it's a one-way game and you've lost.

Ташиги протирает салфетками влажные тарелки. До блеска, до скрипа. Собирается с силами, то и дело набирая в грудь воздух и поднимая глаза к потолку. У нее все хорошо, за исключением вечно пьющего Зоро и вянущих в холодильнике соцветий брокколи, которые Санни отказывался есть в любом виде. У нее все хорошо, за исключением холодной половины кровати и постоянного ледяного безразличия. В остальном — все хорошо. Зоро тянется к верхней полке. Достает бутылку джина и стакан, садится обратно за стол, возвращаясь к еде. Ташиги слышит, как откупоривается пробка, как льется по стакану джин и как ее муж делает глоток. Очередной вечер, начинающийся и кончающийся одинаково. — Зоро, — наконец решается она, откладывая последнюю тарелку вместе с салфеткой, крепко цепляется пальцами за деревянную столешницу, ища хоть какую-ту опору, — нам нужно поговорить. — Давай потом, — он даже не смотрит на нее. Не оборачивается, не косится, не отрывается от еды. Все хорошо, все как всегда. — Я устал. Все как всегда. Зоро, как всегда, доест свой ужин, выпьет, возможно, еще один стакан. Ташиги услышит тяжелые шаги по коридору, до душа. Там он будет минут пятнадцать, не больше. Кафель и зеркала запотеют от перепада температуры, терпкий запах табака и апельсина дойдет до кухни. Потом опять шаги, медленные, уставшие, дробью звучащие в ушах. Пара-тройка бутылок пива из холодильника и прямой путь в гостиную. Бестолковое шоу по телевизору или глупый сериал на стриминге фоном. Пока он не уснет там, на диване. Как всегда. — Я тоже устала. И я думаю, — ей тяжело даются эти слова, но она собирается с силами, ищет их в себе по крупицам, по остаткам, — нам лучше развестись. Зоро крепко сжимает вилку в руке, все еще не оборачивается, снова тянется к стакану. Пьет залпом. Молчит. По коридору тихие шаги и сонный детский голос. — Мама, папа уже пришел? Зоро, наконец-то, поворачивается. Ташиги натягивает улыбку и оборачивается тоже, тянет руки к сыну, но он, в своей смешной пижаме львенка, уже забирается на колени к отцу, крепко обвивая маленькими детскими ручками его шею. Все хорошо, Ташиги знает, что Санни любит Зоро больше, чем ее, знает, что он скучает по отцу, когда его нет рядом, знает, что не сможет делать то, что делает Зоро, ни в коем случае не заменит его. — Эй, ты почему проснулся? — Я хотел дождаться тебя, — он жмется щекой к колючей щеке отца, хмурится точно также, как он, и смешно дует губы, — пап, ты опять пьешь за ужином? Не надо, а то мама снова будет плакать. Ташиги прикрывает глаза. Зоро смотрит на нее. Они оба смотрят на нее, оба хмурятся и выглядят как две капли воды. Только одна поменьше раз в пять. — Санни, милый, я не… — Мама плачет из-за тебя. Ты должен извиниться! — Ты прав, малыш. Я должен извиниться перед мамой. Прости меня, — говорит он, смотря на жену. Больше не хмурится, но взгляд полон усталости и… сожаления? — Мы поговорим, ладно? Только уложу этого львенка обратно в кровать. В большой комнате Санни хорошо и уютно: над детским столиком теплым светом горит ночник в виде головы льва с гривой-солнцем, в стакане куча карандашей, повсюду разрисованные листы бумаги, пара рисунков висит на стене, скомканное одеяло наполовину лежит на полу. Зоро держит сына на руках, спрашивает его о чем-то, треплет по волосам и улыбается. Бережно укладывает в постель, целует в лоб, садясь рядом, на край детской кровати. — Пап, — сонно тянет мальчик, хватаясь за его большую теплую ладонь, — вы с мамой грустные. Мне не нравится, — он трет кулачком сонные глаза, зевает. — Мы с мамой… — Зоро мнется, пытается найти правильные слова, которые смог бы понять их с Ташиги пятилетний сын, смотрит в потолок на флюоресцентные зеленые звезды, — просто немного устали. У взрослых такое бывает. — Пап, я не хочу, — Санни переворачивается набок, кутается в одеяло, отпуская отцовскую руку, — не хочу быть взрослым, — Зоро усмехается, — вы думаете так много. Не желая уходить сразу, Зоро еще сидит у кровати. Взгляд его сфокусирован на рисунке, на котором неумелой детской рукой выведены три сцепленные фигуры, подписанные кривыми расплывающимися буквами. Мама, Санни, папа. — Он уснул? — спрашивает Ташиги, когда Зоро возвращается из детской. — Да, почти сразу. — Ясно. На кухонном столе все еще стоит бутылка джина. Ташиги сидит на противоположной стороне, сжимая в руках горячую чашку жасминового чая. — Убери ее, — кивает Зоро на бутылку, добавляя, — пожалуйста. — Ты можешь сам. Вздыхает. Снова хмурится, но не спорит. Он может сам, ему не трудно. Пить больше не хочется. Хочется только удавить себя собственными руками за то, что сказала Ташиги, за то, что сказал их маленький сын. — Поговорим? — дверца верхней полки закрывается без шума, на столешнице, нагреваясь, снова закипает чайник. — Зоро, я… Пожалуйста, не думай, что… — Не думать что, Ташиги? Почему ты вдруг так внезапно заговорила о разводе? Все ведь хорошо, разве нет? — Не