арсений шипит. Это его личное пространство, между прочим, а в него врываются даже через показательно закрытую дверь.
— Да я не претендую, Арсень, — Сережа по-доброму хмыкает. Нагло лезет в шкаф, вытаскивает комплект тапочек — для гостей, но Арс не то чтобы радушный хозяин. За последние два года Сережа — единственный посетитель его храма чистоты и одиночества, и тапочки по праву его собственность. — Но больше так не хлопай, ок? А то вдруг промажу.
— С нетерпением этого жду. — Арсений зубами скрипит. Пальцы так и чешутся — на одной руке от сильного ожога, на второй — от явного желания Сереже врезать. Из спальни раздается мелодичный звон, и Арсений в который раз за утро стонет: будильник, вот только-только звенит.
— Арс, ну чего ты? — Сережа пытается сгрести его в объятия, и, хотя Арсений вырывается, его все-таки умудряются опять чмокнуть в нос — сам виноват, что наклонился так низко. — Я же помочь хочу.
Мелодия из спальни нарастает, покрывает комнату пением птиц — приятная такая, просыпаться под нее одно удовольствие, и Арсений с сожалением плетется в комнату, чтобы будильник вырубить. Как говорится, с добрым утром.
— Сереж, ну я уже сто раз тебе говорил, — он возвращается в коридор, но там пусто. Зато из кухни подозрительные звуки открывающегося холодильника. — Мне и одному хорошо.
Сережа себя как дома чувствует. Уже развалился на стуле и допивает остывший кофе из чужой чашки. Арсений морщится — брезгливо, — клацает чайник, чтобы сделать себе новый. Раз он проснулся так рано, то хотя бы позавтракает нормально. И едва не заезжает этим чайником по наглой роже, когда из-за спины слышит:
— О, ты чайник ставишь? Мне тоже сделай? А то этот какой-то холодный.
— Потому что этот кофе был моим, — Арс шипит. Настроение и так ни к черту — понедельник же, само собой, так еще и надежды на приятный завтрак в одиночестве исчезают в геометрической прогрессии.
— Давай ты просто фотки посмотришь? — снова начинает Сережа. Смотрит так заискивающе — ну точно собачка, которая выпрашивает у хозяина очередное лакомство. Арсений не живодер и животных любит, но эту псину он бы выкинул пинком под зад. — Может увидишь этого, как его? Лазарева. Или Скруджи. И все, в глазах сердечки, в штанах тесно, или геи чем-то отличаются от нормальных людей? А дальше все, моя работа.
Сережа натягивает на лицо самую противную из своего арсенала улыбок, приподнимается на стуле и демонстративно тычет пальцем себе в зад. Арсений против воли хмыкает.
— Ты точно не гей? Вот прямо сейчас — сомневаюсь.
— Да я это, — Сережа кашляет, стягивает со спины рюкзак и вытаскивает оттуда короткую стрелу, — вот эту фигню изобразить пытаюсь. Ну, давай, а? Какому-нибудь красавчику и в зад?
— Давай «красавчика» и «в зад» оставим мне, Сереж, — хмуро отвечает Арсений. Наливает воду из закипевшего чайника — на этот раз не на руку, а в чашку, — и страдальчески возводит глаза к потолку, когда Сережа сует и свою. Жаль, что чашку, а не руку. — А вот эта твоя хрень меня уже задолбала. Сколько это будет продолжаться?
— А я что? Я ничего, — Сережа улыбается ну просто ангельски, ручки свои короткие складывает на груди и быстро моргает. Арсения таким, конечно, не разжалобить — он смотрит скептически, и, как ему хочется верить, очень зло. — Да всего один раз было.
— Да? — Арсений хмурится. Снимает с блокировки телефон, залезает в чат с Сережей — последние сообщения, которые так и висели непрочитанными, пестрят фотками каких-то левых мужиков. — Вот, смотри, — на фотке старательно выведенное пальцем по лобовому стеклу «Арс + Поз = любовь», — Диму-то куда? У него свадьба скоро.
— Так ты еще реже машину мой, Арс.
— Уже продал, так что обломайся. Теперь на метро катаюсь — по всем вагонам объявления расклеишь? — у Сережи в глазах искра, и Арсений тему переводит — тот ведь любую шутку воспринимает за идею. — Или вот, как тебе?
Сережа оглушительно смеется, вытирает рукавом футболки вымышленные слезы:
— Мое лучшее творение, я считаю.
Фотография с арсова балкона, под ним, на четыре этажа ниже, прямо на асфальте криво нарисованное лицо, в котором хоть и с трудом, но узнается их старый приятель Егор. Доброе утро воскресенья выглядит очевидно не так — а для Арсения, который, едва завидев эти художества в собственном дворе, тут же побежал за тряпкой и ведром с водой, оно вышло одним из худших.
— Да я видел, как он с мужиком сосался, зуб ставлю, — Сережа сам себе кивает в подтверждение. — С этим, Скруджи. — Снова тычет экраном Арсению прямо в глаза. — Слышал, они вроде разбежались, так что у тебя…
— Матвиенко, твою мать, — Арсений натурально шипит. Чувствует, что, кажется, и волосы на затылке злобно шевелятся, и в глазах дикий блеск. Сереже все равно на его миниатюру плевать, сидит, болтает ножками — барная стойка в квартире Арса для него слишком высокая, — на лице сплошное удовольствие.
— Бутер сделаешь по-братски? С сыром и колбасой. Лучше два.
Арсений плачет — мысленно, конечно, а в реальности Сереже обреченно кивает и лезет в холодильник. Уже проверил все содержимое, гаденыш — и колбасу, и сыр нашел, хотя они у задней стенки.
— Декана-то за что? — кивает в сторону спальни. Надо перед работой не забыть снять этот ужас со стекла.
— Волю? А, — Сережа неопределенно машет рукой, — подумал, что не мне судить чужие вкусы. Он вроде лет на десять всего старше. И мужик неплохой.
— Женат и двое детей?
— Да? — задумчиво тянет Сережа. — Ой, кажется, я где-то просчитался.
— Когда в моей жизни появился, тогда и просчитался, — бурчит Арсений, но послушно занимает стул по соседству. И бутерброды делает старательно: те, что с рваным сыром — Сереже.
Когда все это началось, отстраненно думает Арсений, пока адское исчадие по левую руку вырывает у него остатки сыра и внаглую откусывает прямо от куска. Наверное, классе в восьмом — да, точно, тогда все это началось и жизнь Арсения пошла по самой натуральной пизде. Каламбур: то, что девушки его не привлекают, он понял примерно тогда же.
Новенький в их классе появился в середине года — мелкий, в безразмерных шмотках и с дурацким хвостиком. Это называется кичка, как потом гордо пояснил Сережа — первые слова, которые услышал от него Арсений, и последние, которые он хотел услышать добровольно.
Когда их бесячая математичка, которую весь класс ненавидел, снова влепила Арсению незаслуженную двойку — ну скажите, это же алгебра, какая разница, что он не аккуратно пишет? — проклятия в ее адрес Арсений шептал в ближайшее ухо. По ужасному стечению обстоятельств — в ухо Сережи, которого на время подсадили за одну с ним парту.
Мужика у нее нормального нет, — бросил в сердцах Арсений, и по коварной улыбке, которая вдруг расцвела на губах тихого и скромного Сережи, уже можно было догадаться, что все плохо.
Но тогда Арсений об этом не задумывался. Не думал и тогда, когда на следующий день ненавистная математичка, расточая направо и налево полные счастья улыбки, заявилась в школу под ручку с физруком, Сергеем Петровичем. Оба выглядели так приторно сладко, что Арсений еще неделю плевался.
Потом была вездесущая Машка, которая к одиннадцатому классу осмелела настолько, что не давала Арсению прохода. Причем, буквально — сама зажимала в коридоре так, что Арсений, накрепко прижатый ее твердой четверкой к стене, мог разве что беспомощно хватать ртом воздух. У него тогда случился самый настоящий кризис ориентации, который сопровождался массовым просмотром всего гей-порно в интернете и горящими щеками каждый раз, как молодой учитель физики просто проходил по коридору.
Он до сих пор без понятия, кто его за язык тянул во всем признаться Сереже, который за эту пару лет стал кем-то вроде близкого приятеля. Но его разрывало, хотелось с кем-то поделиться, пожаловаться на свою тяжелую судьбу — пока все ходят на свидания с красивыми девчонками, Арсений одиноко дрочит на учителя.
И вот как все совпало — Арсений с размазанными по щекам слезами жалуется на несправедливости бытия, Сережа заботливо гладит его по спине и ласково шепчет, что все с ним нормально и любить парней — не преступление. И все, Арсений поплыл, ошибочно выдал Сереже вымышленную кепку с надписью «бест френд», вскользь упомянул раздражающую вниманием одноклассницу — и подписал сам себе смертный приговор.
Нет, конечно, он едва не прыгал от радости, когда на следующий день противная Машка гордо дефилировала у него перед носом с Владиком из параллельного, бедрами так демонстративно крутила, вызывая у Арсения рвотные позывы. А вот блеск в глазах Сережи, который снова появился, стоило про эту Машку рассказать, нужно было заметить сразу. Заметить и заорать сиреной — не подходи, а то убьет.
Потом была грубая продавщица, соседка по лестничной клетке, которой постоянно мерещились звуки из арсовой съемной квартиры — а он один, между прочим, плачет и дрочит одинокими тоскливыми вечерами, а не устраивает здесь притон. Еще старшая сестра, которая после развода с мужем заимела вдруг привычку торчать у Арсения в гостях — а у него все по расписанию, рукоблудие и спать…
Арс тогда ляпнул, не подумав — ты что, Купидон? В шутку, разумеется, потому что все эти чудеса, ожившее «Давай поженимся» началось с момента появления Сережи. А Сережа, чтоб ему нормально не жилось, вдруг побледнел, неуверенно стащил рюкзак с плеч и с гордой, но застенчивый улыбкой показал стрелу.
Стрела была самой обычной, деревянной, только наконечник, как в клише бульварных романов, был в виде сердечка. И розовый, конечно. Арсений посмеялся, но в глазах Сережи снова появился этот блеск — и Арс заметил его с содроганием, — и… Арсений тогда долго думал, что ему почудилось, но на том самом дурацком сердечке вдруг появилось имя — само по себе: «Оля».
— Кто такая Оля? — прошептал Арсений мигом севшим голосом. Сережа в его сторону стрельнул нечитаемым взглядом, глазами пробежался по толпе и уверенно заявил:
— Похоже, она.
А дальше как в дешевой мелодраме. Незнакомая девушка в длинном черном пальто ругалась с водителем автобуса, который, проезжая мимо, окатил ее водой из лужи: испорченная прическа, грязная одежда и лицо девушки, той самой Оли, сверкающее гневом. Арсений даже с расстояния в десяток метров на всякий случай испугался.
А Сережа только хмыкнул, вытащил из рюкзака какое-то приспособление, отдаленно напоминающее средневековый лук, и… выстрелил. Стрела приземлилась четко в зад многострадальному водителю автобуса, Арсений даже ногу в воздухе поднял, схватил Сережу за руку — собирался быстро сбежать с места преступления. Но от реальности так охуел и до сих пор не выхуел обратно, потому что в сторону покалеченного зада водитель даже не покосился — лишь слабо ойкнул, когда произошло столкновение. И посмотрел на Олю таким теплым взглядом, что даже у Арсения в животе зашевелился целый рой бабочек.
