Butterfly lips

Духота жжёт легкие. Рёв мотора давит на мозг, заставляя голову ноюще болеть в области висков. Чонсу ощущает, как по горячему лбу стекает пот. Вроде, двадцать третий год на дворе, а автобусы в их городе всё ещё без кондиционеров. Приоткрытые окна нисколько не спасают, в щели заползает только прогретый уличный воздух, насыщенный излишками углекислого газа из-за автомобильных выхлопов. Если коротко — дышать практически нечем. Чонсу хочет проклясть это лето. И предыдущее тоже, честно говоря. Хочется кричать на весь транспорт, сдирать с плоти кожаные куски и рвать на себе волосы от того, как же, блять, жарко. Пальцы вяло хватаются за молнию портфеля, раскрывая его внутренности. Парень вытягивает полупустую бутылку воды, надеясь, что хоть она облегчит страдания. Горлышко опускается на пухлые губы. Влага пробегает по глотке. Изо рта вылетает тяжёлый вздох. Тёплая. Карие глаза полузакрыто осматривают заполненный наполовину автобус. К счастью, в тридцатиградусную жару прокатиться по городу захотели единицы. Сиденья заполнены от силы десятком тел — парой подростков, пожилой женщиной, а в остальном взрослыми людьми за тридцать, которые постоянно куда-то спешат — в любой день недели, в любое время года, в любую погоду. На фоне привычных взгляду фигур выделяется лишь одна-единственная, что стоит у раскаленного окна. Фигура с квадратным профилем, небольшой горбинкой на носу, длинными тёмными волосами, убранными в хвост. Взгляд намертво цепляется за чужие черты. Чонсу с жадностью поглощает вид скатывающейся по смуглой коже капли пота. Невольно сглатывает, опуская взгляд ниже. Лёгкая бордовая рубашка бесстыдно расстегнута, открывая вид на нежно-карамельную влажную кожу. В худощавых руках покоятся две скрытых в крафтовой бумаге картины. По крайней мере, с виду это картины. Интересно, незнакомец их сам нарисовал? Или купил? А может их ему подарили? Зрачки плавно возвращаются к лицу (до невозможности красивому лицу), и тут у Чонсу перехватывает дыхание. На него упорно смотрят два глубоких карих глаза. Смотрят заинтересованно, изучающе. Они словно пробираются под черепушку, копошатся в самом мозгу, внимательно разглядывая скрытые ото всех позорные мысли. Чонсу сразу же поворачивает голову вправо, делая вид, что очень заинтересован пролетающим перед ним пейзажем старых потрёпанных домов. Чонсу теперь мысленно молится всем богам, чтобы этот незнакомец вышел на следующей остановке. То, как Чонсу пялился минуту назад, конечно же, невозможно было не заметить. Стыд окрашивает щёки румянцем. Но, к счастью, парень и так весь покрасневший от повышенной температуры. Заметить какие-то изменения практически нереально. Справа прилетает удар локтем. Чонсу кидается вопросительным взглядом в Джисока, что сидел всё это время по соседству. Лицо его перекошено хитро-детской улыбкой. Большие глаза показательно падают на лежащий в ладонях Чонсу телефон. Это явно намёк. Большой палец касается кнопки включения. На тусклом экране еле разглядываются несколько уведомлений, одно из которых с сообщением, что отправил Джисок… Только что? Интересно, что же там такого, что он не может сказать через рот? Джисок: Ахаххахахахаха Чонсу, это пиздец, там чувак без обуви стоит, прикинь? Лицо парня непонимающе хмурится, а взгляд стреляет вглубь автобуса, ища подтверждения слов Джисока. Единственный, кто в этом автобусе стоит — тот парень с картинами. Чонсу опускает глаза, стараясь незаметно глянуть на ноги незнакомца. И тот действительно стоит абсолютно босой. Парень моргает для верности пару раз, пытаясь понять, реально ли это или они с Джисоком просто перегрелись на солнце. Кажется, всё взаправду. Брови всплывают вверх, а веки в удивлении разъезжаются. Справа слышится тихое хихиканье Джисока, а Чонсу даже смеяться не может. Он просто не верит своим глазам Не верит, что такое вообще происходит здесь и