***
Банкетный зал, где проходит мероприятие, поражает изысканностью и красотой. Огоньки зажженных свечей мерцают в хрустальных люстрах, начищенном до сияющего блеска мраморном полу, теряются в высоких бокалах с игристым вином. Это не похоже на День рождения. Гомес всегда говорил, что именины – это сугубо семейный праздник, так что все подобные торжества отмечались только дома и только в кругу семьи. Тут же было столько чужого, незнакомого Аддамс народу, словно она попала на концерт симфонического оркестра или музейную выставку. На гостях дорогие наряды, сверкают бриллиантовые серьги и браслеты, дорогие часы. Они словно сошли с обложек журналов. У всех надменные, презрительные лица. Все смотрят друг на друга с нескрываемым превосходством, а снующие между ними официанты кажутся жалкой, черно-белой тенью. Уэнсдей ненавидит подобные сборища элитного общества, возводящего себя выше всех других людей. Скучные беседы, нудные тосты, монотонный скрежет приборов о тарелки и вялотекущий неспешный разговор вкупе с изучающими ее взглядами десятков незнакомцев, очень быстро ей надоедают. Все же Пагсли – фартовый засранец, ему удалось избежать похода на именины маминого почти мужа. Какая-то важная студенческая конференция, и Уэнсдей знает, он туда пошел не от большой любви к знаниям, а лишь бы не впихивать свое потное тельце в смокинг и не краснеть от удушливой волны негодования и скуки, находясь на этом вечере безудержного веселья. — У вас такое странное имя – Уэнсдей, — к ней обращается напротив сидящая женщина с пышной прической. Аддамс успела запомнить – это та самая Рене. Она худая и сухая, с высоким неприятным голосом и неприлично огромными бриллиантовыми серьгами в ушах. — Вы действительно родились в среду? — Нет, я родилась в пятницу, — автоматически отвечает, лишь бы скорее отделаться от разговора. Первая часть трапезы подошла к концу и с каждой минутой Уэнс все больше убеждается в мысли, что ей пора уходить. — У вашей матери странный вкус, — тонкие брови-нитки взлетают вверх. — Кому в голову вообще придет назвать ребенка в честь дня недели? Отчего-то выпад дамы вмиг выбешивает дочь Мортиши. Кто этой Рене давал право судить ее мать? Тиша никогда не умела за себя постоять, вместо нее это делал Гомес. Уэнс другая, она знает, что нужно сделать, чтоб собеседник не просто утратил желание с ней говорить, а даже смотреть в ее сторону. Она выдерживает паузу, внимательно глядя на женщину, стискивая под столом ладонь в кулак. Внезапно ее руки касаются теплые пальцы, и она подавляет желание взглянуть на рядом сидящего возле нее Ксавье. Жест призван ее поддержать, и это снова забрасывает ее новой порцией противоречивых эмоций. Ей трудно принимать любую помощь, даже вот такую, бессловесную и безобидную. — А у вас такой красивый голос, — наконец-то изрекает Аддамс, кривя выкрашенные темно-вишневой помадой губы в дерзкой ухмылке. — Берегите его, закрыв рот. Рене меняется трижды в лице, но проглатывает колкость. Она снисходительно улыбается, словно теша собственные предположения о воспитании Уэнсдей. — Ксавье, как прекрасно все же, что Винсент твой отец, ты не находишь? — меняет тему невпопад Рене. — Он так много в тебя вложил! Не каждый родитель на такое способен. Она говорит с явным намеком на Аддамс, и девушка это хорошо понимает. — О да! Вы правы, мисс Эдвуд, — Торп крепко сжимает девичью ладонь у нее на коленке и говорит весьма приветливым, добродушным тоном. Он умеет играть в эти игры людской высокомерности. — Некоторые родители столько вкладывают в своих детей, что в итоге дети в сто раз больше вкладывают в психотерапевта, чтобы с этими родительскими вкладами разобраться и не закончить жизнь раньше. Хорошо, что мой отец и есть психотерапевт, да? Я помню, ваша дочь была в восторге от сессий с ним, не так ли? Уэнсдей давит улыбку, стискивая зубы. Это очень тонкий намек и поддевка. Рене тоже смекает, к чему это все сказал Торп и, наградив их обоих презрительным холодным взглядом, переключается на беседу со своей соседкой справа, обсуждая последние новости с показа мод в Париже. — Я уместна здесь не более, чем труп на пикнике, — поворачивает голову к парню, стараясь сохранять между ними расстояние. — Пожалуй, мне лучше уйти, пока я в открытую кому-то не нахамила. Вряд ли это поможет родителям, лишь сильнее усугубит и так натянутую атмосферу вечера. — Дождись, когда всех позовут из-за стола, — он еще раз сжимает ее руку и аккуратно убирает пальцы. — Я вызову тебе такси. Он тоже считает, что показательное выступление и игра в семью на публику прошла успешно и можно заканчивать этот цирк. Дальше люди выпьют и начнут лезть с довольно странными, неприличными вопросами, уж Торпу ли не знать. Он не хочет подвергать Аддамс всей этой грязной стороне высшего общества, в которой он рос. Порой самые с виду воспитанные люди ведут себя хуже ублюдков в подворотне. Уэнсдей прислушивается к совету. Она досиживает еще примерно полчаса, а когда все идут танцевать и дербанить горки шампанского, неторопливо подходит к Винсенту. Он стоит рядом с Тишей и четой Эдвудов. Уэнс