Они уходили молча, то и дело косясь друг на друга подозрительными взглядами — под громкое, на всю улицу, «Боже, что за девушка», «Красавица» и коронное «Выходи за меня!».
И вот, спустя пятнадцать лет та Оля, наверное, счастливо замужем за водителем автобуса, бесячая математичка родила от физрука уже третьего сына, а Сережа — у Арсения на кухне, ножками болтает и слизывает с ложки йогурт.
— Ты же сам все это заварил, — наезжает Арсений. — Кто тебя дергал за язык мне признаваться? Жили бы сейчас спокойно оба.
— Ты же знаешь, не могу, — Сережа вздыхает. — Положено так. Ты мне ляпнул, что я Купидон, и все, я уже соврать не могу. А ты мне вроде как жизнь спас, когда никому не раскрыл.
— Ну, — Арс почему-то смущается. — Ты первым меня поддержал, когда никому не сказал, что я… Ну…
— В зад ебешься? — Сережа понятливо хмыкает. — Так друг все-таки. И мой долг как друга — помочь тебе найти любовь, — на последнем слове он кривится. — Магическая клятва, чтоб ее.
Неопределенно машет себе за спину — на рюкзак, где, как на свою беду знает Арсений, лежит короткая стрела с его именем.
— Договор признается действительным только при наличии подписей с обеих сторон, — возражает хмуро, — а я ничего не подписывал.
— Да это не так работает, — Сережа счастливо хлопает руками. Дурак такой, вечно его тянет что-то объяснить об этой своей магии. — Я твое имя на стреле вывел? Вывел. Значит, оно не исчезнет, пока эта стрела не окажется у кого-нибудь в жопе. Так что извиняй, но мне надо работать.
С самым что ни на есть серьезным видом Сережа отодвигает чашку и опустевшую баночку йогурта, снова достает телефон.
— Так что, Лазарев отбой? — Арсений быстро кивает. — Да черт, я уже договорился с ним о встрече в эту пятницу. Точно не… Да все, понял, понял! — Сережа быстро и понятливо кивает, когда Арсений агрессивно хватается за чайник и делает вид, что выльет кипяток ему за шиворот. — У меня, между прочим, из-за тебя простой уже несколько лет. Пока это имя со стрелы не исчезнет, другое там не появится, а ты ломаешься как девочка в первую брачную ночь.
— Сереж, — Арсений вздыхает. Все это он слышал неоднократно — песня про то, что бедному Сереже некому воткнуть стрелу в зад преследует его последние лет пять. — Ну правда, прекращай. Ты вбил себе в голову, что что-то мне должен. Но ты мой лучший друг, вот, я прощаю тебе все долги.
Арсений даже улыбается показательно счастливо. Раскрывает руки в приглашающем жесте, надеясь, что они сейчас обнимутся и Матвиенко успокоится, но нет: Сережа смотрит недовольно и качает головой.
— Ты простил, а магия нет, так что не ной. Хочешь реально помочь, просто назови имя. Можешь выдумать хоть какого-нибудь Акакия, дальше уже моя работа.
— Сереж…
— А сколько еще людей без любви ходят! — Сережа кривляется, переходит на взволнованный вой и смотрит как брошенный щенок. — Вот, Маринка, Марина Александровна, то есть. Все никак не примет у меня отчет, а я уже заманался его переделывать.
— Потому что ты умудряешься внести ее правки и по ходу наделать еще кучу новых ошибок? — Арсений скептически выгибает бровь. Какая-то насмешка судьбы, что это недоразумение училось с ним в одном классе, потом в одной группе универа — и вот, теперь работают в одном здании. Хвала всем богам, что пересекаются в основном за обедом.
— А почему она их находит? — Сережа показательно поднимает указательный палец. — А потому что мужика нормального у нее нет. Вот появится хахаль, будет думать о том, как быстрее к нему убежать, а не проверять меня на грамотность. Ну какая разница, «дебит» или «дебет», Арс?
Из спальни вдруг снова разносится знакомая мелодия, и Арсений измученно прикрывает глаза: второй будильник, который он ставит на случай, если пропустит первый и захочет выторговать себе лишние полчасика сна.
— С тобой, конечно, очень приятно общаться, — врет Арсений и сталкивает Сережу со стула, — но мне пора на работу. Лазарева отменяй, Скруджи и Егора шли подальше, мой номер просто забудь.
— Так давай подвезу! — Сережа счастливо подскакивает, и Арсений оглушительно признает, что от него никогда не отстанут.
Сережа — Купидон стереотипный. Ходит в розовой футболке, с заколочкой своей дурацкой и выглядит ну точно милый пухляшок. А еще катается на розовом кабриолете — Арсению, конечно, стыдно пару раз в неделю вылезать из этой раскраски, но все же лучше, чем бежать три квартала от метро — а на автобусе пробки.
Сереже он, конечно же, об этом говорит.
— Так у меня еще и крылья есть! — Сережа заливается. Водит так уверенно, одной рукой, пока Арсений бесполезно пытается настроить музыку — но нет, один рэп. На Сережу он косится со смесью страха и подозрительного восхищения, недоверчиво оглядывает спину, но там только привычный рюкзак. — Да я шучу, крылья отменили давно. Ножками передвигаемся.
До офиса они добираются всего за двадцать минут. Сережа и правда волшебник (не считая его купидонских замашек), либо слишком хорошо знает город и умело объезжает все пробки. До холла Арсений буквально несется, потому что за дорогу Сережа не заткнулся ни разу — подрабатывает свахой на полставки и за это время перебрал буквально всех знакомых и коллектив их этажа.
— Ты злючий такой, потому что у тебя секса давно не было, — елейно тянет Сережа, заходя за Арсом в лифт — на него только что противно рявкнули, напугав выходивших в холл девушек из фитнес-центра на пятом. Сереже, как и Арсу, на девятый, но в другой опен-спейс. — А ты не молодеешь, скоро тридцать уже.
— Мне двадцать восемь исполнилось полгода назад, — сквозь зубы шипит Арсений. Лифты в их бизнес-центре скоростные, но именно сегодня, как назло, плетутся со скоростью беременной черепахи. — И секс у меня был. Позавчера.
На этаже Арсений уходит по-французски — даже не попрощавшись, облегченно стонет, когда опускается в свое любимое кресло, предварительно осмотрев его на наличие подложенных кнопок, и утыкается в компьютер. У него тоже отчет.
— Я имею в виду секс по любви, — Арсений думает, что сходит с ума — за обедом в соседнем кафе ему приветливо машет Сережа. Что за совпадение, свободных столиков больше нет.
— У нас все по любви, — Арсений вяло ковыряет свой салат. Сегодня с курицей и ананасами, но ананасов явно больше.
— Ну и как его зовут? — Сережа хмыкает, пока Арсений, с не меньшим недовольством, рассматривает гречу с грибами — и кто придумал это извращение?
— Андрей, — без заминки выпаливает Арсений и глаза делает честные-честные. У него и правда был секс позавчера, правда ни имени, ни хотя бы цвета глаз он не помнит. Все по классике: клуб, текила, отель.
— А вот и нет, — Сережа хихикает, — его зовут Артем, и он…
— Что?! — от возмущения Арсений даже привстает на месте. Чувствует, что его ощутимо колотит. — Ты что, следил за мной?
— Нет? — неуверенно тянет Сережа. — Ну, может чуть-чуть, — он машет руками, пока Арсений обреченно стонет: определенно, после знакомства с Сережей это его единственный звук. — Но я чисто убедиться, что у тебя все нормально! А то, что я невидимым умею становиться…
— Что? — в этот раз Арсений пищит — голос пропадает, и он в панике хватает воздух ртом. — Сколько ты видел?
— Ты не подумай ничего, — Сережа руками снова машет, едва не задевает компот, который мутной жижей вяло плещется в стакане. — Ты когда раздеваться начал, я сразу отвернулся! То есть, сразу свалил, да. Только убедился, что ты еще в адеквате и у тебя, ну, это, добровольно все.
— Пиздец, — одними губами шепчет Арсений. — Мой лучший друг мало того что феечка Винкс, так еще и вуайерист. Ну, какие еще секреты будут?
— Я не фея, — Сережа противно хрустит морковкой. — Говорю же, крыльев нет.
— Даже не буду спрашивать, — Арсений головой мотает. — И часто ты так развлекаешься? Ну, порно без подписки.
— С тобой пару раз всего было, — Сережа сразу понимает, к чему Арсений клонит. Хотя, его глаза блестят подозрительно — по-любому раз в неделю устраивает себе невидимые забеги по чужим спальням. — Просто убедиться, что ты не против.
Арсений тянет кисло:
— Ну, если ты там был, то, думаю, убедился, что я был очень даже не против.
— Ага, — очередной хруст морковкой, — хорошенький парень был. Был бы я геем, тоже бы запал. Но это, — Сережа наклоняется ближе и тянет Арса за галстук, смотрит так умоляюще. — Без любви все равно не то, Арс.
— Да что ты знаешь о любви? — Арсений злится. Кулаки сжимает, едва не стучит ими по столу. Личная жизнь на то и личная, чтобы строить ее самостоятельно — безо всяких там Купидонов. И Арсений лучше сдохнет в одиночестве, чем будет наслаждаться чьей-то фальшивой любовью — знает же, что это все не настоящее. — Ты же Купидон.
— И что? Купидон, по-твоему влюбиться не может? Еще как может.
— И ты влюблялся? — историй о Сережиных любовных похождениях в памяти Арсения примерно миллион, но слово на «л» там не звучало ни разу. Сережа эти мысли подтверждает:
— Что я, лох что ли? — и сразу исправляется:
— Купидоны однолюбы. У меня есть всего один шанс влюбиться, а у тебя — сколько хочешь. Ходишь тут злой и недолюбленный, а мог бы в чьих-нибудь объятьях давно нежиться.
«Нежится и без тебя», хочет возразить Арсений, но отстраненно вспоминает, что это правда, вообще-то. Весь его секс на один раз — и не потому что плохой, а потому что нет смысла к кому-то привязываться. И объятья в нем есть, и страстные поцелуи — но только в качестве прелюдии. Он к этому привык.
Вместо этого Арсений возражает:
— И ничего я не злющий.
— Ага, — Сережа вдруг смеется — натурально так, до выступивших в уголках глаз слез. — Меня сколько раз за день убить угрожаешь? И в офисе ко всем по имени — и только к тебе «Арсений Сергеевич». Стажера своего замучил, видел я, как ты на него орал перед всеми в коридоре, пацан чуть прямо там от страха не обделался.
Арсения охватывает праведный гнев — и воздуха не хватает вполне натурально.
— Этот паршивец? — он хватается за галстук, чтобы чуть ослабить нажим. — Он мне кнопку подложил! Я из-за него джинсы любимые порвал! И кофе на меня пролил прямо перед совещанием с генеральным! Этого пиздюка и убить не жалко.
— Арс, — Сережа вдруг снова близко — не тянет на себя, а нагло подсиживается и заставляет сдвинуться к окну. — Ну будь другом, а? Любое имя назови. Я в кого-нибудь стрельну, ты недельку походишь заласканным и облизанным, а если надоест, мы тебе кого-нибудь другого найдем. У меня уже руки чешутся кого-нибудь свести, а пока эту стрелу с твоим именем не использую, других просто нельзя.
— Кто тебя просил имя мое там рисовать? — Арсений все еще бурчит, но по довольному дыханию Сережи понимает — его броня спадает, и это заметили.
— Я же помочь хотел, — Сережа вздыхает, — ты как с… — под красноречивым взглядом исправляется, — с тем самым разошелся, уже сколько лет один? Я же переживаю. Не как Купидон — как друг.
