Carry Me Home

Сугуру уже жалеет об этом. — Эй! Эй! Ты меня вообще слушаешь? — Да, — хрипло отвечает он. Говорить тяжело. Каждый сантиметр тела будто налит свинцом и болит. Послеполуденное солнце слишком ярко светит на чёрную форму, от растрёпанных волос тоже жарко. — Лестница, правильно? Сатору надувает губы. — Я не только про это говорил! Головная боль пульсирует в висках Сугуру, отдаёт в глаза. На самом деле, его не должно быть здесь, у подножия нелепой длинной лестницы, ведущей вверх по склону горы к Магическому техникуму. Ему следовало быть в своей комнате, отсыпаться от усталости, но Сатору… — Давай уже просто покончим с этим, — вздыхает Сугуру. Сатору обиженно выпрямляется. — А где восторг? Телепортация — это супер классно! И это будет первый раз, когда я делаю это с другим человеком. И этим первым человеком будешь ты! Сатору повторяет это ещё несколько раз, мастерски вплетая в речь жаргонные словечки, значения которых Сугуру не понимает от слова совсем. А ещё Сатору до ужаса умён, он мог бы превзойти любого эксперта по математике и физике, несмотря на свои ужасные манеры и неумение общаться с людьми. — Восторженные звуки, — безэмоционально говорит Сугуру. — Ты полный отстой. — Действуй уже, придурок. — Ты слишком жесток ко мне, — ноет Сатору. — Знаешь, уже завтра я еду на новую миссию! А я и так не видел тебя целую неделю. Да, это единственная причина, по которой Сугуру вообще позволил притащить себя сюда. Вернувшись с миссии, он рухнул на кровать в девять утра, а уже в полдень Сатору вломился к нему с громким «Сугуру!» В прошлом (до событий с Сосудом звёздной плазмы, когда Сугуру ещё знал, кто он такой) он бы простонал, чтобы тот заткнулся, и потянул Сатору вниз, на матрас. Он бы обнял его, уткнулся сонной головой в чужие волосы, и они пролежали бы так час или, может быть, два. Сегодня же он протянул руку и остановился на полпути, опасаясь встретиться с бесконечностью Сатору, и вместо этого выскользнул из постели. Во всём виноваты эти грёбаные обезьяны… — Прошло четыре дня. — Никакой разницы! — Сатору, если ты не поторопишься, то я уйду. Сатору приподнимает свои тёмные очки с одной единственной целью — заставить Сугуру подчёркнуто медленно закатить глаза. — Ты такой скучный, — говорит он и нетерпеливо протягивает ему руку. Сугуру рассматривает её, Сатору шевелит пальцами. — Ну давай. — …Что? — Возьми мою руку, идиот. — А, — говорит Сугуру. И да, в этом есть смысл. Разумеется, Сатору придётся дотронуться до него. Но когда он протягивает руку в ответ, это всё равно немного пугает — когда их ладони встречаются, а пальцы переплетаются. У Сатору холодная кожа, он совсем забыл про это. Теперь они нечасто прикасаются друг к другу. — Ладно. — Мы телепортируемся на самый верх этой дурацкой лестницы, — обещает Сатору. — И ты будешь очень впечатлён. — Мм, — отвечает он, — конечно. Хватка Сатору немного усиливается, проклятая энергия струится по руке Сугуру, вызывая мурашки на коже. Энергия Сатору всегда холодная и острая. Когда Сугуру вдыхает её, она напоминает ему огуречную воду со льдом. С лёгким привкусом мяты. И кое-что ещё: сладковато-подгнившая клубника. Любая проклятая энергия немного отдаёт гнилью. Что-то срывает его с места и… Мир мигает: сначала становится слишком много всего, а потом пустота. Сугуру почти теряет равновесие, но опереться там не на что. Вселенная исчезает, и его единственным якорем остаётся Сатору, чьи ногти сильно впиваются в кожу, не позволяя Сугуру потеряться, причиняя острую боль, и потом… Медленно, а затем резко, всё возвращается на свои места. Сугуру снова оказывается в своем теле, пальцы ног в ботинках поджаты. Лёгкий ветерок треплет пряди его волос и края смявшейся формы. Он чувствует головокружение, моргает, чтобы избавиться от тёмных пятен перед глазами, а затем щурится. Что за чертовщина. Они находятся на том же самом месте, где и были. У подножия этой чёртовой лестницы, каменные ступени которой ведут на верх горы, вдалеке виднеются оранжевые тории. Сатору… Облажался? Пузырёк с чем-то, похожим на облегчение, лопается в груди Сугуру. Он тихо и мягко выдыхает. Его рука выскальзывает из руки Сатору, и он небрежно засовывает её в карман. — Я уже год не видел, как ты так тупо косячишь с техникой, — он поворачивается, чтобы сказать это. Шутка звучит легко и дразняще. — Я и не знал, что ты до сих пор способен на это. Слова застывают у него на языке. Сатору стоит, едва держась на ногах. Очки сползли на переносицу, и теперь видно, что его глаза широко раскрыты и расфокусированы. Взгляд… стеклянный? Выражение лица в целом — как будто он не здесь. Первобытный страх резко проносится от горла Сугуру вниз к животу. Он ощущает холод и беспомощность. Не сказать, что это чувство ему незнакомо. То же самое он испытывал, когда череп Рико разлетелся по земле или когда он обнаружил лужу крови Сатору на каменных плитах, а ещё — когда он осознал, впервые по-настоящему осознал, что этот