знаю за что ты цепляешься, — взволнованно говорит она, делая глоток чая. Скребет ногтем по керамической стенке, не поднимает взгляда, — мне кажется, что все кончено уже давно. Не перебивай, — останавливает его жестом, ставит кружку на стол и, наконец, пристально смотрит глаза в глаза, — тебя почти никогда нет дома, ты слишком много пьешь, ни о чем не спрашиваешь, ничего не говоришь, в конце концов, ты спишь на диване в гостиной, Зоро. Зачем мы здесь? Почему мы вообще вместе? — Ради Санни, — говорит, уверенно, не задумываясь, — ради нашего ребенка и… ради нас? — спрашивает, не утверждает. Сомневается. — Каких нас? — она улыбается, но ей не весело. Зоро думает, что в этот момент Ташиги напоминает ему Санджи. Морщится, болезненно отводя взгляд от карих глаз напротив, заваривает чай себе тоже. — Ты знаешь, я хочу быть честной с тобой, — ему почему-то больно, эта фраза тупым лезвием прорезает кожу, — недавно я кое-кого встретила, — кипяток льется через край, попадая на оголенные пальцы ног. Зоро шипит, делая шаг назад и оборачиваясь. — Что, прости? Он не понимает. — Хочешь сказать, что ты изменила мне? Он злится. — Ташиги, что все это значит? Он думает, что все возвращается бумерангом. — Я не изменяла, — спокойно говорит Ташиги, но голос у нее дрожит, — в отличие от тебя. — О чем ты? — он снова хмурится, в недоумении качает головой. Ему уже плевать на чайник, на кипяток, ему все равно на обвинение, но мысль о разводе и о том, что кто-то другой может быть рядом с Ташиги, рядом с его женой… Почему эта мысль одновременно пугает и вызывает облегчение? — О Санджи, Зоро. Его словно снова обливает кипятком, но уже всего, с головы до ног. — Причем тут Санджи? О нем не говорили уже давно, словно его никогда не было. Словно никогда не было пьяных посиделок до утра, не было никакой лжи, никаких измен. — При том, что, — Ташиги потирает пальцами виски, смотрит в темноту кухни, тяжело дышит, — ты несколько раз называл меня его именем, — запинается, снова цепляется за остывающую кружку, — когда приходил в нашу спальню. Зоро чувствует себя дерьмом. Смотрит на Ташиги с грустью и сожалением, ничего не отвечает. Понимает, что все действительно возвращается. — Я как-то спросила о нем, когда ты был пьян. И ты разозлился. Но рассказал. Зоро чувствует себя полным дерьмом. Все так же смотрит на Ташиги, но уже с большим сожалением, качает головой, подходит ближе. Садится перед ней на корточки, бережно берет за руки. — Прости меня. — Ты сказал, что все еще любишь его, Зоро, — она улыбается, но в уголках ее глаз собираются слезы, медленно скатываясь по нежным щекам, — а меня? Ты когда-нибудь любил меня? Он болезненно морщится, касается ее ладоней сухими губами, крепче сжимает их. — Ташиги. — Не отвечай. Не хочу, чтобы ты снова лгал мне. Она плачет. Зоро ненавидит ее слезы и ненавидит себя за то, что заставляет ее плакать. Зоро держит ее руки, мягко прикладывает к своим щекам, целует запястья. — Да. Я любил тебя, Ташиги, — тихо, но глядя ей в глаза. Тепло и нежно, как не было уже давно. «Но его больше», — хочется сказать Ташиги, но она молчит. Снова пьет уже остывший жасминовый чай, утирает слезы. Ей все еще больно, но уже не так сильно. Она уже успела смириться и сложить воедино кусочки давних воспоминаний, она смогла все понять раньше, чем ее глупый муж. Ташиги не была дурой, но почему-то невольно ею стала для самой себя. — Разберись наконец в своих чувствах и признайся хотя бы себе. Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Спасибо, Ташиги. Это взаимно. Надеюсь, — он замялся, пытаясь подобрать слова и озвучить то, чего надеялся никогда не говорить, — что тот, кого ты встретила не будет таким мудаком, как я. Она улыбается, затем смеется. Крепко обнимает все еще сидящего напротив Зоро, хлопает его по плечу. Ташиги знает, что Санджи скоро должен вернуться. Луффи ей рассказал. — Почему так выходит, что ты снова звонишь мне? Трафальгар стучит пальцами по клавиатуре своего ноутбука, это слышно даже сквозь динамик телефона. В его кабинете, возможно, есть еще кто-то, но уточнять не хочется совсем. Ему, честно говоря, абсолютно плевать на все это. — Встретимся сегодня вечером? — Привет, Ло, как дела, Ло, есть планы на вечер, Ло? — он громко выдыхает прямо в трубку, перестает печатать. — Ты отвратительно беспардонный, Ророноа. Почему я должен куда-то с тобой идти? — Ну, мы же вроде как, — Зоро запинается, молчит пару секунд, выдыхает в трубку тоже, — друзья? — О, да что ты говоришь? — ему действительно смешно. — Мы правда с тобой друзья, Зоро? Как интересно. Ну что, друг, зачем ты звонишь мне в среду утром, друг, что-то произошло, друг? — Ладно, заткнись. Просто давай выпьем сегодня. Без Луффи. — Что-то все-таки случилось, да? — Ло, прекратив издеваться, ждет ответа, однако так и не получает его, потому что Зоро молчит. — В семь подойдет? Могу заехать за тобой в участок. Зоро ведет себя странно. Соглашается, не спорит, говорит