— И что, с того, первого, спадет твое проклятье, если ты новую жертву найдешь?
— Сережа как-то подозрительно тушуется.
— Э-э…
— И сколько будет действовать? — елейно тянет Арс, чувствуя, что начинает заводиться. С Матвиенко невозможно по-другому: только Арсений поплыл, ну, почти, как сразу вылезает новая подстава.
Сережа молчит подозрительно долго.
— За мной что, целый табун влюбленных мужиков бегать будет?!
— Ну, Арс, — Сережа робко улыбается, — ну у тебя и самомнение, конечно. Да не парься, оно точно не навсегда действует. Ну, может годик.
— Сережа…
Выглядит Арсений, похоже, пугающе — по крайней мере он сам на это надеется. И Сережа вместо ответа как-то странно блеет:
— Но если тебе надо прямо до секунды, я могу уточнить.
— Мне работать пора, — хмуро отрезает Арс и несколько минут воюет с мусорным ведром, в которое никак не влезают остатки пластиковой посуды с его подноса.
И не удивляется ни капли, когда через пару часов довольное лицо Сережи видит у себя за монитором.
— Приве-ет, — елейно тянет Сережа. — А я тебе тут кофе принес.
Тянет стаканчик, и Арсений растает вот-вот: знает же, зараза, на что давить. Аромат рафа с мятным сиропом, к которому Арсений с недавних пор питает странную слабость, обволакивает весь опен-спейс.
— Не злишься? — Сережа спрашивает для проформы, потому что сразу же плюхается на соседнее кресло, едва дождавшись слабого утвердительного кивка. И по носу пальцем щелкает. — Не грусти, а то член не будет расти.
С этим все в порядке, спасибо, раздраженно думает Арсений. У Сережи там «дебиты» и «дебеты», а у него, между прочим, акты сверки никак не сводятся — посерьезнее проблема. Но в личной жизни все равно не клубнично, думает Арсений с запоздалым сожалением.
— Ты такой сложный, — манерно тянет Сережа. Тычет своим длинным носом прямо в монитор — хорошо, что на нем сенсора нет, а то снес бы кучу сложных формул. — Зага-адочный. Может…
Сережа осторожно тянется к своему рюкзаку и достает ту самую стрелу — Арсений ждет, как затаившийся охотник. И, как только эта паршивка — стрела, то есть — оказывается у него перед носом, со вскриком победителя вытягивает на себя.
Сережа тянется за своей стрелой, но Арсений пользуясь преимуществом в росте, поднимается на ноги и держит ее высоко над головой. Сережа прыгает смешно, ручками своими машет — и смотрит так испуганно.
— Арс, отдай, а, — с опаской произносит Сережа. На них косятся коллеги, и со стороны это правда выглядит нелепо: стрелу никто кроме Купидона не видит (разве что Арсений, которому не посчастливилось стать посвященным в его тайну), поэтому для окружающих он тронулся умом и заставляет Матвиенко из соседнего офиса прыгать за своей рукой.
— А то что? — Арсений улыбается уже открыто. Плевать, что подумают коллеги, у него и так далеко не радужная (ха, каламбур) репутация. Испортить ее еще больше будет сложно. А тут хоть поиздевается всласть, подразнит — отомстит за кучу фоток и плакатов. Арсений уверен, что даже Ирочка Кузнецова, местная фотомодель из отдела маркетинга, получает в директ полуголых мужиков в разы меньше, чем Арсений. Но только она от турков и арабов, а Арсений — от лучшего друга.
Черт, а портрет с Павлом Алексеевичем с окна он так и не снял.
— Не боишься, что в жопу тебе эту штуку воткну? — Арсений усмехается коварно — коллеги искоса наблюдают за этим представлением. Одна башка, кудрявого бесячего стажера, и вовсе смотрит на них с нескрываемым нахальством. — Будешь тогда знать, что с остальными творишь.
Арсений шутит, конечно. Издевается, смеется — и никак не ожидает, что Сережа, вдруг странно обмякнув, повиснет на его плечах как обезьянка.
— Я уж думал ты не догадаешься, — в его глазах сердечки — буквально. Руки свои сует к арсову лицу, нежно гладит скулы, щеки, подбородок. И смотрит так влюбленно-нежно. Арсений глухо сглатывает. — Расслабься, на Купидонов ни одна стрела не действует.
Сережа, зараза, смеется, пока Арсений — в который раз за день? — беззвучно открывает-закрывает рот как рыба. Рыбу он ненавидит, глупые ситуации, в которую попал с подачи лучшего друга, тем более. И Сережу теперь добавит в список «ненавидеть и никогда не прощать».
— Ты невозможный просто, — а вот в макушку целует совсем искренне — дурацкая привычка еще с детства. Арсений без понятия, откуда она появилась, Арсений с их первой встречи был выше на две головы. Но рядом с Сережей буквально в любой момент оказывались табуретка, высокий бордюр или, как сейчас, офисное кресло. С ортопедической спинкой!
— Сережа, — Арсений шипит. Ну на любимое кресло, с ногами? Он промучился со старым пластиковым стулом около двух лет и всерьез раздумывал, насколько глупо менять работу из-за ужасного сиденья — задница к концу рабочего дня под ним становилась деревянной, спина затекала и домой Арсений приползал в позе креветки. В остальном все нравилось, коллектив уже знакомый и в какой-то мере сплоченный, зарплата неплохая и возможности роста — а кресло ужасное. Поэтому Арсений, плюнув на все, потратил ползарплаты на новое — может же, когда захочет.
— Стрелу отдай, — ласково напоминает Сережа. Арсений и забыл, что все еще держит это адское творение в руке. Сережа расслаблен совсем, смотрит не зло, без прежней паники — но все еще слегка настороженно.
— Отдам, если пообещаешь, что перестанешь за мной таскаться. И не ной, что работать не можешь. Поживешь обычным человеком, за столько лет уже должен был привыкнуть.
— Да я вообще ни о чем таком не думаю. — Сережа то ли кивает, то ли машет головой, пока Арсений, все еще держа стрелу в одной руке, выключает компьютер. Мысль о том, что домой им, похоже, снова ехать вместе — удручает, но возможность не спускаться в метро немного понижает градус грусти. — Просто так с собой ношу, чтобы не сломать.
— А что будет, если ее сломать? — равнодушно уточняет Арсений. Наклоняется поднять сумку, бегло проверяет, нет ли кнопок и в ней — кто этого стажера знает, до чего додумается завтра, — но Сережа молчит. — Сереж?
Быстрый звук сглатываемой слюны ему точно не мерещится.
— Сереж, — опасно начинает Арсений, обернувшись. Сережа смотрит на него с самым из своих невинных взглядов. — Что будет, если сломать стрелу?
— Да ничего не будет, — беззаботно отмахивается. Вся эта ложь отчетливо читается у него на лице. — Сделка аннулируется, вот что.
Арсений торжествует. У него глаза блестят, кадык судорожно дергается, а на лице упрямая решимость — настолько явная, что Сережа отступает, даже тянуться за стрелой перестает. И смотрит с опаской, стреляет глазами — то на стрелу, то на Арса.
— Отдай, а, — шепчет, и Арсений широченно улыбается.
— Ты, сволочь, за это время мог столько раз ее сломать! И продолжал портить мне нервы?! Матвиенко, ты прямо сейчас пожалеешь, что крыльев у тебя нет, потому что у нас девятый этаж!
— Да ты все равно ее не сломаешь! — неуверенно кричит Сережа, на всякий случай отбегает — коллеги на них смотрят уже с неприкрытым интересом. Арс тормозит на месте, но дышит так, как будто пробежал марафон. Даже жарко становится, рубашка в миг мокнет — на груди и в подмышках, но Арсению впервые на свой внешний вид наплевать. Он улыбается еще агрессивнее, вкладывает в эту улыбку всю свою злость за столько лет мучений — и перехватывает стрелу двумя руками, каждой рядом со своим концом.
Сережа бледнеет.
— Арс, не надо.
Надо, думает Арсений. Так надо, что он сломает эту чертову стрелу прямо здесь и сейчас. Плевать, что коллеги подумают, Арсений мало с кем из них общается близко, но зато его совесть, наконец, очистится.
— Ты же понимаешь, что я снова это сделаю? — Сережа предпринимает новую попытку приблизиться, но Арсений на него почти рычит. — И не как Ку… Просто как твой друг. Мы дружим уже лет пятнадцать, ты же мой лучший друг! Я тебе счастья желаю, ну, Арс!
Наверное, его продуло, потому что Сережа, мамкин позер, не закрывает окна машины. Или он по-прежнему в кошмаре, том самом, с сердечками вокруг головы декана. Может, свихнулся окончательно, потому что рядом с Матвиенко оставаться адекватным просто невозможно.
Арсений без понятия, почему он вдруг сдается. Опускает руки и сдувается как надувной матрас в конце купального сезона. Только смотрит умоляюще — буквально просит, чтобы его оставили в покое.
— Ладно, — Сережа от счастья пищит комаром, — не отвертишься ведь. — Сережа его слова подтверждает, настойчиво трясет головой как болванчик. — Так уж и быть, помучаюсь — но ты будешь должен. И надоедливого ухажера сам будешь отваживать, если он начнет за мной по пятам ходить. Ты понял?
Сережа понятливо кивает. С опаской пробирается поближе — Арсений слышит, как счастливо тот выдыхает, когда стрела оказывается у него в руках. Еще Сережа лезет за своим импровизированным луком, возится с застежкой рюкзака — руки у него слегка трясутся, похоже, от счастья.
Арсений его тормозит.
— Эй-эй, не здесь давай! — перехватывает руку, когда Сережа вдруг прицеливается. Но перспектива стать объектом влюбленности для кого-то из своих коллег Арсения ой как не радует. — Давай я сам…
Сережа стрелу выпускает. Смотрит так напуганно, когда видит арсов взгляд — он обещает всю кару небесную, и голову вжимает в плечи, скукоживается.
— …выберу, в кого стрелять, — заканчивает Арсений, хотя бесполезно. Стрела быстрая, ее в воздухе не перехватить, не допрыгнуть. Она словно издевается, со свистом разрезает воздух, и с другого конца кабинета слышится короткое «Ой».
Если вы думаете, что самый жалкий взгляд — у косули, зажатой двумя львами, то вы ошибаетесь: самый жалкий взгляд принадлежит Арсению, который истерично мечет им по опен-спейсу, пытаясь разобраться, в кого угодила эта злосчастная стрела.
Ирочка Кузнецова с кем-то флиртует возле кулера, волосы кокетливо поправляет и улыбается так жеманно, что Арсению тошно. Неудивительно, кому именно — стажеру местному, который своими плоскими шутками заставляет Кузнецову ржать на весь опен-спейс. Правда сейчас стажер как-то злобно косится себе за спину, глаза у него огромные, но больше ничего подозрительного Арсений не видит.
Он продолжает свой глазастый забег. Главбух Ирина Валерьевна отчитывает Димку Позова, которого Сережа, сукин сын, Арсению тоже пытался впихнуть. Позов краснеет, бледнеет и на пораженного стрелой Купидона ну никак не смахивает. Юлия Октаевна и Руслан Викторович тихо переговариваются возле соседних столиков, Алексей Макарович…
Стажер.
До Арсения доходит слишком долго.
Шастун.
Он вымученно роняет голову на стол, но отвести взгляда не может. Ну стоило догадаться, что у Сережи через жопу абсолютно все. Арсений почти согласился на того же Лазарева, да на крайняк на Руслана Викторовича, если уж Сереже так лень идти куда-то еще.
