***
Хэнк стоял у кабинета, где проходил первый экзамен, когда в его голове окончательно осело осознание того, что Киса пропал. Не первый раз, между прочим. Однако что-то ему в тот момент подсказывало, что этот случай отличался от других. Тогда он боролся с желанием бросить все и рвануть к кисловскому подъезду, к самолету, в злосчастную бухту, в конце концов. Там, где Ваня когда-то оставил свой след. Сообщения оставались непрочитанными, телефон выключен как минимум последние пять дней, которые Хэнк пытался дозвониться. Он и не думал бить тревогу, потому что оказывался в подобной ситуации десятки раз. Но Киса единственный не явился на их первый обязательный экзамен. И Хэнку только и оставалось, что растерянно глядеть на толпу одноклассников, ловя на себе вопросительные взгляды. Рита попыталась что-то выяснить, но только нарвалась на несдержанное раздражение Бори в ответ. В итоге и без того волнительный экзамен прошел для всех в максимально напряженной атмосфере. Хэнк оказался на улице, когда там уже вовсю разыгрался свежий летний дождь. Небо было каким-то по-весеннему хмурым. Рука невольно скользнула по ткани белой рубашки, коснувшись места на груди, где была пригрета «черная весна». — Борь, ну как ты? Хэнк медленно оборачивается, не успев вынырнуть из собственных мыслей. Оля стоит вместе с ним под козырьком школы, провожая взглядом последних отстрелявшихся, соскакивающих по ступеням. Несмотря на неловкую атмосферу, царившую между ними после ареста Рауля, Ольга Васильевна по-прежнему трогает сердце Хэнка каким-то родным и домашним теплом. Рядом с Ваней он никогда не ощущал подобное спокойствие. — Нормально, — нарочито коротко отвечает Хэнк, отводя взгляд. Он уверен, что девушка интересуется его состоянием из вежливости и, возможно, подводит к очередному расспросу о том, где пропадает Кислов вместо экзамена. Потому намеренно не хочет давать пищу для последующего диалога. Хэнк едва заметно отшатывается вбок, когда Ольга Васильевна подходит ближе. От нее приятно пахнет чем-то цветочным, но от этого запаха Хэнку становится еще больше не по себе. — Уверена, что наши занятия принесли пользу, — ее слова частично заглушает шум дождя. — Искренне хочется, чтобы у тебя все получилось, — Хэнк не смотрит в ее сторону, что, наверняка, выглядит несколько странно, однако отчетливо слышит, как она слабо улыбается, когда говорит. Он отчаянно борется с желанием поднять голову и взглянуть на светлое лицо, словно искрящееся теплым светом. Трогает телефон в кармане джинсов, сосредотачивается на образах с Ваней, мыслями возвращается к лодке и самолету. В горле встает ком. Ольга Васильевна, словно интуитивно ощутив слабость, нежно кладет тонкую ладонь на напряженное плечо. — Все хорошо. Хэнк не уверен, вопрос это или заверение. Он косится на хрупкие пальцы и вдруг жалеет, что до этого никогда не брал Ваню за руку с такой же нежностью, с которой сейчас Оля слегка сминает шершавую ткань его рубашки. Он только кивает в знак безучастного согласия и молча плетется вниз по лестнице, подставляясь под редкие капли дождя. Когда телефон раздается звонком, Хэнк поспешно отвечает, едва не выронив его в суматохе из кармана. — Кислов на экзамене был? Боря замирает. Мелко покрапывающий дождь неприятно оседает на коже. На экране контакт отца и бегущее время начавшегося звонка. — Нет, — отвечает он после небольшой паузы и замолкает в ожидании чего-то. На том конце тоже тишина. Хэнк не может разобрать даже дыхания. Внутри растет какое-то тревожное предчувствие. Оно скручивает все органы в животе в один тугой узел, и тошнота начинает подступать к горлу. Хэнк знает все фразы, которые ни за что в жизни не хочет сейчас услышать, но почему-то тревога заставляет его верить в свою