И мы не ходим на свидания

В глазах Кислова отражается серое пепелище. Впрочем, всё вокруг сейчас кажется уныло-серым. Сердце натурально ноет при виде того, что осталось от базы, но Киса не отводит взгляд. Он хочет напитаться этими эмоциями, чтобы насытить свою почерневшую душу. А потом один будет утопать в этом говне. Он, наконец, отворачивается. Бросает мимолётный взгляд на кажущийся теперь одиноким самолёт. И уходит. Думает по пути заглянуть к Мелу, вывалить ему всё, что скопилось за эти две недели. Но почти сразу отметает эту идею. Человек только на поправку пошёл, по заверениям врачей. Хватит с него потрясений. Дел, на самом деле, и без того полно. Киса нервно покусывает щёку с обратной стороны, стоя у подъезда одного из полузаброшенных домов. Живых жильцов здесь меньше, чем крыс. На ступенях чуть задерживается пацан, чьё лицо под капюшоном не разглядеть. Но Киса не сомневается. Выверенным движением обменивается с ним на товар. Взгляд бесстрастный, и глядит куда-то неопределённо. Жопа чует проблемы, и Киса хочет сорваться с места, но что-то останавливает. Просто щёлкает в башке. Когда грубо хватают под локоть и трясут, что есть силы, жалеть уже поздно. — Совсем страх потерял, щенок?! — скалится старший Хэнкин. Кисе просто становится неприятно на него смотреть. Как-то болезненно угадываются их родственные черты с одним крысюком. Он отворачивается в сторону, пока Константин Анатольевич жмёт его к облупленной стенке подъезда. — Тут следак московский всё вынюхивает, а ты с отбитыми в кашу мозгами вдруг решаешь опять хуйнёй своей заняться? — шипит мент. Киса удивлённо вскидывает брови, мол, «если ты не поймал, не значит, что я без дела сидел». Две недели не сказать, что прошли продуктивно, но и дома он не валялся. Голова бы натурально вскипела от навалившегося. Киса нечленораздельно бубнит, сам не находя для себя веской причины, чтобы начинать оправдываться. Когда чувствует давление на шее, на автомате пытается дёрнуться вверх по стенке. Но хватка Хэнкина крепкая. Неужто реально придушить решил? Киса почему-то верит в глубине души, что способен. Видимо, это семейное. Он мычит, крепко сжав челюсть. Не хватало ещё от безвыходности на помощь начать звать. — Мне тебя легче своими руками прибить и тело спрятать, чем отмазывать потом вашу шайку из-за твоей тупой башки, — цедит Константин Анатольевич, обжигая лицо Кислова горячим дыханием. Тот стоит на носочках. Картина со стороны, он уверен, не самая однозначная. Хватка на шее слабеет, и вот пальцы уже держат его за капюшон толстовки. Он безучастно тащится следом за Хэнкиным к ментовской машине. К мамке яйца, вроде, больше не катит — и хорошо, конечно. Но на их отношения теперь не надавить, да и не повезёт к ней, чтобы в глаза не смотреть стыдливо. И Киса съёживается сильнее, когда оказывается на заднем сидении. Всё по привычной схеме. Только страха теперь больше, и он какого-то другого вида. — Сдам тебя, и задышу спокойно хоть ненадолго, — слышится с водительского сидения. Киса откидывает голову на спинку и закатывает глаза. Отвратительное чувство полнейшей апатии пробирается под кожу. Проще говоря, ему уже похуй. Слова Константина Анатольевича оказываются пустым звуком, что не удивляет Кису. Видимо, Хэнк и это перенял от папаши-мента. Они останавливаются у его подъезда. Ваня не спешит дёргать ручку машины — очевидно, дверь заблокирована. Просто ждёт. Хэнкин глядит сурово через зеркало заднего вида. Под таким взглядом и спечься можно. — Последний раз, Кислов. Сыном клянусь. Киса с трудом сдерживается, чтобы не заржать. Губы всё равно дёргаются в кривой усмешке. Он бы мог сейчас многое высказать о его драгоценном крысёныше. Но выбирает благоразумно молчать. И этим необычным для Вани благоразумием он как раз обязан Хэнку. За эти две недели он научился равнодушно игнорировать существование некогда близкого человека, словно его и не было. Видимо, это умение распространялось и на его отца. Сначала Киса с садистским удовольствием наблюдал за унылой рожей Хэнка, которая день ото дня всё мрачнела. Потом ему наскучило, и он перестал смотреть на Борю. Совсем. Киса глядит перед собой, по привычке шмыгает носом, будто не замечает сверлящий через зеркало взгляд. Тяжёлый вздох. Константин Анатольевич устало потирает