Но Шастун?
Все еще осматривает свой зад, по мнению Арсения — абсолютно не вызывающий и плоский, пусть и под огромной зефирно розовой толстовкой. Глаза у Шастуна такие круглые, натуральная монетка в пять рублей. И стреляет по опен-спейсу таким испуганным взглядом, что в голову закрадываются самые худшие опасения.
Арсений с сомнением тянет:
— Он что, ее…
— Не-не, — Сережа почему-то тоже шепчет. — Никто ее не видит кроме нас с тобой.
И Шастун, похоже, не видит тоже — распрямляется во весь свой огромный рост, снова вызывающе улыбается Кузнецовой, но уже не так приторно, как минуту назад.
И только теперь до Арсения доходит.
— Серьезно, блять, Шастун?! — он орет на весь офис, и на них оборачиваются. Носитель злосчастной фамилии тоже, но он сейчас второстепенная задача — сначала Арс жестоко убьет Матвиенко.
С Шастуном у них отношения сложные. Если точнее, сложно-напряженные. Он дядя внука сына маминой подруги кого-то из их руководства и на преддипломную практику приходит, минуя все процедуры. А договор согласовать? А кучу правок, которые так обожает Арсений, внести?
Ходит по опен-спейсу с видом «вам меня не выгнать», набивается ко всем в друзья — и получается у гада. Ирина Валерьевна, которой на Арсения хватает только вечно раздраженного взгляда, ласково зовет его «Антошенька», Руслан Викторович, заместитель генерального, и Юлия Октаевна, его первый помощник, души в нем не чают, а Кузнецова вообще поплыла: с момента появления в офисе Шастуна ее юбка все короче, а декольте — еще глубже.
А с Арсением у них не задалось с первого дня. Он злился, потому что встречать новичка и вводить в курс дела доверили именно ему — и плевать, что закрытие периода на носу, дядя внучки маминой подруги попросил встретить чадо как подобает. Арс был хмурым с утра — опять проспал, от метро снова бежал, и под дождем, потому что зонт оставил дома. Запачкал свой любимый офисный костюм, а у дверей его поджидало нечто.
Высоченное, кудрявое, в солнцезащитных очках — и это в октябре! в Питере! — и с такой широченной улыбкой, что у Арсения под ложечкой заныло сразу все. По Шастуну же сразу видно, что ни дня в своей жизни он не работал — а где поникший взгляд? А где опущенные плечи? А ненависть ко всему миру в глазах? Еще кофе ему притащил — латте на миндальном, и с тех пор Арсений латте больше не берет.
Представился как полагается — Арсений Сергеевич, ваш временный сопровождающий, а ему в ответ задорно хмыкнули. Арсений, конечно, всю дорогу до опен-спейса шипел, плевался, что латте слишком горячий, а миндальное молоко слишком миндальное, и специально шипел громко — чтобы Шастун все слышал и с первого дня запомнил, как должен выглядеть приличный работающий человек.
Но Шастуна не проняло. За два месяца практики его разноцветные толстовки становились все ярче, и Арсений каждый раз показательно жмурился, заходя в кабинет. Очки — и в ноябре, и в декабре, — все сильнее напоминали лыжную маску и закрывали пол-лица. И улыбка у Шастуна противная — ну не может человек, который ничего не употребляет, так часто и так широко улыбаться. И кудряшки дурацкие, лохматые вечно, и родинка на кончике носа какая-то детская, у серьезных взрослых людей таких родинок не бывает.
Шастуна перевели в отдел к Позову, Арсений расслабился, но каждый день по ушам резало веселое «Доброе утро, Арсень Сергеич», пока все остальные для стажера стали просто «Поз», «Юлия», «Руслан» и даже, прости господи, «Ирочка». Кузнецова, понятное дело, Ирину Валерьевну Ирочкой не назовешь — хотя, Арсений тогда всего на секунду задумался — Шастуну она бы и это простила.
И ведь не поверит никто, что Шастун противный. Мерзкий, улыбкой своей бесит. Сверкает ей направо и налево, генеральный решил, что ли, так на электричестве сэкономить? Арсений не ребенок, чтобы злиться за спиной — он злится прямо в лицо. За каждую помарку в отчете, за который, Шастун, запомните, ответственный он. К грамматическим ошибкам тоже цепляется, и чувствует совсем крошечное удовлетворение, когда к лету Шастун начинает писать слово «кредиторская» через вторую «и».
Ругает перед всем коллективом? Высказывает за неподобающий внешний вид прямо перед всеми? Да, непедагогично, так ведь и Арсений не учитель, а обычный офисный менеджер. Дома, конечно, думает, что, может, самую малость перебарщивает, но с утра снова видит раздражающего жизнью Шастуна, слышит громкий ржач Кузнецовой — кто же ее так сильно веселит, действительно, — и снова бесится.
Шастун, к слову, не отстает. Не притворяется, что он ни при чем, когда Арсений на весь офис орет, с размаху прыгнув в любимое кресло и напоровшись на кнопку. Даже улыбается, паршивец, заботливо интересуется, все ли в порядке или нужно вызвать скорую. И со смешком советует внимательно проверять, прежде чем садиться.
Этому совету Арсений следует, и на следующий день достает кнопку сразу с сиденья, а не из своей многострадальной задницы. Шастун на это только хмыкает:
— Ой, а я ее ищу! И как она здесь оказалась? — и уходит восвояси шаркающей походкой.
Арсений бесится, когда просит Шастуна сгонять за кофе — уже плевать кого, он снова проспал, а ко встрече с генеральным нужно оклематься, и заплевывает весь рабочий стол противной пересоленной жижей. Потом орет уже матом, когда эта же дрянь льется ему на новые штаны — и это все за пять минут до совещания, а Шастун стоит и улыбается во все тридцать два.
Еще сильнее проклинает, когда на крик сбегаются коллеги с генеральным во главе, а Шастун стоит и тихо блеет, что совсем случайно опоздал вчера, потому что злой дядечка Арсений, вернее, многоуважаемый «Арсень Сергеич» срочно отправил его на другой конец города забрать супер важные бумаги. Генерального, который бедного Антошку разве что за ручку не ведет в свой кабинет и настоятельно просит Арсения заранее планировать забор документов и привлекать для этих целей курьерскую службу, он ненавидит заочно, но его хотя бы отпускают домой — брюки безнадежно испорчены.
В общем, Шастун — мелкая зараза местного разлива, который после практики устроился к ним насовсем. Арсений надеется, что это «насовсем» — пока блатному ребенку не надоест играть во взрослую жизнь с работой и коллегами, но иначе как «стажер» все равно не называет: и за глаза, и вслух.
А теперь вот: у Шастуна в жопе стрела, у Арсения — вся жизнь.
— Ладно. — Арсений выдыхает. Не помогает ни хрена, поэтому он выдыхает еще раз. Воздуха в легких катастрофически мало, настроение и спокойствие примерно на нуле — Арсений истерично бегает глазами по кабинету, выбирая, кого убить первым — Сережу или Шастуна, — но Матвиенко помогает ему с выбором: что-то слабо блеет, щелчком пальца призывает стрелу и она с тихим хлопком рассыпается. Следом за ней исчезает и сам Сережа — выходит так незаметно, что арсовы коллеги о нем сразу забывают.
Точно, маг.
— Шастун, — Арсений выдыхает в третий раз, окончательно смиряется, что он, в отличие от выше упомянутой стрелы, в жопе конкретно: по самый член или по самые гланды, как кому удобнее. А Шастун, сука такая, только и ждет пока его позовут: сразу прибегает, едва хвостиком не вертит. Арсений закатывает глаза мысленно — вот такое послушание да в первый бы рабочий день. Глядишь, хотя бы нервы сохранил.
Шастун смотрит чуть удивленно, но в его глазах Арсений почти видит сердечки. Ну, это если фигурально, на самом деле глаза как глаза. Зеленые, Арсений замечает это только сейчас, и толстовка эта дурацкая их красиво оттеняет. Да вообще Шастун вполне недурен внешне, не будь таким мудаком, Арсений, может быть, за ним и приударил. При условии, что встретились бы они за пределами офиса, отношения с коллегами для Арсения — пожизненное табу.
Ладно, Сережа хоть и гад, но рожу выбрал вполне симпатичную. Не так сильно будет глаза мозолить, пока будет таскаться следом.
— Кофе, Арсень Сергеич? — Шастун тянет забавно, и ручки складывает на груди.
Арсений тяжело вздыхает — даже стрела Купидона этого засранца не исправит, все равно ведь будет издеваться.
— Кофе в жопу себе засунь, — отрезает Арсений, но уже не так зло. Если подумать, это первое, что он Шастуну говорит без агрессии, почти равнодушно. Надо пометку себе, что ли, мысленную сделать, что не грубить коллегам — в очень редких случаях — может быть вполне приятно. — Пойдем, домой меня проводишь.
Шастун конечно бесит, но эту кашу заварил Сережа. И то, что он так поспешно сбежал, лишив Арсения дороги до дома в бесючем, но вполне комфортабельном автомобиле, тоже его вина. А у Шастуна тачка есть, какая-то огромная, и паркуется он как в фильмах про бандитов: громко, со свистом, так, что лужи во все стороны разлетаются. И в большинстве случаев эти лужи почему-то разлетаются на арсов идеально выглаженный костюм.
— Что, так сразу? — Шастун хмыкает, но Арсений неодобрительно качает головой. Он, конечно, рад, что Шастун ему не поет тут серенады на весь офис, но можно хоть чуточку снизить градус пренебрежения в сторону новоприобретенного объекта воздыхания?
— Будешь выделываться, уйду.
— Да все-все, Арсень Сергеич, — Шастун улыбается — вот ровно так же пять минут назад сверкал зубами перед Кузнецовой. — Не ругайся.
Нет, какие-то плюсы от этой стрелы все же есть. Арсений чувствует себя немного манерной фифой, когда перед ним, пусть и шутливо кривляясь, приоткрывают дверь из опен-спейса и даже подают пальто с вешалки. Он и сам это без труда сделает, но надо же насладиться сполна?
— Всем до завтра, ребят, — даже неземная любовь к музе по имени Арсений не заставляет Шастуна перестать всем подряд улыбаться. Кузнецовой вот машут отдельно. — Ирочка, пока!
Ирочка.
Арсений скрипит зубами. Ну до чего противно. Шастун вообще знает, что эта «Ирочка» неоднократно сделки срывала, когда «Ой, Арсений, извини, совсем про этот договор забыла»? или «Арсений, ну я знаю, что у тебя закрытие периода, мне нужно твое согласование прямо сейчас»? Судя по глупому виду, который приобретает лицо Шастуна каждый раз, как Кузнецова в паре метров, о ней он не знает ничего кроме размера бюста. И длины юбки.
В лифте Шастун молчит, только исподлобья косится. Слава богу не открывает свой рот, иначе Арсений забудет о мнимом перемирии, которое себе же в голове и установил, и наорет. Точно наорет.
Он чуть смягчается, когда дверь из бизнес-центра перед ним тоже открывают — на этот раз без кривляний и шутливых реверансов, как девять этажей назад, но в почтительном кивке головой — ну вылитый швейцар — себе не отказывают. Спасибо, что хоть дверь машины открывает молча — Шастун запрыгивает на свое сиденье, пока Арс жмется на улице и пытается расправиться с непонятным для него замком, потом слышится короткое «ой» и к нему выбегают с виноватой улыбкой.
