Сирень и золото

      Яркая вспышка. Яростно рокочет гром над головой. Капли ледяного дождя бьют спину острыми наконечниками стрел. Искры молний танцуют под ногами. Порывистый ветер рвётся с пальцев. Огненные дорожки. Взрыв.       — Я вижу теплые воды прежних эпох, — слабый голос Нёвиллета становится все тише, осыпаясь осколками звезд на мокрую траву.       Итэр отвлекается на белоснежные волосы, на безвольные руки, на выпачканную судейскую мантию. На губах оседает горький вкус пота и крови. Очередной замах Стража руин сносит с ног. Удар об остатки каменной стены мгновенно выбивает из легких воздух. В ушах звенит.       — Нёви… ллет, — Итэр тяжело поднимается на ноги.       Кэйя теснит Стража прочь, ловко уклоняясь от его выпадов. Только мелькает серебристый плащ, и звонким смехом разлетается ледяная крошка. Его движения заметить хоть и сложно, но удаётся. Он подныривает под длинную руку Стража и несколько раз рубит мечом прочную ногу. Попадает по суставу. Страж останавливается.       Итэр бросается на помощь. Закончить бой. Мысль бьется в голове. Скорее закончить бой. Эмбер, которая упала чуть раньше, поднимается и пытается совладать слабыми пальцами с мокрой тетивой лука. Нёвиллет не двигается. Он лежит на траве, прикрытый от дождя остатками не то замка, не то каменного дома. На расстоянии сложно определить, но кажется, что дышит.       — Попробуй увернуться! — Кэйя вкладывает в удар весь мороз, на который способен. Инеем покрывается трава. Замерзают лужи под ногами, высоко звеня.       — Тебе не сбежать! — озорной голосок Эмбер перекрывает раскат грома. Из низких чёрных туч искорками обрушиваются огненные стрелы. От Стража руин во все стороны растекается ароматный пар.       — Убирайся! — режущий порыв ветра соскальзывает с клинка. Итэр вонзает его в самое уязвимое место: ядро на спине, поблескивающее янтарем, и слышит долгожданный хруст.       Страж руин выпрямляется, вздрагивает огромным металлическим телом и падает. В небе в последний раз вспыхивает огненная стрела. Иней под ногами стремительно тает.       Итэр бросается к Нёвиллету, не помня, как убрал меч. Опускается рядом на колени — кого волнуют лужи? — и касается бледного лица. Кожа холодная, влажная. На губах запеклась кровь. Длинные ресницы слиплись неаккуратными сосульками. Тонкие ноздри слегка трепещут. Дышит. Слабо, но дышит.       Итэр вздрагивает от облегчения и оглядывается на подошедших спутников. Эмбер смотрит на хмурое небо из-под чудом устоявшего потолка и качает головой. Кэйя присаживается рядом, склоняет голову на бок.       — Эй, — он похлопывает Нёвиллета по плечу. — Не смей умирать. Так неинтересно.       — Умирать? — у Итэра внутри мгновенно холодеет. Ни разу до этого момента в голову не приходило, что кто-то из спутников может погибнуть. Ни веселая Эмбер, ни робкая Сахароза, ни обаятельный Кэйя. Ни Нёвиллет. Для него характеристику подобрать сложнее, в голову приходит только «невозможный». — Надо сделать что-то! Ягодная газировка есть еще?       — Тут не поможет. Его бы кому-нибудь из целителей показать. Слишком крепко досталось. Сначала молнией, потом взрывом.       — Давайте его в чайничек отнесем? Барбара наверняка там, — предлагает Эмбер.       После дождя душистый, прогретый ласковым солнцем воздух Чайника безмятежности кажется самой волшебной диковинкой. Он ласково касается щек, ерошит мокрые волосы и с сожалением треплет липнущую к коже одежду. Искорки света танцуют в водах множества прудов, окружающих главный дом с изумрудной черепицей. К крыльцу склоняет ветки синее дерево, выращенное Сахарозой из экспериментальных семян.       