невезучесть. — Александра Михайлова знаешь? Хэнк не чувствует облегчения, но попытки вспомнить кого-то с таким именем отвлекают от невеселых мыслей. — Вроде бы. Я не уверен. — Торчок один. Такой же, как твой Кислов. Мы его на месте взяли, все терся рядом с заброшенным домом у бухты. Проверь-ка один адрес, Борь. — Зачем? — Хэнк недоумевает. Он пытается сопоставить просьбу отца и его небольшой рассказ о Сане и его задержании, однако какой-либо связи пока не видит. В работу Хэнкин-старший своего сына обычно никак не вмешивал. — Затем, Борь. Лариса волнуется за своего непутевого сыночка, который пропадает хер пойми где. А это, как-никак, твой дружок, и ответственность на тебе тоже есть. Хэнк осознает, злится, чувствует растущий внутри него бунт, но смиряется со своим положением заранее проигравшего. Киса, как обычно, заставляет всех вокруг себя играть по его правилам. — Я бы сам проверил, но нет времени с торчками возиться. Тут без них работы дохера, освобожусь только к ночи. Саня этот адрес бабки своей назвал, сказал, там с Кисловым ошивался все эти дни. Я тебе скину, позвони мне, как найдешь его. Я свяжусь с Ларисой, чтобы не беспокоилась. — Ладно, — коротко соглашается Хэнк. Его коробит каждый раз, когда отец так вскользь в разговоре упоминает имя своей бывшей любовницы, словно это что-то обыденное. Он вспоминает все те ночи, когда мать уходила спать в общую комнату, и плакала пол ночи, пока не отключалась от усталости. Хэнк не пытался оправдывать отца, однако не смел отвернуться от него после всего, что произошло в рыбачьей бухте. Хэнкин какое-то время молчит, но не прощается. Затем коротко прокашливается в трубку. — Как экзамен, сын? Хэнк стискивает челюсть и, наконец, идет дальше. Рубашка, насквозь пропитавшаяся дождевой водой, неприятно липнет к телу. Темные тучи заканчиваются на горизонте, предвещая ясный закат. — Отлично. — Хорошо.***
Дом покосившийся и раза в два меньше того, в котором жили безумные тетки Кисы. Железная, в облупленной краске калитка, естественно, прикрыта только для вида, и Хэнк проходит за нее к деревянному запыленному крыльцу. Ступеньки красноречиво поскрипывают под ногами от каждого шага. Неизвестность, скрывающаяся за дверью, пугает возможной картиной с леденеющим трупом друга детства. Поэтому Хэнк замирает на несколько мгновений, проверяет телефон, который все еще не радует ответами от Кислова, и рывком хватается за холодную ручку. Внутри пахнет сыростью. Влага облепляет лицо и забирается под одежду. Здесь прохладнее, чем на улице, и Хэнк сравнивает это место с богом забытой землянкой или старым подвалом. Окна в маленьком коридоре зашторены цветными занавесками, на стеклах приклеены пожелтевшие газеты. Хэнк замечает в углу помещения старую газовую плиту, деревянную тумбу с потертой столешницей и рядом одну единственную дверь в небольшую комнату. Дом в своем заброшенном антураже больше походит на чью-то старинную дачу. Киса представляет собой гору совковых колючих одеял, которая вздымается, вторя его дыханию, на небольшом диване. Кроме него у противоположной стены стоит еще один диван — уже без одеял и подушек, совершенно простой и слегка потрепанный пережитыми годами. Хэнк хмурится, еще раз обводит взглядом помещение, пропитанное затхлостью, и выходит обратно в кухню-предбанник. Закуривает сигарету, приметив на тумбе забитую окурками пепельницу, и опирается бедром о выступающую столешницу. Про себя примерно прикидывает, сколько еще Киса будет притворяться спящим, пока шило в жопе не заставит подняться с дивана. Тонкие газетные листы превращают горящий после прошедшего дождя закат за окном в оранжево-грязное месиво. Хэнк щурится, силясь разглядеть в расплывшихся печатных буквах знакомые слова. Сзади поскрипывают половицы, но