— Скажешь хоть слово, убью. — Это все общение с Сережей на него так дурно влияет, до знакомства с ним Арсений не разбрасывался угрозами так часто, как сейчас. Шастун, видимо, чувствует, что Арс настроен серьезно — понятливо кивает и открывает рот только чтобы уточнить адрес.
Арсений мнется, он людям не очень-то доверяет, и в голову закрадываются нехорошие подозрения, что и это Шастун сможет использовать в своих целях. Лифт специально остановит, чтобы Арсений застрял и опоздал на работу, дверь говном измажет — короче, хрен знает, что в этой кудрявой башке творится. Адрес Арсений все-таки называет, справедливо решив, что сейчас не время выделываться, а позагоняться он успеет и позже — как специально начинает капать дождь, и гордость Арсения вяло трепыхается под отсутствием необходимости тащиться пятнадцать минут до метро.
— Что, даже на чай не позовешь? — Арсений, если честно, вообще забыл, что он не один в машине. Ну, может, она на автоуправлении — или он в такси, а с таксистами Арсений ненавидит говорить. За полтора часа дороги — они собрали все пробки — он успел неплохо задремать, и теперь сонно хлопает глазами, пытаясь вспомнить, где находится.
Купидон. Шастун. Машина.
Значит все-таки не сон.
— Никакого чая, — Арсений хочет ответить резко, но в самый неподходящий момент зевает и часть слов проглатывает. Шастун смотрит на него со странной смесью умиления и восторга, и Арсений отстраненно думает, что ни за что не позволит Сереже стрельнуть себе в зад — что бы вот такое же выражение когда-нибудь появилось и у него? Да ни за что! — Завтра заедешь за мной.
***
Арсению правда стыдно — по крайней мере, он пытается себя убедить, что за беспощадную и бессовестную эксплуатацию человека ему положена как минимум смертная казнь. Но вместе с тем он странно наслаждается… заботой?
Чем-чем?
Но врать Арсений не умеет, самому себе — тем более. Шастун о нем заботится. Подвозит до офиса, забирает ровно в восемь тридцать и встречает своей мерзкой широченной улыбкой. Арсений чуть не путает его спросонья с Пеннивайзом и страшно пугается, поэтому Шастуну раз и навсегда приказано ждать его в машине, а не сверкать своим довольным видом на весь арсов двор.
После работы тоже забирает. Даже когда уматывает на другой конец города, чтобы отвезти документы — и вовсе не к Арсению претензии, его сам генеральный попросил, — ровно в восемнадцать ноль ноль пишет смс, что ждет внизу.
Их переписка в мессенджере похожа на общение с водителем из Яндекс.Такси. Содержание примерно «я подъехал», «ты выходишь?», «задержусь, заедь через полчаса». Никаких стикеров и умилительных сердечек, и Арсений в какой-то степени рад, что стрела Сережи попала в человека по крайней мере адекватного: к серенадам под окном и куче цветов через дверной глазок Арсений пока не готов.
Шастун вообще ведет себя слишком… странно? Обниматься не лезет, по пятам не ходит, в офисе Арсений его замечает все реже и реже и даже думает, что, может, Сережина стрела сломалась по пути и в Шастуна попал только кончик? Но нет, Арс снова садится к нему в машину, ремень поправляет и наблюдает только краем глаза: снова этот взгляд, и сердечки в нем буквально ощутимые.
Взгляд странный, если честно, и Арсений без понятия: он его пугает или… Точка. Пугает и все. От этого взгляда не по себе, Арсения он раздирает и, пусть сам Шастун поблизости не маячит, его взгляд Арсения преследует везде. Даже в туалете, прости господи, хотя Арсений там явно один.
За Шастуном он наблюдает постоянно, как говорится, кто вооружен, тот вооружен: кто знает, что Шастун выкинет следующим, где у него грань между адекватностью и слепой влюбленностью? Замечает, что толстовки Шастуна перебрали все оттенки розового, от того самого нежно-зефирного до кричащей фуксии, что очки свои дурацкие он больше не таскает. И, где бы ни находился сам Арсений, с кем бы он ни разговаривал, Шастун на него смотрит.
Раньше это Арсения бы напугало и он подскочил бы со своего любимого кресла, спешно проверяя обшивку на предмет тайно засунутых поглубже кнопок. Но теперь он знает, в чем причина, ему в какой-то степени спокойно, но уверенности это знание не приносит.
Пока все идет ну слишком хорошо, но Арс, умудренный жизнью взрослый и солидный мужчина, подсознательно ищет подлянку. Ждет, откуда стрельнет, и главное — когда? Он бы спросил у Сережи, но этот «бывший лучший друг», как Арсений злобно переименовывает его в телефоне, исчез со всех радаров и не показывает носа почти месяц. Даже в мессенджерах не строчит каждую свободную минуту и сторис с тусовок не постит — из «близких друзей» наверняка удалил.
Не у Шастуна же спрашивать — эй, ты, почему ты мне в любви не признаешься? Арсений, конечно, этого не хочет, даже боится, что когда-нибудь что-то такое случится, но подвох все равно чувствует. Тот же водитель автобуса на Олечку буквально с трапа своего «самолета» набросился, математичка в школе уже на следующий день с физруком под ручку ходила. А у него почему не так?
Все у тебя не так, Арсений.
Говорил же тебе бывший: манерная ты сука, Арс. Сложный, пиздец, заносчивый, все тебе не так, и сдохнешь в одиночестве. Что сука, Арсений признает — это выстроенный годами имидж, между прочим. А вот манерную и все остальное — начисто отвергает. Но злосчастный голосочек в голове твердит: а бывший-то прав оказался. Иначе почему даже с искусственно влюбленным в него мужиком все идет по одному месту?
Первым бежать признаваться в любви Арсений не рвется — еще не настолько опустился, какие-то зачатки гордости в этой бедной голове остались. Поэтому на следующий день, когда Шастун снова отвозит его до дома, предоставляя услугу бесплатного такси, вместо вежливого «до завтра» Арсений раздраженно кидает:
— Цветов бы хоть купил, — и языком показательно цокает. Ну точно, сука, и причем манерная.
Почти не удивляется, когда с утра его встречает сначала охапка роз, и только потом из-за них показывается крошечная шастуновская голова. Такая же кудрявая и на язык как шипы эти колючая.
Арсений, вообще-то, тюльпаны любит. Желтые. Разве вместе со стрелой Купидона человек не получает знания, как объекту воздыхания угодить?
Эти мысли Арсений оставляет при себе, а вот о том, что он не девчонка весь день по офису с цветами таскаться, заявляет очень нагло. И удовлетворенно ловит, как Шастун мучительно краснеет, блеет что-то себе под нос. Пока они стоят на светофоре, Арсений бесцеремонно косится в чужой телефон — эта мера безопасности, кто пялит в телефон, будучи за рулем? — и видит интернет-магазин с доставкой за час и вкладку «Вазы».
Вазу привозят через два часа, все это время бедные цветы валяются у Шастуна на столе, и Кузнецова на пару с Ириной Валерьевной кидают на эту охапку завистливые взгляды. Арсений думает, что, если Шастуну хватит наглости эту вазу с розами вручить ему перед всем коллективом, он запихает их ему в зад — сначала проедется шипами побольнее, а потом и с вазой расправится. Но Шастун только вежливо улыбается сотруднику службы доставки и водружает сея композицию себе на стол.
Арсений ему благодарен — впервые.
Через девять ужасных и мучительно долгих часов эти цветы опять в машине, прямо в вазе, из которой плещется вода и пачкает обивку заднего сиденья. Шастун ноль внимания — за Арсом наблюдать, скосив глаза, ему явно интереснее.
Перед подъездом у него интересуются:
— Помочь цветочки поднять? — и улыбаются хитро так, на что Арсений глаза закатывает.
— Завтра не опаздывай.
Через неделю его квартира похожа на ботанический сад. Розы — непонятно, где Шастун их достал — и не думают вянуть, к ним присоединяется не уступающий по пышности букет ромашек, георгины, лилии, герберы. Есть и смешанные композиции, и, — с грустным вздохом думает Арсений — ни одного тюльпана.
Когда Шастун притаскивает ему орхидею в горшке и смущенно тянет, что он не жмот, но в магазине осталась последняя и он чуть не с боем отобрал ее у какой-то бабки, Арсению его вдруг жалко. Не осознает же парень, что творит, его разум — или жопа — зверски порабощен стрелой криворукого Купидона, и он почти ласково отвечает:
— Я тюльпаны люблю, Антон. Желтые.
Огромные цветы он раздает по родственницам и подругам. А желтые тюльпаны, огромную охапку, которая встречает его следующим утром, почему-то ставит сразу в спальню.
Шастун ухаживает красиво. Иногда, когда становится совсем уж одиноко (а это происходит каждое рабочее утро, когда Арсений только просыпается), он думает, что за ним правда ухаживают, добиваются его внимания, а не слепо следуют навязанной влюбленности. До дома провожают, чтобы все пробки собрать не под одинокую музыку, а в его, Арсения, компании — и неважно, что всю дорогу он молчит. Цветами задаривают, хотя, когда Шастун притаскивает ему уже четвертый букет, пусть и любимых желтых тюльпанов, он мягко замечает, что больше не надо. И что, если Шастун хочет сделать ему приятное, пусть включит музыку из его плейлиста, а не тот ужасный рэп, который обычно орет из магнитолы.
В машине — его музыка, классическая чередуется с каким-то жутко быстрым для понедельника электроником, в руке кофе — латте на миндальном, который Арсению нравится впервые за несколько месяцев. И улыбается он не ехидно, как обычно, а расслабленно — утро просто хорошее.
— Арс, я тут подумал… — Шастуну мысленный плюсик — очередной, уже листа А4 под его плюсы не хватает — за то, что знает единственную перевариваемую форму сокращения. — Может в кино вечером сгоняем? Там фильм новый, я слышал, что…
— На работу завтра, Шастун, — Арсений возражает тоном учителя, но улыбается ласково. Ну что с него, дурака, взять? Не понимает ведь, что говорит. — Выспись лучше.
— До завтра, — расстроенно тянет Шастун, и Арсений чувствует что-то похожее на жалость.
К себе.
***
К мысли, что так больше продолжаться не может, Арсений приходит долго — еще два дня после того, как Шастун со смущенной улыбкой уточняет, могут ли они подняться в квартиру Арса вместе, но, если Арс против, он, конечно же, уйдет.
Арсений, естественно, против. Его квартира — его крепость, он туда не водит одноразовых парней, по минимуму впускает родственников, предпочитая встречаться с ними на нейтральной территории. Один Сережа заходит к нему как к себе домой, и то только потому, что умеет проходить сквозь стены и закрытая перед самым носом дверь ему не помеха.
А Шастун… Арсений без понятия, кто он ему. Он-то для него понятно, а в обратную сторону? Все это слишком… слишком. Арсений понимает, что вляпался, когда Шастун опаздывает — всего один раз за месяц с небольшим, — чтобы подбросить его до работы, а Арсений как ревнивая жена косится на часы и сверяет время. Почти порывается написать и возмущенно поинтересоваться, как знакомый джип тормозит у него перед носом и оттуда вываливается заспанный виновник торжества и с виноватой улыбкой тянет, что проспал, но очень торопился.
Он странно взъерошенный, милый почти, и Арсений слабо ловит себя на мысли, что Шастун ему приятен. Что с ним интересно проводить время — когда Шастун, забив на просьбу помолчать, что-то бормочет себе под нос, а потом, как нашкодивший ученик, говорит уже громче в ответ на недовольное «что ты там шепчешь?». Про фильмы какие-то рассказывает, про то, как все выходные корячился у мамы на даче и копал картошку, как Ирина Валерьевна, милейшей души женщина, так его заманала, что он скоро превратится в Арса и тоже ей грубить начнет.