несвойственные для себя вещи, в конце концов, зовет куда-то, а не молча, без приглашения, заявляется к ним домой. Трафальгар почему-то думает о нем весь день. Вертит на безымянном пальце кольцо, хмурится, уточняет у Луффи, не звонил ли Зоро и не рассказывал ли тот о скором возвращении их общего знакомого. Луффи задает много вопросов, ответов на которые у Ло пока нет. Для середины весны вечер довольно теплый. Тихо шумит кронами деревьев спокойный и легкий ветерок, сквозь шум проезжающих машин можно услышать пение птиц, местами даже чей-то звонкий смех. Солнце понемногу клонится к горизонту, разливая свою золотую краску по оживленным улицам города. Ло ждет Зоро и молча курит, стоя возле машины. Он все никак не может понять, что же такого должно было произойти, чтобы стоило позвонить и позвать его, а не Луффи или, например, того же Усоппа. Когда он, наконец, появляется, Ло давно докуривает сигарету, кидает окурок в урну, смотрит вверх, поверхностно заглядывая в окна здания. На Зоро почему-то нет лица, хотя и обычно он выглядит всем недовольным и хмурым, но сегодня не нравится Трафальгару особенно сильно. — Привет, Ло, — начинает он, подходя к машине, — как дела, Ло? Как Луффи? Трафальгар смеется, садится в салон, заводит мотор, смотрит через зеркало. — Очень странно все это от тебя слышать, да и сомневаюсь, что тебе правда интересно. Куда едем? Зоро называет адрес, откидывается на спинку кресла, закрывает глаза. Ло думает, что тот собирается что-то сказать, поэтому не торопиться нарушить молчание. Первые несколько минут они едут в абсолютной тишине, прерываемой только шумом двигателя и приглушенными звуками улицы. Зоро ведет себя очень странно, но все же снова заводит разговор. — Вообще-то, мне действительно интересно. — Ну что ж. У меня все хорошо, у Луффи тоже. Начинаем готовиться к свадьбе, в выходные поедем смотреть зал, — Ло крутит руль на повороте, внимательно следит за дорогой, даже не думает верить в то, что сидящий рядом с ним хочет вести обычную светскую беседу. — Ты что, действительно хочешь об этом поговорить? Зоро печально улыбается, качает головой. Его взгляд на мгновение задерживается на руках Ло, на длинных, крепких пальцах и на серебристо-белом ободке кольца, которое тот носит уже какое-то (Зоро не помнит какое именно) время. — Нет, извини. Просто спросил ради приличия. — Вау. Кто ты и что сделал с Зоро, раз извиняешься и спрашиваешь что-то ради приличия? — Трафальгар тихо смеется, чтобы обстановка не была слишком напряженной. — Видимо, говорить мы будем о чем-то важном, раз до такого дошло. Он выруливает на парковку недалеко от бара, адрес которого Зоро недавно назвал. Машин рядом практически не было и Ло думает, что если повод будет веским, то он совершенно не против напиться, даже несмотря на то, что сегодня среда. Может, Зоро действительно нужен собутыльник, а не только слушатель. В таком случае, выпить Ло предстояло бы много, но явно меньше, чем его другу. В зале, как и на парковке, тоже было предостаточно места. Они всегда выбирают столик в углу, подальше от посторонних глаз и ушей, сразу заказывают побольше всего и Зоро обещает заплатить, потому что пригласил. Ло, вообще-то, сильно в этом сомневается, но соглашается. Из колонок, негромко и ненавязчиво, играет что-то веселое, на окнах теплым желтым светом переливаются огни гирлянд. Им обоим почему-то вспоминается день свадьбы Зоро и Ташиги, но ни один не решается об этом сказать, как будто густая, давящая атмосфера поставила запрет на эту тему. Первым заговорил Зоро. — Слушай, — начинает он, вливая в себя сразу практически половину кружки пива, — вы с Луффи ведь все еще общаетесь с завитушкой? Ло думает, что это странное начало диалога, но все равно уточняет. — Ты о Санджи? Да, вообще-то мы общаемся, но не думаю, что… — Как много ты знаешь, Трафальгар? Перед Зоро стоит уже пустая кружка, перед Ло сложный выбор. Он пока не решается перейти на пиво, ковыряет вилкой кучу спагетти, политых красным соусом болоньезе и делает вид, что не может ответить, потому что жует. Ответить на этот вопрос сложно: сказать правду означает предать Санджи, соврать значит выставить себя дураком, но он уточняет еще раз. — Знаю о чем? — спагетти ловко накручиваются на вилку, одна к другой, ложась в ровный ряд. Ответить желательно так же складно, чтобы не сказать все, но и не соврать до конца. — Не прикидывайся дураком, ты же не Луффи. Ло тихо смеется, не обижается. Прекрасно знает, что Луффи в подобной ситуации, если бы не выболтал, то точно притворился бы, что ничего не понимает. — Почему ты спрашиваешь о нем сейчас, спустя шесть с лишним лет? — Наверное, потому что сейчас я готов, — вторая кружка ждет своего начала не долго. Зоро отпивает на этот раз совсем немного, смотрит пристально в глаза напротив. — Правда? Ты готов? А что насчет самого Санджи? Или, ну например, твоей жены? — Ло кивает на руку Зоро, не сразу замечая отсутствие обручального