И мы не ходим на свидания

Киса, на самом деле, кисой-то не был никогда. Киса — это самая натуральная бешеная псина, у которой разве что пена изо рта не идет. И то, не идет лишь до поры, до времени. Хэнк видел как-то пару раз. Хэнк вообще много чему был свидетель, говоря о кисловских выходках, что, наверное, любой другой человек на его месте уже сделал бы правильные выводы и свинтил с этой токсичной дружбы в противоположном направлении. Но он подсел на эти качели. Если Кисе что-то не нравится — Киса орет как потерпевший и лезет с кулаками. Хэнк терпит и, в конце концов, взрывается. А потом у них снова настоящая пацанская дружба на века, как будто никто никого нахер не посылал несколько минут назад. Вот и все качели. Хэнка всё устраивало. До того момента, пока всё, наконец, не развалилось. Можно было много рассуждать о правильности тех или иных поступков, и этим он и занимался в первые дни, когда Кислова буквально трясло от ярости в моменты их столкновений в школе. Хэнк в общем-то был и не против снова получить по роже. Возможно, физические страдания хоть немного заглушили бы душевные. Но драк, на удивление, не происходило. Затем Киса, видимо, максимально преисполнился, и словно бы совершенно забыл о существовании Бори. Этот факт бил больнее, чем его кулаки. Хэнк тяжело дышит и смотрит в стену чуть выше оголенного плеча. — Ты че, мудак, задумал? Он бросает взгляд вниз, стыдливо опускает голову и разворачивается к шкафу. Тот скрипит, когда хлипкую дверцу резко дергают на себя. — Оглох что ли?! — Киса уже срывается, но Хэнк, даже не смотря, уверен, что он не сдвинется с места — слишком ошарашен. В то же время неловко было признавать, что сам Боря факту своего стояка на лучшего когда-то друга был не особо удивлен. Наспех взятые шмотки практически наугад летят в Кислова. — Вали нахер, — коротко и не оборачиваясь бросает Хэнк. Он продолжает сверлить взглядом слившуюся воедино одежду, в темноте представляющую из себя неоднородное месиво. Мысленно проклинает Кису за то, что тот снова не кидается на него в порыве ярости. Когда это он стал таким уравновешенным? Или, скорее, опасается бросаться на парня, у которого на него член стоит? Да, с извращенцами опасно иметь дело. Хэнк слабо усмехается своим мыслям. Потом и вовсе позволяет себе вздохнуть полной грудью, когда Кислов, шурша наспех надеваемой одеждой, выходит из комнаты. Хлопает входная дверь. Боря прикрывает глаза и слушает стук своего сердца, которое уже не пытается пробить грудную клетку. Обошлось без избиений — и на этом спасибо. Хотя он почему-то думает, что как раз хороших пиздюлей ему сейчас и не хватает.