сейчас. Сюрреализм какой-то, не иначе. Экран загорается сообщением. Джисок: О чёрт, он на тебя так пялится, не смотри туда. Парень даже не стал открывать диалог, прочитав всё в окне уведомления. Внутренние органы будто рухнули в пятки. Чонсу нервно ёрзает на сидении, переводя взгляд на пейзаж из окна. Перед глазами разрисованная маркером остановка. Перед глазами большой белый пудель, разгуливающий вместе с хозяином — молодым рыжим парнем. Чонсу думает, что эта собака хозяину не подходит. Рядом с ним хорошо бы смотрелся золотистый ретривер. На пуделе чёрный намордник (насколько пудели агрессивные?). Перед глазами ревущий ребёнок, в руках он держит покусанный вафельный рожок, а чуть левее валяется кусок мороженого, смешанный с карамельным топпингом и асфальтированной пылью. Жалко. Даже не поворачиваясь, Чонсу чувствует на себе жгущий затылок взгляд. В уши залетает шипящий рёв динамика. Их остановка. Джисок слегка толкает парня с намёком, чтобы тот пошевеливался. Чонсу подлетает на месте, в одно мгновение перемещаясь на спасательный тротуар. Выдох выходит из лёгких вместе с чувством неловкости. Чонсу переводит дух. Джисок подлетает сзади, хватая его за плечи. Парня разворачивают в противоположную сторону. — Нам туда. И приспичило же Джисоку именно сегодня съездить на набережную. — Жесть, я такое в первый раз вижу. В городе столько фриков водится! Чонсу молчаливо следует за другом, поддакивающе кивая. Фриком того парня он бы не назвал, но странность в его поведении бесспорно была. — Эй! Эй, подождите! — слышится сзади незнакомый голос. Голова Чонсу резко оборачивается. К нему неспешно подбегает тот самый парень из автобуса. Перед глазами длинные волосы. Перед глазами квадратный профиль. Перед глазами босые ноги. Чонсу нервно сглатывает. — Вам помочь? — голос слегка вздрагивает. Но не столь значительно, чтобы другие смогли это уловить. Незнакомец непонимающе моргает. В следующую секунду на его лице рождается улыбка. Сияющая, яркая, что аж слепит. — Нет-нет, что Вы! Просто я… — парень мнётся, заламывая пальцы. Видимо, пытается сформулировать мысли. — Просто Вы очень красивый, и мне бы хотелось запечатлеть Ваше лицо на бумаге. Позволите? Этот парень ещё и разговаривает по-необычному. Не как привычно окружающие люди. Список загадок обильно пополняется. Чонсу бы хотел их разгадать. Чужое лицо смущённо краснеет. Хотя, кажется, Чонсу смущён не меньше, а может, даже и вдвое больше. Он оборачивается на Джисока, который недоверчиво сверлит взглядом длинноволосую голову. А незнакомец даже и внимания на него обращает. Будто Джисок — невидимка. Будто лишь плод воображения Чонсу. Это кажется странным. Кажется, что Джисока невозможно не заметить. Он — яркий, громкий, а его красота ежедневно захватывает десятки восхищённых взглядов в заложники. Тенью в их дуэте обычно является Чонсу. Но, как видно, не сегодня. Молчание пропитано неловкостью. Голые ступни напряжены, словно уже норовят развернуться и побежать прочь. Когда незнакомец уже готовится бросить извинения, пухлогубый рот неуверенно приоткрывается. — Оу, неожиданно, — слышится нервный смешок. — Ну, я не против. Дадите свой номер телефона? — У меня нет телефона, — белые зубы стыдливо скалятся. — Могу дать Вам мой адрес. Записывайте. Брови неверяще сводятся к переносице. Сложно впитать мысль, что у кого-то в их время нет телефона. Пальцы проводят по засвеченному экрану, открывая по мышечной памяти блокнот. — Жду. — Улица Красноармейская, дом шестьдесят, четвёртый подъезд, двадцать первая квартира. Когда адрес еле заметно проглядывается, Чонсу кивает и мычит себе под нос. — А когда мне приходить? — Когда сам захочешь. Костлявая длиннопальцевая рука машет на прощание. Фигура юноши слишком быстро исчезает из виду, не дав Чонсу даже сообразить, что на подобное отвечать. — Ты спятил, что ли? Или у тебя мозги от жары совсем поплыли? — Джисок