В любое другое время Итэр бы непременно остановился возле шершавого ствола, чтобы потрогать хрупкие синие листья, восхищаясь возможностями алхимии и гениальностью отдельного ученого. Не сегодня.       На плече покоится голова Нёвиллета. Его серебряная макушка беспрестанно привлекает внимание, стоит увидеть ее хотя бы периферическим зрением. Кожу на шее щекочет слабое дыхание, посылая раз за разом волнительные мурашки по телу. Дышит.       — Подозрительно никого, — негромко говорит Кэйя, когда они поднимаются по лестнице. Половицы чуть поскрипывают под ногами, будто здороваются.       — А кого ты хотел увидеть? — Эмбер уже не видно. Она завернула за угол, перепрыгивая плитки дорожки через одну по пути в кузницу. Звонко доносится только ее голосок. — Сахароза точно в лаборатории. А Янь Фэй собиралась в Ли Юэ. У остальных тоже свои дела.       — В воду не свались, — предупреждает Кэйя ее, пока Итэр открывает дверь в дом.       — В прошлый раз это случайно получилось!       Внутри тихо. Никто не сидит за большим столом с чашечкой чего-нибудь, не звучат истории, не переставляются тарелки. Стулья грустно поблескивают лакированными спинками. Даже светильники на длинных кованых ножках кажутся печальными. Слишком тихо.       Итэр коротко смотрит на бледного Нёвиллета. Его спокойное лицо никогда не отличалось особым румянцем, но сейчас кожа стала прозрачной. Крошечные ранки на губах вызывают желание прикоснуться и стереть запекшуюся кровь, но его приходится быстро отодвинуть на второй план. Рука в тонкой перчатке, лежащая на плече, чуть заметно вздрагивает.       — Нёвиллет? — негромко зовет Итэр. Ему нравится произносить его имя — пусть это на самом деле фамилия, — нравится, как звуки складываются в мелодичный шум прибоя, спрятанного в нем. — Нёвиллет!       — Все еще без сознания, — говорит Кэйя. — Не волнуйся, мы уже пришли. Сейчас и наши царапины обработают, и ему помогут. Барбара!       Дверь в небольшую комнату, которую ласково прозвали «лазаретом», бесшумно открывается. Внутри успокаивающе пахнет травами. В курильнице догорают ароматические палочки, оставляя за собой терпкую горечь. Расписанная облаками и журавлями ширма закрывает единственную кровать. Вдоль стены выстроились ровные ряды полочек с медицинскими книгами и аккуратно скрученными свитками.       — Вы быстро вернулись, — мягкий голос звучит крайне неожиданно. — Кто-то ранен?       — Бай Чжу! — Итэр вздыхает. На него штормом обрушивается облегчение. Если здесь самый лучший врач Ли Юэ, то Нёвиллет уже почти здоров. Рука чуть крепче сжимает темно-синюю судейскую мантию. — Мы дрались со Стражем руин, когда он вдруг упал. Я не понял, что произошло, но…       — Сюда, скорее, — Бай Чжу успокаивающе улыбается и отодвигает ширму в сторону. — Еще кто-нибудь ранен? — бегло осматривает Кэйю, а потом и самого Итэра. — Вами я займусь чуть позже. Подождите, пожалуйста, снаружи.       — Ты сюда отдыхать пришел от пациентов, — ворчит Чан Шэн. — Нигде нет покоя.       — Работа всегда найдется. «К страждущему больному я буду относиться так, как если бы сам был на его месте. Так надлежит поступать настоящему врачу». Помнишь?       Последнее, что видит Итэр и что продолжает мелькать перед глазами — ловкие пальцы Бай Чжу, расправляющиеся с судейской мантией и трепет дыма палочек с благовониями. Он останавливается на пороге, чтобы еще разок взглянуть на бледное лицо, мерно вздымающуюся грудь и слабые ладони в темных перчатках поверх простыней. Пока наконец Кэйя уводит его в большой зал.       