д е в я т а я последняя
Не было зверя в лесу. Не было никогда. — Green Apelsin
Хёнджин просыпается задолго до будильника, готового проломить черепную коробку своим жужжанием в половину пятого утра. Он раскрывает глаза, когда тьма только начинает поглощать комнату; когда жёлтый свет на кухнях перестаёт гореть; когда по улицам ходят не только бездомные псы, страдающие от бешенства. Хёнджин встаёт с кровати, откидывает разряжающийся телефон в стену, и летит в коридор — «вниз по социальной лестнице», сказал бы его друг-одноклассник-суицидник, но его уже нет, и не будет. Хёнджину стучит по голове очередная цифра с двойкой в начале, и он понимает, что его жизнь не стоит ничего: ни неострой лапши, ни дешевого энергетика, которые так любит Джисон, ни смятой купюры, брошенной за покупки. За все эти годы он так и не получил её ценности. Феликс всё ещё с ним, Чонин и все парни тоже. Они рядом, но Хёнджин — нет. Он где-то сотней шагов позади, и совершенно разучился ходить, потому что давно не пытался. И все, вроде, стремились его научить, показать, как лучше перепрыгивать ступени, переставлять окоченевшие конечности, но ничего не вышло. Он остался на месте. Будто не прошёл очередной год. Будто он продолжает находиться в коме, не имея шанса выбраться. Мысли Хёнджина продолжают его сжирать на завтрак, обед, ужин, полдник, перекус. Быстро и болезненно. Наживую. Он думает, что когда-нибудь, ещё совсем немного, и они доедят его до конца, скривят рот в отвращении и забудут, что Хван Хёнджин вообще существовал. Хёнджин же забыл. Чонин продолжает пытаться: давать тепло, учить жить, спасать от самого себя. Но не выходит. Он распаляется сам и гаснет. Хёнджин последний ублюдок. Сынмин учит его основам термодинамики, рассказывает, как преломляется свет, и почему Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот. И Хёнджину на время кажется, что, возможно, он и есть солнце прямо сейчас; иначе почему все бегают вокруг него и пытаются ввести под кожу жизнь. Но ничего не выходит. Чанбин даёт покурить ему травку. Хёнджину не нравится, но он скуривает весь косяк, и вместо кайфа ловит передоз, и его откачивает личный врач семьи Со. Неловко получилось. Джисон, обещавший смешать Хёнджину столько энергетиков, сколько сможет купить на карманные, мгновенно затыкается, и штурмует мозг новыми идеями. Предлагает выпрыгнуть из окна, чтобы почувствовать адреналин, но получает по шапке — буквально, потому что всегда носит потрепанную бини — от Минхо и зарекается больше не думать об этом. Минхо, как правильный взрослый в их стае детей, предлагает психиатра. Но Хван кривит губы, прямо как его мысли, и зарывает эту идею вместе с собой на шесть футов в землю. И ведь дело даже не в деньгах. Как объяснить другому человеку, что не хочешь жить. Что умирать не хочешь тоже. Их с Чонином одногруппник ходил к одному психотерапевту, и, как результат, утопился в ванной в январе, а не в декабре. Терапия — просто возможность отсрочить, и Хван это понимает, но боится, что сделает только хуже. Хван умрёт. Когда-нибудь обязательно. Но сейчас Хёнджин чувствует, как убивает всех своей апатией, и это осознание туже затягивает петлю на шее.—👻—
Хёнджину нравилось в квартире Феликса. За время их дружбы в ней стало теплее: Феликс оплатил отопление, докупил тепловентиляторы, и теперь они стоят по всем четырём углам комнаты, и накрывает каждого гостя двумя одеялами — с котятами и с гусями — Джисон подарил не такой бесполезный подарок, как казалось ранее. У Феликса тепло, хотя за окном продолжает буйствовать зима, не желающая уходить в чужой сезон. Она злится, и Хван, как никто другой, чувствует её злобу. Она съедает его тоже, но моментально и до хруста костей. — Решил у меня прописаться? — хмыкает счастливый Феликс, садясь рядом с Хёнджином. От Феликса пахнет трупом, но не потому что он — труп: он пользуется вишнёвым шампунем и парфюмерной водой; мёртвый бы перевернулся в гробу, почуяв знакомый запах. Феликс живее всех живых, и из них двоих с Хваном на труп больше походит последний — с его извечными синяками под глазами, отторжению к миру, самопожертвованию в унылом общении. И единственное, что оставляет его в живых всё это время: горький кофе в четыре семнадцать утра и феликсовы поцелуи-клевки в выкрашенную в синий макушку. В остальном Хёнджин больше схож с холодным телом