кольца. Они оба молчат, затем оба пьют, только Ло все еще не решается перейти на пиво. — Мы подали на развод, — хмуро отвечает Зоро на многозначительный кивок Ло, после недолгой паузы поправляет, — Ташиги подала на развод. Из-за Санджи. — Уверен, что из-за Санджи, а не из-за тебя? — Чего ты хочешь, Трафальгар? — он начинает злиться. — А чего хочешь ты? Именно ты позвал меня сюда, спрашиваешь о том, о ком не говорил со времен динозавров, обвиняешь его в том, что твой брак распадается. Ради чего все это, скажи? Пора бы уже перестать быть придурком и признать, что ты самый настоящий мудак, Зоро. Он пьет залпом. Не закусывает, не морщится, не пытается что-то сказать. Смотрит в одну точку, видимо, переваривая и осознавая сказанное. Трафальгар прав. Зоро виноват во всем сам. Нет дураков, кроме него самого, так безжалостно и отвратительно растоптавшего сердца дорогих ему людей. Зоро пытался понять так долго, но ничего не получалось. Зоро пытался задушить, утопить, растоптать, выжечь, вытравить свои чувства, но в итоге смиренно встал на колени после слов своей жены. Он не мог признаться себе, не мог признаться ему, но почему-то признался той, кто вообще не должна была об этом знать. Той, кого, как он думал, действительно любил. «Он точно тебе понравится» Санджи со своими тонкими запястьями, бровями-завитушками, дешевыми сигаретами и «зайдешь сегодня на ужин?» застрял в его голове с грустной улыбкой и словами дурацкой песни ненавистной Селин Дион. Застрял в его голове вымученным стоном, тихим «прошу тебя» и мягким поцелуем на щеке. Впечатался в памяти колким «пошел вон» и резким, точным ударом коленом в бедро, хлесткой пощечиной и взглядом побитой собаки. Свадебным тортом, выбором костюма, пьяным подбором декора, помощью с подарками на годовщины и праздники, безмолвным согласием практически на все. Редким, но емким «нет», которое так старательно и так жестоко игнорировалось. Зоро чувствует себя полным мудаком. — Я хочу все исправить, — шепчет в пустой стакан, но так, чтобы было слышно. — Не хочу, чтобы все было так. — Но все уже так, Зоро. Ему тошно и мерзко от того, что Трафальгар все еще прав. От того, что прошло слишком много времени и от того, что он даже не знает, где сейчас Санджи. С кем сейчас Санджи. — Я могу сделать хоть что-то? Хотя бы извиниться? Но на этот вопрос Ло не отвечает, лишь молча пожимает плечами, делая очередной глоток своего идиотского апельсинового сока. К ним домой в стельку пьяного Зоро Ло привозит ближе к полуночи. Извиняется перед Луффи, нежно целует его в щеку, вкратце объясняет ситуацию. Говорит, что на всякий случай предупредил Ташиги. Они укладывают его в гостевой на первом этаже, оставляют на тумбочке пару бутылок минералки и таблетки от похмелья. На всякий случай не закрывают дверь. — Повезло, что Санджи отложил вылет на какое-то время, — бормочет Луффи, заворачиваясь в одеяло и прижимаясь щекой к груди Ло. — Не говори Зоро, что он вернется, иначе он опять все испортит. Наутро Зоро помнит все и все еще хочет добиться ответа. — Папа, смотри, жираф! Санни тянет его за руку к высокому вольеру, радостно улыбается, почти смеется. У него на голове смешной ободок в виде львиных ушек, а подмышкой мягкая игрушка, мимо которой невозможно было пройти, не купив. Зоро, вообще-то, не отказался бы от лишней пары часов сна, но он задолжал сыну поход в зоопарк, а отказаться было бы совершенно неправильно и несправедливо. А еще они давно не проводили время вместе, вне дома, только вдвоем. Зоро нравились такие прогулки: свежий воздух, наивные детские разговоры, тысячи «почему», искреннее удивление и звонкий смех. Рядом с сыном Зоро чувствовал себя правильно, до безобразия комфортно, до пугающего нужным. Санни всегда тянулся к нему, всегда говорил все так, как есть, никогда не врал, хотя пытался, но по-своему, по-детски. Ему бы хотелось научиться у пятилетки быть честным. Прежде всего с самим собой. — Почему у него такая длинная шея? Чтобы дальше видеть, да, пап? — он дергает отца за руку, показывает пальчиком в сторону величественного и гордого жирафа, медленно и гордо вышагивающего по просторному вольеру. — Не совсем. Длинная шея нужна для того, чтобы доставать до самых высоких веток, на которых растут самые вкусные листья, — Зоро подхватывает мальчишку на руки, кружит пару раз вокруг собственной оси, а затем сажает себе на плечи. — Ну что, как обзор? Санни заливисто хохочет, цепляется ладошками за подбородок отца, прижимая к его затылку плюшевого львенка, и, не отрываясь, смотрит на животное уже с куда большей высоты. — Пап, когда я вырасту хочу стать таким же высоким! — Ты же не хотел вырастать, — Зоро смеется тоже, крепко и бережно держит маленькие детские ножки, топчется возле ограждения, — уже передумал? — Но я же не смогу быть маленьким всегда, так сказал дядя Ло, поэтому лучше вырасти большим и сильным, прямо как папа, — жираф повернулся в их сторону и медленно склонил голову, прикрыл