***
Для Маши слова кажутся чем-то невероятно бесполезным и переоцененным, поэтому она лишь для виду красиво формулирует предложения, рассеяно слушая ответы. Маша не хочет идти спать, Маша не хочет оставаться одна, Маша боится темноты и своих мыслей, боится, что проснется от чьих-то криков или не проснется вовсе. Маша до жути всего боится, но только улыбается и больно-коротко обнимает Сашу, не смея попросить остаться рядом хотя бы еще недолго. Пора бы ей научиться справляться самой. Разнообразия ради в её тревожных полуснах-полуразмышлениях присутствует сегодня и Филина Саша — та единственная, в чьих глазах действительно загорелась искорка интереса, в которую Маша смогла поверить. В своем воображении Романова невинно прижимается к ее щеке своей, запускает руки в волосы и до слияния сердечного ритма обнимает, стоя в пустоте. В реальности Маша так боится, так боится, что наутро не решается даже подойти и готова расплакаться, когда на первом же испытании Саша оказывается рядом. Коробкой и парой слов удается довести до слез большую часть девушек, и Маша гадает, что же предстоит увидеть ей, что может так моментально разбить её. Моментально не может. Романову убивает ожидание. Её коробка наполнена чем-то бессмысленным, обезличенным, глупым. Её руки все равно трясутся, когда она открывает одну за другой картонные створки, когда достает неправильно не отзывающиеся болью в груди предметы. Маша поворачивается и опирается на теннисный стол. Тишина давит на уши, и она ждет. Сама не знает, чего ждет, сжимает до побелевших костяшек край стола, не знает, кто из родственников может ей что-то сказать, перебирает их в голове одним за другим. Каждый говорит много, говорит громко в её мыслях, угнетая напускную сдержанность. Девушка уже готова кусать костяшки пальцев и шептать унизительное «пожалуйста», лишь бы только хоть один телевизор загорелся, лишь бы хоть кто-то вспомнил. «Нет послания». Нет послания, нет послания-нет послания-нет послания, слезы сами собой застилают глаза. Для нее не нашлось даже слов оскорблений, Маша чувствует себя настолько брошенной, как и обычно, как и давно уже. Маша чувствует себя снова маленькой и беспомощной. Её берут за руку, её обнимают, пока мир вокруг плывет. Романова по голосу узнает Сашу и не отвечает, убивая в себе бессмысленные слова объяснений. В Сашиных объятьях спокойно и нестрашно плакать. Маша несмело обнимает ее в ответ, вжимаясь лицом в плечо, молча умоляя спрятать ее от всего вокруг, от черного экрана, от пустой коробки, от глупого детского желания получить хоть что-то. Саша с готовностью прячет, шепчет что-то на ухо, гладит спутанные волосы и чуть не плачет вместе с ней.***
Глаза у Маши, кстати, совсем не похожи на Сашины собственные. Они немного темнее и они так глубже, что Саше хочется банально утонуть в них. В какой момент она вдруг стала готова распороть грудную клетку и отдать свое обугленное не раз сердце в Машины руки ради одного только взгляда-прикосновения? Саша чувствует их, эти взгляды, необходимо нежные, от которых дыхание заканчивается, а ребра предательски ломаются. День кажется нескончаемо длинным и тяжелым, полным вымученных слез и добиваний лежачих. Вечер легкой прохладой успокаивает горячие головы, перемещая девушек в буйство алкоголя и еды. Голодные, они сметают столы, а Саше бы только смотреть на Романову и радоваться, что их кровати так близко.***