отчитывает его как маленького ребёнка, ей богу. — А что такого? — Что такого? Что такого?! — громадные глазные яблоки наливаются негодованием, становясь, кажется, ещё громаднее. — Ты реально хочешь пойти домой к незнакомцу, который ходит босиком по улице, разговаривает, как мой дедуля, и телефоном не пользуется? А вдруг он вампир?! Кто? — Вампир? Джисок, ты дурак совсем? Негодующее лицо принимает максимально серьёзное выражение. Кажется, будто Джисок абсолютно уверен в собственных догадках. — Это ты дурак! Как ты это ещё объяснишь? — Не знаю, но если бы он был вампиром, то давно бы уже сгорел. Вампиры боятся солнца. Проведя потными ладонями по сожжённо-блондинистым волосам, Чонсу спешит в сторону набережной в надежде закончить этот бесполезный разговор как можно скорее. Но Джисок просто так не отстанет. — Ты же не знаешь, какими бывают вампиры в реальности. Ты не смотри на то, как их изображают в фильмах. Голливуд всегда врёт! Короткие ноги, спеша, передвигаются, пытаясь угнаться за Чонсу. Карие глаза устало закатываются. — Вампиров не существует. — Ну а если он психопат, маньяк-психопат. Вырубит тебя сковородкой, расчленит и бросит твоё изрубленное тело в воду. Чонсу резко останавливается, с приподнятой бровью огладывая встревоженное лицо друга, что нервно жуёт и так уже искусанную губу. — И не смотри на меня так, я за тебя беспокоюсь! Широкая ладонь ложится на чёрные волосы, взлохмачивая мокрые от пота пряди. Теперь они торчат в разные стороны. Чонсу ухмыляется. — Джисок, я смогу себя защитить, не бойся. Я не маленький. Веки полностью скрывают глазные белки за кожей. Парень с подозрением щурится. — Все жертвы маньяков так думают, — еле слышный шёпот выходит из его ротовой полости. — Что ты сказал? — Будь осторожен, говорю. Скинь мне адрес его на всякий случай. Если ты не вернёшься в тот же день, я буду звонить в полицию. Усмехнувшись, Чонсу перемещает руку на чужое плечо, едва задевая нежную кожу тонкой шеи. Джисок вздрагивает, как только что вылупившийся птенец. — Без проблем. Если тебе так будет спокойнее.

***

Глаза прикованы к экрану смартфона, из нутра которого на Чонсу смотрит интерфейс навигатора. Он идёт лишь только пару минут от остановки, но успевает уже сто раз пожалеть о том, что решил пойти к странному незнакомцу домой. Эта идея казалась хорошей лишь в теории. На деле же она теперь уже не так привлекает. Что Чонсу там ждёт? Вдруг этот парень действительно какой-то псих, который расчленяет людей, а потом вырисовывает их конечности на бумаге? А вдруг он каннибал. Или того хуже, может, он реально вампир? Мало ли. Чонсу встряхивает головой. Ну нет, вот это уже глупости. Тревога бьёт по грудной клетке. Чонсу с трудом дышит, быстро перебирая ногами по плиточному тротуару. Подняв взгляд, парень останавливается напротив невысокого, на вид довольно старого дома, коих в его городе полно. Но почему-то от этого вида сердце падает в пятки, а в горле першит. Выглядит дом мрачным, даже слегка пугающим, особенно на фоне серого пасмурного неба, что прямо сейчас нависает над головой. Коричневый кирпич, словно кожа, натянут на скелет здания, утыканного то тут, то там пустыми окнами. Рамы некрасиво перемешаны — старые и новые, бело-пластиковые и пыльно-деревянные. Заходить туда совершенно не хочется. Но отступать Чонсу пока ещё не намерен. Завернув во двор, парень ищет глазами нужный подъезд. Вокруг подозрительно тихо. Будто время в этом месте застыло. Вместе с людьми и звуками. Слева от железной двери прогибаются кнопки. Слышится писк домофона. В голове мелькает мысль, что железная дверь этому дому не подходит. Вот была бы деревянная резная! Парню молча открывают. В подъезде сыро, пахнет старостью. Наверное, здесь живёт много пожилых людей. Стены укутаны гнёздами проводов. Они повсюду. Как раковые клетки перед смертью человеческого организма. Выглядит устрашающе. Тусклый свет