свои большие глаза и шумно выдохнул, что было слышно даже сквозь негромкую музыку из повсеместных динамиков и вездесущие голоса посетителей. Санни рассмеялся снова, слегка ударяя пятками Зоро в грудь. — Лучше не надо, как папа, Санни, — шепотом ответил он, делая небольшой и осторожный шаг назад. На всякий случай. — Идем смотреть на львов? Очередной пинок в грудь, неосторожное движение рукой, так что уху с тремя серьгами больно и приходится поморщиться, громкое четкое «да» и они уже идут дальше, попутно останавливаясь возле других животных. Уже привычные для Зоро «почему» и «зачем», ответы на которые, по возможности, заранее подготовлены, заинтересованные восклицания, восторженный смех и неподдельная детская нежность, с которой Санни обнимает его голову, конечно же, в первую очередь для того, чтобы не упасть. В этот момент Зоро по-настоящему счастлив. Зоро по-настоящему нравится быть отцом. Мимо них мелькают люди. Парочки, семьи, группы подростков, видимо, с припозднившейся школьной экскурсией или просто пришедших друзьями. Погода позволяла гулять, наслаждаться летом, легким ветерком и теплым, мягким солнцем, поглаживающим макушки своими лучами. В зоопарке, конечно же, шумно. Веселятся дети, что-то обсуждают взрослые, играет ненавязчивая, нейтральная музыка, тут и там, со всех сторон, слышно различных зверей. Всем радостно и тепло, но Зоро отчего-то чувствует необъяснимую тяжесть, давящую на грудь. Он перестает слышать, все вокруг приглушается на пару тонов, стоит только увидеть светлую макушку на горизонте. Да нет, этого не может быть. Мало ли в этом городе похожих макушек. Их бесконечное множество. Тогда почему так сильно сжимается сердце? — Номер три! Эй, номер три, не отставай! Девчушка, лет шести, с длинными, завивающимися на концах ровными кудрями, хвостиками и в смешном ободке с лисьими ушками почти бежит, не оглядываясь. Ее платье нежно-розового цвета с практически шаблонными оборками-рюшами ярким пятном мелькает перед глазами. Она пробегает мимо, когда Зоро опускает сына со своих плеч на асфальт и присаживается на корточки, чтобы поправить его футболку и спросить, не кружится ли у него голова. Санни смотрит девочке вслед и улыбается, прижимая игрушку к груди. Зоро улыбается тоже, треплет мальчишку по волосам, затем целует в лоб, делая вид, будто ничего не заметил. — Подожди, Сора! Если ты потеряешься, твоя мама меня убьет. Боковым зрением Зоро улавливает что-то винно-бордовое, почему-то кажущееся неуместным и странным, но все равно цепляющим. Он хочет обернуться, но почему-то не решается, смотрит на сына, крепче обычного сжимая его плечи. Санни чувствует беспокойство отца, хмурится, зовет его, но тот не отвечает, не поднимается. Он топает ногой, протягивая плюшевого льва. Зоро, наконец, реагирует. — Там дальше лисы, — надувшись, бормочет Санни, — хочу на них посмотреть. Пап, — у него все же забирают игрушку, берут за руку, — хочу увидеть черную лису. Я видел в книжке, но мама сказала, что в жизни они намного красивее. Мы идем? — Да, конечно, — Зоро поднимается, выдавливает из себя улыбку, — конечно пойдем, что за вопрос. — Мама еще говорила, что лисы кусачие и лучше к ним не подходить, а еще, что они болеют бешенством, — Санни смотрит наверх, следит за своей игрушкой и за тем, чтобы Зоро больше не отвлекался, но отвлекается сам, засматриваясь на шелестящую ветром сочную зеленую листву. — Пап, а бешенство — это как дядя Луффи, когда бегает со мной по дому и говорит, что съест, если догонит? Зоро, не в силах сдержаться, громко смеется. — Практически так и есть. Хотя знаешь, лучше не скажешь. Они идут мимо изящных павлинов, мощных страусов, хищных ястребов, устрашающих грифов. Зоро вслух зачитывает таблички с интересными фактами, снова и снова отвечает на различные вопросы, предостерегает не подходить ближе. Но Санни интересно. Хочется коснуться красивых гладких перышек, может быть даже забрать парочку из них домой, чтобы показать маме. Он тянет пальцы к ограждающей сетке, тихо хихикает и громко вздыхает, стоит кому-то из птиц расправить крылья в тот же самый момент. Ему по-настоящему весело и немного волнительно, он почти забывает про черных лисиц, про львов, ради которых пришел, про смешных обезьян, которых видел много раз в передачах и книгах, про страшных змей и пауков, для которых, почему-то, как говорила мама, было отдельное здание. Он заворожен тем, как грациозно ходит павлин, распушив свой большой красивый хвост, удивлен его противным, громким крикам. Зоро заражается его эмоциями, подхватывая их на лету, к своему собственному удивлению. Возле большого, центрального фонтана Санни решает остановиться и просит купить ему сахарную вату. На каменном бортике стоит та самая девочка с длинными хвостами и в розовом платье с рюшами, заглядывает вглубь, выискивая, видимо, различные монеты на дне или что-то еще. Санни подходит к ней, робко касается руки и тянет сладость на палочке, когда она