Тишина сгущается. Давит на плечи, растекается противной липкой пленкой по коже, покалывает шею. Итэр усаживается на первый попавшийся стул. Неудобно. Спинка, обитая синим вельветом, слишком мягкая. Он ерзает, но вставать не хочется совсем. То ли сопротивляются уставшие мышцы, то ли отголоски тревоги лишают отставкой сил.       Это место Нёвиллета.       Осознание приходит вместе с отголосками предыдущих встреч, которые собираются в ослепительно сияющий витраж. Стеклянных кусочков воспоминаний много, и в каждом Нёвиллет. Строгий. Отстраненный. Невозможный. То в кабинете, то возле Фонтейна, то на этом самом стуле. Он обычно приходит под вечер, чтобы выпить чаю. Осторожно откидывается назад — привычка, чтобы волосы не зацепились за украшения на спинке, как в темном зале суда. В руках аккуратная фарфоровая чашечка. Итэр всегда устраивается рядом с ним, даже если ни есть, ни пить не хочет. И украдкой наблюдает, пытаясь уловить в спокойных глазах ту же бурю, которая молниями обжигает его самого изнутри.       — Новый фонтан во дворе восхищает блеском мрамора. Невероятно тонкая резьба. Ты выбрал ее из-за схожести с витыми ракушками, не так ли?       Негромкий голос Нёвиллета звучит настолько реально, что Итэр подскакивает на месте. Оборачивается, замирая от желания столкнуться с внимательным взглядом. Никого. За спиной шкаф с чистой посудой и несколько больших цветов в горшках.       — Поговорить не пробовал? — Кэйя уже расправился с порцией нефритовых мешочков и довольно жмурится.       — Не пробовал, — бурчит в ответ Итэр, совсем не изящно падая обратно на мягкий стул, и тут же ударяется локтем о полированный подлокотник. — Так заметно?       — Что? Что ты ходишь за Верховным судьей, как слайм на веревочке? Совсем нет, — в голосе Кэйи звучит знакомая добрая усмешка. Хотя от этого легче не становится. Тревога подбирается все ближе, смешиваясь с болезненным огнем смущения. — И озёра с родниками вокруг дома развел просто так, из любви к природе. Совершенно очевидно же.       — А вот и нет! — уши горят, щеки тоже. Итэр наливает себе что-то из большого кувшина и делает несколько глотков. Вкуса не чувствует, да и он совсем не важен. — Это творческий замысел.       — Кое-кто твой замысел оценил. Перед тем как прийти сюда, он каждый раз прогуливается до фонтана и любуется окрестностями. Так что будь спокоен.       Итэр улыбается. Пусть тревога не исчезла совсем, а лишь слегка отступила, но становится легче. Нёвиллету понравился фонтан. Не зря Итэр дрался с развеселой компанией охотников за сокровищами. Он, правда, рассчитывал обнаружить в сундуке что-нибудь более полезное, но теперь не жалеет, что там не оказалось каких-нибудь артефактов.       — Кэйя! — в дом забегает Эмбер, держа большую серую кошку. Животное недовольно помахивает хвостом, но попыток к бегству, как это бывает обычно, не предпринимает. — Кэйя! Я только что видела, как она открывает дверь в погреб.       — Думаешь, бутылки побила она? — Кэйя подмигивает растерянному Итэру и поднимается из-за стола. — Ну пойдем, расхитительница, посмотрим, что ты умеешь.       Кошка презрительно фыркает и лапой отмахивается от руки, когда он пытается почесать ее за ухом. Итэр провожает Кэйю и Эмбер взглядом и остаётся совсем один. Понимает это не сразу. Стоит звонким голосам смешаться с шелестом синего дерева, как в горле застревает ком.       Как он? Итэр поглаживает подлокотник кресла, на котором привык разглядывать манжету рубашки. Сердце пропускает удар. Перед глазами мелькают картинки, как замахивается Страж руин, как в траву падает книга в голубой обложке, как рассыпаются белоснежные волосы.       