круговорот горя никогда не закончится. — Сатору? Голова Сатору дёргается, зрачки фокусируются на Сугуру. Его рот слегка приоткрывается и следом растягивается в широкой усмешке. Глаза сверкают, прежде чем он возвращает очки обратно на место и говорит: — Твою мать. — …Сатору? — Твою мать, — повторяет Сатору и поворачивается к лестнице так, словно никогда раньше её не видел. — Чувак. — Я… — Сугуру делает неуверенный шаг назад. — Ты чего? — В квантовой механике есть такая теория, — взволнованно говорит Сатору. — Знаешь, о расщеплении миров? ММИ, вот это всё дерьмо? Эверетт? На секунду я подумал, что время замедлилось, в таком случае, вау, я бы действительно облажался — но это определённо не то, что сейчас произошло. Я думаю… Я не могу точно сказать, было ли расщепление, или здесь всё время было так. Типа, я видел это, но… — Сатору, — перебивает его Сугуру, — что ты, блядь, несёшь. — Ой, — говорит Сатору. — Точно, ты ж не видел. Так вот в чём дело. — Очевидно. — Ладно, тогда, в принципе, — Сатору прерывается, поводит лопатками, — на этом мы и остановимся. Давай поговорим по дороге. По дороге куда, хочет спросить Сугуру, но Сатору уже бежит наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Серьёзно? Сугуру засовывает своё недовольство подальше и следует за ним. Каждая клетка его тела протестует против быстрых движений. Всё, чего он хочет, — это лечь на ступеньки и смотреть на чистое голубое небо через тории. Весь путь наверх Сатору состоит из быстрого потока слов и пузырящегося возбуждения. Он разбрасывается сложными терминами, как конфетками, вперемешку с научными принципами, которые Сугуру следовало бы знать, и он бы знал, если бы посещал обычную школу, но Магический техникум — это школа, которая по-настоящему готовит своих учеников только к одному. Шаманизм. Мир проклятий. Всё это так отвратительно, осознаёт он. Так коварно. Вы не можете покинуть ад, если у вас нет других вариантов трудоустройства. Вы обязаны остаться, обязаны убирать беспорядок за нешаманами, пока не умрёте, как все ваши товарищи. «Разве тебе обязательно оставаться?» — Юки Цукумо... Сатору резко останавливается, когда они добираются до вершины. На его лице всё ещё усмешка, и он даже не запыхался. Сугуру встаёт рядом с ним, ткань формы прилипает к вспотевшим рукам. Он заправляет выбившиеся волосы за уши и жалеет, что не собрал их раньше. — Смотри, — говорит Сатору. — Там кто-то есть! Сугуру прослеживает за направлением его руки. На некотором расстоянии от них скамейка, рядом с которой разговаривают двое — шаманы. Парень с розоватыми волосами и рыжая девушка с короткой стрижкой. Они одеты в школьную форму. Сугуру не видел их никогда в жизни. Что за чёрт. — Эй! — громко и противно орёт Сатору и машет им рукой. — Вы двое! Те вздрагивают, оборачиваются и смотрят на них с нескрываемым шоком. Они в замешательстве. И выглядят почти так же, как чувствует себя Сугуру. — Какого хрена, — говорит девчонка и разворачивается к парню. — Это ведь Годжо. Я права? Сатору издаёт низкий, обиженный звук. — Простите-извините, но меня невозможно ни с кем спутать! — О боже, — говорит девушка. — Это точно он. Она достаёт из пояса блестящее чёрное устройство. — Я звоню учителю. Нам ни за что не заплатят достаточно за то, чтобы мы имели дело с этим. Чем бы это ни было. — Нам платят? — спрашивает парень моргая. — О боже, — повторяет девушка, набирая что-то на экране устройства. Он издаёт знакомый звон. О. Так это телефон? — Эта сволочь не может просто взять трубку? Пацан неуклюже смеётся и смотрит на Сатору, потом на Сугуру, потом вновь на Сатору. Кашляет. У Сугуру кружится голова. — Итаак, — растягивает слова Сатору, — какое сегодня число? — Какое сегодня число? — повторяет за ним девушка высоким, насмешливым тоном, окидывая их кислым взглядом. Телефон перестаёт звонить, трубку так и не взяли, и она издаёт тихий звук разочарования, в котором угадывается обещание убийства. Сугуру сочувствует ей. — Первое сентября, — услужливо говорит парень. Сатору покачивается на пятках. — Нет! Я имею в виду год. Какой сейчас год? — Э… — говорит пацан. — Две тысячи восемнадцатый. Поток раскалённых статических разрядов вспыхивает в голове Сугуру. По привычке он подносит руку к уху и теребит мочку, перекатывая пирсинг между кончиками пальцев. Вдыхает, выдыхает. Спокойно. Улыбнись. — Можешь повторить? Пацан переминается с ноги на ногу. — Две тысячи восемнадцатый год? Нашей эры? Медленно, удерживая на лице натянутую улыбку, Сугуру разворачивается к Сатору. Этому грёбаному придурку. — Сатору, — говорит он с опасными нотками в голосе, — что ты сделал? Сатору издаёт странный ублюдский звук, нечто среднее между смехом и кашлем. — Упс? Спокойно. Спокойно. Сатору же говорил про это — физика, пространство, время. Телепортация определённо включает в себя манипулирование пространством. А пространство каким-то образом связано со временем. — Я тебя убью. — Но это было случайно! — Я, — стиснув