А Маше бы только молча касаться и радоваться, что ночью она не останется совсем одна, что хотя бы снизу будет неслышно дышать ещё кто-то. Их вечеринка заканчивается пьяными откровениями, которые на следующий день забудутся. Саша уходит раньше, не ждет её, и сомнения тут же разъедают шаткое доверие кислотой тревожности. Романова ввязывается в эту ненужную драку ради драки и облегченно чувствует выученные наизусть руки, оттаскивающие её от Карины. Этим рукам тут же капитулирует и спиной прижимается к груди, крепко держит запястья, не давая себя отпустить. Саша в коридоре же облокачивается о стену, притягивает ее к себе ближе и переплетает их пальцы, и нужно-горько касается щекой щеки, когда Маша голову назад откидывает. Маше только расплакаться снова хочется, потому что день убил её словно, убил миллионом мертвых слов и еще миллионом слов не полученных, миллионом слишком противоречивых чувств и в очередной раз неожиданным спокойствием в Сашиных объятьях. Они не возвращаются в комнату, и Маша наконец говорит ей первое слово за всё знакомство, когда они спускаются вниз, за дом, где стены не давят так сильно. Романова шепчет это так, словно ничего важнее в жизни еще не говорила: «Саша». Ей действительно кажется, что это первое осмысленное её слово, веса и облегчения в нем больше, чем во всем остальном случившемся. Они молча садятся на ступеньки, и Маша прислоняется к коленке Филиной светлой макушкой. Она не видит Сашиной тихой улыбки, она снова плачет, она, кажется, никогда так много не плакала за день. Сашины руки не успокаивают её, мягкие прикосновения скорее разрешают давиться слезами, а потом прижиматься к груди мокрыми глазами, прятаться снова и снова. Ночь отрезвляет всех, и утром Романова встает по привычке рано, после душа возвращается в еще тихую спальню, сидит у кровати, положив подбородок на нижний матрас, наблюдая за спящей Сашей, упиваясь её неподвижным образом, жалея секунды морганий, каждый упущенный момент до того, как Филина открывает глаза и непонимающе смотрит в ответ, почувствовав (не)чужой взгляд на своих губах, скулах, подрагивающих ресницах. Маша смущается и, вскакивая, уходит, испаряется на свою кровать, из-под расслабленных век наблюдая за тем, как Филина поднимается, заплетая волосы в уже привычный хвостик. Маше хотелось бы видеть это каждое утро, если честно. Маша знает, что каждое утро никогда не будет таким как это, как их обреченное последнее утро, в которое она беспомощно и требовательно вслушивалась в метрономный стук в грудной клетке Саши, прежде чем Филина притянула ее к себе для краткого необходимого поцелуя.***
Саша разочарованно смотрит в до боли пронзительные детские глаза Маши, прежде чем сказать ей "прощай". Конечно, они все знали, что так будет. Не только Сашина вина, что она позволила им связать себя цепями яркой привязанности за краткие три дня. Она, как впервые, не представляла, что будет так больно. Маша дергает ее за рукав перед самым отъездом, и водитель ругается потом, но у Саши только голова кругом от губ Романовой на её шее, от её рук на своем лице, на талии и от горящих огнем засосов до самого ворота футболки. Маша жадно и яростно кусает её губы так нежно, так грубо и так правильно, что Филиной кажется, что она всё же расплачется от осознания, какую цену пришлось заплатить за глупую попытку в чувства на столь ограниченном временном отрезке. Романова снова молчит, снова говорит только пальцами, зарытыми в русые волосы, только нежными глазами, сухими губами и касаниями-касаниями-касаниями. Саша вместе с ней молчит и думает, что после этой встречи слова еще нескоро обретут смысл для неё, никто и никогда не молчал так громко, не обнимал её, как криком. Саша всхлипывает только в черном автомобиле и закрывает на сотни замков образ Маши Романовой в своей голове, не в силах выселить ее из сердца.***
Маша снова боится спать, прячется под одеяло и не находит там спокойствия, к которому зачем-то привыкла за трое суток, сжимает кулаки и чувствует себя так чертовски одиноко, так глупо, так ребенком. Ей снится Саша, снятся её объятья и тишина её рук, Романова льнет к ним, смотрит до умопомрачения и готова, кажется, сколько угодно спать одной, если во снах хотя бы получится касаться до боли необходимо.