морщится, но решает все же повести себя, как воспитанный человек. Она не вылезла из пещеры, знает нормы и правила приличия, просто иногда не готова им подчиняться в силу собственной вредности. — Винсент, еще раз поздравляю вас с праздником и прошу меня извинить. Я неважно себя чувствую и хочу уйти, чтоб не доставлять никому трудностей, — говорит спокойно и выверено. — Уэнни, а что такое? — Мортиша с беспокойством смотрит на свое чадо. — Конечно, ты можешь уйти, да, Винсент? — Хорошо было бы побыть хотя бы до десерта, — подает голос Рене. — Это, конечно, всего лишь мое мнение. На ее лице холодная маска из лживой приветливости. Она растягивает губы в улыбке, но это больше похоже на кривую надменную ухмылку. — Удивительное совпадение – пока я шла к вам сюда, что-то прилипло к подошве моих туфель. Я думала, жвачка, а оказалось, что это мнение тех, кого не спрашивали. — Уэнс огрызается, удостаивая женщину колючим взглядом. Доктор Торп прочищает намеренно горло, скрывая за этим короткий смешок. Все делают вид, что ничего не произошло. Лицемерие заполняет пространство, и становится трудно дышать. — Конечно, Уэнсдей, ты можешь пойти домой, — кивает, улыбаясь. — Я очень рад, что ты нашла для меня время. Обмен любезностями закончен и Аддамс никого не ждет, просто торопливо покидает зал, надеясь, что чертово такси уже прибыло. Ее чуть колотит от злости – вот же мерзкая гадюка эта Рене. Как мать Ксавье могла с ней дружить? По рассказам обоих Торпов – это была святая женщина. В отличии от этой высохшей до костей мумии. Ксавье нудится еще час. Ему скучно, неинтересно, кажется, вместе с собой Аддамс унесла всю радость бытия. Он дожидается, когда стрелка на отремонтированных часах опускается на половину седьмого вечера и подходит к отцу. Как раз народ разбрелся по залу, оставив его одного, и даже Тиша куда-то отлучается. Сын обнимает Винсента еще раз, жмет руку и бросает короткое: — Па, я пойду, — всовывает руки в карманы, стараясь выглядеть максимально непринужденным. Доктор Торп улыбается уголком губ, поправляя очки, и внимательно смотрит на сына: — У тебя появилась девушка? — это всего лишь его предположение. Он внимательно наблюдает за реакцией, считывая каждый случайный жест и эмоцию собеседника. Вопрос застает Торпа-младшего врасплох, и он жмет зубы, стараясь тут же расслабиться. Отцу ничего о них с Уэнс неизвестно, иначе, он давно бы с ним поговорил. Значит, это просто отцовская гипотеза, не больше. — С чего ты взял? — подыгрывает, удивленно вскидывая брови. — Я знаю тебя всю твою жизнь, — рукой поправляет волосы с легкой проседью. — Тебя практически не бывает дома, ты много играешь, начал рисовать, у тебя хорошее настроение и самое главное – блестят глаза. Я знаю, что это значит, сынок. Потому как вижу такой же взгляд каждый день в зеркале. Крыть Ксавье нечем, но он не готов признаться родителю в том, что с ним происходит. — Па, не выдумывай, просто белая полоса в жизни и всего-то, — привычно врет, почесывая пальцем кончик носа. — Так ты не обидишься, если я пойду? — Нет, иди, конечно, — кивает, растягивая в улыбке губы. — Просто хочу надеяться, что это не та твоя Бренди или как ее там. — Это не она, — дергает бровью и спохватывается. — Вообще нет никакой девушки. Не думаю, что для счастья обязательно кто-то нужен. — Хм… Как психолог я с тобой согласен, но как мужчина – категорически нет, — он награждает сына задумчивым теплым взглядом. — Иди, все дискуссии потом. Не хочу снова слышать комментарии Рене. Понятия не имею, что с нею стало – она не была раньше такой ядовитой особой. — Она всегда была противной, — чуть хмурит светлые брови, улыбаясь отцу. — Это мама заставляла нас видеть в ней лучшее. — Да, твоя мать любила видеть свет там, где его отродясь не было, — поджимает губы мужчина. — Хочешь, послезавтра сходим только вдвоем в то кафе, которое любила Мишель? — Не, пап, — Ксавье вдруг понимает, что он действительно больше не хочет этого делать. — Лучше сходи с Тишей в ее любимый ресторан. Она ни разу не пырнула Рене вилкой, хотя лично я бы на ее месте давно сделал нечто подобное. Проведи время с настоящим, а не с прошлым. Винсент окидывает сына нечитаемым взглядом, поправляет очки и растягивает в улыбке губы. Он больше ничего не говорит, просто коротко кивает, хлопает Ксавье по плечу и уходит в сторону небольшой арки, в проеме которой стоит Мортиша. Парень провожает отца взглядом и впервые искренне ему завидует. Винсенту не нужно прятать от всех ни чувства, ни человека, который в нем этим самые чувства вызывает. Парень добирается домой на такси, размышляя о том, как поменялась его жизнь с начала лета. Событие, которое должно было затронуть его жизнь довольно косвенно, перевернуло ее с ног на голову. Он чувствует, как в нем бурлит желание жить, творить, совершать какие-то поступки. Словно все время до встречи с Аддамс он спал, а она своими выходками наконец-то его разбудила. И теперь он размышляет, чем может отплатить ей в ответ. Еще ему странно думать о том, что он категорически не хотел съезжаться с Бьянкой, зато с Аддамс он