зубы, цедит Сугуру, — как никогда близок к массовому убийству. Он шутит. Вероятно. — Я совершенно не мог это контролировать! — возражает Сатору. — Я же тебе говорил! Квантовая флуктуация! Я просто не мог этого знать! Клянусь! — Ты… — выдыхает Сугуру. Воздух дрожит в его лёгких. Он крепко зажмуривается, убирает руку от уха и прижимает большой палец ко лбу. Кривится. Сатору сказал, что квантовая флуктуация непредсказуема, так ведь? — Мы сможем вернуться? Сатору с готовностью кивает. Слава богу. — Это… всё ещё там. Что-то вроде разрыва. Я имею в виду, что только я могу его по-настоящему увидеть, и несмотря на это, его сложно обнаружить, но… — Разве это не занятно? — в паре шагов от них раздаётся голос, в его тоне нотка чего-то странного, что трудно определить. Сатору резко замолкает, и Сугуру быстро оборачивается. Сатору, его первая мысль. На человеке блестящая пурпурно-чёрная форма с широким воротником. Чёрная, как смоль, повязка закрывает глаза, чёткой линией отделяя кожу от белоснежных волос. Это Сатору, несомненно, потому что Сугуру узнал бы его голос где угодно, узнал бы запах его проклятой энергии — огуречная вода со льдом и подгнившая клубника — где угодно, но это не… Это не его Сатору. В развороте его плеч, в том, как он растягивает слова, в изгибе губ чувствуется напряжённость. В том, как он шевелит пальцами у бедра, скрещивая средний с указательным, и затем расслабляя их — осторожность. — Я звонила вам, — бесится девушка. — Почему вы не брали трубку? — Кто-нибудь может объяснить, что именно здесь происходит? — продолжает не незнакомец, игнорируя девчонку и одной рукой стягивая повязку с глаз вниз, на шею. — Боюсь, я не в состоянии уловить. Если раньше и были какие-то сомнения в том, что это был Сатору, то теперь они исчезли вместе с голубым сиянием его глаз. Которые неотрывно смотрят на Сугуру. Покалывание от пристального взгляда пробегает по коже его лица, горлу, вниз по плечу и всей длине правой руки. Второй Сатору сглатывает и вяло переводит глаза на обычного Сатору, потом на девушку с парнем, а затем… Обратно на Сугуру. — Если вы ещё не знаете, то это исключает почти любую теорию о временных отрезках! — радостно объявляет Сатору — его Сатору. — Вообще, я полагаю, что в реальности остаются только параллельные измерения и перемещения во времени. Почти уверен, что это перемещение. Как будто время просто поломалось. — Действительно, — с напускным весельем говорит Сатору из будущего и снова переводит взгляд на студентов. Пацан говорит: — Извините, мы не знаем, эм… Они просто появились! Со стороны лестницы. — Вот как. В груди у Сугуру разрастается ужасное чувство. Туго обвивается кольцами, пуская корни в его лёгкие и холодной змеей забираясь в горло. Оно продолжало разрастаться с тех пор, как Сатору вытащил его из постели, чтобы показать свою очередную классную технику. Они в будущем, и для него это слишком. А ещё болит горло, хочется спать, и Сатору из будущего не прекращает смотреть на него. Парень кивает. — Учитель, они… — Учитель? — неприятные ощущение в груди Сугуру внезапно отходят на второй план, уступая место сильному недоверию. — Серьёзно? Да кто позволил тебе быть учителем? Сатору шокированно выпрямляется и с отвисшей челюстью спрашивает: — Правда? Ты учитель? Сатору-из-будущего издаёт низкий, обиженный звук. — Я не просто какой-то там учитель. Я лучший учитель. — Ну уж нет, — сразу же подаёт голос девушка. — Вы полный отстой. Худший из всех. Сатору, всё ещё разинув рот, откровенно выдаёт: — Но я ведь ненавижу нянчиться с детьми! — Боже мой, — в отчаянии бормочет Сугуру. — Мне так жаль учеников будущего тебя. Или всё-таки не жаль, если говорить по-честному. Может быть, если бы Сатору был учителем… может быть, тогда студенты бы не умирали постоянно. Но это тоже нечестно, потому что Сатору хоть и самый сильный, но он не всемогущий, и Нанами был неправ, когда спрашивал, не могут ли они просто скинуть всё на Сатору. Он не заслуживает такого бремени. Этого бремени вообще не должно существовать. На этот раз тот же самый обиженный звук издаёт Сатору. — Ненавижу быть нянькой, но даже в этом я бы был профи! Сугуру больше не может делить это бремя поровну, но, может быть… может быть, он сможет полностью избавиться от него… — Не был бы. Эти слова вызывают обиженный возглас у обоих. — Я бы был лучше Сёко! Смех застревает у Сугуру в горле, и он проглатывает его. Вместо этого он отклоняется назад и с самым самодовольным выражением лица, на которое способен, говорит: — Тот факт, что ты используешь Сёко в качестве сравнения, говорит сам за себя. Сатору открывает рот и затем закрывает. Его брови слегка хмурятся, губы поджимаются, и становится очевидно, что до него дошло, что в этом споре ему не победить. И несмотря на это, он говорит: — Если ты соберёшься смеяться надо мной из будущего, то лучше высмеивай эту убогую повязку! Сатору из будущего, которого Сугуру решает называть Годжо, отодвигается и натягивает