оборачивается. Зоро не может сдержать улыбки. Девочка смотрит сверху вниз, оценивает, что-то говорит и хмурится, сводя брови-завитушки к аккуратному маленькому носику. Стоп. Он уже видел эти брови сотню раз. Зоро оборачивается, смотрит по сторонам, ищет взглядом знакомую светлую макушку, пытается зацепиться за что-то благородно-бордовое. Тщетно. Чтобы убедиться, перепроверить, он подходит чуть ближе, внимательно вглядывается в чуть смягчившееся лицо ребенка. Часть детского диалога все же доходит до него. — Мои папа и мама — полицейские, а твои? — Санни не встает на борт рядом с ней, но кое-как забирается, садится, свесив с края ноги и болтая ими, пачкает пальцы липким жженым сахаром, с аппетитом пихая сладость в рот. — Моя мама очень красивая, а папа… Это очень сложное слово, ты еще маленький, чтобы понять, — девочка деловито складывает руки за спиной, вскидывает кверху подбородок, она практически отворачивается, но все же смотрит на Санни через плечо. Тот дует губы, печально глядя на отца. — Я уже взрослый! — Нет, тебе всего пять, ты совсем ребенок. Но ладно, так и быть, расскажу, чтобы ты не заплакал. Мама говорит, что папа — бизме… Бизни… Ох, да что такое, — девочка в забавном ободке с лисьими ушками цокает языком и смешно закатывает глаза, складывая руки на груди, — бизмесмен! — громко говорит она, топая ножкой в милой босоножке с бабочкой. — Ооо, бизмесмен, — тянет Санни, делая вид, будто понимает, о чем говорит его новая знакомая. Зоро смеется, еще немного наблюдая за ними, снова смотрит по сторонам в поиске того, кого хотел бы увидеть, почему-то волнуясь опять. На кончиках пальцев неприятно покалывает, а в горле пересыхает. Желудок будто скручивает в узел, когда… — Сора, я ведь просил тебя не убегать. Со спины слышится знакомый голос. Длинные светлые пряди мелькают перед лицом, смешиваясь в общее пятно с благородно-бордовым. В нос бьет запах табака вперемешку с ванилью и чем-то еще. Девочка хитро улыбается, тянет к яркому пятну руки и весело хохочет, параллельно пережевывая сладкую вату. Санни спрыгивает с бортика, смотрит завороженно, тихо здоровается с подошедшим. Зоро не отрывает взгляда от спины в черной рубашке, фокусируется на тонких запястьях и длинных пальцах, тянущихся к ребенку и подхватывающих ее, как маленькую пушинку. Он не дышит, когда ее, видимо, отец, поворачивается, стряхивая волосы с плеча. Улыбка на его губах все такая же. Солнечная, яркая, ослепляющая. Затмевающая собой июньское солнце. — Извините, если она доставила вам неудоб… Зоро? Санджи выглядит потрясающе. Строгие, идеально выглаженные брюки с идеально ровными, как и при первой встрече, стрелками, сидят на нем великолепно, такая же выглаженная рубашка с закатанными по локоть рукавами отнюдь не скрывает крепких мышц спины и рук. А еще волосы… Санджи ужасно идут длинные волосы, опускающиеся от скул к плечам мягкими волнами. — Санджи, — шепчет он растерянно, не отводя взгляда. — Ты изменился. — О, эм, а ты, — он снова улыбается, но уже, скорее, из вежливости, — совсем нет. Привет? — Привет, — кивает Зоро, сжимая руку заинтересованного Санни. Они смотрят друг на друга, теряясь в смешанных ощущениях и неловко улыбаясь до тех пор, пока девочка на руках Санджи не привлекает к себе внимание, мягко дергая светлые пряди. — Да, принцесса, мы сейчас пойдем. Только больше не убегай, хорошо? — Как скажешь, но с тебя сладкая вата. Санни угостил меня и теперь я хочу свою. Санджи кивает, переводит взгляд с Зоро на его сына и обратно, снова улыбается. — Он очень похож на тебя, маримо. Только глаза как у Ташиги. — Твоя дочь тоже… Она похожа на тебя. Такая же красавица. Санджи, усмехаясь, качает головой, говорит что-то еще, а затем, попрощавшись, уходит. — Пап, а кто это? — с любопытством спрашивает Санни, заглядывая отцу в глаза. — Наш с мамой старый друг, милый, — в очередной раз врет Зоро. — Да, наш старый друг. — Луффи, какого черта? Входная дверь хлопает слишком громко, настолько, что совсем недавно проснувшийся Луффи подпрыгивает на высоком барном стуле, почти падая с него. Это помогает прогнать сон окончательно гораздо лучше чашки крепкого и гадкого кофе, сваренного Трафальгаром. — Ты о чем вообще? Санджи похож на загнанного в угол кролика. Взлохмаченный, дышит тяжело, мечется по кухне, пытаясь закурить. Не выходит, потому что дрожащие пальцы не попадают по колесику зажигалки. — Знаешь кого я встретил, пока гулял со своей племянницей? — Луффи вопросительно вскидывает бровь, делая очередной глоток кофе и морщась. — Ророноа, мать его, Зоро собственной персоной, — у него наконец получается закурить. Тяжелая зажигалка летит в мягкие диванные подушки. Он затягивается, долго и глубоко, стряхивает пепел в раковину, прислоняется поясницей к деревянной столешнице. — Почему сейчас, Луффи? Почему так скоро? — В чем проблема? Разве ты не говорил, что готов с ним встретиться? — Луффи, все-таки еще немного сонно, протирает глаза, глупо моргает, смотря