Арсений без понятия, зачем отвечает, зачем первым начинает разговор, едва за ним захлопывается дверь пассажирского сиденья. С тех пор, как пропал Сережа, Арсению поговорить не с кем и он чувствует себя брошенным. Но Сереже первым не звонит, есть в нем еще зачатки гордости — тем более, уверен, тот объявится и сам. Снова накосячит где-нибудь и прибежит просить о помощи — они такое уже проходили и неоднократно.
С Шастуном вполне спокойно и комфортно, думает Арсений, когда Шастун без предисловий включает в машине Римского-Корсакова, видя, что Арсений не в духе. С ним тепло, думает Арсений, когда машина глохнет на заправке, они ждут такси под дождем и Шастун смущенно протягивает одетому в одну футболку Арсу одну из своих розовых толстовок. Еще смешно, потому что Шастун, хоть и ржет как конь, но очень заразительно, и через пару-тройку неодобрительных взглядов Арсений сдается и улыбается в ответ.
А еще Шастун понимает его с полуслова — кофе приносит не регулярно, но именно в те дни, когда Арсений все никак не может проснуться. Звонит всего один раз — когда Арсений, промучавшись с бессонницей всю ночь, со злости отключает будильник и в восемь тридцать еще крепко спит. И даже наглеет, когда Арсений, собираясь вот-вот нарушить свой принцип «женщин не бью», мечтает прибить Кузнецову, которая стоит и глупо хлопает глазками, искренне не понимая, где опять накосячила, кладет ему руку на плечо.
Арсений без понятия, почему тут же успокаивается.
Вдыхает поглубже, дышит размеренно, но рука такая теплая — перемещается чуть ниже, на спину, и Арсению уже совсем комфортно. Он почти пищит, пока отвечает Кузнецовой вполне спокойным голосом и чувствует, что его через рубашку осторожно гладят по спине, смеется, когда пальцы задевают открытую кожу чуть выше ворота и щекочут нежным касанием.
И снова чувствует себя одиноким, когда Шастуна зовет к себе генеральный и рука внезапно исчезает.
Арсению определенно стыдно. Шастун ведь мелкий совсем, едва закончил универ — но на своих ошибках учится. К Арсению подход находит на удивление быстро, своим присутствием не раздражает, и Арс ищет его взглядом просто так — потому что привык, что Шастун все время где-то рядом. Улыбкой своей нежной обнимает, глазами почти гладит. И смотрит так нежно, что у Арсения внутри что-то неприятно сжимается.
Это пора заканчивать, он говорит это себе уверенно, пусть и в одних мыслях, но сдается, когда его заботливо придерживают на выходе из лифта и не дают упасть, когда нога позорно подгибается. Вот последний раз Шастун его подвезет до офиса, и все, Арсений пошлет его куда-то подальше.
Он закончит это прямо сейчас, с ужасом понимает Арсений, когда Шастун, зачем-то выскочив за ним из машины, наклоняется вперед и целует.
О боже.
Губы у него — один в один та самая зефирная толстовка, которую Арсений почему-то любит всей своей любовью. Нежные, мягкие, обволакивающие. Он даже возразить не может, чужое дыхание перед носом — и вот, уже прямо в губы. Щекочут, а еще согревают, под ребрами орет сирена, что пора валить, что это не по-настоящему, но Арсений тормозит — не его вина, что ноги ватные.
Шастун дышит хрипло, руками нетерпеливо трясет, но даже не пытается обнять или засунуть их Арсу под футболку. Подсознательно, наверное, понимает, что его вот-вот оттолкнут, что Арсений, вообще-то против: так против, что на поцелуй отвечает. Нежно проталкивает в чужой рот язык, обводит им по линии зубов, не встречая сопротивления. По губам ведет — и они и правда на ощупь мягкие невозможно.
Отстраняется с сожалением. У Шастуна в глазах сердечки — на этот раз реальные, и Арсу стоит просто огромных усилий мягко его оттолкнуть.
— Завтра не приезжай.
***
— Давай, сукин сын, трубку бери! — Арсений орет на свой телефон. С утра пораньше в понедельник хочет говорить примерно ни с кем, и Сережа, походу, тоже: его фотка на экране горит уже третьей попыткой дозвониться.
Арсений в панике. Ему все выходные снились кошмары — и лучше бы те, в которых «Паша + Арсений» и куча сердечек. Но нет, ему снились губы. Слава богу, не летающие в воздухе, как инопланетяне — губы очень конкретные, с кудрявой головой и всем остальным вокруг.
Шастун.
Ему все выходные снится Шастун, а Арсений решает набрать Сережу только сейчас, он точно тронулся умом. Но сны на то и сны, что они происходят бессознательно? Так Арсений себя убеждает — и спать ложится пораньше исключительно из-за того, что устал. А во сне — опять губы. Нежные, которые он так хорошо помнит наощупь.
Губы его снова целуют, руки, на этот раз нагло, задирают футболку и обжигают своими касаниями. По спине скользят плавно, ребра щекочут и водят бесконечно вверх и вниз. Арсений млеет, просыпается со стояком, и твердо говорит себе, что это нормальная реакция почти тридцатилетнего мужчины.
Но, когда в понедельник ровно в восемь тридцать видит у себя под окнами знакомый джип, в районе сердца — Арсений не силен в анатомии — стучит просто дико, и руки потеют, и губы бесконечно сохнут — он понимает, что пиздец.
Пора звонить Сереже.
А что он ему скажет? Плюсик Матвиенко за то, что трубку не берет так долго — Арсений выигрывает пару минут, чтобы придумать, с чего вообще начать. Спросить, что делать, если в тебя влюблен парень, и ты, походу, тоже? Звучит как бред.
Сережа по-прежнему не отвечает, до выхода на работу, чтобы успеть без опоздания, все меньше времени, и Арсений стоически выдыхает: он же не ребенок, чтобы вечно бегать. И то только потому, что дом у них односторонний и другого выхода из него нет.
Натягивает свою фирменное рабочее лицо — читай, маску «сука агрессивная, одна штука», поплотнее запахивает куртку — уже не май месяц, а самый настоящий август — и выходит. Ноги немного дрожат, в горле сохнет; становится немного легче, когда Шастун почти кидается ему навстречу, едва не путаясь в длиннющих ногах, но Арсений это в себе глушит.
Сердце, не стучи так сильно. Сладкая улыбка, прочь с лица.
— Доброе утро, — ему счастливо выдыхают прямо в лицо и суют стаканчик с кофе. Этот запах Арсений не перепутает ни с чем: раф с мятным сиропом, и откуда только узнал?
— Я же просил больше не приезжать.
— Арс, в чем дело? — он пытается гордо пройти мимо, но его хватают за плечо. У Шастуна руки откуда-то сильные, разворачивают так легко — а взгляд пронзительный, сканирует.
Арсений туго сглатывает.
— Ты же все мои желания угадываешь, — он даже хмыкнуть себя заставляет. Знает же, что бесполезно все — Шастун влюблен в него без памяти, ни одним словом не проймешь. Но Арсений просто должен это сделать. Должен постараться до него донести. — Вот, угадай и на этот раз, что я не хочу тебя видеть.
— Да в чем дело? — Шастун воет почти. Арсений собирает в кулак всю свою силу воли — бедный влюбленный пацан, и это он, Арсений, всему этому причина. Он себя презирает. — Нормально же все было? Я тебя чем-то обидел?
Арсений молчит, просто не знает, что сказать.
— Ты только скажи, ладно? Я исправлю все, — кудряшками своими трясет так очаровательно, что Арсений почти млеет. На Шастуна смотреть приятно — как на что-то красивое, и он мысленно рычит. — Я же дурак иногда такой, сам не понимаю, что несу. Мама всегда ругает, что я не умею держать язык за зубами, но мне все равно стыдно, Арс! Давай поговорим?
Арсений делает в сторону два стоических шага — еще один, и тормозит. Отходит так далеко, насколько позволяет шастова рука — по-прежнему за плечо держит крепко, но не сжимает со всей силой. Скорее просто умоляет остаться.
— О чем нам с тобой говорить? Не было ничего, Шастун. Просыпайся.
Даже щелкает у Шастуна перед носом, а у самого болит — везде болит. Голова вдруг тяжелая, веки каменные просто и в глазах странно щиплет. В горле снова сохнет, Арсений даже прокашливается — и все равно Шастун, паскуда, смотрит на него с опаской, взглядом проверяет — может, заболел?
— Арс, ну я правда не понимаю, — Шастун губу кусает — осторожно так, незаметно совсем, но для Арсения все это слишком. Он даже глаза закрывает, чтобы не видеть этого бесстыдства, но все тщетно: эти губы проникают даже за опущенные веки.
Как они его целуют — мягко, невесомо мажут по щеке. Перебираются к губам и зависают всего на секунду, опаляют дыханием, которое по температуре не меньше Солнца. Арсению горячо — везде горячо; щеки печет, во рту еще суше.
Он сглатывает глухо.
— Антон, — черт, ну надо было по фамилии. Во сне он тоже называл его Антон — когда как слепой тянулся к этим губам, каждое касание ловил. А теперь вживую — и тоже Антон. — Просто уезжай, ладно?
— Арс, — тянет совсем жалобно, вид как у побитого щенка. Сердце буквально орет — обними, но свой мозг Арсений заставляет выдать — прогоняй. Уже натворил делов.
Все это не по-настоящему.
— Все это не по-настоящему, — как в бреду повторяет Арсений, движимый своими мыслями. Сам себя в ловушку загнал — мог бы ограничиться обычным «привези-отвези», но нет — полез разговаривать, про кофе свой любимый рассказал, про эти идиотские тюльпаны, которые так долго украшали его спальню. В душу свою сам пустил, теперь расхлебывай, Арсений. — Не по-настоящему, понимаешь?
— Арс, — Шастун выдыхает слишком уж живо, — если ты думаешь, что для меня это все просто так, то это неправда, Арс! Ты правда мне очень сильно нравишься, я, наверное, тебя люблю, с первого взгляда, как увидел.
Вот как, про себя Арсений хмыкает. Надо будет выпытать у Сережи, когда этот гад объявится, не стирается ли у «подопытных» память — с первого взгляда? С первого укола в жопу, ты хотел сказать.
Арсению смешно. Через боль, через раздирающее что-то внутренности, но смешно.
— Уходи. Ты мне не нужен.
И так жестко, что впервые верит в это сам.
***
Все-таки с этой купидоновой магией Арсений никогда не разберется. Он буквально ждет, что Шастуну его слова как горох об стенку, что припрется к его столу, едва они приедут в офис — впервые за месяц с небольшим по отдельности. Что снова в любви признаваться начнет.
И Арсений не уверен, что пошлет его снова.
В его голове помойка самая настоящая, раз единственное «я, наверное, тебя люблю», в которое он хочет сильно верить — от бесящего стажера, который до конца рабочего дня в его сторону даже не смотрит. Так старательно не смотрит, что едва не сбивает с ног Ирину Валерьевну и впервые проливает кофе на кого-то, кто не Арс — на Кузнецову, и Арсений мысленно и очень зло смеется.
Домой Арсений едет на метро, и все внутри него этому противится. И сиденья не такие мягкие, и полдороги нужно ехать стоя. Вместо оперы Чайковского уличные музыканты с жутким джазом, раздражающим целую станцию. Вместо умиротворяющего запаха кофе — бомжеватого вида мужчина, который то и дело своей сонной головой съезжает Арсу на плечо.
