«А»

Освободившись, Жан первым делом взял экипаж до своей улицы. Попросив извозчика остановиться раньше, он прошелся мимо собственного дома, но не заметил слежки. Тогда он пересек проезжую часть в пару шагов и скользнул к калитке. На его счастье, в саду был слуга, кормивший птиц. Жан негромко окликнул его и был впущен; правда, входить в дом он отказался, чтобы не тревожить покой Козетты. Слуга вынес ему свежий костюм, перо, бумагу и пачку банкнот. Наспех переодевшись, Жан набросал дочери короткую записку и по привычке рассовал банкноты по карманам. Предупредив, что до завтрашнего дня он точно не вернется, хозяин дома так же тихо покинул сад и скрылся за углом. Следующий экипаж был взят до модного бульвара. Наведавшись в магазин готового платья, Жан попытался объяснить услужливому молодому человеку рост и размер Жавера — сам он в этом ничего не понимал. В конце концов, они остановились на двух рубашках недешевого покроя, и Жан с готовностью их оплатил. Затем он прошелся до аптеки и попросил мазь для спины. Последним пунктом на его пути была табачная лавка. Жан смутно помнил по Монрейлю, что Жавер носил с собой табакерку — пожалуй, единственную вещь, которая выходила за пределы его жалования. Он не представлял, какой табак любит инспектор, и выбрал тот, что был покрепче — и получше. Остаток дня был проведен в уличных кафе, где на него поглядывали барышни, но мысли Жана были неизмеримо далеки от их кокетства. Он решил вернуться к пяти, но начал нервничать уже после трех, все вспоминая бледное лицо и платок, набухший кровью. Оставив свертки у милой хозяйки кофейни, — та согласилась приютить их даром, — Жан отправился к апартаментам Жильнормана. Странно, но человек, ради которого он еще вчера рисковал жизнью, совершенно вылетел из его головы. Жан не любил Мариуса — и не только из-за понятной ревности. Юноша был прирожденный бунтарь, что означало «скверный муж»; бывшему каторжнику очень не хотелось, чтобы Козетта проводила дни, выстаивая очереди на свидание в тюрьме. Дети, растущие без молодого отца, с немолодым уже дедом, — что это за семья? — подумывал Жан, наблюдая за наивными нежностями влюбленной парочки. Впрочем, становиться на пути дочери он не мог, да и она бы ему это не позволила. Погруженный в мысли, Жан и не заметил, как они приехали. Слева от экипажа красовались искусно отделанные ворота. За подъездной дорожкой возвышался дом, который дал бы фору не одному загородному поместью. Большой, роскошный, истинно классический, он привлекал тысячи взглядов парижан. Все окна в жилой части, правда, были зашторены, но этого стоило ожидать. Извозчик получил свое, а «месье Фошлеван» направился к ходу для слуг, надеясь подслушать их болтовню о Мариусе. На его счастье, заносчивый конюх — в хозяйстве Жильнормана все задирали нос — как раз вел светскую беседу с горничной. — И на черта они сюда приперлись?.. — раздраженно бросил мужчина. — Будь моя воля, я б их выдрал, как шпану… Молодой хозяин чуть в землю не отправился… а прощелыгам — деньги, деньги… — Так это эти, его друзья по «азбуке», — заметила девица. — Да хоть лысый черт! Не до них сейчас, — отрезал конюх, смачно ругнувшись. — Так а где они? — Да здесь, торчат под деревом, — конюх небрежно кивнул в сторону. — Ух, будь моя воля… Выяснив, что жених Козетты жив и, кажется, не собирается это менять, Жан неспешно огляделся. Садовая стена была обсажена деревьями; под одним из них и правда торчали двое потрепанных юнцов. Вынув блокнот, Жан прислонился к стене и сделал вид, что изучает свои планы. На деле он внимательно следил за юношами; интуиция твердила ему, что они могут пролить немного света на вчерашний хаос. — Ну, и где он?.. — нервно спросил первый. — Что ты заладил? — бросил его друг, скрестив на груди руки. — Сказано же было: слуга вынесет нам деньги. Успокойся. Жан покосился на ворота; слуги не знали его, и господин в штатском — пусть и дорогом — мог вызвать подозрение. Дом перешел на положение осадной крепости: тишина, шторы, мрачный настрой конюха — все говорило о том, что Жильнорман не мог не ждать гостей. «Легавого» при документах, само собой, не