повязку на глаза. — Я считаю, что она выглядит круто, — фыркает он. — Что! Не может быть! — восклицает Сатору. — Это же убогоо. Убого убого убого! Сугуру, никогда не разрешай мне носить ничего настолько убогого. — Мне тоже кажется, что она крутая, — встревает пацан. — Тебе кажется, что абсолютно всё в учителе круто, — мрачно бормочет девушка. — Хрен знает, по какой причине. — Учитель в целом крут! Годжо широко, восторженно улыбается и подлетает к нему. — Видите! Вот почему Юджи — мой любимый ученик! Тебе следует брать с него пример, Нобара! — Отвалите и не называйте меня по имени. — Ой, я тут вспомнил, — беззаботно продолжает Годжо, — мы же ещё не представились! Это, — он показывает на парня, — Юджи Итадори, а это, — теперь на девчонку, — Нобара Кугисаки! А эти двое… — Я Сатору Годжо, — улыбается Сатору. — Разумеется. — Сугуру Гето, — в свою очередь говорит Сугуру с лёгкой улыбкой, отчего у него появляются морщинки вокруг глаз. — Приятно с вами познакомиться, мы приносим искренние извинения за причинённые неудобства. Сатору рядом с ним давится от смеха. — Мне ни капельки не жаль, ему, кстати, тоже. Он просто притворяется, что ему не всё равно. — И, — добавляет Сугуру, свирепо смотря на Сатору, — мы надеемся, что скоро перестанем вас беспокоить. — Ни за что, — говорит Сатору. — Неа. Не хочу возвращаться так быстро. — Он пинает ботинок Сугуру и добавляет, уже тише: — Я не смогу сделать такое ещё раз. Это исключительно одноразовое явление. И когда мы уйдём, то на этом всё окончательно закончится. — Да мне пофиг, — шипит Сугуру, поворачиваясь к нему. — Я хочу… Пойти домой, поспать, не разгребать это дерьмо в конце концов. Годжо снова смотрит на него. — Нас не должно быть здесь, Сатору. — Мы просто переместились во времени, — цокает Сатору. — Это то, каким могло бы быть наше будущее. Мы сможем… Знаешь, а что, если здесь нет Сёко? Умерла, как Хайбара. Или произошло ещё что-нибудь ужасное. Мы могли бы предотвратить подобное. Сугуру отступает назад. К горлу подкатывает тошнота. Сатору даже не был близок с Хайбарой. Они всего лишь перекидывались парой незначащих слов. Но Сугуру с ним дружил, и Сатору прекрасно это знает. Блядь. Какой же он бессердечный. Но в то же время он прав: Сугуру сейчас слишком эмоционален. И это заставляет его действовать безрассудно. — Придурок, — беззлобно бормочет Сугуру. — Ладно. Хорошо. Мы остаёмся. — День плавно перетекает в вечер. Годжо с учениками уходят. Сугуру и Сатору бродят по территории школы, стараясь никому не попадаться на глаза. Они почти не разговаривают. Изредка Сатору показывает на какое-нибудь пятно на полу: эй, смотри, тут новая царапина! А Сугуру щурится и ничего не видит. Последняя таблетка от горла перестаёт действовать, и когда Сугуру проверяет карманы, то не находит там ничего, кроме пустой упаковки. Он забыл захватить новую из комнаты, у Сатору тоже с собой ничего. А раньше ведь носил. Они заходят в помещение с торговыми автоматами. Сатору покупает три пачки Поки и два шоколадных батончика, которых хватает на полчаса; Сугуру выбирает воду со вкусом персика, чтобы немного унять невыносимый зуд в горле. Итадори находит их там и с неловким, но искренним дружелюбием сообщает, что ужин готов. Он серьёзен — немного напоминает Хайбару — того, каким был Хайбара. Сугуру сползает со скамейки и встаёт на ноги. — Как ты узнал, что мы будем здесь? — Учитель сказал! Конечно же, Годжо всё это время не спускал с них глаз. Разумеется. — Ну ладно, — говорит он. — Веди нас. По дороге они видят солнце, уходящее за горизонт, и окрашенное в кроваво-розовый небо. Тени, его и Сатору, удлиняются, их чёрные силуэты резко выделяются на высвеченном золотом камне. Сугуру наблюдает за ними, за теми местами, где они вот-вот соприкоснутся, но этого так и не происходит. Итадори ведёт их в одну из наименее посещаемых и наиболее запрятанных кухонь колледжа. Половину небольшого помещения занимает сама кухня, на другой половине располагается широкий котацу. Его деревянная поверхность заставлена мисками и тарелками с едой. Итадори радостно приветствует Годжо, почти целиком забравшегося под котацу. Снаружи торчат только плечи и голова. Сугуру окидывает его быстрым, внимательным взглядом. — Осень ещё даже не наступила. — Вот и я о том же, — жалуется Кугисаки, развязывая фартук из розовой джинсовой ткани. — Это так портит летнее настроение. Годжо полностью скрывается под котацу. — Но в глубине школьных подземелий холодно, — его голос приглушён одеялом. — Он прав, — говорит Сатору, потом замолкает, нахмурив брови. — Или это я прав? Пофиг. Он подходит к котацу и приподнимает уголок одеяла. — Пододвинься. Раздаётся лёгкое шуршание, и Сатору тоже исчезает под столом. Сугуру поднимает руку, прижимает большой палец ко лбу и потирает его. Затем вздыхает, опускает руку и, подойдя к столу, приподнимает одеяло. Волна жара окатывает его ладони. Обогреватель включён. Решительно игнорируя Сатору и Годжо, он тянется