не хочет расставаться ни на минуту. Он готов с ней жить, спать, есть, терпеть ее причуды характера, слушать бубнеж, претензии, ссориться и мириться, лишь бы видеть как можно чаще в уголках привычно поджатых губ едва заметный намек на улыбку. Чувствовать тепло ее хрупкого тела, слышать ее разговоры и рассуждения, разделять ее интересы и делиться своими. Это отдаленно похоже на чувства, которые он испытывал к Вайолет, только с Уэнсдей все намного сильнее и глубже. Аддамс он находит не сразу. Ксавье сперва взбегает вверх по лестнице, но в комнате ее нет, как и в библиотеке или на кухне. В нем как-то неприятно колется волнение, а потом он слышит тихое звучание собственного инструмента. Редкие отдельные ноты, не собранные в общую композицию. Девушка сидит за его роялем, скользя тонкими пальцами по черно-белым клавишам. Обнаженная спина в разрезе платья выглядит слишком соблазнительно. Он весь вечер мечтал к ней прикоснуться и не мог этого сделать. Хуже пытки не придумать. — Не знал, что ты умеешь играть, — говорит тихо, пробегаясь пальцами по напряженной спине. Девушка лишь в ответ на прикосновение чуть сводит лопатки, легко вздрагивая. — А я и не умею, — пожимает плечами. — Просто, пока осваивала виолончель, мне нравилось параллельно пробовать играть на новых для себя инструментах. Я знаю лишь вот это… Она касается клавиш рояля, и гостиная наполняется чуть сбитой с положенного темпа мелодией известнейшего произведения Бетховена. «К Элизе» Торп узнает с первых двух нот. Девушка играет лишь правой рукой, отчего композиция кажется не полной. Парень аккуратно садится рядом, чувствуя, как их локти соприкасаются, и тянется к инструменту, плавно нажимая на клавиши, подыгрывая, дополняя и продолжая чужую игру. В какой-то момент Уэнсдей и вовсе убирает ладони с рояля, позволяя пианисту закончить произведение. Аддамс внимательно слушает, находясь в каком-то странном меланхолическом настроении. Она устала от бесконечной трескотни высшего общества, в котором ей «посчастливилось» побывать, а тишина гостиной, в которой она просидела почти с час, подарила успокоение вздернутым нервам. Из всех комнат в особняке, пожалуй, эта ей нравится больше всего – в ней нет никаких портретов, хрустальных люстр или начищенного до зеркального блеска паркета. Зато есть камин, мягкий ковер, музыкальный инструмент и старинный торшер, от которого на стенах преломляются узорчатые тени. Это все напоминает ей прежний дом – Гомес любил уют, и несмотря на некоторую мрачность, царившую в особняке Аддамсов, его личный кабинет, вход в который был всегда открыт для любимой дочери, тоже был светлым, просторным и уютным. Аддамс прогоняет прочь ненужные воспоминания и сосредотачивается на парне. Она завороженно наблюдает за его ловкими длинными пальцами, за тем, как выделяются сухожилия и как слегка выпирают вены на тыльной стороне мужских ладоней. Уэнс знает, какие на ощупь его руки, сколько в них силы и нежности, а еще на что они способны, дай она им волю. Девушка следит за ним еще какое-то время, а затем решительно касается его бедра, вызывая в сильном теле сиюминутный отклик. Ксавье чувствует, как в пальцах от легких поглаживаний зарождается дрожь, и он пару раз откровенно фальшивит. Удивительно, как ей удается разжечь в нем искру желания одним своим присутствием, что уж говорить о прикосновениях. Едва затихает последний аккорд, она решительно скользит по бархатной поверхности банкетки, легко и ловко перебираясь к парню на колени. Она слышит, как Торп тяжело выдыхает в ответ на ее действия и даже не пытается сдержать самодовольную ухмылку. Ей приятно осознавать свою власть и видеть, как она действует на Ксавье. Девушка, совершенно не стыдясь, двигает бёдрами, проворачиваясь в кольце рук, и, уцепившись тонкими пальцами за лацканы безупречно выглаженной рубашки, тянет парня на себя, глубоко и жарко целуя. Ксавье отвечает сразу же, его руки скользят по обнаженной коже спины, пальцами перебирая выступающие позвонки. Ее кожа прохладная, гладкая, мягкая, от нее пахнет все теми же духами, а еще вином, и совсем немного сигаретной смолой, впитавшейся в волосы. Когда ладони Торпа сжимают ее ягодицы, Аддамс лишь низко стонет, сильнее вжимаясь в парня. Ее саму захлестывает желание – оно густое, душное, лишающее здравого рассудка. Она вертится у него на коленях, ощущая его возбуждение, и мягко прикусывает нижнюю губу, дразня. Одежда быстро становится лишней, мешает, не дает касаться желанного тела, ограничивает движение и раздражает. Уэнс выскальзывает из его рук, втискиваясь между роялем и разведенными коленями Торпа, нетерпеливо дергает за неудобный бегунок молнии у себя подмышкой. Ее руку накрывает горячая ладонь парня: — Позволь мне, — он нащупывает застежку и медленно тянет ее вниз. Затем так же не торопясь касается кукольных девичьих плеч, позволяя пальцам подцепить тонкие бретели, и медленно стягивает их по рукам. Шелковая ткань мягкая и послушная, тихо шурша, падает к ногам девушки, словно полотно с законченной картины. Ее не смущают горящие лихорадочным желанием зеленые