***

Хэнк — фанат самокопания вкупе с моральным самоистязанием. Это его стезя — тихо переживать в одиночку изъедающие душу черные мысли. Даже когда их дружба была в самом расцвете, когда не было никакого дуэльного клуба и непримиримых противоречий среди парней, он все равно не спешил делиться своим сокровенным. Что-то должно было оставаться личным до самого конца. Он был рад молчаливой поддержке, которую всегда любезно оказывал Мел. А, когда это было необходимо, можно было нарваться на перманентно несдержанного Кису и его кулаки. Хэнк скучает, нехотя признает это и еще больше себя ненавидит. Сжирает изнутри, не оставляя шанса. Внутри уже не чувства — разноцветное месиво, не разобрать, что еще живо, а что уже мертво. Хэнк только с болью в сердце осознает, что единственным выделяющимся пятном в этом месиве остается Киса. На пляже мельтешат люди. Сразу ощущается немного отличная от прежней атмосфера. Будто все ходят наготове, подозрительно озираясь на малознакомые лица. Хэнк размышляет, долго ли протянут эти общие настроения, или же всем будет достаточно закинуться таблетками, чтобы войти в раж. Сам он стоит чуть в стороне от остальных, медленно потягивая пиво из жестяной банки. На языке после нее остаётся неприятный металлический привкус, но для Хэнка это отдает своеобразной романтикой. Боря знал, что придет на эту тусовку, когда Киса не написал ему этим утром ни одного слова. Даже нахер не послал и пидором не обозвал. Может, конечно, переваривал произошедшее, хотя вроде никогда не отличался долгими раздумьями. Хэнк же убеждал себя в необходимости забрать свою одежду и отдать Кисе его обрыганные, а после заботливо выстиранные шмотки. — Какие люди из пещеры выползли! — Рита тянет губы в широкой улыбке и обнимает Хэнка одной рукой за плечи. — Давно тебя вне школы не видела. — Надоело все это, — он безучастно хмыкает. — Что за депрессивное настроение? Кто обидел? Взгляд Хэнка невольно скользит по Кисе, профиль которого очерчен теплым светом разгорающегося костра. Он поворачивается к Рите — ее лицо оказывается так близко, что он чувствует вишневый запах пива с полуоткрытых губ. Она косится туда, куда только что смотрел Хэнк, и подозрительно щурит глаза. — Что между вами все-таки произошло? — Уже неважно, — небрежно бросает он и дергает плечом. Тоненькое запястье безвольно спадает, и Рита вопрошающе смотрит в ответ. — Пойду развеюсь, — Боря кивает в сторону и уходит, провожаемый растерянным взглядом. Жар костра затихает по мере того, как Хэнк заходит за небольшой холм и оказывается один перед кажущимся бескрайним морем. Вода невероятно темная и, как и всегда, манит погрузиться в бушующие волны. Хэнк и рад был бы шагнуть навстречу и потонуть в пучине, но трусил. Ему легче убить другого человека, чем убить себя. Он считает себя законченным эгоистом. Чувствует, как щёки горят от ледяного ветра, что нещадно хлещет по лицу. Сзади хрустит галька вперемешку с влажным песком. Хэнк краем глаза замечает, как темный силуэт сбоку загородил собой небольшую деревянную лодку, прибитую к берегу — на похожей они плавали, чтобы скинуть тела в море. — Не стремно на глаза мне попадаться? — с показным отвращением цедит Киса и в довесок сплевывает на песок. Хэнк бы закатил глаза, да вот только его уже не трогает. Играть роль терпилы в их отношениях теперь не его забота. Толчок в плечо почти не удивляет, Боря только старается не подать виду, что чуть не оступился — нелепо барахтался бы сейчас в подступающих к берегу волнах. — С тобой говорю, ментеныш. Старое обращение вместо «крысы» звучит даже приятно. Хэнк все же разворачивается. — Шмотье решил вернуть? Очевидно, что нет. Киса стоит в своей одежде и немного дрожит от пронзающего тело ветра — туловище греет только старая толстовка на размер больше. — Обойдешься — это компенсация за домогательства, урод, — он скалится и так по привычному шмыгает носом. — Я тебя не домогался. — Член твой домогался, хенкалина! Когда ты в пидоры успел заделаться? До того, как сдал нас, или это вместе с крысиным поступком в комплекте идёт? — Киса снова дергается вперед и призывно толкает ладонями в