внутрь котацу, нащупывает выключатель и нажимает на кнопку. Сатору издаёт протестующий звук. — В отличие от вас двоих, — мягко говорит Сугуру, — остальные могут обжечься. А теперь вылезайте, разве мы не должны сейчас ужинать? Он отпускает одеяло, прежде чем те успевают ответить. Они слушаются. Кугисаки и Итадори опускаются за стол. Сатору садится рядом с Сугуру, Годжо напротив них обоих. А на столе… Много еды. Центральное место занимает большая кастрюля с удоном, ещё четыре подноса с суши и чайник чая. Кугисаки с энтузиазмом за всеми ухаживает. Видно, что она гордится собой за приготовленный ужин. Это вкусно, по крайней мере, на вид. У Сугуру в тарелке бульон насыщенного янтарного цвета, лапша плотная, кремово-белая. Наверху, в пузырьках масла, лениво натыкаясь на три толстых ломтика золотисто-коричневого тофу, плавает зелёный лук и грибы шиитаке. Суши… — Чего? — говорит Сатору, сидя рядом и рассматривая свою порцию суши как нечто загадочное. — Но здесь нет рыбы! — Конечно, — отвечает Кугисаки. — Это ведь я готовила. Сатору смотрит на неё всё тем же любопытным, изучающим взглядом. Сугуру подавляет желание сказать: Будь вежливее, Сатору. — Ты не ешь мясо? — Ой, точно, — моргает Кугисаки. — Я и забыла, что вы не знаете. Да, я не ем мясо и вообще всё животного происхождения. Сугуру предвосхищает реакцию Сатору за секунду до и морщится уже тогда, когда тот только открывает рот и восклицает: — Это так странно! Хочется пихнуть его в бок, но Сугуру этого не делает. Он ковыряет маринованный имбирь в углу своей тарелки, рассеянно прислушиваясь к громкому разговору между Кугисаки и Сатору. Сатору спрашивает почему. Кугисаки говорит: из этических соображений. Сатору хочет узнать рецепт бульона. Кугисаки перечисляет какие-то ингредиенты, грибы, имбирь, чеснок… Это и есть странно, думает Сугуру. Неважно, насколько невежлив был Сатору, когда утверждал это. Его собственная техника всегда работала по принципу пищевой цепочки, иерархии доминирования. Ешь или будешь съеден, убей или будешь убит; сильные выживают, а слабые — нет. Когда-то Сугуру с полной уверенностью мог сказать, что эту иерархию следует отринуть. Что сильные должны оберегать слабых, что в тех, кто не может сам себя защитить, тоже есть ценность. Но в то же время слабости всегда присуще и уродство. Сугуру рассеянно подносит руку к уху и теребит серёжку. Недавно… Пусть они все уже просто сдохнут. Это естественно, не так ли? Разве не отвратителен этот гнилой цикл изгнания проклятий, вызванных обезьянами, которые слишком слабы, чтобы справиться собственными силами, которые настолько невежественны, что даже не знают… — А что насчет Сугуру? Его техника — манипулирование проклятиями, поэтому он, типа, ест проклятия, — рука на мгновение ложится на плечо Сугуру. Он резко поворачивается. Сатору, между тем, даже не смотрит на него, полностью сосредоточившись на разговоре с Кугисаки. Во рту у Сугуру снова появляется кислый привкус. С какой стати Сатору вообще рассказывает про него такие вещи? — Это эм… по-вегански? Кугисаки моргает в ответ, а затем оборачивается к Годжо со взглядом, в котором можно прочитать что-то вроде: почему ваша прошлая версия задаёт такие тупые вопросы? И, снова развернувшись к Сатору и Сугуру, отвечает: — Вот что я думаю… Проклятия по своей сути злонамеренны, так что мы можем считать это самообороной, что, в свою очередь, попадает под категорию «убивать их можно». Как-то так. Они сразу меняют тему разговора. Сугуру всё так же ковыряет свой маринованный имбирь, пока в голове продолжают бубнить голоса. Вчера вечером он поглотил полупервый уровень, воспоминание об этом мерзко прилипает к языку и зубам. Еда остаётся практически нетронутой. — Эй, — говорит Сатору, подцепляя лапшу из своей тарелки, — ты собираешься что-нибудь есть? Сугуру делает большой глоток чая. Тот легко скользит по горлу, тёплый и успокаивающий, оставляя после себя привкус цветущей вишни. Недавно у него появилась привычка очень много пить, таким образом он может обмануть организм, заставив его поверить, что желудок полный и есть не нужно. — Я поел сегодня утром, — лжёт он. Сатору хмурится, и не похоже, что он собирается оставить всё как есть. — Проклятия — это не завтрак. Боль пульсирует у Сугуру в виске. — Всё равно никто на самом деле не завтракает. — Ха! — Сатору выглядит самодовольно. — Так ты признаёшься! — И что? — И то, — говорит Сатору, растягивая слова и пододвигая тарелку Сугуру поближе к нему. — Ешь. Бульон расплёскивается, маленькая капелька попадает Сугуру на костяшки пальцев. Лапша меняет положение в тарелке, и у него скручивает желудок. Ногам под одеялом слишком жарко. Волосы неприятно щекочут шею. — Я не голоден. — Но это очень плохо! Сидящий напротив Итадори замолкает, а Годжо наблюдает за ними сквозь свою идиотскую повязку. — Отстань. Сатору машет палочками у него перед лицом. — Неа. — Я сказал, что не буду. — Тогда я насильно буду тебя кормить, — угрожает