Безответно одиночество мое

Пролог Он привычно составлял план на неделю, заполнял пустые графы «планинга». Пятница, 13… Рука остановилась. В приметы он давно не верил, вообще ни во что не верил и никому не верил. После того, как та единственная, которую он умудрился полюбить, разглядев за этими нелепыми очками, уехала, так и не простив, он запретил себе верить и любить. И надеяться запретил. Оказалось, так даже легче. Поначалу было как-то странно, неудобно, словно руку ампутировали или другой жизненно важный орган, но он привык. Привык жить так, словно, кроме работы, ничего на этом свете нет. А через пару лет отлегло, перестали приходить фантомные боли, и оказалось, время действительно лечит. И только иногда какая-нибудь мелочь вонзалась иголкой, и он словно просыпался, и боль просыпалась. Он принял и это… Значит, пятница 13? Чем черт не шутит, особенно в свой законный, специально приготовленный для этого день. Андрей Палыч подумал и перенес все важные дела на четверг, а на пятницу оставил всякую мелочевку, такую, как собеседования с соискателями на пост секретаря — персонального секретаря. Она была тринадцатой. Андрей Павлович к этому моменту подустал от одинаковых вопросов и одинаковых ответов. Дверь открылась тихонько: — Можно? — Проходите, садитесь, — сказал он равнодушно. Поднял на нее глаза — и уже не смог отвести взгляд. Не может быть… — Екатерина Альшанская, -сказала девушка, чуть ли не заикаясь, и протянула маленькую ладонь. Если бы не минуло больше десятка лет, он бы поклялся, что перед ним сидит Катя Пушкарева, та Катенька, а не нынешняя Екатерина Валерьевна, которую он случайно встретил пару лет назад. Застенчивый взгляд огромных глаз, немного угловатые движения… и эта коротковатая верхняя губа, и маленький, аккуратный носик… Она тоже носила очки — правда, не такие смешные, как у той Кати, и собирала волосы в бесформенный пучок на затылке… Похожа, черт возьми, как похожа! Он очнулся и понял, что девушка так и стоит, протянув ему руку, красная от смущения, ничего не понимающая. Он улыбнулся ей и осторожно сжал холодную ладошку. — Садитесь, пожалуйста. Так вы сказали, вас зовут Катя? — Да, — девушка кивнула и, смутившись еще больше, поправила очки. Он провел собеседование, как положено, и она блестяще ответила на все вопросы, но он, еще не начав спрашивать об образовании и прочей ерунде, уже знал, что примет на работу только ее. Это было сумасшествие, чертовщина. Но когда еще совершать такие поступки, как не 13го, в пятницу. 1 Зачем он взял ее на работу? Что на него тогда нашло? Идею смело можно было признать идиотской. Он что, действительно надеялся, что сходство во внешности гарантирует совпадение во всем остальном? Сорок лет, даже уже сорок два, а он все верит в чудеса! Андрей Павлович сорвал очки и закрыл глаза. Новая помощница не то, что в подметки не годилась Пушкаревой, ее нельзя было сравнивать даже с самой худшей из всех его секретарш, а он их сменил за эти десять лет немало. — Катенька, — он открыл глаз и поперхнулся. Все никак не мог привыкнуть за прошедшие две недели, что если снять очки и смотреть, не стараться всматриваться, в сидящую напротив девушку, то сходство с Пушкаревой будет пугающим. Он быстро вернул очки на переносицу. — Катя! — сказал строго, — это же элементарно, то, о чем я вас прошу! — Да, конечно, Андрей Павлович — пролепетала Катя, бледнея от испуга. — Идите, — устало махнул рукой Андрей. Был бы рядом Малиновский, он бы сострил что-нибудь по случаю, но Малина давно переместился из стана друзей в какой-то полумифический лагерь приятелей, с которыми раз в месяц, а лучше реже, можно выпить что-нибудь крепкое и обсудить последний футбольный матч… В последний раз, когда они виделись, Андрей подумал, что Рома, в сущности, так и остался где-то в прошлом, застрял в тридцатилетии, и уже не понимает, что на пятом десятке его поведение выглядит просто смешно. Эх, Рома, Рома. Вот еще один явный минус появление в стенах «Зималетто» клона Екатерины Валерьевны — потянуло на воспоминания, захотелось найти хоть кого-нибудь, кто принимал деятельное или опосредованное участие в событиях того сумасшедшего года. Надо же — как незаметно и как безжалостно жизнь убрал из его круга почти всех, кто тогда был ему близок. С Кирой брак не сложился. Кира быстро поняла, что ценный приз в виде престижного мужа оказался подделкой. Вся позолота — фальшива, а сам вожделенный приз — неудобный, громоздкий, занимает место и не приносит ни радости, ни пользы. Развод последовал через два года после замужества, Кира почти сразу вышла замуж и уехала с новым мужем куда-то за границу, Андрей не прореагировал на эту новость никак — весь второй год супружеской жизни они с Кирой почти не общались, живя параллельными жизнями. Мама, конечно же, была расстроена ужасно, мечтала их помирить, что-то предпринять, хорошо, отец