вкрученных лампочек с трудом рассеивает темноту. Даже подъездные окна не помогают. Полуоблезлая цифра «21» красуется на старой деревянной двери. Она здесь будто невпопад, окружённая холодным железом, навешенным новёхонькими «20» и «19». Глухой стук отскакивает эхом от серо-зелёных стен. Никто не выходит. «Может, он в душе?» — думает Чонсу, а его рука заворожённо тянется вперёд. Старые петли истошно скрипят, приоткрывая темноту длинного коридора. Затаив дыхание, парень пробирается внутрь. Пахнет какими-то травами. Похоже на шалфей. Кажется, кто-то жжёт благовония. — О, вот и ты, заходи скорее! — из-за угла показывается длинноволосая голова. Чонсу от неожиданности подпрыгивает на месте. — Ой, прошу прощения, не хотел тебя напугать. Пара карих глаз впивается взглядом в оголённый худощавый торс. Чонсу несколько раз смаргивает. На чужой шее мотается кулон с болотно-зелёным камнем. На потрёпанном шнурке держатся пижамные клетчатые штаны, приоткрывая вид на резинку чёрных боксёров. Лицо жжёт от смущения. — Да ничего. Я не вовремя?.. Чужая физиономия вытягивается в удивлении. — Нет-нет, что ты! Я тебя ждал. Проходи пока в зал, я тебе чаю заварю. Зелёный или чёрный предпочитаешь? Мозг на мгновение подвисает. Не опасно ли это? Метамфетамин, кетамин, рогипнол — мало ли что растворят в его чашке. Хотя, наверное, Чонсу просто глупый параноик. Стенки ноздрей ощущают, как тяжело выходит застоявшийся в лёгких воздух. — Зелёный. Парень бросает лёгкий кивок и ярко-искреннюю улыбку, удаляясь в сторону другой комнаты. Пытаясь успокоить нервы, Чонсу беспрерывно стучит средним пальцем по бедру. Взгляд скачет по помещению. Первое, что бросается в глаза — это высоченный потолок, который частенько можно встретить в старых домах. Выглядит, конечно, величественно и эстетично. Вид завораживает. Однако приятного Чонсу чувствует мало, ибо ощущение тревоги лишь нарастает. На современный ремонт в квартире нет даже и намёка. На стенах красуются пожелтевшие обои с уже выцветшим рисунком. Кругом наставлена мебель, которая тут, кажется, ещё со времён «Перестройки», однако сохранена она в приличном виде. Её, вероятно, пару раз уже реставрировали. Только лишь полы застелены относительно свежим линолеумом. Чонсу проскальзывает сквозь узкую арку прямиком в просторность комнаты, с виду походящей на гостиную. В ней довольно темно. Пасмурный свет больших окон не справляется с освещением помещения таких размеров. В перепонки залетает бесконечное тиканье напольных часов. Маятник усыпляюще движется слева направо. После справа налево. Слева направо. Справа налево. Тёмное дерево лакированно блестит. Крохотные сколы раскиданы по углам. Примерно такие же стояли у покойной бабушки Чонсу на даче. Он прекрасно помнит, как ворочался по ночам в постели без возможности уснуть. Раздражающее тиканье сверлило дыры в черепной коробке. В противоположной от часов стороне скромно стоит деревянно-красный платяной шкаф с вырезанным цветочным орнаментом на ручках. Пожилые люди при видя таких обычно говорят: «Вот сейчас такого уже не делают!» По соседству виднеется книжный шкаф, чьё нутро до изобилия напичкано книгами. Чонсу обычно читает лишь фэнтези и парочку современных авторов, поэтому названия разноцветных корешков кажутся ему незнакомыми. Картины. Главное украшение гостиной. Они здесь везде, куда ни ступи, куда ни посмотри. Десятки лиц — наивно-детские, влюблённо-юношеские, понуро-старческие — все смотрят с высоты грязно-бежевой стены. Перед глазами пусто-белый мальчик, сидящий на каменном бортике фонтана. Худые ноги его скрыты под переливающейся золотом водной гладью. — Нравятся? — слышится сзади. Чонсу оборачивает голову, встречаясь с сиянием карих глаз. В чужих руках дымятся две маленькие чашки. — Да, красиво. Это всё ты нарисовал? — Угу. Чонсу протягивают напиток. Пальцы жжёт горячее стекло. Быстро схватившись за прохладность