Сатору и палочками подцепляет суши. Он же не серьёзно, конечно, не серьёзно, наверное, но… — Я… — Сугуру большим пальцем выводит круги у себя на лбу, сосредотачиваясь на жгучей боли. Вдыхает и выдыхает. Закрывает и открывает глаза. Потом, в порыве мимолётного, беспричинного раздражения, соглашается: — Ладно. Уговорил! Он выхватывает палочки прямо из рук Сатору и яростно втыкает их в лапшу. Затем подносит тарелку к лицу и пьёт, накладывает себе тофу и шиитаке. Глотает, почти не пережёвывая. Еда застревает в горле, но блядь, это ни в какое сравнение не идёт с поглощением проклятий (по текстуре они как шершавая тряпка, а по размеру с теннисный мяч). Сугуру приканчивает целую тарелку секунд за сорок, с грохотом ставит её на стол и вытирает с подбородка капли бульона. Сатору давится. — Ты вообще жевал? За столом воцаряется тишина. — Разве это имеет значение? — Ну… Да? Сугуру не отвечает и вместо этого тянется за суши. Сатору отодвигает от него поднос, за что Сугуру сверлит его исключительно ядовитым взглядом, и возвращает его обратно. На этот раз Сугуру ест в нормальном темпе. Итадори смотрит на него со смесью благоговения и шока, а Кугисаки, вроде как, с обидой. Кожа на шее Сугуру начинает гореть от острого, липкого чувства стыда. Он должен… должен лучше контролировать себя. Хотя сейчас его хвалёный самоконтроль даёт слабину. В общих чертах. Однако молчание не может длиться вечно, его прерывает Годжо. А вот уже Юджи рассказывает о своей учёбе, в которой, на удивление, нет ничего необычного. Подозрительно… Шаманы, рождённые от нешаманов, редко достигают подросткового возраста, настолько редко, что Сугуру никогда не встречал таких. Это очень необычно, но даже так… — Итадори, — медленно произносит он, — ты родился в семье нешаманов? Итадори немного нервно смеётся. — Да, можно и так сказать. В груди Сугуру что-то мягко расцветает. Этот человек понимает его? — У меня нет с этим проблем, — быстро говорит он, потому что магический мир полон иррациональных предрассудков и некоторые люди не понимают, что происхождение не имеет значения, важен только сам человек, его личность. — Ага, — кивает Сатору. — Сугуру тоже из семьи нешаманов. — Нет, — говорит Годжо. — Это не то же самое. Видите ли… — он протягивает руку, чтобы погладить Итадори по волосам, пока тот таращится на него, — Юджи — не шаман, рождённый в семье нешаманов, больше, чем чему-либо другому, он подобен картинам смерти. Ну вот. Мягкое чувство в груди ускользает. — Что? — Сатору задирает очки на лоб, с любопытством наклоняя голову в сторону Итадори. Выражение лица сменяется на понимающее. — А! Так ты… — Сосуд, — упреждающе произносит Годжо со странной ноткой в голосе. — Всего несколько месяцев назад он был относительно обычным человеком. Цветы в груди Сугуру окончательно засыхают и умирают. Его руки немеют. Люди не могут просто перестать быть нешаманами. Ты либо рождаешься со способностью изгонять проклятия, либо рождаешься тем, кто распространяет проклятую энергию повсюду и, следовательно, создаёт их. Ты либо рождаешься в мире проклятий, либо ничего о них не знаешь. Сколько Сугуру себя помнит, для него всегда было так: я и они, а потом, когда он поступил в колледж: мы и они. Пропасть между двумя сторонами преодолеть невозможно. На Сугуру накатывает тошнота. — Вот оно как, — он слышит свой голос и чувствует, как лицо расплывается в улыбке. Слова слетают с губ незастывшим бетоном и на вкус отдают смолой. — Ты был обычным человеком. — Да. Всё это очень странно, — говорит Итадори, — но я учусь! Учится, да. А раньше он был в полном неведении, потому что был(?) — был(!) обезьяной. Что-то противное скользит между лёгких Сугуру, обвивает рёбра и устремляется вверх по позвоночнику. Он хочет встать, выйти отсюда, проблеваться и никогда не оказываться в одной комнате с Итадори. И в этом даже нет никакого смысла, потому что Итадори теперь не вырабатывает проклятую энергию, и это… Это отвращение неоправданно. Он в курсе. Чувствует себя Сугуру отвратительно. Цукумо говорила, что в гипотетическом мире, где популяция шаманов постоянно уменьшается, может начаться своего рода эволюция. Большинство шаманов умрут, но некоторые обезьяны смогут ими стать, несмотря на своё неудачное происхождение. Избавиться от слабости, от своего отвратительного невежества… — Ясно, — немного запоздало говорит Сугуру. Его голос прохладен. — Должно быть, для тебя это был шок. Итадори делает расплывчатое движение. Ни да, ни нет. — Я особо не погружался в тему, а к тому времени, когда до меня дошло, во что я вляпался, это стало просто частью жизни. Есть ли смысл грузиться? Не особо. Сатору, бог знает по какой причине, смеётся. — Это уморительно! — Было бы забавнее, если бы люди перестали пытаться убить его из-за этого, — бормочет Нобара, уткнувшись в суши. — Иногда люди видят во мне в первую очередь проклятие, — поспешно объясняет Итадори. — Была пара покушений на убийство. Жара заставляет всё вокруг