Итэр не может больше сидеть на месте. Он поднимается и обходит стол по кругу. Останавливается позади стула Нёвиллета. Бархат манит к нему прикоснуться. Желание стало до того привычным, что даже не удивляет. Итэр проводит кончиками пальцев по высокой спинке, где ее обычно касается светлый затылок. Наклоняется ближе, пытаясь уловить слабый запах морской соли и сирени, которыми до сих пор не научился дышать спокойно без навязчивых идей подойти ближе и прижаться губами к шее над воротником рубашки.       Что Кэйя предлагал? Поговорить? О, Итэр может легко вспомнить штук сто разговоров с Нёвиллетом. О горячих источниках, о дожде, о плачущем драконе. О чем угодно на свете, кроме того, от чего каждый раз у самого Итэра ноет в груди и жжет под кожей. Он устал от этого. Понимание накрывает тяжелой штормовой волной, заставляя задыхаться и бессильно хвататься за спинку стула.       Сколько можно бороться с самим собой? Долго. Итэр знает наверняка. Он много думал об этом, лежа в кровати и вслушиваясь в тишину за стеной — так удачно получилось, что Нёвиллет занял в этом доме соседнюю с ним комнату. Что он надеялся услышать, сам не понимал, но продолжал из ночи в ночь, пока не забывался неглубоким сном.       А во сне по-прежнему видел гордую фигуру в строгой судейской мантии, вглядывался в глаза с вытянутыми зрачками и дышал сиренью с морской солью. Иногда ему снилось побережье, где на песке оставались две цепочки шагов. Иногда круги на озерной глади от сильного дождя. Общим в них было одно — узкая ладонь в руке, дыхание под ухом и невесомый поцелуй в висок. Дальше, как правило, Итэр просыпался от ощущения жжения под кожей и жажды действий, которая испарялась моментально, стоило услышать бархатное: «Здравствуй».       — А-а-а, — Итэр хватается за голову и оседает на пол, упираясь лбом в прохладную ножку стула. Его не заботит, насколько странно это выглядит со стороны. — Как можно быть таким невозможным?! Откуда ты взялся?       Никто предсказуемо не отвечает. Итэр медленно вдыхает и поднимается на ноги. Он больше не может оставаться так далеко и не знать, что происходит в лазарете. В конце-концов, он идеально выполняет команду «подай-принеси». Почему бы не помочь Бай Чжу и не использовать отработанный навык ради пользы? Воды принести, сбегать до грядок с травами, да хоть мебелью прикинуться. Лишь бы успокоить клокочущее сердце и разогнать воспоминания о лёгких шагах, о постукивании трости, о блеске броши.       — Бай Чжу, чем тебе помочь? — Итэр приоткрывает дверь так осторожно, будто от неловкого движения на него с потолка обрушатся глыбы льда. Шепот тут же растворяется в аромате курильницы. — Бай Чжу?       — Перестань ш-шуметь, — возмущённо шипит в ответ Чан Шэн. Ее красные глаза поблескивают в огонь свечи на столе. — Помощь уже не нужна. Он только уснул.       Она про Бай Чжу? Он действительно спит. Как сидел за столом, так и задремал. Перед ним разложены книги и его исследовательские записи о лекарствах. На пальцах остались следы от чернил. Кисть одиноко жмется к круглому боку нефритовой чернильницы. Ее белые ворсинки чуть касаются носа Бай Чжу, от чего он премило морщится.       Итэр кивает Чан Шэн и оглядывается. Он знает, где что лежит — чтобы сосчитать все его визиты сюда, понадобится десяток лет, — поэтому без труда вытаскивает из шкафа мягкий вязаный плед и укрывает им плечи Бай Чжу. Чуть подумав, задувает свечу на столе. Чан Шэн с довольным шипением прячется под край пледа и сворачивается там кольцами.       