плечи, от чего Хэнк все-таки мочит кроссовки и спортивки в холодной воде. В висках стучит кровь. Злость буквально разливается по венам. — Я не пидор, — на выдохе выдавливает Боря, сжимая кулаки. — А очень похож… Лодка сзади Кисы протяжно кряхтит, норовя рассыпаться от двух упавших в нее тел. Хэнка радует, что, наверное, спина Вани сейчас горит от боли, ударившись позвонками о твердую деревянную скамью поперек лодки. У того зрачки черные, заполнившие собой чуть ли не всю радужку карего цвета — от нахлынувшей ярости, а не от наркоты, как обычно. Сегодня Хэнк почему-то уверен, что Киса не принимал. Он мажет кулаком по скуле, следом резко еще раз в то же место. Чужие руки тянутся к нему, хватая за одежду. Одна ладонь упирается ему в лицо, отталкивая. Ярость Кислова ощущается совсем по-другому, и Боря почти сразу это замечает. Замирает и смотрит сверху вниз. Зажатые между его ногами бедра вздергиваются, проверяя крепость хватки. Хэнк тонет в чужих глазах, не совсем разбирая, что за эмоция в них застыла. Его не ударили, но дыхание еще тяжелее, чем у Кисы, скула которого характерно алеет. Лодку немного раскачивает волнами, из-за холма видны неровные отсветы костра и слышен чей-то гогот, смешивающийся с другими голосами. Хэнк ведет рукой по кисиной шее и надавливает сверху. Ваня как-то чересчур призывно откидывает голову и смотрит из-под полуопущенных длинных ресниц. В глазах — ни капли трезвости. Нет, Киса не принимал сегодня. Хэнк склоняется, не убирает руку. Припадает своими губами к чужим, и его, вопреки морскому холодному ветру, обволакивает теплом кисиного тела. Он уверен, что, если бы сейчас не закрыл глаза, то из них полетели бы искры. В голове становится совсем пусто, но ощущение, будто так и надо. Дыра в сердце заполняется чем-то правильным и родным. Киса вдруг поджимает губы, и Хэнку остаются только попытки пробиться внутрь, сминая их своими. Он мажет языком, проходится к уголку, ведет по щеке и несильно прикусывает ее. Возвращается к губам — они чуть разомкнулись, будто застыв в немом вопросе. Хэнк цепляется за возможность и толкается между, но тут же упирается в сомкнутый ряд зубов. Призывно проводит языком по верхнему. Киса начинается неприятно кусаться. — Мудак, — шипит Хэнк, морщась от резких ощущений. Обветренная кожа на губах трескается и ноет, и это заставляет напирать с еще большей силой. Он разводит коленом ноги и устраивается между них, наконец принимая более удобное положение. Киса мычит, видимо, недовольный новой позой. Ладонь ложится на раскрасневшуюся кисину щеку, и большой палец грубо оттягивает уголок рта. Язык Бори сразу проникает внутрь, сплетаясь с чужим. Ему горячо и очень влажно. Внизу живота нестерпимо тянет. Кисе явно неудобно двигать губами с чужим пальцем во рту, но Хэнк не отпускает, увлекаясь тем, что поглаживает мягкую слизистую внутренней стороны щеки. Дыхание спирает от ярких ощущений, и Хэнк буквально давится рваными недо-поцелуями, в которых ни грамма так нужной ему нежности. Киса, не церемонясь, кусает большой палец. Боря отрывается от истерзанных губ, смотрит сверху в совсем потемневшие глаза и в отместку толкается вверх по разгоряченному телу. Чувствует своим возбуждением чужой стояк, задевает, трется, и это вызывает самый настоящий восторг — голова идет кругом. Киса, похоже, испытывает противоположные чувства. Весь ощетинивается, хоть и шумно выдыхает от нахлынувших ощущений. Резко подскакивает, скидывая с себя забывшегося Хэнка, и едва не спотыкается о бортик лодки. От Кисы остаются только свежие следы в мокром песке вперемешку с галькой, удаляясь куда-то вверх к холмам. Его силуэт обволакивает темнота. Хэнк еще какое-то время сидит в лодке, прибитый к скамье тяжелыми мыслями, хаотично роящимися в голове. От вопросов, какого хрена Киса вообще за ним пошел, до момента с их звериными вылизываниями ртов друг друга. Хэнк был уверен, что выглядит сейчас более, чем красноречиво. Чувствует, как жар приливает к лицу снова и снова. Толстовка и футболка влажные от пота. В трусах, впрочем, не менее мокро. Яйца болезненно ноют, а в груди снова зияет невидимая для всех пустота.