плавиться и сливаться в одно. Грань между проклятием и нешаманами стирается под лучами летнего солнца. Этот сезон выдался особенно плохим, проклятия обнаруживались на каждом углу. Считается, что сорняки следует вырывать с корнем. Действительно ли существует такая большая разница между корнем проблемы и её ростками — последствиями? Они составляют одно кровоточащее, убивающее шаманов целое. Но Итадори отделился от сорняков, и, по-видимому, только после этого Магическое общество осудило его. Разве не иронично? — Неудивительно, — говорит Сугуру — голос всё ещё доносится как будто сквозь пелену — и подносит к губам тёплую чашку. — Как ты вообще стал сосудом? И кто у тебя внутри? — Сукуна, — слишком буднично отвечает Итадори, и Сугуру чуть не давится глотком чая. — Я съел его палец. — Ты… — прерывается Сугуру и вглядывается в его лицо. Сукуна. Король проклятий Сукуна. Двуликий Сукуна. Это может быть только тот самый Сукуна. Но за что Сугуру действительно цепляется, так это… — Съел его палец? — Да, — морщится Итадори. Проклятый предмет. Проклятая энергия. Часть проклятия. Для большинства людей, даже для таких, как Сатору, это был бы смертельный яд. Для них проклятая энергия обретает вкус только в том случае, если её чрезвычайно много. Сугуру же поглощал её столько раз, что его вкусовые рецепторы приобрели чувствительность и умение этот вкус распознавать. — И ты смог ощутить его на вкус? И ты протолкнул его внутрь? Он стал частью тебя? Эта отрицательная энергия, эта проклятая сущность? Ты почувствовал это? Словно купаешься в сточных водах? Словно глотаешь блевоту? Не застревал ли этот палец, жёсткий и шершавый, в горле? — Он был довольно мерзким, — говорит Итадори, как будто только что не сломал мир Сугуру, совсем чуть-чуть. Выражение лица Сугуру становится более естественным, натянутая улыбка слегка спадает, морщинки вокруг глаз разглаживаются. — Так всегда. Итадори моргает, а затем его лицо озаряет осознание. — Ой! Учитель… или, эм, второй учитель, который помладше, говорил, что ты ешь проклятия, так? — Мм, — волосы скользят по уху, щекоча шею. — Я достаточно часто поглощаю проклятую энергию, так что теперь даже в повседневной жизни могу различать владельцев по её вкусу. — А я не могу ни того, ни другого! — у Итадори блестят глаза. — Ты прямо как истинный ценитель проклятой энергии! Гурман! Сугуру не может удержаться от смеха. Широко улыбается, сверкая зубами, от уголков глаз снова расходятся морщинки. — А я этого не знал! — надувает губы Сатору. — Нечестно! На что похожа моя? — Приятнее, чем у большинства, — размыто отвечает Сугуру и думает: но только потому, что это ты. Вкус проклятой энергии Сатору давно стал привычным и успокаивающим. Она мягче, если можно так сказать, и закалена безразличием. После миссии с Сосудом звёздной плазмы её холодный мятный вкус был выражен сильнее, чем сейчас. Сейчас же Сугуру в основном ощущает перемороженный огурец (изоляция? одиночество?), приглушённый подгнившим клубничным гневом. — Интересно, смогу ли я тоже ощущать вкус проклятой энергии, когда съем больше пальцев, — размышляет Итадори. Кугисаки морщит нос. — Звучит отвратительно. Ты и так странный, куда ещё больше. Они начинают перепалку, в которой Сугуру не участвует. Вместо этого он доедает суши, перекатывает зёрнышки риса на языке, прежде чем положить суши целиком в рот, механически прожевать и проглотить. Уж лучше это, чем разговоры, к тому же он уже начал есть. Тепло от котацу обволакивает его, расслабляя плечи, почти забытое чувство сильной усталости прокатывается по спине. Разговор теперь идёт об учениках Годжо, и… Годжо хлопает в ладони. — Кстати, о необычных студентах! У меня реально есть ученица, которая не является шаманом. Палочки Сугуру ломаются с приглушённым треском, в ладонь впиваются обломки. — Серьёзно? — наклоняется вперёд Сугуру. — Как это возможно? — Из-за этого её отверг клан Зенин, — отвечает Годжо улыбаясь. — Она не может использовать свою мизерную проклятую энергию, но зато очень талантлива в обращении с проклятым оружием. У Сугуру перехватывает дыхание, и он пытается переварить услышанное. Отвратительно. Нешаман? Серьёзно? В колледже? Студентка? Звучит как плохая шутка. Он роняет палочки и прижимает палец ко лбу, прикрывает глаза. Неправильно перекладывать бремя на других, но если ваше существование является бременем, имеете ли вы право существовать? Голоса всех присутствующих сливаются в единый шум, звенящий в голове у Сугуру. Энергичный голос Кугисаки, неуверенный у Итадори, голос Сатору звучит заинтересованно, а у Годжо просто странно. Это могла бы быть плохая шутка, но нет. В колледже действительно учится обезьяна. Но если она студентка… В этом ведь нет никакого смысла. Она изгоняет проклятия? Это возможно с использованием проклятого оружия. Он стискивает зубы и подносит руку к уху, больно впивась ногтями в мочку. Не человек и не обезьяна. Давай же, Сугуру. Внутренности скручивает, и он роняет