переносицу. — Свалил нахуй, — коротко бросает он, не оборачиваясь. Замок щёлкает, и Кисы словно и не было в машине. Только одинокий зиплок на заднем сидении напоминает о недавнем присутствии. Киса доволен собой. Тем, что сдержался и не сказал ни слова. А ведь язык чесался. Особенно хотелось вслух «обласкать» Хэнка при его папаше. Какая-то скрытая энергия бьёт изнутри. Сердце колотится в груди в бешеном темпе, и Кисе кажется, что это нормально. Так и должно быть. Ладони потеют, и он часто вытирает их о спортивки. Долбящая по перепонкам музыка теперь слышна как из-под толщи воды. Он смотрит под ноги, потом вскидывает голову и едва не врезается в Анжелку, которую зажимает какой-то долговязый пацан. Импульс осознания медленно доходит до мозга. Киса в открытую кривится и разворачивается в противоположном направлении. Он ищет глазами знакомые лица. Они мелькают, как в калейдоскопе, но от этого он чувствует себя совсем чужим. Картинка плывёт, и Киса тоже. Холодный ветер неприятно хлещет по раскрасневшейся коже. В животе, как и в мозгах, творится дичь. — Вставай, блять! — Киса бы и рад подчиниться приказу, но руки и ноги ватные. Он и голову-то с трудом поднимает, и всё равно из-под отросшей чёлки нависший силуэт не получается разглядеть. Видит только знакомый подъезд, до которого чуть ли не ползком добрался. С досадой замечает, что руки обёрнуты только рукавами толстовки. Куртка, видимо, осталась на хате. Левый бок отдаёт резкой болью. Киса чувствует, что дышать стало нечем, и шумно пытается втянуть воздух забитым носом. — Долбаеб малолетний. Его тянут за шкирку. Сил оказать сопротивление нет. Как, в общем-то, и желания. Сам же с какого-то хера решил доползти не абы куда, а именно к дому Хэнка. Правда, лестница оказалась непосильной задачей, и на первой же ступеньке он запутался в собственных ногах. А потом дверь подъезда со скрипом открылась. — Только не домой, — едва слышно лепечет Киса, хватаясь пальцами за ментовскую форму. Выпитое лезет наружу. Он не вовремя соображает (если вообще способен соображать), слабо дёргается и блюёт прямо перед собой, особо не отражая, где там что находится. — Твою ж!.. Константин Анатольевич, наученный, видимо, жизнью, отскакивает, и Киса безвольно опускается в лужу собственной рвоты. Противно? Да, на самом деле, не особо. Ему почти насрать. Хэнкин зло рычит, снова поднимает за шкирняк и ведёт вглубь подъезда. Кису вырубает короткими периодами. Вот перед глазами расплывающаяся стена с облезлой штукатуркой, затем тёмное помещение, в котором пахнет какой-то едой и крепким кофе. Здесь тепло. Потом яркий свет, и ледяная вода обжигает обветренную кожу. Киса сидит в чужой ванной в одних трусах, которые насквозь промокли от включённого душа. Сильные струи воды сейчас напоминают лезвия ножа. — Я не собираюсь ещё и мыть тебя, бестолочь. Давай живее очухивайся хоть немного. Я из-за тебя на работу, блять, опаздываю, — Константин Анатольевич кидает в него полотенце, когда приходит выключить воду. Киса, чуть замешкавшись, все же перелезает через бортик, вынужденно опираясь на плечи Хэнкина. Тот, судя по лицу, совсем не рад быть нянькой какому-то обблевавшемуся торчку. Да и сам Ваня не в восторге приходить в себя в такой компании. При любой попытке вспомнить, за каким хером его сюда притащило, голова начинает нещадно гудеть. Хэнкин перехватывает другой край полотенце и яростно начинает вытирать мокрые волосы, попутно норовя их вырвать. Киса пытается оттолкнуть его в грудь всё ещё ватными руками. — С-сука! — Закрой рот и пошевеливайся! Кислова снова тягают, не дав нормально просушиться. Трусы мокрые, хоть выжимай. Входной замок щёлкает, и на пороге застывает сам Хэнк. Ваню мутит не по-детски, и картинка перед глазами то и дело плывёт. Но язык так и чешется уколоть бывшего друга по поводу его внешнего вида. Он готов каждый день любоваться этим мрачным ебалом. — Че он тут забыл? — не скрывая отвращения, спрашивает Хэнк, пока идёт к себе в комнату. Шлялся ведь где-то до самой ночи, хотя вариантов у него сейчас не сказать, что много. — Это я у тебя должен спрашивать. Твой же дружок, — отвечает Константин Анатольевич. Киса безвольно барахтается на его предплечье в попытках держать равновесие. — Кинь его у себя в комнате, чтобы мать утром, как вернётся, не