глаза, словно ощупывающие каждый сантиметр обнаженной кожи. Из белья на ней крохотные кружевные трусики, грудь сразу же покрывается мурашками, рассыпающимися по всему телу от макушки до пальцев ног. Желание оседает жаром внизу живота, заставляя жадно хватнуть ртом воздух. Торп тянет ее ближе к себе, прикасаясь пальцами к талии, позволяя рукам тут же устремить вниз к бедрам. Он столько раз видел ее обнаженной, и каждый раз у него перехватывает дыхание от ее красоты, тонкости, хрупкости и соблазнительности. Парень поднимается на ноги, прикасаясь ладонями к мягким полушариям ее груди, вырывая с пухлых зацелованных губ лёгкий тихий стон. Рывок – и под нескладный перезвон случайно задетых клавиш Аддамс сидит на рояле. Ее забавляет такая смена обстановки, и она быстро включается в игру. Ксавье, не отрывая взгляд от кусочка черной кружевной ткани, резко контрастирующего с бледной кожей ее бедер, непослушными пальцами справляется с пуговицами на своей рубашке и подходит к ней ближе, но Уэнс останавливает его, упираясь в тяжело вздымающуюся грудь носочком стопы, настойчиво удерживая на расстоянии: — Сыграй что-нибудь еще, — просит, лукаво глядя на парня из-под опущенных ресниц. — Издеваешься? — его пальцы смыкаются вокруг ее лодыжки, медленно скользя по напряженным мышцам. — Ни капли, — прикрывает глаза, наслаждаясь лаской. Она настойчиво толкает парня обратно на банкетку и высвобождает свою лодыжку из цепких ладоней. Нарочито медленно под нескладный музыкальный перелив снимает с себя последнюю деталь своего далеко нескромного гардероба, а затем неспешно разводит в стороны ноги, стараясь не задевать клавиши, и опирается ладонями на лакированную крышку рояля, намеренно дразнит, вынуждая молодого мужчину терять остатки самообладания. Ксавье с силой отрывает взгляд от призывно раскинутых девичьих бедер и очень туго соображает. Мозг давно переведен в режим автопилота из-за бушующей в теле страсти. Он заглядывает в ее глаза, пытаясь понять, не шутит ли она. Лично ему прежде всего хочется опрокинуть ее на старинный рояль и сделать то, о чем он мечтал весь вечер, наблюдая за ней каждую свободную минуту. Но, с другой стороны, ситуации более пикантной в его жизни еще не было. Парень сглатывает, тяжело втягивает носом воздух, не сводя с девушки тяжелого, пристального, полного похоти взгляда. В штанах тесно, пальцы ломит от желания касаться не к холодным клавишам, а к горячему, податливому телу, но он пересиливает себя. Его ладони на миг взлетают в воздух и замирают над инструментом, а затем от его легких, скользящих прикосновений рождается прекрасная лирическая музыка. Уэнсдей не слышала эту мелодию раньше, ни разу в жизни. И, по правде говоря, размышляет Торп, замечая ее заинтересованность, и не должна была услышать. Просто потому, что эта музыка, пришедшая первой ему на ум, писалась для нее, хоть сама она об этом и не подозревает. Парень не собирается распространяться на эту тему и искренне надеется, что Аддамс не станет задавать лишних вопросов. Какое-то время ему удается сосредоточиться на игре. Он чувствует, как рубашка скользит к локтям, собираясь там складками ткани. Торп играет, держит осанку и фальшивит, когда Аддамс, ерзая на инструменте, задевает пальцами ног клавиши. Найдя опору на краю штульрамы , она садится ровнее, неотрывно глядя на парня, лениво вытягивает из прически шпильки, позволяя темным локонам густым водопадом опуститься на спину и плечи. Она начинает поглаживать пальцами шею, медленно спускается к ключицам и прикрывает глаза. Ей хотелось бы, чтоб это были руки Ксавье, и мысль о его ладонях с длинными пальцами вынуждает ее дышать чаще. Уэнс направляет руку ниже, обводит грудь, слегка сжимая и не сдерживая порывистого томного вздоха. Торп пристально следит, как ее пальцы скользят по животу, внутренней поверхности бедер, а затем с ее губ срывается стон, она слегка дергается навстречу своей руке, прикасаясь к себе между ног. Это становится последней каплей. Ксавье не выдерживает, прекращает игру нескладным аккордом, резко встает и, рывком притянув к себе девушку, жадно впивается в ее губы, ненасытно и горячо, со всеми эмоциями, вырывающимися теперь наружу. Руки касаются бархатистой кожи, путаются в волосах, оттягивая пряди, но не причиняя боли. Аддамс стонет ему в губы, чувствуя, как отзывается ее собственное тело на каждое касание горячих рук. Уэнсдей задевает ногами клавиши, создавая раздражающий диссонанс звуков. Ксавье целует ее шею, ключицы, спускается к груди. Оттягивает кожу губами, всасывает, чуть прикусывая, заставляя девчонку стонать и выгибаться в его руках. Торп чувствует, как пульс рвано ударяется в его напряженные пальцы, грохочет в висках, болью отдается в паху. Он тяжело дышит, лбом касается лба Аддамс, прерывая поцелуй, наспех стягивая с себя мешающую рубашку, пока девушка нетерпеливо расстегивает его брюки. С одной стороны, ему хочется растянуть происходящее на дольше, но с другой – горящее кипучей лавой желание внутри торопит и толкает к сиюминутным действиям. Ксавье поднимает руки, собственнически хватая девчонку