А еще в этом метро нет Шастуна — его улыбчивой болтовни на весь салон, длиннющих пальцев, которые лезут в бардачок слишком часто за короткую поездку и обязательно зацепят Арса по ноге. Кудряшек его нет, ненавязчивого аккуратного парфюма — и всего Шастуна нет тоже.
Арсений в подушку воет.
Чувствует себя немного отомщенным, когда Шастун хотя бы во сне появляется — но целоваться не лезет, просто смотрит, и от этого взгляда у Арсения внутри сжимаются все органы. Он даже руку тянет, чтобы просто дотронуться, понять, есть ли шанс хотя бы во сне — и Антон от него мягко отстраняется, мотает головой.
Напоминает — это все не настоящее.
К концу недели Арсений думает, что смирился. Подумаешь, вздыхает каждый раз, когда выходит из подъезда и не видит там знакомый джип. На каждый хлопок двери в опен-спейс дергается и раздраженно хрустит пальцами, что это кто угодно — Ирина Валерьевна, Юлия Октаевна, генеральный… Хоть сам бог, он не Шастун, и Арсений разочарованно вздыхает.
Подумаешь — все цветы уже завяли, но Арсений их на помойку не тащит, зачем-то держит оставшиеся три тюльпана, похожие на советский гербарий, на тумбочке. Пол упрямо протирает дважды в день, собирает опавшие листья, но воду в вазу — ту самую, что заказал Шастун — исправно подливает.
Зачем-то гипнотизирует диалог в Телеграме, в котором уже неделю ни одного нового сообщения. Переписку листает, разглядывает сухие «Выхожу» и «Я подъехал» как самые открытые признания в любви. Как школьница наивная вздыхает.
И от удивления отбрасывает телефон, когда он вдруг звонит.
Шастун, орет в мозгу. И Арсений со всей силы топит в себе раздражение, когда на экране высвечивается знакомая — и такая сейчас ненавистная — кичка. На кнопку «принять вызов» Арсений жмет со всей своей силой.
— Че, как сам? — без предисловий начинает Сережа. Арс бы засмеялся — каждый раз одно и то же, но сейчас не до смеха совсем.
— Привет. — И даже язвительную шутку не придумал.
— Че такой грустный? — Сережа ржет. — Хуй сосал не вкусный?
Арсений хочет ответить, что по милости Сережи хуй он теперь сосет только во сне, но стойко молчит — наговорился уже, хватит.
— Я зайду? — тянет Сережа, и сразу в дверь звонят. И ничего в этой жизни не меняется.
Арсений плетется до двери, через зеркало в коридоре отмечает, что выглядит ну очень паршиво. Тянется к ручке, но Сережа без зазрений совести материализуется сразу у него перед носом.
— И че звонил?
— Так это, — Сережа чешет свою кичку, которую сегодня украшает заколка, переливающаяся всеми цветами радуги. — Личные границы твои соблюдаю. Паршиво выглядишь, кстати.
— Спасибо, что заметил.
— Пожрать есть че? С самого утра на ногах.
Сережа уже на кухне, шебуршит пакетами и раздражает скрипом дверцы холодильника, пока Арсений тупит в коридоре. Все проклятия, которые он несколько недель копил, чтобы выплеснуть одним ударом — и сразу в нокаут — куда-то забываются.
Арсений появляется на кухне не спеша, равнодушно жмет кнопку на чайнике и не замечает обеспокоенного взгляда, которым его награждает Сережа:
— Как тебя размазало-то, пиздец.
Спасибо, что заметил — дубль два.
Арсений уже в зеркале видел — и вид свой поникший, и опущенные уголки губ, и километровые мешки под глазами. Как руки двигаются вяло, ноги шаркают, а лоб все время бледный.
— Куда пропал-то? — уточняет без особого интереса.
— А то сам не знаешь, — Сережа ворчит. Со знанием дела копается в холодильнике и вытаскивает с дальней полки завалявшийся йогурт. — Протух, кажись.
Арсений равнодушно жмет плечами.
— Просветишь?
— Да от Шастуна твоего прятался, — Сережа с размаху прыгает на стул и привычно болтает ногами — как будто и не было этого месяца с небольшим. — Думал, убьет меня.
— За что? — вяло уточняет Арсений. Вода в чайнике уже кипит, там едва хватает на одну чашку, и Арсений, как истинный гостеприимный хозяин, отдает ее Сереже.
— Да за стрелу эту, — Сережа кивает благодарно. — Это ж надо так лохануться? Ну скажи мне, Арс, откуда я мог знать, что он из наших?
— Из кого — из наших?
— Ну из… — Сережа вдруг замолкает. — Из… Погоди, ты не в курсе что ли? Я думал, вы тут уже во всем друг другу признались, поклялись в вечной любви и счастливо потрахались. Или у геев как-то по-другому?
— У геев все… — Арсений вдруг замирает, зацепившись за что-то. — Что ты сказал?
— Говорю, что у вас, у геев, все через жопу! — Сережа виновато улыбается. Со стула вскакивает и с подозрительной резвостью движется в сторону выхода.
— Стоять. — Сережа, может, и магическое существо, но разозленный Арс быстрее в два счета. Прыжком оказывается возле арки, ведущей из кухни в коридор, дорогу перегораживает — и слышит, как Сережа громко сглатывает. — А теперь еще раз и помедленнее.
— Арс, ты же знаешь, что нельзя, — Сережа блеет, бледнеет сразу — и его переливающаяся всеми цветами радуги заколка тоже блекнет.
— Говори.
Кухню разрезает перепалка звуков — мучительные, чрезмерно громкие выдохи Сережи, а Арсений молчит. Даже дыхание задерживает бессознательно — закрадывается нехорошее предчувствие.
— Да из наших он, — Сережа вздыхает. — Ну, тоже без крыльев, но со стрелами.
— Ку… — начинает Арсений, но Сережа затыкает ему рот рукой.
— Нельзя, говорю же. Ну, короче ты понял, не действуют на него мои стрелы.
— Но ты же в него попал? — Арсений пытается зацепиться хоть за что-то. За самую бредовую мысль, за искусную ложь. Лишь бы не принимать, что это все могло быть правдой. — Как тогда стрела попала?
— Да жопу ему просто прострелил и все, — Сережа хмыкает. — Он ее увидел и мне обратно отправил. Ну, я струхнул, что мне пизда, и свалил по-быстрому. Думал, отойдет, а я на море отсижусь пока, отпуск как раз был.
— Стрела же исчезла? — Арсений все еще не понимает. — Почему стрела исчезла?
— Да не исчезла, говорю же, — как на больного смотрит. — Если бы сработала, сразу бы в воздухе растворилась. А Шастун мне ее обратно отправил.
— И ты… — агрессивно начинает Арсений, и Сережа испуганно машет рукой — почти заезжает Арсу по носу:
— Да сломал я ее, сломал! Уже когда домой вернулся. — В рюкзак свой лезет — Арсений напрягается, когда видит в Сережиных крошечных ручках очередную стрелу, но почти умиротворенно выдыхает — имя на ней чужое, незнакомое. — Так он че, реально тебе не сказал?
Арсений отрицательно качает головой. И в голове расцветает осознание.
По-настоящему все было.
Шастун в него…
Арсений мучительно стонет.
— Бля-а, — от внимательного взгляда Сережи хочется укрыться, но Арсений может только продолжать и глупо пялиться. Взглядом передает все, что думает и о чертовых Купидонах — и том, что все это заварил, и том, который даже не рискнул признаться. — Ты запал на него что ли?
Арсений быстро-быстро мотает головой. У Сережи вдруг улыбка страшно понимающая.
— Влюбился-влюбился. А кто мне столько лет распинался, что ему не нужны никакие отношения? Ну, и где Шастун твой? Поругались что ли?
— Да мы и не сходились, — выдыхает Арсений. — Я же все это время думал, что он под гипнозом твоим, под чарами. Поиздеваться хотел, чтобы он и личным водителем побыл, и кофе мне таскал, и цветами задаривал. Ну и закрутилось как-то. А потом, когда стыдно стало… Пиздец короче потом, Сереж.
— Извини, — вот так честно на памяти Арсения — впервые. Сережа смотрит очень понимающе, не лезет целовать в макушку и не щелкает по носу. Просто смотрит, взглядом изучает — а Арсению плевать уже, пусть видит там все, что хочет. — Серьезно, извини, Арс. Я не думал, что все так зайдет. И че ты, просто прогнал его?
— Вот представь, — в свой голос Арсений вкладывает всю желчь, которая только осталась в его бренном теле. — Ты уверен, что человеку внушили, что он тебя любит. И ты, дурак, вроде как тоже, но знаешь, что это неправда. А потом бац, оказывается, что тебе не врут.
Сережа истерично хмыкает.
— Понятно, — устало трет переносицу. — И прогнал, и пинка для ускорения придал. Ничего не меняется, Арс. Делать что собираешься?
— Ничего? — пробует Арсений. Виновато улыбается, возвращается за барную стойку и со всей силы хлюпает остывшим чаем — из кружки Сережи, и плевать на брезгливость. Лучший друг, как-никак, почти брат.
— Какие люди идиоты, — Сережа садится на соседний стул — подпрыгивает, чтобы забраться. — Вот ты его любишь, он тебя тоже, и оба тупите. Тут даже Купидон бессилен. Просто поговорите.
— О чем? Я ему ясно дал понять, что ничего не было, он от меня шарахается как от смерти, избегает постоянно.
— Даже не напишешь? — мотает головой. — И домой с цветами не припрешься?
Снова отрицательно качает.
— Даже если его адрес дам?
— Все, Сереж, отвали. Мне… у меня дел полно.
— Ага, — хмыкает тошнотворно понятливо, и заливисто смеется, когда ему в спину все-таки летит пустая кружка.
— Адрес оставь! — зачем-то напоследок кричит Арс. И неуверенно выдыхает, когда адрес ему скидывают в смс.
***
Насмешка судьбы, не иначе — дом Шастуна почти точная копия арсова. Чертовы современные новостройки, все как под копирку, но сердце Арсения от этой схожести все равно делает короткий «бульк».
Понедельника он дожидается еле-еле, сам без понятия, зачем. Ложится спать с мыслью, что дал четко понять, что никаких «Арсений + Антон = любовь» не будет, выдыхает так счастливо — и с утра пораньше вызывает себе такси по адресу, который получил в смс.
Специально рассчитал, во сколько примерно дверь подъезда откроется. Облегченно проверяет, что знакомый джип все еще стоит на парковке, никуда не уехал. И вся уверенность куда-то улетает, когда к этому джипу размашистой походкой идет Антон.
Арсений хочет с ходу бросить «извини». Броситься на шею и обвиться лианой, полезть целоваться, потому что очень уж невмоготу. И вместо этого шепчет почти незаметно:
— Привет.
— Что ты там бормочешь? — улыбается, падла. Замирает специально в паре шагов и смотрит. Арсений снова выдыхает, когда видит взгляд тот же самый — теплый, нежный, обволакивающий. Не изменилось ничего?
— Привет, — бросает уже увереннее. — А я это, на работу тебя подвезти хотел. На метро.
Заканчивает совсем уж вяло, но ему улыбаются — все еще не подходят ближе, обходят машину сбоку и заботливо приоткрывают дверь на пассажирское сиденье.
— Поехали, чудо.