напугалась. Я б его в ванной оставил, чтобы ничего больше не заблевал, но лучше, чтобы ты хотя бы присмотрел. Еще сдохнет ненароком, когда рвотой давиться будет. Киса неприязненно морщится. Слушалось бы его тело, он бы уже давно свалил в закат. Заваливается вбок, когда переходит буквально «из рук в руки». Над ухом теперь хэнковское тяжёлое дыхание. Он раздражённо дёргает головой — с влажных волос летят во все стороны холодные капли. — Мы не друзья, — коротко отвечает Хэнк. Как будто из всего, что сказал его отец, это было самым важным. — Мне насрать, Борь, — устало выдыхает Константин Анатольевич. — Смотри, чтобы от него проблем не было. Дверь за ним закрывается. Киса послушно плетётся, опираясь как минимум половиной своего веса на главного крысюка в его жизни. В комнате Хэнка, как и всегда, всё аккуратно лежит по своим местам. Теперь вот и Кислов на своём месте — на полу у кровати. Упирается щекой в заботливо расстеленный пушистый плед. Внутренние органы от падения немного перемешались в животе, но ничего страшного. Зато из башки, кажется, почти выбило дурь. — Мне холодно, — бормочет Киса куда-то в покрывало. Кровать протяжно скрипит под ёрзающим Хэнком. — Сочувствую. — Блять, че ты щетинишься? — он через мышечную боль отрывает голову от пледа, приподнимаясь на локтях. — Твой папаша как-то не позаботился о том, чтобы одеждой поделиться, после того как мою выкинул хуй пойми куда! — Так ты же заблевался. — И че? — Дай поспать, Кислов, — Хэнк отворачивается к стенке лицом, накрывшись с головой. Киса бесится. Отметка его терпения давно пересечена, и сдержаться помогает только херовое состояние. Он дёргает за край одеяло и тянет на себя вниз. Хэнк тут же подрывается в попытках схватить сползающую ткань. Но кисина ярость сильнее. — Бля! Хэнк плюхается на пол вслед за своим одеялом и сразу нависает над Ваней. Седлает худые бедра, прижимая к пушистому пледу. Киса вытягивает руки перед собой, когда запоздало замечает летящий в лицо кулак. Тот отчетливо проходится по скуле, но боль приходит не сразу. Точнее, уже после второго удара, который мажет ниже, задевая обветренные губы. На языке мерзкий металлический привкус. Скопившаяся слюна с примесью крови летит на пушистый плед кремового оттенка. Плевок похож на маковый цветочек. — Мудак, — холодно бросает Хэнк, все еще восседая сверху. — Крыса ментовская, — шипит Киса, слизывая кровь с нижней губы. — Торчки, вроде, привыкшие спать где ни попадя. Вот и спи, где разрешили, как собака. Хэнк поднимается, отбрасывая обмякшую руку, которой его безуспешно попытались остановить. В полумраке комнаты со своим показательно равнодушным выражением лица он еще больше похож на статую. Киса хватается за край кровати и на одной только силе собственной злости встает следом. Ноги вроде держат. Вся проблема в гудящей из-за отходов и пары неслабых ударов голове и сраной темноте, от которой зрение совсем отказывается фокусироваться. Он буквально наугад припадает к стене и наощупь плетется к выходу из спальни, пока его не останавливают. Хэнк снова жмется, как будто в насильника и жертву играет. В памяти всплывают флешбеки с Хэнкиным-старшим и его горячим дыханием на кисловском лице. Семейное это у них, что ли. — Иди спи, блять, и утром свалишь. Шмотки твои все равно мокрые. — В чем есть пойду. Здесь ментами воняет, — Киса вблизи видит, как играют желваки на крепко стиснутой челюсти. Он движением головы пытается отбросить налипшую на лицо влажную челку. Хэнк молчит. Видимо, сильно злится, раз сдерживает себя. — Все, заглох? Отъебись, а! Кончай прижиматься ко мне, ментеныш! — он дергается всем телом, насколько позволяет его положение. Оголенная кожа неприятно трется о хлопковую ткань домашней футболки. Чужие пальцы перехватывают его кисти, гвоздя их к стенке. Киса делает последний отчаянный рывок и застывает, задевая бедром хэнковский стояк. Поднимает вопросительный взгляд, пытаясь прочитать хоть какую-нибудь эмоцию на сосредоточенном лице. Хэнк, очевидно, в курсе. Потому и смотрит куда-то сквозь. Поджимает губы и резко шагает назад. Свободного пространства вокруг становится неожиданно много, и Киса с непривычки едва не шлепается обратно на пол, успевая перенести вес тела на стену. Силуэт Хэнка обволакивает темнота. — Ты че, мудак, задумал?