за бедра, и стягивает ее практически на край рояля, шире раздвигает стройные ноги. Уэнс не сдерживает вздоха, когда голая спина соприкасается с холодной глянцевой поверхностью инструмента, от контраста температур она вздрагивает, выгибаясь всем телом, запрокидывает голову назад, опирается на локти, давая полный доступ к каждому участку своего тела. Одним непрерывным движением он проводит языком и губами дорожку от груди до пупка, потом покрывает быстрыми, легкими поцелуями ее живот, выступающие ребра, бедренные косточки, оставляя на бледной коже розовые отметины. Аддамс чувствует, как дрожь нетерпения охватывает ее, вены вскипают жаром, сердце колотится в груди, она вздрагивает, ощущая прикосновения к внутренней стороне своих бедер, подавляя желание свести ноги вместе, чтобы хоть немного облегчить тяжесть внизу живота. Торп, наблюдая за ее реакцией, медленно скользит пальцем от ее колена к бедру. Ее приоткрытые губы влажно блестят, и едва длинные пальцы касаются влажной, разгоряченной плоти, она не сдерживает низкий стон, толкаясь бедрами навстречу прикосновениям. Аддамс стонет в голос, чувствуя, как внутри нее сгибаются пальцы, задевая чувствительные точки и заставляя ее прогнуться до ломоты в пояснице. Когда мгновение спустя она вдруг ощущает пустоту и распахивает глаза, то натыкается на его взгляд: темный, тяжелый и гораздо более наглый чем раньше. Ксавье прижимается к ней, скользя ладонями по ребрам и шепчет сквозь поцелуи в шею простое: «Ты сводишь меня с ума», и Уэнс едва ли не хнычет от нетерпения. Взяв член у основания, Торп головкой проводит по розовым складкам, рвано выдыхая горячий воздух сквозь стиснутые зубы. Девушка дергает бедрами ему навстречу. Он приподнимает ее за ягодицы, сжимая пальцами нежную кожу, и медленно толкается, прикрывая глаза от удовольствия. Это ни с чем несравнимое ощущение, и его ведет от переполняемых эмоций. Ксавье скользит в неё легко и задерживается в таком положении на несколько секунд, затем начинает двигаться, толкаясь в неё медленно и сильно. Комната заполняется звуками ударяющихся тел вперемежку со стонами и в такт поскрипываниям старинного инструмента. Аддамс, быстро подстраиваясь под заданный ритм, вскрикивает и закусывает свою же руку, уже по привычке пытаясь сдержать себя. Но такой поворот парня не устраивает, сегодня никого нет дома, и он хочет видеть ее всю, слышать каждый стон, впитывать все ее эмоции и глохнуть от ее криков. Он сбавляет темп, руками обхватывает ее за талию и бедра, приподнимает над роялем и вместе с ней приземляется на банкетку. Аддамс, всхлипывая, коленями сжимая мужские бедра и в попытке обрести равновесие, упирается рукой в клавиши инструмента. Противный звук оглушает, но еще громче стучит ее собственное сердце. Ей требуется минута, чтобы приспособиться к новой позе, а затем она начинает двигаться сама, задыхаясь от новых ощущений. Девушка хватается за влажные мужские плечи, держится за него, кожа под ее ладонями горячая, мышцы перекатываются, напрягаются. Она плавится от этого ощущения, от его поцелуев, прерывающих настойчивый темп, от его языка, медленно скользящего по шее. От его рук, впивающихся в ее бёдра и ягодицы. Ксавье чувствует, как тесно становится внутри нее. Уэнс вздрагивает, и оргазм горячей волной проходит по телу, от клитора, вниз до кончиков пальцев и снова наверх до горла, вырываясь из него низким глубоким стоном. Она неосознанно царапает его кожу короткими ногтями, пытается перевести дыхание, которое он тут же крадет поцелуем. Отводит упавшие ей на лицо пряди. Нежные прикосновения пальцев к волосам так сильно контрастируют с его членом, твёрдым и горячим, все ещё пульсирующим в ней, что ответная нежность вспыхивает где-то в области сердца. Она тяжело дышит, проводит пальцами по влажным прядям и целует линию подбородка, чуть прикусывая, тянется губами к мочке его уха, обдавая жаром дыхания, и возобновляет движения. Поощряет его бархатным шёпотом простых слов быстро сменившемся продолжительными стонами в ответ на его ускорившийся ритм. Ксавье ощущает, как по спине идет долгожданная волна удовольствия, которая сейчас накроет его полностью. Он вбивается в неё быстро и глубоко, кончает, уткнувшись лбом в острое плечо, сжимает ее так сильно, что на мгновение ей становится тяжело дышать. Почему-то ей не хочется освободиться от этого тесного объятия. Она держит его, пока дыхание не приходит в норму, и он наконец не поднимает своё лицо, позволяя ей легко поцеловать его в губы. — Какая же ты прекрасная, Уэнс… — горячо шепчет парень, нежно поглаживая ее обнаженное тело в своих руках. Он отмахивается от мысли, что рано или поздно им придётся начать говорить о том, что важно. Но ему хорошо сейчас, а слова... Для них еще будет время. Аддамс кажется, что проходит целая вечность, а может быть всего несколько мгновений. Тело расслабленное, мягкое, податливое, она ничего не может с собой поделать, сама льнет к каждому прикосновению горячих пальцев, едва не мурча от удовольствия. И вроде ничего особенного – простой секс, но ей сейчас безумно хорошо и