пресек ненужные попытки. Но они оба — и мама и папа, как-то сникли тогда сразу, словно потеряли надежду на счастье сына, а значит, и на свое. Андрей понимал это все, корил себя, но что он мог поделать? Время шло, день сменялся днем, и все было очень даже не плохо. Бизнес развивался, жизнь, можно сказать, налаживалась. Только вот эмоций: ни бурных восторгов, ни черной печали, эта самая жизнь не вызывала. Как-то отец сказал ему, с гордой улыбкой: «Ты повзрослел, стал уравновешеннее». Павел Олегович полагал, что это хорошо, Андрею было наплевать. Только иногда — совсем редко, чаще осенью, в первых числах сентября, он вдруг начинал чуть более остро чувствовать жизнь, появлялись какие-то желания, но все так быстро угасало под напором ежедневных дел, что казалось недоразумением, случайностью, не заслуживающей внимания. Да еще порою весной, в марте, становилось тоскливо и тянуло напиться в одиночестве, и повыть от души на луну. Пожалуй, только в такие моменты Андрей откровенно признавался себе, что Катя Пушкарева — смешная девочка, которую он сначала презирал, а потом жалел, любил всей душой, боготворил и даже ненавидел, что-то в нем разбудила, всколыхнула. Жаль, что в какой-то момент все пошло не так, что не смог вырваться из круга условностей, и окончательно очнуться от тягомотного сна предыдущей жизни так и не удалось. И вот явления Катерины второй. Что он хотел себя доказать, взяв ее в референты? Что спокойно может смотреть на почти-Катю и сердце не вздрогнет? Не вздрогнет, конечно, но только потому, что уже разучилось трепетать. Или, он думал, что сможет второй раз зайти в ту же реку? Что вооруженный оптом, в этот раз вырвет у судьбы свое заслуженное счастье? Глупо… И все же… Иногда он сам себе врал и снимал очки намеренно, чуть смеживал веки и смотрел… Смотрел на свою секретаршу, и казалось ему, что сейчас влетит в кабинет Ромка, за ним прибежит Кира, что опять надо будет разбираться с Воропаевым, утихомиривать женсовет, что Милко снова истерит в мастерской… Ему казалось, что ему опять тридцать, и все только начинается, что с его Катей все еще впереди и все будет, все будет… Это была его маленькая слабость — позволять себе смотреть на эту Катю, а представлять ту, но почему бы не позволить себе иногда слабости тем более, никому от этого никакого вреда. *** Катерина села за свой стол в приемной, трясущимися руками поправила и без того идеально ровно лежащие папки. Глупо! Очень глупо! Трижды глупо! Глупо было менять работу сейчас, еще глупее было приходить в «Зималетто» и уж совершеннейшей глупостью было влюбляться в шефа. И как такое могло произойти? Хорошо, что не с первого взгляда, хотя, какая разница — с первого или с десятого. Факт остается фактом — в его присутствии она начинает мямлить, теряться и вообще перестает соображать. А он терпит. Каждый ее день проходит в ожидании — уволит или не уволит, сорвется и наорет на нее или уже привычным жестом снимет очки, закроет на мгновение глаза, вздохнет и спокойно начнет объяснять, что на этот раз она сделала не так. И от этого ледяного тона захочется сжаться в комочек и забиться в щелку. Другая на ее месте уволилась бы на второй день, или на третий, или сегодня — это же невозможно так жить! Но она, Катя, не уволится, ни за что! Листая ежедневник, Катерина никак не могла вспомнить — что еще сейчас она должна сделать. Кому-то позвонить? Отправить факс? Она же слушала, слушала внимательно и… ничего не слышала. Бархатный баритон проникал куда-то сквозь солнечное сплетение прямо в душу, и смысл слов ускользал, словно Андрей Павлович говорил на совершенно незнакомом языке. А еще Катя стала замечать, что шеф смотрит на нее и иногда так… морщится, словно ожидал на ее месте увидеть кого-то другого и теперь разочарован и обижен. Это тоже сбивало, и почему-то тянуло начать извиняться. Катя стала аккуратно расспрашивать товарок — других секретарей о своем начальнике, но сведения были просто до обидного скупы, что неудивительно: почти все девочки работали на своих местах не так давно, пришли на службу в разное время и знали про Андрея Павловича Жданова только то, что и все: разведен, богат, красив, нелюдим. Но по «Зималетто» ходила история, считай, легенда, которую рассказывали, как офисную байку, сами не веря в ее реальность: про то, что когда-то, давным-давно, Жданов, только-только став президентом, влюбился в свою секретаршу, а та сбежала — то ли в день свадьбы, что ли за неделю, а может, это он сам сбежал? Никто серьезно к этой истории не относился, но Катя поверила, что это было — любовь секретарши и ее босса, и ей безумно захотелось узнать подробности. Но не подойдешь же к своему шефу с таким вопросом? Оставалось только придумывать детали самой, укладываясь спать, но как ни старалась Катерина, в своих грезах, вместо мифической секретарши рядом с Андреем… Павловичем она видела себя.