руку на колени. Пальцы на ногах поджимаются. Неважно, изгоняет она проклятия или нет, она всё ещё способна их вызывать. Но не значит ли это, что она сама разбирается со своими проблемами? Всё равно было бы проще, если бы она и ей подобные просто сдохли… Прекрати. Тошнота снова подбирается к горлу. Боль между висками усиливается. Если… Сугуру внезапно чувствует на ухе что-то мокрое, и одновременно с этим его пронзает острая боль. Он вскрикивает и дёргается, ударяясь головой обо что-то твёрдое. Сатору отстраняется с совершенно невинным выражением лица. Его очки сдвинуты с привычного места. — Сатору. — …Да? — Сатору, — заторможенно повторяет Сугуру. — Сатору, ты только что укусил меня за ухо. — Но ты не отвечал! Сугуру подавляет желание протянуть руку и дотронуться до пылающего места укуса. Он даже не смотрит на других людей в комнате, сосредоточенный исключительно на Сатору, который сейчас ближе, чем был до этого. Расстояние между ними всего несколько сантиметров. — Поэтому ты укусил меня за ухо. — Да! Хорошо. Если Сатору хочет поиграть вот так, то… Он резко вскидывает руку, и Сатору едва успевает широко раскрыть глаза, когда Сугуру хватает его за ухо, притягивает ближе и дует прямо в него. Сатору пронзительно взвизгивает и, оттолкнув руку Сугуру, начинает смеяться. Его ухо теперь тоже красное. — Как некрасиво! — Некрасивая у тебя рожа! — огрызается Сугуру, как будто они вновь на первом курсе. С запозданием он понимает: ой, я дотронулся до него. У него нет времени задерживаться на этой мысли, потому что Сатору двигается ближе, его рука прижимается к лицу Сугуру и устремляется к уху. Сугуру не даёт ему это сделать. Вместо этого он ловит Сатору за руку и тянет его на себя. В следующую секунду Сатору оказывается у него на коленях с зажатыми между чужих руками. Сугуру держит вместе оба его запястья, наклоняется и, почти касаясь губами покрасневшего уха, шепчет: — Ты же знаешь, что лучше не вступать со мной в рукопашную, болван. — Отвали, — говорит Сатору, а сам в это время прижимается к его груди. По-настоящему. Никакой бесконечности. Сугуру даже не может… не может вспомнить, когда в последний раз они были так близки. Он открывает рот, чтобы ответить или, может быть, подразнить, или пошутить, но… — Вы двое, часом, не встречаетесь? И Сугуру, и Сатору застывают на месте. Кугисаки наклоняется через стол, её глаза блестят от любопытства, губы вот-вот растянутся в улыбке. Итадори выглядит точно так же. Побелевшие губы Годжо сжаты в тонкую линию. Сугуру резко выдыхает. — Нет, мы… — А что? — за краем стола, спрятанный от всех взглядов, кроме Сугуру, Сатору разминает пальцы. Сугуру сопротивляется желанию потеребить серёжку и берёт себя в руки, возвращаясь в нормальное состояние. Он отстраняется и возвращает очки Сатору на место. — У тебя с этим проблемы? — Сатору вызывающе скалится. — Потому что если это так, то да, мы определённо встречаемся. Кугисаки хлопает глазами, а затем выпаливает: — У меня у самой есть девушка! Сугуру выдыхает, он даже не заметил, что задержал дыхание. Кугисаки краснеет. Ехидная улыбочка Сатору превращается в ухмылку. Годжо хихикает. — Отвечу на твой вопрос, — говорит Сугуру. — Мы не встречаемся. Нас и раньше много раз принимали за парочку, но мы лучшие друзья. После этого Сугуру не следит за ходом разговора, который течёт в другом направлении. Он наслаждается ощущением близости Сатору, но вскоре подталкивает его локтем. Сатору поворачивает голову, на его лице недовольное выражение. Сугуру вновь мягко толкает его. — Давай, — говорит он, — возвращайся на своё место, взрослый ребёнок. Сатору высовывает язык и сильнее прижимается к Сугуру. — Ты такой злой. Сугуру издаёт тихий звук, в котором больше воздуха, чем смеха. — Ну точно. — Я серьёзно! Холодный и злой. Он прав, понимает Сугуру. За последние два (три?) месяца это самое продолжительное время, которое они провели вместе. Их никогда не отправляют на миссии вместе, выходные не всегда совпадают, но даже когда свободное время есть у обоих, Сугуру иногда просто проводит его в саморазрушении, поэтому… — …Ладно, — тихо говорит он, пододвигаясь, чтобы Сатору было удобнее. — Мм... — Сатору льнёт к нему ещё ближе. — Как хорошо. Вымотанный, Сугуру закрывает глаза и устраивает голову в изгибе шеи Сатору; светлые волосы задевают кожу на его лице, щекоча уголки глаз. Пульс Сатору, тёплый и лёгкий, бьётся, как у колибри, под ухом Сугуру, там, где оно прижато к чужой коже. — Я скучал по тебе, — на грани сна до Сугуру доносится шёпот Сатору, тихо и размыто. И на мгновение он думает, что это уже сон. Сугуру пытается разлепить потяжелевшие веки, но у него не получается. Усталость охватывает внезапно. Вместо этого он ещё сильнее жмётся к шее Сатору, открывает рот и собирает все свои силы, чтобы пробормотать: — Я тоже скучал. После этого они больше ничего не говорят. Сугуру засыпает под звуки приглушённых голосов, ощущая во рту привкус чая из цветущей вишни.