спокойно. Безопасно. Мирно. Уже лежа в кровати, после второго круга безумства, она расслабленно ведет пальцами по чуть влажной коже парня, ногтями задевая выступы и выемки. — Откуда у тебя этот шрам? — касается небольшой отметины под ребрами. У нее слишком хриплый голос. Кажется, ее стоны, вскрики, мольбы и взывания к Богу слышали соседи через распахнутые настежь окна. — Я расскажу, если ты скажешь, что означает твоя тату на пояснице, — лениво в ответ тоже поглаживает ее, перебирая густые пряди волос. Ему так спокойно сейчас и тихо, что не хочется даже шевелиться лишний раз. — Там написано «Ekto gamat», — коротко выдыхает Уэнс, подавляя зевоту. Пора вставать и идти к себе в комнату – она устала, и тело требует отдыха. — Это на латыни? — Нет, это божественный язык, — хмыкает девушка, поправляя простынь на груди. — Не говори мне, что не смотрел этот фильм. — Я… — хмурится, пытаясь напрячь мозг. — Так что это значит? — «Никогда без моего разрешения», Торп. Ребусы – это не твое, я поняла, — беззлобно задевает его. — «Пятый элемент», слышал о таком? — Оу, ну естественно, — вскидывает брови. — Но, видимо, стоит пересмотреть. — Твоя очередь, — она ворочается в его руках, пытаясь более удобно улечься, чтобы видеть глаза собеседника. — Ну, на самом деле тут и рассказывать то особо нечего, — он испытывает неловкость. Эта история – наглядная демонстрация его юношеского безрассудства. — Мне было девятнадцать, и моя жизнь неустанно катилась куда-то в пропасть. До сих пор не понимаю, как так вышло – воспитанный в лучших традициях аристократии я вдруг все послал к черту и связался с не самой лучшей компанией. Много пил, забросил учебу и предпочитал решать конфликты грубой силой. За что и поплатился. — Так это была драка? — быстро соображает Аддамс. Не зря она сразу определила, что махать кулаками для Торпа явно не впервой. — Да, с поножовщиной. Меня пырнули ножом, и как сказал потом Кент: «кровь из тебя, чувак, хлестала, как из недорезанного кабана». Понятия не имею, откуда он знает, как хлещет кровь из свиньи, — улыбается уголком губ. — Но закончилось все реанимацией и судом, а еще пониманием, что я явно куда-то не туда свернул. — Судом? — Да, у меня не было с собой ножа, но если разбить о голову человека бутылку из-под пива, а затем использовать осколок, как оружие, то можно отправить противника на соседнюю койку в больнице, — хмурится, ему неприятно это вспоминать. — Я едва не убил человека, и это хорошенько меня встряхнуло. — Оу, так ты опасный парень, Торп, — без осуждения выдает Аддамс, теснее прижимаясь к теплому боку. — Я был просто придурком, — пальцами убирает ей с глаз влажную челку. — Естественно, отец помог решить возникшие впоследствии вопросы, к счастью все остались живы, и тот урод первым выхватил нож, но меня это не оправдывает. Зато я обрел некий жизненный опыт… — Так называемый жизненный опыт – это масса ценных знаний о том, как не надо себя вести в ситуациях, которые никогда больше не повторятся, — выдыхает девушка, приподнимаясь в постели. — Так что в нем не так уж много и смысла. Суть в том, что тебя это изменило, и только тебе решать, в лучшую или худшую сторону. — Я просто вырос, Уэнсдей, — смотрит на нее с крохотной долей снисходительности. — Мы несем ответственность за все наши поступки. — Мне иногда кажется, что тебе лет двести, — хмыкает, чуть улыбаясь. — Мы не можем изменить прошлое, и я считаю, жалеть о содеянном – величайшая глупость, так как изменить уже ничего нельзя. — Да, но благодаря этому опыту я теперь знаю, что прежде чем лезть в драку… — Торп, ты сломал обоим моим бывшим парням нос, о чем ты говоришь? Разве не упомянутый тобой жизненный опыт должен был напомнить тебе, что в принципе решать вопросы кулаками – это не выход? — вскидывает брови. — Люди не меняются, вот что я хочу сказать. Да, ты вырос, но все тот же девятнадцатилетний парень в тебе желает двинуть в рожу каждому, кто по-твоему этого заслуживает. — Считаешь меня потерянным для общества? — Считаю, что тебе давно пора принять себя таким, какой ты есть, — смотрит внимательно в зеленые глаза. — Да, решать конфликты мордобоем – это не то, к чему стремится эволюция, но это часть тебя. Как и игра на рояле, или рисование, или… Это не делает тебя плохим человеком, ты такой, какой есть. И точка. — И тебя это не смущает? — приподнимает бровь, пытаясь уловить смысл ее слов. — Ну, из всех тех, с кем я встречалась, ты явно менее агрессивный, — дергает обнаженными плечами. — Но твоя вспыльчивость однозначно в моем вкусе. — О, даже так, — бросает лукавый взгляд на девушку. — Так мы встречаемся? — Я этого не говорила, — хмурит точеные брови. — У тебя поразительное умение слышать то, что ты хочешь слышать, а не то, что я говорю. — Брось, ты сама сказала, что я в твоем вкусе, — он перехватывает ее за талию и снова укладывает на подушки. — Шоколадное мороженное тоже в моем вкусе, но это не значит, что я с ним встречаюсь, — ладошками упирается в мужскую грудь. — И вообще, мне, пожалуй, пора идти к себе… — Останься, — он заводит привычную шарманку из уговоров. — Родители