ручки, парень кидает взгляд на картину по соседству. Перед глазами кладбище. Как обычно передают атмосферу кладбища художники? Пичкают бумагу тёмными оттенками, рисуют кистями серость, отражая мрачность окружения. Но в этой картине сплошь одна разноцветность. Взгляд цепляет обильная зелёная растительность, ясное летнее небо и нежно-голубые потёртые кресты. Посередине обитый красным гроб с трупно-бледным телом. Вокруг призрачно-синие люди. И лишь одна фигура выделяется вырвиглазным пурпурным цветом. Лицо её перекошено отчаянным криком, губы искривлены тоской. — Почему женщина фиолетовая? — единственный вопрос, который выходит изо рта Чонсу. Отхлебнув из дымящейся чашки, длинноволосый парень оглядывает взглядом собственную картину. — Её ярость наполнена печалью, а печаль — яростью. Брови Чонсу съезжают к переносице. Глаза его полны непонимания. Он вопросительно смотрит в сторону художника, ожидая более развёрнутый ответ. Тот тяжело вздыхает, подходя ближе к своему гостю. — Эта женщина потеряла мужа. Её одолевала неописуемая тоска по любимому человеку, и в то же время она винила Господа в том, что он отобрал у её семьи единственного кормильца. Поэтому она — фиолетовая. Красный — цвет ярости, синий — цвет грусти. И как ты, наверное, знаешь, смешение этих цветов даёт фиолетовый. Задумчиво припадая к чашке, Чонсу морщится от жжения в языке. Грудь наполняется странным сочетанием чувств: лёгкой тоской, восхищением и какой-то непонятной теплотой, которую парень самому себе объяснить не может. — Круто ты это придумал. — Я не придумывал. Я видел всё своими глазами. Чонсу немо смотрит на парня, пытаясь понять, врёт тот или нет. Чужое лицо кажется слишком спокойным, слишком невозмутимым, словно для художника такое в порядке вещей. — А что ты делал на кладбище? Пара карих глаз сразу же отрывается от картины, вместо этого перемещая взгляд на Чонсу. — Навещал свою семью, — парень обнажает белые зубы, растягивая рот в печальной улыбке. По глотке нервно скользит слюна. Найти подходящие слова для ответа кажется слишком сложной задачей. — Оу, мне жаль, — единственное, что придумывает его перегруженная голова. — Всё в порядке. Они сейчас в лучшем мире. Чашка с глухим стуком приземляется на небольшой столик, заваленный красками и простыми карандашами. Чонсу внимательно смотрит за дальнейшими действиями художника. Тот аккуратно передвигает мольберт, ставя его в середину комнаты, готовит чистый лист бумаги и уходит в другую комнату, оставляя гостя наедине со своими мыслями. Последние глотки чая стекают в желудок. Чонсу нервно хрустит пальцами, переминаясь с ноги на ногу. Капли пота неприятно прилипают к одежде. Становится слишком жарко. Парень хватается за края лёгкого свитера, оттягивая его вверх. Бордовая хлопковая рубашка предательски задирается, оголяя живот. По коже секундно пробегает холод. Когда чернота шерсти пропадает из виду, Чонсу невольно вздрагивает, ловя на себе заинтересованный взгляд. Художник неловко стоит на пороге, держа в руках два тёмно-деревянных стула. Глаза его упрямо приклеены к чужой фигуре, ресницы потерянно хлопают. — Куда можно положить? — рука со свитером приподнимается. Голос Чонсу, на удивление, спокоен, однако чувство смущения, кажется, завладевает каждым уголком его тела. — Можешь бросить на диван. — чужие карие глаза падают в пол. Парень проходит внутрь комнаты и расставляет стулья по местам. Руки его хватаются за один их карандашей. — Присаживайся, — тело художника приземляется на сиденье. Лицо его выглядывает из-под мольберта. — Погоди, а как тебя зовут? — Чонсу. Ким Чонсу. — Я — Джуён. Будем знакомы, — длинноволосая голова кивает, возвращая взгляд к пустоте бумаги, — Можешь сесть, как тебе удобно. Главное, чтобы твоё лицо смотрело на меня. Это будет портрет. Давно я портреты не рисовал. Кивнув, Чонсу избавляет свою ладонь от шерсти и падает на стул. Он