он уже слишком увлечен разглядыванием газетных новостей, ни одну из которых так и не смог разобрать. От дыма, которому некуда деться в тесном душном помещении, глаза начинает пощипывать. Хэнк часто моргает, с чувством затягиваясь, перебивая едким вкусом на языке все остальные ощущения. Киса низко хрипит, от чего можно было бы подумать, что позади крадется скорее какой-то полудохлый алкаш, чем неудавшийся выпускник школы. Он укутан в колючее темно-коричневое одеяло. Стоит в проеме, едва заметно пошатываясь спросонья, и клюет лохматой головой. Хэнк откровенно пялится на застывшего Ваню, сглатывает вставшую комом в горле слюну и не глядя тушит сигарету в пепельнице. С натугой выдавливает: — Привет. Киса медленно скользит взглядом по столешнице позади Бори и ведет головой. Челка еще больше спадает на глаза, доставая до середины носа. Зрачков не разглядеть, но Хэнк уверен, что темной радужки, как обычно, совсем не видно. Он стискивает челюсть до скрипа зубов, борясь с желанием хорошенько вдарить по бледному лицу. Он злится на Кису, что тот заставил беспокоиться о себе, когда реальных поводов не было. Смотрит осуждающе прямо, настойчиво пытается поймать блуждающий взгляд. — Я не просил меня искать. Хэнк давит злую усмешку и отталкивается от столешницы руками, рывком оказываясь едва ли не вплотную к Ване. — Твоя мать волнуется. Ты экзамены просрал, в курсе? Будущее свое проебать из-за наркоты хочешь? — Ты че папашку своего включаешь, а? — Киса сам подается вперед и выставляет ладони, отталкивая Хэнка в плечи. — Отъебись от меня, если что-то не нравится, понял? — сразу поправляет чуть съехавшее одеяло. Хэнк прокручивает в голове, что именно и в какой момент пошло не так. Маленькая трещина, появившаяся в его привычном мироощущении, стремительно разрушила всю его жизнь. Принципы, которыми он никогда бы не пренебрег, были нещадно растоптаны кисиными выходками. Хэнк шел на поводу, хотя мог поступить иначе в любой из произошедших ситуаций. Мог бы, если бы Киса не смотрел нагло и прямо из-под длиннющей челки, сверкая черными глазами. Хэнк сознательно зарывает чувства, что рвут душу в клочья, но снова возвращается к ним, утопая в вязком болоте с головой. Он не понимает Кису, и даже не надеется когда-нибудь понять. Только интуитивно реагирует на ответные физические проявления, уже машинально пропуская мимо ушей все то дерьмо, что льется из Ваниного рта. Ему просто иногда становится интересно — смог бы он выстрелить, если бы сейчас вернулся в день их дуэли? Скорее да, чем нет. Просто разумнее ради своего же блага заранее освободиться от той ноши, которой теперь был обременен. — Не надо, Кис, — только и выдавливает Хэнк, потому что нихрена не понимает, какие еще слова можно подобрать в разговоре с неуравновешенным торчком. Хотя он и сам не знает, что именно «не надо». Ему больно вспоминать времена, когда все было просто и понятно, без недомолвок, драк до крови, полного непринятия. Хэнк пожертвовал бы даже их драгоценной черной весной ради прежней дружбы. Отдал бы все, чтобы не марать друг друга в этой грязи, в которую сам их и затянул. Киса прикрывает глаза, и в этот момент выглядит как-то по-необычному умиротворенно, что сразу хочется проникнуть в его мысли. Хэнку даже приходится одернуть себя, чтобы не прикоснуться к застывшему лицу. — Поцелуешь? — Ваня по-птичьи склоняет голову в бок. Черные ресницы подрагивают под лохматой челкой. Плечи слабо напряжены под тяжелым покрывалом. Хэнк прикасается к его краю, замявшемуся у бледной шеи, и отгибает еще больше, оголяя слегка выступающие ключицы. Осторожно целует в уголок обветренных губ и хмурится, когда чувствует холодную руку на щеке. Нежность Кисы ощущается слишком непривычно, и Хэнку совсем не хочется ей