будут не раньше обеда. Пожалуйста, одна ночь… Девушка смотрит на него внимательно, отмечая про себя, что ей и самой не хочется уходить. Даже несмотря на то, что он своими попытками обозначить их отношения вытолкал разговор на тонкий лед. Аддамс в курсе, как выглядит то, что сейчас между ними происходит. И будь ситуация более традиционной, она бы согласилась, ведь Уэнсдей именно встречается с Ксавье, как еще назвать это? Все давно вышло за рамки простого перепиха и обросло чувствами, эмоциями, тем самым повышая градус серьезности. Но тогда нужно будет как-то двигаться дальше, признать это все, назвать и перестать скрывать. И последнее ее пугает до рези в желудке и короткого приступа тошноты. — Одна ночь, — выдыхает, глядя ему в глаза. Зеленая радужка озаряется внутренним светом, там плещется столько всего, что у нее самой перехватывает дыхание. И она просто прикрывает глаза, стараясь унять вдруг заполошно забившееся сердце. — Одна ночь… — в ответ шепчет Торп, быстро накрывая ее губы поцелуем. Как же ему оказывается легко на самом деле признать, пусть даже только самому себе: он влюбился, все изменилось, и обратного пути нет. Отрицать это бессмысленно. Аддамс засыпает первая, под самое утро. Ее дыхание выравнивается, она тесно прижимается спиной к его груди, щеки покрыты безупречным румянцем. В лучах рассветного солнца она кажется такой трогательной, хрупкой и невыразимо прекрасной. На долю секунды, перед тем, как отрубиться самому, Торпу приходит мысль о том, что это может быть его будущим – их будущим. Вместе. И это заставляет его улыбнуться.***
Винсент возвращается домой в довольно приподнятом настроении. Несмотря на то, что большую часть дня им с Тишей пришлось провести в обществе Эдвудов, все было не так уж и плохо. Они погуляли по набережной, пообедали в хорошем ресторане и наконец-то выпроводили навязчивых гостей. Доктор Торп уверен, Рене намеренно провоцировала конфликты, но Мортиша держалась молодцом, ни разу не среагировав на провокацию. Он отправляет будущую жену в дом, а сам останавливается возле почтового ящика. Марта взяла несколько дней отпуска, обычно она заносит в дом всю корреспонденцию. Мужчина выуживает пару газет и большой белый конверт с эмблемой загородного клуба, в котором они недавно отдыхали. Это удивляет, и он тут же вскрывает почту. На фотографии размером с альбомный лист запечатлена прекрасная молодая пара. Девушка чуть хмурится, ее улыбка едва заметна, но это полностью компенсирует парень, светясь рядом с ней ярче новогодней елки. Торп без труда узнает в этом влюбленном и восхищенном молодом человеке своего сына, по-хозяйски прижимающего к себе дочку Мортиши. Это все вводит мужчину в легкий ступор. Он вертит изображение и читает там подпись «Photo souvenir de cette très belle journée. Au moins, ne laissez pas votre amour rester dans le passé.». И это еще больше сбивает с толку. Винсент засовывает фотографию обратно в конверт, размышляет с минуту, а затем решительно идет к дому. В голове собираются воедино некоторые странности в поведении сына, и он требует немедленно прояснить ситуацию. Доктор Торп нетерпеливо стучит в спальню Ксавье, смиренно ожидая ответа какое-то время, а затем аккуратно приоткрывает двери, прислушиваясь. Он знает, что парень дома, они созванивались в обед и тот никуда не собирался уходить. — Ксавье, ты в ванной? — задает вопрос довольно громко. Ему отчего-то волнительно и неловко, но возникшая ситуация требует прояснения, и он не намерен ждать. — Дай мне минуту, — из-за двери раздается приглушенный голос, а затем включается вода. Доктор Торп ведет плечами и кладет конверт на стол, заинтересовано окидывает взглядом разобранную кровать, какие-то вещи, разбросанные под стулом, и мольберт, укрытый грубой суконной тканью. Что ж, сейчас он явно нарушает личные границы, но любопытство перевешивает. В конце концов, ну что там может быть нарисовано? Однако едва накидка с тихим шорохом падает на пол, Винсент давится воздухом. Щеки и уши обдает жаром, он отводит взгляд и практически сразу натыкается на взволнованные зеленые глаза Ксавье. — Что ты тут делаешь? — хмурясь, выдавливает парень. Младший Торп откровенно нервничает. Он не убирает ладонь с дверной ручки, стискивая ее до побелевших костяшек. — Ответь мне на один вопрос, — сглатывает смущение и тысячу ненужных слов. — Это… Это результат твоей неуемной фантазии или рисунок с натуры? Неловкость отравляет воздух, вытесняя его из пространства, окутывая тягучей тишиной. Ксавье размышляет, что лучше ответить, хотя, скорее всего, отец и так все понял. — С натуры, — выдыхает, не зная, куда дальше завернется разговор. — Оу… Э-э… А… — изо рта Винсента вырываются отдельные возгласы, он все никак не может подобрать нужные слова. — Хм… — Дай мне пару минут, и я все тебе объясню… — Нет, время в этот раз нужно мне, — коротко выдыхает и поправляет очки. — Я… Я дам знать, когда пойму, что именно из твоей истории хочу знать. И спрячь картину, не хватало, чтоб этот срам увидела ее мать. Господи, Ксавье… Да когда вы успели-то! — Пап… — Нет, все