на снова мельтешащего по кухне Санджи. — Я готов, серьезно, честное слово готов, но не к случайной встрече в зоопарке! Не тогда, когда со мной Сора, а с ним его сын. Ты вообще знаешь, что он сказал? Нет, ты только представь, — Санджи трясет руками, быстро затягивается еще пару раз. — Попытаюсь, если ты скажешь. — Он сказал: «она похожа на тебя, такая же красавица». Этот идиот! Луффи смеется, как и всегда, даже спустя столько лет, раскачиваясь на стуле. Прошло много времени, но, видимо, никто из них совсем не изменился. Они все остались прежними. — Да что смешного я сказал? Ну правда, Луффи. Он же наверняка, этот тупоголовый придурок сто процентов подумал, что Сора — моя дочь. — Пусть думает, — отзывается Трафальгар, присоединяясь к ним, — ему иногда полезно. Луффи тянется к нему за утренним поцелуем, улыбается, как довольный кот, жмется щекой к плечу, пока Ло, крепко обнимая его за пояс, наливает себе в чашку кофе. Санджи теперь смеется тоже. Немного нервно, то и дело поправляя волосы, но все же. У Ло телефон в спальне на тумбе светится оповещениями и пропущенными от Зоро, но он не собирается отвечать. По крайней мере сейчас точно. — Ло, какого черта? — Зоро, наконец-то, дозванивается. Ло прикладывает палец к губам, молча прося Луффи немного помолчать, указывает на телефон, произносит одними губами имя, чтобы дать понять кто сейчас звонит. Луффи, поджав губы, тихо смеется и прижимается ближе. Вообще-то, у них обоих сегодня выходной, который планировалось провести в постели, но утренний, или вернее сказать, обеденный визит Санджи любезно нарушил все их планы. — Привет, друг! О чем ты говоришь? — как и Луффи, он поджимает губы, чтобы не рассмеяться. — Не прикидывайся дураком, Трафальгар. Ты наверняка уже знаешь, что именно сегодня случилось, — по голосу слышно, что Зоро злится, а еще, что он очень обеспокоен и, может быть совсем немного, взволнован. — А сегодня что-то случилось? — Луффи трется носом о его щеку, оставляет легкий поцелуй и жмурится, расплываясь в улыбке. На другом конце Ло слышит тяжелый вздох. — Ой, да ладно. Прекращай. Наверняка Санджи все уже рассказал, а вы там сидите и хихикаете, как идиоты. Почему ты не говорил, что у него есть дочь? Как вообще это получилось? — Рассказать тебе откуда берутся дети, Ророноа? — теплое дыхание щекочет его шею, а нежные прикосновения пальцев распаляют тягучее желание внизу живота. Ло качает головой, но Луффи не смотрит, не обращает внимания, мягко касается губами кожи, гладит, дразнит. — Очень смешно, ха-ха. Серьезно, какого черта? — Если серьезно, Зоро, то мне некогда. Подумай своей головой сам или она нужна тебе только, чтобы фуражку носить и заливать бухло? Номер Санджи скину позже. Не благодари. Зоро не успевает ответить, да и, видимо, незачем, но он ужасно возмущен. Над ним просто посмеялись, так толком ничего не объяснив. Ло все же присылает новый номер Санджи спустя полтора часа и Зоро заносит его в список контактов, обещая себе обязательно написать, как только соберется с силами. У него мурашки по коже от того, как все это красиво. Он практически не дышит, только смотрит пристально, не отрывая взгляда, иногда приоткрывая рот, чтобы сделать такой необходимый вдох, но, по итогу, просто остается так. Сидит, как полнейший идиот. Санджи кружится в танце, огни безвкусного, давным-давно устаревшего, диско-шара танцуют разноцветными переливами на его коже, пробегая по растрепанным волосам, слегка порозовевшим от выпитого вина щекам, по припухшим от непонятно чего губам, по четко очерченной линии челюсти, тонкой шее, крепкой груди, скрытой плотной тканью рубашки, по его бедрам. Музыка стучит в висках ровным, зацикленным битом, задает темп танца, подсказывает движения. Зоро впервые видит, как Санджи танцует. Как плавно изгибается его поясница, как поднимаются и опускаются руки, очерчивая непонятные фигуры в воздухе, как в одном квадратном метре четко и уверенно двигаются его ноги. Красивые, длинные, обтянутые черной блестящей кожей. В данный момент он кажется ему идеалом. Песня сменяется с одной на другую, но Санджи не уходит с танцпола. Вокруг него собираются люди, девушки и парни поочередно сменяют друг друга, желая танцевать с ним в паре, а Зоро хочет лишь одного: чтобы они все убрались куда подальше и не прикасались. Вообще-то, такие мысли пугают, но он не заостряет на них внимания и новая стопка водки помогает ему в этом. Зоро пьян, но недостаточно, чтобы выйти в центр и увести Санджи ото всех. Желательно подальше, желательно насовсем. Он облизывает пересохшие губы, трет пальцами переносицу, громко вздыхает, но сам не слышит этого из-за музыки. В помещении душно, воздуха совсем не хватает из-за большого количества пьяных и изредка даже накуренных тел, из-за смеси запахов алкоголя и сигаретного дыма, из-за работающего на полную мощность электрокамина. Дышать нечем, ужасно хочется выйти на улицу. Ужасно хочется утянуть этого «он бы тебе