верить, и, тем более, привыкать. Но тело откликается по-своему. Он подается ближе, зарывается второй ладонью в спутанные волосы, прижимается к неприятному колючему одеялу. Сминает сухие губы настойчивым поцелуем и проникает языком в горячий рот. Киса в своей манере отвечает грубовато, царапает зубами, жмется ближе, когда ближе, казалось бы, уже некуда. По телу растекается тягуче-приятная истома, от которой кружится голова и едва ли не дрожат коленки. Хэнк уверен, что это все совершенно противоестественно, но поддаваться собственным желаниям оказывается слишком приятно, и он и не думает сопротивляться. Каждый раз он почему-то уверен, что все решится само собой, как только они закончат. Пока в его мыслях сплошная ересь, в которую он отказывается верить на трезвую голову, по типу того, что все вот эти действия с бывшим лучшим другом не должны быть настолько приятны — до полной отключки. Хэнк проводит ладонью по выступающей косточке, давит пальцами на плечо, толкая в комнату, в которой, кажется, совершенно нет свободного места, кроме пространства между двух небольших диванов. Внизу живота уже вовсю словно сосредотачивается весь жар предстоящего лета. Киса покорно, но несколько неуклюже переставляет ноги, пока не упирается ими в потрепанный подлокотник. Хэнк мажет губами по щеке, проводит языком по линии челюсти и больно впивается зубами в кожу на шее. Ваня мгновенно шипит и в ответку с силой оттягивает за волосы на затылке. — Больной? — он скалит зубы и отводит корпус назад. Тянет Хэнка за собой, и они летят прямо через невысокий подлокотник на диван. Не сговариваясь подтягиваются выше к другому краю. Далеко не девчачье тело под ним ощущается как-то по-особенному. Хэнк думает, когда испытывает необычный для себя прилив нежности, что, наверное, если бы Кисы не стало, и он бы нашел в этом старом доме его труп, то, возможно, по-настоящему захотел бы исчезнуть следом. Он не размышляет о любви или других серьезных чувствах, но сейчас, именно в данный момент не представляет себе жизни без неуравновешенного Кислова рядом. Хэнк настойчиво целует в губы, навалившись сверху, опирается на одну руку, уперев ее в подлокотник, чтобы Ваня имел хотя бы возможность свободно дышать. Чужие руки оглаживают напряженные плечи и скользят под футболку. Тянут ткань через шею, и Хэнк помогает, выпутываясь через узкое горло. Встряхивает голову, и недлинная челка падает на липкий от пота лоб. Снова припадает к раскрасневшимся от поцелуев губам и сплетается с чужим языком своим, пока Ваня продолжает блуждать холодными ладонями по голому торсу. Когда пальцы соскальзывают под пояс спортивок, ловко расправившись с затянутым шнурком, Хэнк невольно дергается и замирает на мгновение. Отстраняется и изучающе смотрит в полуприкрытые темные глаза. Непослушные волосы откинуты назад, на щеках горит свежий румянец, а губы влажные от мокрых поцелуев — Киса выглядит беззащитно и вызывает слишком большое желание, от чего Хэнк едва не воет. Пальцы обхватывают член, и у него все-таки вырывается приглушенный стон, который он давит на полувыдохе. Прячет лицо, уткнувшись носом во влажную шею, и проводит языком по солоноватой коже. — Это останется здесь? Голос у Кисы непривычно тихий и какой-то бесцветный. Хэнк поднимает голову и не сразу понимает смысл вопроса. Что-то подсказывает ему, что сейчас важно правильно ответить, но мысли путаются, и вычленить что-либо адекватное нет возможности. Он сам хочет остаться здесь, в этом моменте навсегда. Можно даже в таком положении, ему уже все равно. Но Хэнк с нежностью разглядывает лицо, покрытое его же тенью, и не понимает, как найти в себе силы сдаться. — Да, — хрипло выдавливает он, и сожаление остается осадком в груди. Киса двигает рукой, размазывая выступающую