тронули бы — а вот переодетого «шпика» вполне могли бы затащить во двор и вздуть. Жану бы не хотелось оказаться в этой роли, но слуга не торопился осчастливить юношей. — Нам же еще к Бертрану, взять Жозефа, — мрачно напомнил первый. — Бедняга… — искренне вздохнул второй. — Еще свезло. Видел, как Луи голову с плеч сбило? Раз — и нет… — Да видел я. Забудь. Разговор стих, но ненадолго. — Курить-то хочется… — пожаловался первый. — Прости, оставил дома свой портсигар, — съязвил приятель. — Правда, есть вот такая штука… На ладони юнца сверкнула небольшая табакерка. Жан покосился на нее, чувствуя то, что называют déjà vu. — Это что? — заинтересовался первый. — Подарок от шпиона, — ухмыльнулся его друг. — Пока тот сидел в отключке у столба, мы проверили его карманы — мало ли что там. Штука валялась на столе, я машинально взял ее, ну, а потом забыл… Вот, глянь: «Тулон»… Немного посмеявшись, юноши разделили остатки табака, — когда на них надвинулась внушительная тень. — Да здравствует революция, — в шутку сказал Жан, подмигнув им. Секунду-две юнцы взирали на него, остолбенев. Потом до них дошло, кто он, и потрясение сменилось радостью. — О-о, месье! — воскликнул первый. — Я помню вас! Это же вы вытащили Мариуса?.. Один наш друг вас видел, и сказал, что видел… все. — Да, но не будем это раскрывать, — вновь подмигнул Жан. — Само собой, месье! Мы никому… — И Мариусу тоже. Он слишком слаб. — Конечно… Жан не хотел, чтобы юный барон знал, что обязан ему жизнью. Жавер от этого едва не утопился, а Понмерси мог поспешить с помолвкой. — Я слышал, у вас туго с деньгами? — уточнил он. — Ох, месье, наш друг Жозеф — с ним совсем плохо… Он в городе, у доктора, и слуга Жильнормана — он с нами заодно — обещал деньги… — Вам могут заметить, — перебил его Жан, сделав строгое лицо. — Полиция с ног сбилась, разыскивая вчерашних «героев». Чем быстрее вы исчезнете, тем будет лучше. — Верно, месье… да только без денег мы никуда не уйдем. — Вот что: сегодня я зайду к Бертрану и оплачу счета Жозефа. Идите по своим домам и не высовывайтесь. Сюда с минуты на минуту могут нагрянуть «легавые». — Но, месье! — возразил первый. — Мы вам обязаны вот просто по уши! Без вас погиб бы Мариус, да и вы хлопнули того шпиона, о которого никто не хотел марать руки… Вы столько для нас сделали! Позвольте нам самим решить дела с врачом. — Ну, хорошо, — поднял ладони Жан, изобразив смирение. — В таком случае я готов купить у вас вот эту табакерку. — Но, право же, месье… — Никаких возражений, — в шутку пригрозил Жан. — Сколько она стоит, на твой взгляд? Юнец назвал внушительную сумму. Отсчитав свежие банкноты, Жан спрятал табакерку в свой карман. Он был готов прощаться, когда первый вновь подал голос: — И, месье… Мой друг, что видел вас у стоков, еще мне кое-что сказал. Кое-что, что вам, наверно, не понравится… — Да? — искренне нахмурился Жан. — Как вы туда спускались с Мариусом, — пояснил юноша, — за вами увязался еще тип. В черном, сутулый, даже сгорбленный. Там, конечно, было дыму, но друг мне говорил, что он, как хищник, припадал к земле… — Что же, он мне не встречался, — спокойно сказал Жан. — Должно быть, еще один шпик из префектуры. — Хорошо бы, если так... — Забудем. Это в прошлом. Оставив бунтарей, Жан неспешно свернул за угол дома. Историю о «шпике» он отверг как глупость; будь за ним «хвост», он точно бы услышал это в пустых стоках, да и описание субъекта походило на игру юного воображения. В конце концов, на баррикадах могли быть мародеры, охотясь за оружием и ценностями. Жан вынул табакерку — что удивительно, серебряную — и щелкнул ее крышкой. Небольшая маркировка гласила, что вещь изготовлена в Тулоне; рядом с ней были изящно выгравированы две буквы, «А» и «T». Последнее немного сбило Жана с толку: даже если бы он знал имя Жавера, — чего не знал никто, — вторая буква обязана была быть «J». Впрочем, он лез не в свое дело, да и инспектор никому не предлагал табак, по скверности характера. Вернувшись в кофейню, Жан вымыл табакерку и тщательно протер ее. Затем он собрал свертки, попрощался с милой женщиной и вновь взял экипаж, на этот раз — к Бертрану.