pretty in flowers

После прямых стоп начали гнуться колени. И спина сложилась дугой, а не прямой. И улыбка куда-то пропала. Ночью — впервые за целую вечность! — вечеринка для всех Барби и девичник проходили у другой Барби. Стереотипная Барби прогуливалась в поисках чего-то, что можно опрокинуть. Но все мусорки убирали ночью — хватит играть. Кен вился где-то рядом. Его для этого и создали: чтобы маячил, но не мешался. Он даже рискнул подойти ближе. — Что?! — Барби никогда не поднимала голос. После её взгляда Кен мог не бороться за её внимание минимум год. Он замер, выпрямился и задрал голову: тот кто им играл сделал солдатика. В Барби полыхало нечто. Всё еще хотелось опрокинуть что-то — но с сильным бонусом. Она посмотрела на Кена. При всей его глупости, его одержимости — Барби не знала эти слова — его можно было согнуть. И это чувство ей понравилось: требовательность, желание... укусить? Барби прищурилась. В Барбиленде даже были лавочки. — Сядь-ка сюда. — Она села сама и хлопнула по коленке. Кен по-собачьи наклонился вбок. Потом до него дошел смысл просьбы. Барби что-то подсказывало, что он бы покраснел. На его лице всплыли бы пятна чуть темнее стен Дома Мечты. Если бы они могли появиться. Глаза Кена блестели, пока он подходил к Барби, потом пытался к ней сесть. Только вот колени не сгибались — маттел их побери. Но как-то устроился: оттопырил зад, прогнулся в спине, раздвинул ноги, чуть ли пополам сложился. Перед Барби возникла шея, ключицы. — И что мы будем делать? Кен бы распался на радугу от счастья. Барби промолчала и ткнулась носом в его шею. Кожа не пахла ничем. Ни отдушкой, ни морем. Барби провела по ней губами: холодная, жёсткая. А открыв рот для укуса, вдруг поняла, что может сломать о неё зубы. И всё же их вонзила. Вероятно, люди делали так, чтобы насытиться — кусали. И ведь что-то должно было произойти. Но насыщение не пришло. Как если потрогать что-то другое, а не коробку с хлопьями. Зубы вообще скользнули по шее, лишь задевая её. Барби почувствовала горечь — как когда пятки коснулись пляжа. Она рыкнула и укусила ещё. В этот раз не двигалась, чтобы точно. Точно что? Что-то говорило Барби, что Кен должен простонать. Какая-то странная мысль подкидывала ожидание. Но стона не было. Кен не умел. Он ждал, смотря на неё с сердечками в зрачках. Барби укусила ещё раз, и ещё. В разные части шеи — в горло, подбородок, ключицы, основание. Даже оголила плечо и впилась в него зубами. И не сломала. Ей показалось, что кожа под губами теплеет, становится бархатом вечерних нарядов. Потом оторвалась: ей нужно было подышать. Кен не двигался — как послушный солдатик, каким его создали. Барби в награду даже погладила его руку. И нахмурилась. Тот, кто придумал любовную линию между ними всё ещё горел в аду. Но цветы, возникающие на шее Кена, смотрелись мило. Пурпурные с белой канвой лепестков. Что-то подсказывало Барби, что на ней цветы смотрелись бы просто пятнами. У неё и целлюлит появился, и синяк на ладони. У Кена — цветы. Будто Барбиленд скрывал что-то от неокрепших глаз. Кен хихикнул, смотрясь в зеркальце. Оно появлялось в любом из его костюмов. Ведь Кен должен стоить своей Барби. — Класс! Это так круто! Барби почувствовала будто её пять дней подряд хвалили все жители Барбиленда — польщенной? — Другие Кены обзавидуются, когда увидят. Кен все еще сидел на её коленях. — А можно я тебе сделаю такие же цветы? Кен убрал зеркальце и вновь по-собачьи наклонился. — Нет! Барби почти спихнула его с коленей. Почти: Кен накренился вбок, его пришлось ловить. Так они и застыли: Кен с разведенными ногами и Барби, держащая его на руках. Кена всё устраивало. Уже Барбара загляделась на мужа Глории: точнее, на его шею. Будь он Кеном, на его шее бы красовались цветы.