Комнату окутывает полумрак, в котором самым ярким пятном выделяется золотая ширма. Итэр замирает, разглядывая оперение журавлей на ней. Там, по ту сторону, отдыхает Нёвиллет. Все ли у него хорошо? Он все так же бледен? Не окажется ли чересчур невежливым заглянуть к нему?       Последнюю мысль Итэр тут же признает абсурдной. Он имеет полное право беспокоиться за… Товарища? Друга? Правильное слово не находится. Оно совершенно точно существует, просто отыскать его в ворохе других становится сложно то ли от тумана в голове, то ли от жжения на кончиках пальцев. Дыхание перехватывает. Итэр воровато бросает взгляд на спящего Бай Чжу и легконогой тенью огибает ширму.       Сердце колотится в горле, когда он делает последний шаг и оказывается возле кровати. На небольшом столике стоит стеклянный пузырек с круглыми пилюлями внутри. На его прозрачных стенках танцуют отблески свечи, отодвинутой так далеко, что ее света едва хватает, чтобы различить изящный профиль Нёвиллета.       — Ты, — голос дребезжит и срывается. Итэр неловко отступает, боясь быть обнаруженным и одновременно мечтая об этом. — Прости. Мне не стоило приходить, — продолжает он, когда снова становится тихо. — Но не прийти я тоже не мог.       Замолкает. Итэр не надеется услышать ответ, просто дает себе шанс перевести тяжелое дыхание. И смотрит. Пока есть шанс. Прослеживает взглядом изгиб бровей, заостренное ухо, тени под выразительными глазами, бледные губы без следа кровавых корочек. Цепляется за расстегнутый воротник рубашки.       — Не представляешь, какую глупость я хочу сделать, — Итэр признается легко. Ничуть не пугаясь смелой мысли, ледяным дождем ворвавшейся в голову. Лишь бы никто не пришел. Лишь бы Нёвиллет не проснулся. Тогда на короткий миг можно почувствовать свободу от внутренней дрожи, сосуществовать с которой день ото дня становится сложнее. — Не подумай, я не причиню тебе вреда. Просто больше не могу. Ты есть. Просто есть, и этого так много для одного меня, что хочется творить всякое.       Итэр сжимает кулаки и зажмуривается, давая себе последний шанс на отступление. Даже сквозь ароматный букет благовоний тоненьким ручейком просачиваются нотки моря и сирени. Запах знакомый настолько, что Итэру иногда кажется: он знал его задолго до встречи с Нёвиллетом. Пересохшее горло сжимается. В ушах прибоем шумит кровь.       — Ты спрашивал, что я бы сделал, чтобы не сожалеть потом. Я тогда сказал, что хочу любить и быть любимым, — Итэр прижимает кулаки к груди и опускается на колени возле кровати. — Тогда я даже не думал, куда меня приведут эти слова. Знал бы — ответил, что хочу путешествовать. Ты бы поддержал меня. Сказал, что когда-нибудь тоже отправишься. Возможно, даже со мной. Не в такое опасное, как сегодня, а куда-нибудь к далеким звездам, за которыми ты наблюдаешь по ночам из своего кабинета. Я не подглядывал, честно. Просто однажды мне повезло оказаться в нужном месте в нужное время.       Губы сами тянутся к тонкой белой кисти, оставшейся без защиты перчатки, но кожи так и не касаются. Только дыхание скользит по круглым костяшкам, аккуратным длинным ногтям, над выступающими венками. Итэра охватывает дрожь. Уже неважно, что будет, если кто-нибудь зайдёт или проснется Бай Чжу. Сейчас важно то, что самый невозможный человек в мире совсем близко. Настолько, что можно перебороть совестливое «так нельзя» и дотронуться.       — Что ж ты делаешь, а? — шепчет Итэр и упирается лбом в мягкий матрас. — У этого мира какое-то особенно тонкое чувство юмора. Иначе зачем он переплел наши пути? Я не могу смириться с тем, что ты есть, и не могу больше противостоять самому себе. Ты даже ничего особенного не делаешь, просто остаешься собой во всем. Ты задумывался когда-нибудь, насколько завораживающе поправляешь брошь или опираешься на трость? Уверен, что нет. Архонты, это никому в голову не пришло бы. А мне пришло. И это только усугубляет мое положение.       С горячих губ срываются слова, которые вертелись в голове каждый день, если не каждый час, с того момента, когда Итэр впервые поймал на себе пронзительный взгляд сиреневых глаз. Именно тогда началось его бесконечное погружение в бездонное озеро. Сначала незаметно, по капельке, он слушал разговоры горожан о неприступном судье, потом увидел его изящного и идеального, а потом… С первым «здравствуйте», понял, что ничего с разгоравшейся в груди бурей делать не будет.       — Прости, что я здесь и мешаю тебе отдыхать. Прости, что не вмешался до того, как ты пострадал. Я должен защищать вас… Тебя. Ты доверился мне, когда согласился сопровождать. Прости.       Итэр согревает дыханием тонкие пальцы. Губы отчаянно требуют прикоснуться, оставить влажный след на коже. Незаметную отметку, что он был здесь, о которой будет знать только он. До фейерверков перед глазами хочется скользнуть языком к запястью, наткнуться на манжету и покружить вокруг косточки. Но приходится сжимать кулаки и продолжать извиняться, пусть этого никто не слышит.       Перед глазами мелькают яркие и чувственные картинки: краснеющий укус под подбородком, распахнутый воротник рубашки, изящные плечи под пальцами, две сливающиеся друг с другом тени в пламени свечи. Пару раз все-таки удалось проснуться чуть позже обычного и успеть заглянуть почти в самое сокровенное. Шум в ушах нарастает. От неровного ритма сердца пульсирует все тело, сгорая в набившем оскомину «так нельзя», прочной цепью удерживающей от действий.       — Ах, — Итэр отшатывается от кровати, едва слышит сорвавшийся с губ Нёвиллета вздох.       Он замирает, забывая о пылающих щеках и ушах. Горло сдавливает осознание, что вот сейчас его заметят. Нёвиллет проснулся. Вряд ли ему понравится, что кто-то собирался — даже просто думал, — прикоснуться к нему, пока он спал. Сам Итэр удивился бы, если бы не дал сразу в глаз тому, кто это придумал. Ссориться, и тем более драться, не хотелось совсем. Только не с ним.       Нёвиллет еще раз вздыхает и снова дышит ровно. От неконтролируемого движения одеяло чуть сползло, и Итэр едва сдерживает порыв воплотить в реальность свои недавние видения. Рубашка расстегнута. Тонкая белоснежная кожа. Тень на шее. В задрожавшем пламени свечи кружится аромат сирени.       Пальцы тянутся якобы к краю одеяла с пристойным намерением его поправить и случайно касаются кожи. Спину прошибает разряд тока, будто прямо сейчас в макушку ударила молния. Итэр завороженно прослеживает ямку между ключиц и ведет ниже ниже, сопротивляясь желанию проделать тот же путь языком. Что-то шершавое царапает пальцы. Шрам?       — Да быть не может, — сам себе отвечает Итэр и проводит еще раз. — Нет. Да нет же.       Он отодвигается в сторону, давая слабому пламени свечи очертить ямки над ключицами, высветлить кадык, разогнать остатки сумерек в складки ткани. Пальцы продолжают ощущать шероховатость посередине груди. Свет оглаживает выступающую над кожей неровность. Не шрам.       Итэр вдруг понимает, что касается самой настоящей чешуи. Ее жемчужный глянец кажется красноватым, но Итэр уверен, что она белая. Такая, что сложно отличить от кожи. Разве что на ощупь. Понимание настолько ошеломляет, что он продолжает бездумно поглаживать чешуйки, плотно прилегающие друг к другу.       