старается сесть максимально прямо, чтобы ракурс, в случае чего, был хорошим. Будет неловко, если его нарисуют со вторым подбородком, или его шея получится непропорционально короткой. Правда, Чонсу уверен, что уже через десять минут всё его тело развалится от такого напряжения. А ему сидеть… Полчаса? Час? Он даже примерно не представляет, сколько времени займёт его портрет. Парень молится всем богам, чтобы Джуён разрешил ему сделать пару перерывов. Иначе спина точно отвалится. А завтра ведь ещё на учёбу! — Да ты расслабься. Сидишь, словно на иголках. Ему-то легко сказать! — А ты долго рисовать будешь? Джуён выглядывает из-за мольберта. Рот его изгибается от широкой ухмылке. — Что, спешишь куда-то? — Да нет, просто интересно… — Недолго, не волнуйся. Если устанешь — скажи. — Хорошо. Глаза Чонсу бегают из стороны в сторону, рассматривая то длинные тяжёлые шторы цвета переспелого граната, то оконную деревянную раму (зимой, наверное, здесь довольно холодно), то художника (точнее, его ноги), что увлечённо водит серостью карандаша по бумаге. Чонсу откровенно скучно. Первые десять минут он прокручивает любимые песни в голове, мысленно им подпевая. Следующие пять минут он думает о том, чем займётся после того, как покинет Джуёна. Под конец парень лишь смотрит в одну точку, полностью потерявшись в тишине собственного сознания. Неожиданно она смешивается с тишиной в помещении. Шум прикосновений грифеля к бумаге прекращается. Художник наклоняется вбок, внимательно смотря на чужое лицо. Чонсу чувствует, как начинает краснеть. Когда тебя так внимательно рассматривают — это слегка неловко. — Что-то не так? — из пухлых губ вырывается тихий голос. — Да нет, просто… Я могу потрогать твои губы? Глаза Чонсу выпучиваются от удивления. — Погоди, что? Может ему послышалось? — Могу ли я прикоснуться к твоим губам? В чужих глазах ни грамма смущения или неуверенности. Напротив, выражение лица Джуёна отдаёт серьёзностью. Чонсу нервно закусывает щёку. — Ладно. Мало ли что у творческих людей в голове. Джуён, оторвавшись от сиденья, неторопливо приближается. С каждым сокращённым сантиметром Чонсу становится всё труднее дышать. Кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Странно это, ведь Чонсу думал, что художника уже не боится. Но, видимо, с выводами он поторопился. Сосредоточенный взгляд Джуёна останавливается прямо напротив пухлых губ. Его лицо так близко, что Чонсу может рассмотреть каждую пору на его коже, каждый шрам, каждую неровность. Начинают дрожать колени. Веки напряжённо зажмуриваются. Пальцы тревожно теребят нитку, торчащую из рукава рубашки. Чонсу ждёт. На нежно-розовой коже ощущается прикосновение. Но немного не то, которое парень ожидал. Оно тёплое, шершавое и сухое. Пара карих глаз приоткрывается. Взгляд мгновенно фокусируется на двух пальцах, что с особой аккуратностью оглаживают нижнюю губу. Он резко выдыхает. То ли от облегчения, то ли от разочарования. Чонсу усмехается. — Я уж подумал, ты целовать меня собрался. Заметив, как стремительно подлетают чужие брови, парень прикусывает кончик языка. Иногда он жалеет, что вообще открывает рот. Но придётся сделать это второй раз, чтобы перевести всё в шутку. Хотя бы попытаться. Однако не успевает он и слово вставить, как Джуён тут же задаёт неожиданный для него вопрос: — Ты позволишь мне это? Чонсу понятия не имеет, что отвечать. Это похоже на одну сплошную провокацию. Только вот почему Джуён смотрит на него таким невинным взглядом? Будто в действительности спрашивает разрешения. Чонсу ломается. Наполовину. — Если это поможет твоему творческому процессу, валяй. Лицо художника освещается детским восторгом. Он расслабленно прикрывает веки, сокращая расстояние между их лицами. Губ Чонсу касается горячее дыхание, что мгновенно сменяется мягкой кожей. Джуён целует медленно и размеренно, словно хочет прочувствовать вкус чужой