шестью футами в земле, чем с живым человеком. Хван чувствует тёплое прикосновение ладони к ладони и мягкие губы на своей шее. Феликс смеётся, пыхтит, как озлобленный цыплёнок, и двигается ближе к Хёнджину, впиваясь пальцами в чужую талию. Хёнджин чувствует, как в голове взрывается сверхновая, потому что Феликс давит на плечи, и Хван ложится на диван, исподлобья наблюдая за действиями Ли. Феликс слишком неожиданно прикасается потрескавшимися губами к чужим, искусанным, и скользит языком по нёбу. Хван улыбается в поцелуй, сжимает в пальцах отросшие тёмные волосы, собранные в хвост, чувствует, как сгорает. Он вгрызается в феликсовы губы, тянет за тонкое кольцо-пирсинг и отпечатывается на чужом языке кофейной жвачкой и дешёвым обезболом, выпитым часом ранее из-за головной боли. Феликс очерчивает пальцами рёбра под толстовкой Хёнджина, тянет утеплённую кофту вверх, снимая её с Хвана. Феликс грубо очерчивает пальцами выступающие рёбра и цепляет зубами тонкую кожу Хёнджина возле кадыка. Ли слышит рваное дыхание над головой и счастливо скалится, сцеловывая удовольствие с губ Хвана. У Хёнджина сердце готово вот-вот остановится от одного лишь вида Феликса, целующего его ключицы. Ли ухмыляется, мажет взглядом по лицу Хёнджина и самодовольно припадает губами к кадыку, зажимая светлую кожу зубами. Феликс водит руками по телу, впивается пальцами в талию, сдавливает бёдра, ухмыляясь. Он отрывается от губ Хвана и поцелуями спускается до солнечного сплетения, поднимает взгляд на Хёнджина, смотрит, как тот закатывает глаза и заламывает брови, слегка выгибаясь в талии, когда Феликс ведёт ладонью от шеи до резинки домашних трико, задевая соски. И это ощущается немногим иначе самосожжения. В комнате становится слишком душно, когда Феликс оттягивает серые трико и проводит ладонью по бедру Хёнджина, не переставая смотреть в расширенные зрачки напротив. — У меня пара через двадцать минут, — тихо тянет Хван, отрывая Феликса от своего тела. — Кристофер закопает меня на внутреннем дворе универа, если я не сдам ему ебучий проект по денежным реформам. — Пусть Минхо ему отсосёт, — недовольно бубнит Феликс, продолжая поочерёдно целовать соски Хёнджина и впиваться пальцами в бёдра. Хван судорожно выдыхает и нехотя мотает головой, продолжая держаться руками за плечи Ли. — Обломщик, — смеётся Феликс и целует Хёнджина в солнечное сплетение, вызывая судорожный вздох. Феликс смотрит на него затуманенным взглядом, снова быстро целует в уголок губ и слезает с Хёнджина. Хван косо ухмыляется, притягивая Ли ближе, и прижимается губами к губам, чувствуя улыбку на чужом лице. Целоваться с Феликсом так же приятно, как пить горячий чай в мороз, смотреть рождественские сериалы, чувствовать, как с сердца рушится ледяной нарост, годами сковывающий грудину. Хёнджин плавится от прикосновений, потому что ещё никогда не чувствовал так много эмоций разом. Ещё ни разу не влюблялся. Феликсу не страшно вручить своё сердце.—👻—
Хёнджину стучит по голове очередная цифра с двойкой в начале, но он счастлив. Не так, как другие; не так, как принято: намного преснее, слегка ноюще под рёбрами, но счастлив. До глупого треска в груди, шуршания чужих одежд при объятиях, звёзд в глазах при взгляде на Феликса. Он счастлив: слушая глупые рассказы и шутки полупьяного Джисона; смотря на улыбающегося Чонина, и его искреннюю заботу; разговаривая с Минхо в перерывах между сменами; лёжа на острых коленях Сынмина, читающего термодинамику вслух; бегая по утрам с Чанбином, пытающимся стать лучше — и он обязательно станет, просто немного позже. Хёнджин счастлив рядом с Феликсом: он любит их быстрые поцелуи-клевки в лоб и нос, подгоревшие завтраки ночью, совместный просмотр фильмов под огромными плюшевыми пледами, поцелуи на каждом шагу, долгие объятия после и перед сном. Хёнджин сжигает свою юность на прогоревшем костре, выбрасывает её в мусорный бак, забывает на полке в книжном магазине. Она продолжает преследовать его попятам, напоминает о своих страхах, заползает острыми пальцами под рёбра. Но Феликс искусно перенимает всё на себя: самоотверженно забирает переживания, забывает всё, позволяет забыть и забыться. Хёнджин счастлив с ними немного иначе, но это неизведанное чувство тёплым котом сворачивается на его грудине, забирая всю боль. Потому что теперь всё будет хорошо. Не может не быть.