В голове яркими осколками собирается воедино то самое знание, которое до этого заключалось в емком слове «невозможный». Церемония Сошествия в Ли Юэ. Экзувия в Золотой палате. Необычные глаза с вытянутым зрачком. Две тонкие синие пряди, которые теперь совсем не кажутся волосами. Таинственный Глаз Бога, который никак не обнаружить. Легенда о слезах, превращающихся в дождь.       — Дракон, — медленно произносит Итэр, ощущая, как в груди щемит сердце. Пальцы не подчиняются. Они продолжают цепляться за чешуйки на груди Нёвиллета. — Плачущий Гидро дракон. Вот почему ты был недоволен, когда я спросил об этом. Подозревал, что я догадаюсь.       Горло перехватывает. Голос срывается. Итэр прижимает ладонь к губам, чтобы сдержать рвущийся из груди смех. Нёвиллет ничего не скрывал, но и не подтверждал напрямую. Даже саму легенду о Гидро драконе оспаривать не стал, лишь слегка изменил ее смысл: дракон учился понимать эмоции людей через их слёзы. А Итэр в очередной раз вслушивался в бархат голоса, поэтому смысл слов в полной мере осознал только сейчас.       — Ты… Невозможный, — Итэр наклоняется к мерно вздымающейся груди и кончиком носа проводит по чешуйкам. Их прохлада приятно пощипывает кожу. — Чем больше я тебя узнаю, тем больше в этом убеждаюсь. Слишком правильный, слишком идеальный. Слишком ты.       Итэр, растеряв всякую осторожность, прижимается к чешуе щекой и счастливо вздыхает. Сердце сумасшедше колотится в груди. В ушах радостно шумит кровь. Аромат моря и сирени лишает рассудка окончательно, оставляя только образы из снов. Ладонь в ладони. Изящное плечо, которое можно укусить. Цепочка позвонков и мягкие линии лопаток под нетвердыми пальцами. Влажные тонкие губы, на которых хочется оставить очередной поцелуй. Прищуренные глаза, победно поблескивающие.       Скрипит половица. Итэр замирает. Скрип повторяется. Его прошибает холодный пот. Сердце колотится уже не от возбуждения, а от страха быть пойманным за таким странным занятием — кто бы еще осмелился приставать к спящему товарищу? Он в панике хватает одеяло и укрывает Нёвиллета по подбородок. Сам садится у кровати на пол, больно ударившись коленкой. Сжимает зубы, не позволяя шипению сорваться с них. Робкое пламя свечи взволнованно трепещет, отбрасывая на стену неровные тени.       — Итэр? — Бай Чжу потирает глаза, сдвинув очки на лоб. Впрочем, выражение его лица быстро становится сосредоточенным. Итэра пробирает дрожь. — Ты покраснел. Как ты себя чувствуешь?       — Я? Нормально, — Итэр подскакивает на ноги, ощущая, как горят уши и щеки. — Я просто так зашёл. Мало ли, помощь какая-нибудь нужна, — он пятится, огибая ширму с другой стороны и, лишь чудом ни на что не наткнувшись, подбирается к двери.       — Итэр, это может быть опасно. Вернись, я тебя осмотрю, — Бай Чжу следует за ним. Крошечное пламя свечи отражается в стеклах очков, что придает только дополнительного устрашения.       — Я здоров!       Дверь закрывается почти бесшумно. Итэр воровато оглядывается по сторонам и бежит навстречу ласковому ветерку. Он не слышит, как его окликает Кэйя, как что-то спрашивает Эмбер, как их настигает Бай Чжу. Он бежит, сгорая от жара образов и прохлады чешуи под щекой, подальше от невозможного Нёвиллета, пока не вытворил что-нибудь еще. Мысль, что рано или поздно придётся во всем сознаться, пока кажется не очень убедительной. Итэр сможет промолчать. Пока лишь надо оказаться подальше.