смазку, и ладонь Хэнка ныряет в чужое белье. Тело под ним будто буквально горит, и жар опаляет кожу на его пальцах, обхватывающих член. Он двигает бедрами в унисон движениям Вани и осознает только одно желание слиться с ним всем своим сознанием и плотью. Последние барьеры в голове сломлены, все внутренние «нельзя» и «неправильно» перестали существовать. Хэнк уверен, что завтра все снова вернется на свои места, но сейчас он не чувствует ничего противоестественного в том, чтобы дрочить член своего бывшего друга, рвано и смазано целоваться, деля на двоих горячее дыхание, вжимать в потрепанный диван податливое тело. Ваня с глухим стоном прогибается навстречу, с силой впивается в губы, и Хэнк ощущает на ладони растекающуюся вязкую жидкость. Внизу живота словно взрывается фейерверк, и он кончает почти сразу за Кисой. Рука, на которую он все еще опирается, дрожит от напряжения, и локоть подкашивается. Хэнк валится всем телом на Ваню и тяжело дышит ему в плечо, будто только что пробежал несколько кругов подряд на физре. Грудью чувствует, как под ребрами бешено колотится чужое сердце, вторя его собственному. Телефон, выпавший из кармана спортивных штанов на деревянный пол, отчаянно вибрирует. Хэнк вдруг осознает, что это был далеко не первый пропущенный вызов. — Щас задохнусь. Хэнк покорно отстраняется, снова опираясь на вытянутую руку, и смотрит сверху. Киса весь покрасневший, волосы растрепаны. Его хочется поцеловать, словно они обычная пара, которая нежничает после секса, но Хэнку слишком неловко проявлять свои мимолётные эмоции. — Чего вылупился? — огрызается Ваня, едва переведя дыхание. Показушно вытирает ладонью рот, а вторую в это время трет о Борины спортивки. На ткани тут же проступают влажные белесые разводы. — Ты даже после оргазма с девками нервный? — уточняет Хэнк. — Так ты все-таки в мои девки записаться хочешь? Да пожалуйста. Снимай штаны свои и вставай раком, поможешь мне стать не таким «нервным», — едко скалится Киса. Боря на провокации друга уже давно заимел иммунитет, но всегда было интереснее вестись на них, нежели игнорировать. Он бросает короткий взгляд вниз, на свои загвазданные в своей и чужой сперме спортивки, затем поднимает перепачканную руку и грубо фиксирует ей Ванин подбородок. Киса морщит нос — пальцы Хэнка скользкие и липкие. — Только, блять, попробуй, — шипит он. Черные глаза зловеще сверкают. Хэнк заводится от одной только мысли. Большой палец очерчивает линию нижней губы и проскальзывает внутрь горячего рта. Киса не сопротивляется, только сильнее сводит брови к переносице, и выглядит довольно угрожающе даже в таком виде. Хэнк проводит подушечкой по податливому языку, который в ответ мокро мажет по коже, собирая остатки спермы. Киса шумно втягивает носом воздух и прикрывает глаза, все еще сохраняя недовольное выражение лица. Половица на входе в комнату протяжно скрипит, и срабатывает как звонкая отрезвляющая пощечина. Хэнк от звука сначала отстраняется от Вани, затем выпрямляется и поворачивает голову. Видит отца и подскакивает с дивана, тянет резинку штанов вверх, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Хотя уверен, что этим действием положение все равно не спасти. Киса более заторможено принимает сидячее положении и накрывается краем одеяла. За всю жизнь Хэнк наблюдал много выражений на лице своего отца — самое страшное было видеть его, когда тот проверял трупы на дне Черного моря. Сейчас он смотрит на застывшего в проеме мужчину, широко распахнув глаза от накатившего ужаса, и не может распознать ни одну эмоцию. Хэнкин же даже не пытается взглянуть в ответ — он неотрывно пялится на Ваню, съежившегося на диване, и Хэнку кажется, что человек с таким омертвевшим взглядом в моменте способен на убийство.