потом, — он трет переносицу, дергает дужку очков, ерошит волосы. Как для психотерапевта он явно ведет себя слишком потерянно и эмоционально. — Кто-то еще знает? — Нет, — врет. Знает Пагсли, но вряд ли он станет распространяться. — Хорошо… — кивает часто головой. — Это… Уму непостижимо… И он торопливо покидает комнату, из которой, кажется, выкачали весь кислород, несмотря на распахнутое настежь окно. Что ж, этого стоило ожидать. Пожалуй, Ксавье мог бы возмутиться – отец мало того, что вошел без спроса, так еще и трогал его вещи, но это все сейчас не уместно. Судя по обескураженному выражению лица Винсента, он и так находится в шоке. — Мишель бы тобой гордилась, — тихий голос позади Ксавье заставляет его вздрогнуть. Парень и забыл, что на момент прихода родителя, он самозабвенно целовался в ванной с Аддамс. Да, не обзовись отец, и выйди Уэнс первой, все могло бы сложиться еще более драматично. — Не в смысле, что ты трахаешься со своей сводной сестрой, а в смысле, что ты хорошо нарисовал меня голую. Не думала я, что предстану перед твоим отцом в таком виде, пускай и на рисунке. — Уэнс… — он безысходно пытается подобрать слова и понять, как на все произошедшее смотрит девушка. Она не хотела ничего никому говорить, видимо, до скончания веков, а теперь все вскрылось, и Аддамс может в лёгкую послать его и закончить то, что так отчаянно лелеет его сердце. — Мне нужно подумать, — девушка оттягивает пониже его футболку, которую нацепила на влажное тело, и принимается собирать свои вещи. Хорошо, что они еще успели убрать все свое барахло из гостиной. Вряд ли Винсент или ее мать оценили бы инсталляцию из ее трусов, повиснувших на крышке рояля. Торпа вдруг накрывает паника. Он не хочет терять Уэнс и то, что между ними сложилось. Парень уверен, что сумеет все верно донести отцу, и они придумают, что делать дальше. В конце концов, ну они взрослые люди, не родные друг другу по крови. Да он мог с Аддамс просто на улице познакомиться! Ничего не случилось такого, чего бы не решил простой разговор. — Стой, стой, стой…— Ксавье торопливо перехватывает ее за предплечья, пытаясь поймать блуждающий взгляд. — Уэнсдей, ничего страшного не произошло, слушай… — Ну как сказать, — дергает бровью. — Не знаю даже, что меня заботит больше – то, что твой отец о нас узнал, или то, что благодаря тебе теперь он знает, как я выгляжу голой. — Уэнс, — выдыхает. — Давай… Давай договоримся не принимать никаких скоропалительных решений, ладно? Я с ним поговорю и все объясню. Нам… Мы… Обещай! — Ладно, — спустя целую минуту она выдавливает из себя короткое слово. У нее слишком много сейчас мыслей в голове, чтобы ввязываться в ссоры. Нужно все обдумать и наконец-то определить – готова ли она дальше разворачивать запутанный клубок произошедшего или самое время прекратить любые отношения с Торпом. Последнее как-то неприятной горечью отзывается во рту, и девушка думает, что и об этой реакции тоже стоит подумать. — Ладно – это значит, что ты согласна со мной в чем-то. А я хочу, чтоб ты пообещала. Потому что потом ты можешь быть уже не согласна, а обещание предполагает, что ты сдержишь слово, — торопливо поясняет Ксавье, чуть ближе подтягивая к себе девушку. — Обещай, что ты не станешь глупить, и мы все обговорим прежде, чем ты надумаешь обо мне забыть. — Господи, как у тебя все сложно, — закатывает глаза, позволяя парню себя обнять. — Обещаю, что если надумаю усадить тебя на скамью бывших, то предупрежу об этом в письменной форме. — Ты невыносима, — в душе разливается тревога пополам со знакомым уже трепетом. Он приподнимает пальцем ее подбородок, внимательно смотрит в темные глаза, а затем коротко целует и размыкает объятия. Ему катастрофически не хочется отпускать сейчас девушку от себя дальше вытянутой руки, но нужно обдумать, что сказать отцу, а еще дать ей то время, о котором она просит. Аддамс не удосуживается снять его футболку, просто подбирает платье с бельем и уходит, не сказав ни слова больше. У нее на лице появляется то задумчивое, серьезное выражение лица, которое так пугает Торпа. Он рвано выдыхает, хлопает себя по ногам, трет лоб, а потом замечает на столе белый конверт. Достав оттуда фото и внимательно на него глянув, порыв отца становится ему понятным. Изображение говорит само за себя, вернее тот взгляд, которым он смотрит на хмурую девчонку и то, как он ее обнимает. Спасибо, конечно, старику за фото, а еще работникам клуба, которые, видимо, это ему и отправили, ведь пожилой француз не знал его адреса. В груди волнительно колотится сердце, но вместе с тем он чувствует какое-то странное облегчение. Правда вскрылась, тайна утратила свой вес и, кажется, камень свалился с плеч Ксавье. Что ж, ничто так не расслабляет, как окончательно принятое решение. Он уверен, все образуется, и Торп сделает все возможное, чтоб уладить вопрос с отцом и, если нужно с Мортишей, да с кем угодно, лишь бы не утратить тот луч света, который высветил его жизнь. Впервые за долгое время он действительно знает, чего хочет. Это ошеломляет и придает решительности, прежде ему совсем несвойственной.