плоти. Желание запустить пальцы в длинные тёмные волосы застилает разум, но Чонсу изо всех сил старается себя контролировать. Он ведь понятия не имеет, как отреагирует Джуён. Они не так хорошо знакомы, чтобы позволять себе подобное. С другой стороны, они видят друг друга второй раз в жизни, но уже спокойно целуются. Границы странно размываются, порождая внутри Чонсу противоречия. Но об этом он подумает чуть позже. Отстранившись от чужих губ с громким чмоком, Джуён пугающе резко подскакивает. Не успевает Чонсу моргнуть, как тот оказывается за мольбертом, увлечённо что-то вырисовывая. — Бабочка, точно! — слышится чужое бормотание. Ну и причём здесь бабочка? Этот парень полон загадок. Внутри разгорается недоумение. Хотел бы Чонсу знать, что творится у художника в голове. В сознании пролетает куча вопросов, однако, как только Чонсу решается их озвучить, Джуён откидывает карандаш на стол с глухим стуком. Изо рта его выходит утомлённый стон. Позвонки хрустят, изгибаясь на спинке стула. — Мы закончили, можешь подойти посмотреть. Телом завладевает интерес. Не спеша Чонсу подкрадывается ближе, оказываясь у художника за спиной. На юношу смотрит белый, яркий от пасмурного света лист бумаги. Серостью начерчена линия его челюсти, его маленькие глаза, его мягкий нос. Но не губы. Вместо его пухлогубого рта красуется большая узорчатая бабочка. Кажется, Чонсу где-то такую видел — в лесу, у бабушки на даче или в энциклопедии — он не помнит. Но почему… — Почему бабочка? Джуён кидает недоумённый взгляд на гостя. Брови его нахмурены. Словно Чонсу сказал неведомую глупость, которую даже ребёнку стыдно было бы произносить. — Ну ты просто коснись своих губ! Это самые нежные губы, что я когда-либо целовал. Не то, чтобы я до тебя с кем-то целовался, конечно, однако, когда я ощутил текстуру твоей кожи, я обомлел. Она бархатная, словно крылья насекомого, понимаешь? — Чонсу чувствует, как с каждой секундой его лицо становится всё краснее и краснее. — Я не знал, как лучше передать на бумаге твои губы, но когда я почувствовал их на себе, я сразу понял — они твоему портрету и не нужны. Глаза Чонсу возвращаются на мольберт. Так странно глядеть на себя со стороны. Пускай даже на себя нарисованного. Портрет не пестрит обилием деталей или нестандартным стилем, но всё же в нём есть что-то особенное. Ну или в художнике, что его создал. Чонсу точно не знает, отчего чувствует столько тепла по отношению к своей серо-белой копии. — Мне очень нравится. Это невероятно красиво, Джуён. Глаза падают на лицо художника, которое тут же расцветает от искренней улыбки. — Я тебе его подарю! Только сначала добавлю немного цвета. Но это чуть позже. Ты же вернёшься?.. — невинный, полный надежды взгляд стремительно падает на Чонсу. — Вернусь конечно. Тем более, ты мне только про одну свою картину рассказал, а их вон сколько! Я хочу про каждую послушать. Слышится скрип дерева. Джуён встаёт со стула. Лицо его отчего-то мрачнеет на глазах. Чонсу в страхе напрягается. Он что-то не так сказал? Уже придумав тысячи слов с извинениями, парень приоткрывает рот. Но тут же захлопывает, когда его тело втягивают в крепкие объятья. — Спасибо. Чонсу ощущает растерянность. — Да не за что… — ладонь неуверенно похлопывает по чужой тощей спине. В помещении начинает ощущаться навязчиво-неловкая тишина, которую Чонсу старательно пытается прервать. — Надеюсь, пока меня не будет, ты не решишь моё лицо в зелёный раскрасить. Я не хочу быть похожим на Шрека. Нервный смех вылетает из ротовой полости. — На кого? — спрашивает художник, не разрывая объятий. — Ты что, не смотрел?.. Ай, неважно. Просто не делай меня зелёным. — И не собирался. Этот цвет тебе не подходит, — тепло Джуёна неожиданно пропадает. Рука его мягко ложится на чужую ладонь. — Выпьешь со мной ещё одну чашечку чая? Чонсу на этот раз отбрасывает все раздумья. — С превеликим удовольствием.