Чудо-вище, про себя заканчивает Арсений, но в машину послушно садится. Сразу тянется к магнитоле, чтобы включить на максимум что-нибудь романтичное и головой трясет, когда Антон по соседству открывает рот:
— Вечером давай поговорим? Просто поехали.
И ему расслабленно кивают.
Весь день Арсений летает. У Сережи крыльев нет, потому что Сережа лох, а вот у Арсения — есть. Невидимые, наощупь неосязаемые, но над полом отрывающие так сильно, разжимающие узел где-то внутри. Антон рядом весь день — не физически, взглядом своим: успокаивает, гладит.
Арсений мысленно пищит: по-настоящему все. Уже без знака вопроса.
Он репетирует — что сказать первым: объяснить все или сразу просить прощения? Сжимается весь, когда часы на мониторе выдают восемнадцать ноль ноль. Спускается вниз в одиночестве (не считая толпы, которая еле-еле втиснулась в крошечный лифт) и Антона нетерпеливо ждет на парковке.
Тянет дверцу на себя, едва слышит с расстояния в несколько метров звук снимающейся сигнализации, дожидается, пока свое место займет Антон, рот раскрывает — повторяет все, что сейчас должен сказать — и сразу лезет целоваться.
Антон таким напором явно шокирован, глаза распахивает, но отвечает сразу, без раздумий. Арсений его рот почти насилует, вспоминает все, что ему снилось и все, что помнит за тот крошечный поцелуй в реальности — и здесь в миллион раз лучше. Потому что в этот раз руки у него на спине самые что ни на есть живые, теплые, греют даже через ткань рубашки, ласково шею обводят. Чужие волосы щекочут лицо, и Арсений путается в них пальцами, слегка оттягивает вверх — и боже, как они в руку идеально ложатся.
Антон шумно дышит. Дыхание у него похлеще кипятка, щеки Арсения красные вмиг, а сам он почти тает. Смелеет, когда язык Антона у него во рту почти хозяин, обводит пальцами скулу — не держит, гладит ласково, коснуться сильнее боится, вдруг исчезнет?
Но Антон не исчезает. Целует так сильно, что Арсению дышать сложно, он отстраняется — только, чтобы сделать хриплый вдох и снова броситься под воду. Дыхание ему не нужно, когда его вот так целуют: мокро, сильно, с напором, губы втягивают нежно, языком творят полнейший беспредел.
Он гулко стонет.
— А-арс, — Антон красный совсем — под цвет своей бессменной толстовочной гаммы. Дышит хрипло, взгляд шальной, пальцы на спине Арсения сжимают уже сильно — пытаются в себя вдавить, но расстояние между сиденьями мешает. Шепчет прямо в поцелуй:
— Ты же поговорить хотел?
— Прости, — выдает на одном дыхании. — Я, наверное, тоже тебя люблю.
И снова целует.
Целует всю дорогу, пока они едут до дома — Арсений без понятия, чьего именно. Целует мельком, когда мигает желтый и пора вот-вот поехать — Антон отстраняется все с большим сожалением. Целует взглядом, когда горит зеленый и дорога специально под них чистая, без пробок. Целует мысленно, когда любуется всем тем, что видит: улыбка нежная и чистая, голова, которая все время косит вбок. И пальцы, которые сжимают его колено всю дорогу — не так невинно, а дерзко, его просто с ума сводят.
А родинка на кончике носа не дурацкая совсем. Она очень Антону идет.
— На чай все-таки пригласишь? — Антон улыбается нежно, когда они паркуются — Арсений с удивлением распознает свой двор. И взглядом обнимает, гладит, везде, где может дотянуться.
— Ты извини, ладно? — все-таки находит в себе силы сказать это искренне. Пусть и с опозданием, когда они уже приехали. — За то что вел себя как мудак. И цветы мне не нужны. И подвозить меня тоже не нужно. Ну, может иногда, по собственному желанию.
— Уверен, что у тебя была на это веская причина. — Не обвиняет ни разу — смотрит заботливо, чуть склонив голову к плечу. Глаза прыгают все время, треугольник «глаза, подбородок, губы» — и Арс уверен, у него сейчас такой же точно взгляд.
Еще сильнее уверен, что, похоже, любит не «наверное», а просто.
— Иди сюда. — Его обнимают, и до Арсения доходит, наконец, что Сережа имел в виду.
Его не пытаются раздеть, обласкать так, чтобы он побыстрее возбудился — прижимают как хрупкую ценность, в макушку шумно дышат и целуют волосы неощутимо совсем.
Арсений скользит носом по чужой коже, пробирается от шеи к подбородку — хочет вдохнуть ее всю, на вкус попробовать — и не останавливает себя, осторожно лижет.
— Арс, — Антон вдруг дышит тяжело, но отстраниться не пытается. — Такой ты дурной. То ухаживать за тобой, то не ухаживать. Как тебя понять вообще?
— Не надо понимать, — надо вообще-то, но сейчас так не до этого — осмелев, Арсений лижет уже ярко, мажет языком по скуле. Думает, везде ли Антон такой вкусный — и туго сглатывает; комок по центру горла никак не проходит. — Просто люби меня.
— Непросто тебя любить, — Антон тепло смеется, — но не любить — сложнее.
— Ты всегда так подкатываешь?
— Ты первый. — Подтверждает, трется о щеку щекой, как кот. В глаза смотреть не забывает — когда отрывается глазами от губ. — Невозможный такой, Арс. Как в тебя можно не влюбиться? Не знал, как к тебе подкатить, ты же неприступный весь такой. Охренел, конечно, когда ты попросил подвезти, но потом так пофиг было. Хотя я так и не понял, че это такое было.
— Я тебе потом расскажу, — Арсений трется тоже. Щекой — Антон небритый и приятно колется, а еще чуть ниже, лоснится о плечо. Антон печка, у него на шее выступает капля пота, и Арсений, мигом забыв про свою брезгливость, убирает ее языком.
Поднимается выше, чертит влажную дорожку — хриплое дыхание Антона получше всякой карты.
— Что ты со мной делаешь, — вымученно стонет Антон, и Арсений ликует, когда его в который раз целуют. Послав к черту всю нежность, сразу грубо языком врываются в рот, за губу кусают — и так приятно лижут, чтобы не болело.
Арс плюет на все — на собственные принципы, на свой километровый рост. Откидывает ремень, которым почему-то все еще был пристегнут — и удивлялся, почему не может прижаться ближе, бьется головой о потолок машины, но на чужие колени забирается. Пусть и с помощью — в виде рук, которые так правильно обхватывают его зад, жмут, тискают, пока чужой язык снова проникает в рот.
Все связные мысли вылетают нахрен, Арсений трется уже явно, развязно так, открыто — вжимается в чужой пах, и Антон беззвучно стонет ему в губы. Руки бесстыдно лезут под толстовку, сдирают ее нахрен через голову, кидают куда-то подальше.
Антон весь в мурашках, слегка дрожит, но снова лезет целоваться. Язык у него широкий и длинный, Арсений представляет, на что еще этот язык способен, и стонет сильнее, когда Антон начинает толкаться пахом в ответ. Арсений тихо смеется — два подростка в пубертате, ей-богу, но приятно так, что крышу сносит.
Он целует, жмется, давит — бедрами крутит развратно, вжимает Антона в спинку сиденья. Неудобно, потому что Арс так сильно выше, постоянно задевает головой потолок, но это на заднем плане где-то: на переднем только губы, руки, пах. Уже не понимает, где чьи пальцы — тянут за волосы, открывают шею и кусают жадно, мажут широченным языком, и остается только скулить едва слышно, — или снова под футболкой, царапают короткими ногтями и впиваются с очередным беззвучным стоном.
— С ума меня сводишь, Арс, — Арсений согласен — вот этот вот голос Антона — да в его бы постель. Ни в какое сравнение даже с самым качественным порно, горячий, сладкий — Арсений готов кончить от одних этих звуков.
Он теряется в касаниях, которые целуют, лижут и сжимают, пытается продлить каждое и растекается в руках Антона жидким воском. Привстает, чтобы дотянуться до пряжки ремня — откинув голову назад, подставляя ее под горячие укусы-поцелуи не видит, чью именно. Дергает нетерпеливо, почти выдирает с мясом; расправляется и со второй.
Антон привстает, помогает стянуть обе пары штанов до колен, трусы тащит следом. И Арсений снова жмется, ловит кожа к коже, с ума сходит так, что вот-вот взорвется. Ему горячо, его трясет; за волосы тянут, с шеи спускаются к соску — когда он расстегнул рубашку? Втягивают правый, ласкают губами, а пальцами массируют второй.
Арс не отстает, его плющит так, что он соображает мало, но на возбуждение уже не давит — внизу ничем не прикрытый член, два члена, и Арсений, щедро сплюнув себе на ладонь, трет их с силой. Сжимает сразу оба, рукой водит вверх-вниз, и Антон впивается в его сосок сильнее, до натуральных хрипов в горле.
— Арс, — размашисто лижет по груди, — у меня нет с собой ничего.
— Разберемся.
Разбирается — добавляет и вторую руку, оглаживает обе головки, трет щелку — первую, вторую. Делает кольцо из пальцев и обхватывает оба члена. Антон помогает, толкается бессвязно, шепчет уже неразборчиво и прямо на ухо. И держит за спину так крепко правильно, что Арсений не переживает совсем.
За ухо кусают — Арсений сжимает оба члена в плотном кольце из рук, обводят языком ушную раковину — и он дышит сильнее, даже не пытается сравнять дыхание, ногтем царапает чувствительную головку; в ухо нежно дуют, шепчут, что все хорошо.
И Арсений громко стонет, вязко и протяжно, двигает активнее руками, сам толкается навстречу — и Антон его движения зеркалит. Руки лапают за зад, осторожно пальцем пробираются к той коже, что сейчас чувствительней всего — не проникают внутрь, по контуру оглаживают сжатое колечко мышц; почти щекочут.
Низ живота стянут в тугой узел, руки сводит, а во рту так жарко-горячо. Его пальцы убирают, позволяют снова утянуть на спину — и царапать, закусив губу, пока Антон им быстро дрочит. Повторяет арсовы движения один в один, на сухую не так гладко — зрачки Арсения расширяются неизмеримо, когда Антон развязно лижет свою руку. И смотрит специально в глаза.
Арсения трясет, он дергается как в последний раз и протяжно кончает, пачкая живот, салон, Антона.
— Поможешь? — спрашивают хрипло, и Арсений повторяет — языком проходится Антону по ладони, пальцы всасывает в рот по очереди. И смотрит так невинно, мажет своим взглядом — и зрачки Антона как у наркомана. — А-арс!
Возвращает руку вниз, держит своей сверху — дрочит прямо так, не разрывая зрительный контакт. Целует снова, так настойчиво, впечатывая голову Антона в глубину сиденья — и чужую сперму ловит животом как новое горячее прикосновения.
— Ты пиздец, — коротко клюют в щеку, носом своим трутся. И Арсений не сдерживает, родинку на кончике целует в ответ.
Перелезть на свое сиденье сложно, потому что ноги с трудом держат, но Арсений улыбается — наплевать, что затекло буквально все, шея онемела, а за ухом, он уверен, расцветает лиловый синяк. Антон переплетает их пальцы, лезет в бардачок и вытаскивает пару салфеток.
— А на чай я бы все-таки поднялся. — Антон тихо смеется, вытирая живот Арса от подтеков спермы. Смотрит — нежно, пиздец. В этом взгляде Арсений видит все, от чего бежал так долго.
В ответ он кивает.
Его квартира — его крепость. А любая крепость может пасть под натиском дракона.