понравился» за руку за собой, встряхнуть его как следует и, по-хорошему, наорать на него за то, что он такой… Такой… Черт бы его побрал с этими тупыми бровями-завитушками, вечной идиотской улыбкой, красивыми и глубокими, как море, глазами и, да пошло оно все куда подальше, тонкими завораживающими пальцами. Зоро начинает злиться, закипать, как чайник на плите, который никак не могут выключить. Если бы он мог, то выпустил бы пар из носа и ушей, но это возможно лишь в бестолковых детских мультиках. Никак не в реальности, пожирающей своей жестокой повседневностью, правилами и сложившимися устоями. Так нельзя, так быть не должно, так неправильно и мерзко. Нет, Зоро недостаточно пьян, чтобы не понимать, но он плюет на это. Плюет на то, что его девушка тоже где-то в этом доме, на то, что кто-то косо посмотрит или, вдруг, присвистнет. Его это нисколько не волнует, потому что все потом забудут обо всем. Возможно, и он сам забудет обо всем и заставит забыть Санджи. Точно, так и должно быть. Он просто попробует, чтобы успокоиться. Как и ожидалось, толпа, где-то возмущенно, где-то одобрительно и подбадривающе, кричит, все же свистит, топает ногами, хлопает в ладоши. Тонкие пальцы Санджи, на удивление холодные, потрясающе контрастируют с жаром его собственных. Зоро быстрым шагом идет к раздвижной двери в гостиной, чтобы выйти на задний двор и, наконец-то, сделать хоть глоток свежего морозного воздуха. Санджи не сопротивляется, хотя бормочет что-то, послушно идет, наверняка топая ногами по паркету. На улице хорошо. На улице нет ни души, и Зоро заводит его за угол, подальше от панорамных стекол, в темное, практически слепое пятно. Дышит тяжело, сбивчиво, будто только что закончил триатлон, смотрит на мало чего соображающего Санджи, бегает взглядом по его лицу и все еще держит пальцы в своей ладони, крепко сжимая. — Чего? Хочешь поговорить по душам? — Санджи пьяно улыбается, достает непонятно откуда пачку сигарет, кое-как закуривает одной рукой и машет, интересуясь, не хочет ли затянуться и Зоро. Зоро хочет. Зоро затягивается, пропуская никотин поглубже в легкие, чтобы… Чтобы что? — Ты ужасно меня бесишь, завитушка. — О, да ладно, ты для этого меня вытащил? И что дальше, а? Подеремся, как обычно? Так проще всего. Замахнуться, ударить, выплюнуть какую-нибудь колкость, растереть по его самодовольному улыбающемуся лицу, заломить столь драгоценные руки, получить в ответ пяткой по пояснице или, как он любит, под колено. — Не буду я с тобой драться, пьянь. — Кто бы говорил, тупой маримо. Густой дым разлетается в морозном воздухе, срываясь со слегка припухших губ. Сигарета медленно тлеет меж пальцев. Зоро почти ощущает его дыхание на своей шее, жмет пальцы в ладони, сокращая расстояние до самого минимума. Приглушенная музыка вместе с басами остается где-то далеко, где-то в другом мире, в котором осталась его девушка и все идиотские мысли о «правильном» и «неправильном», о детском «хорошо» и «плохо», так глубоко и плотно засевших в голове. Рядом с Санджи тяжело дышать. Рядом с Санджи почти невозможно. Он затягивается еще раз, бросает окурок в снег и притягивает Зоро к себе за затылок, накрывая его губы своими. Горько, немного кисло, с привкусом чего-то шоколадно-ванильного, но так тепло и мягко, что хочется растаять, слившись с этим снегом. Немного торопливо и слегка неуклюже, самую малость настойчиво и жадно, как-то даже по-собственнически, но разливаясь в груди непонятным теплом и спокойствием. У Зоро крепкие широкие ладони, прижимающие к себе за поясницу, не вызывающие никакого дискомфорта по телу, лишь умиротворяющее ощущение правильности. Они оба не сопротивляются, оба поддаются, пока воздух не заканчивается совсем. — Твою мать, — обессиленно, почти отчаянно шепчет Зоро, ловя чужие тяжелые выдохи вместе с облачками пара, — ты мне пиздец как нравишься, Санджи. Очень нравишься. Санджи тихо смеется в ответ. Наутро он ни за что об этом не вспомнит. Сердце рвет на части, когда он видит его таким. Сигарета за сигаретой, шутка за шуткой, нелепая отмашка на очередной вопрос, ответа на который никто никогда не получит. Санджи как маленький, приставучий ребенок: липнет, дует губы, капризничает, давит на жалость своими синими-синими глазами. Зоро злится, но держится. Сжимает кулаки до побелевших костяшек, до отметин-полумесяцев на ладони; сжимает зубы до скрипа, так, что сводит мышцы на лице. Санджи ужасно его бесит, когда достает очередную бутылку, ловко открывает ее и быстро разливает содержимое по бокалам, проливая пару капель на белоснежную скатерть. Зачем она вообще здесь? — Я больше не хочу, — говорит Зоро, но Санджи дуется. Берет на слабо, оправдываясь тем, что завтра выходной и можно не переживать. Но он переживает. Потому что потом пьяный Санджи жмется к нему, сидя на коленях, выцеловывает витиеватые дорожки по щекам, трогает своими тонкими пальцами ухо, перебирая серьги, гладит короткие волосы. Зоро злится, но держится. Почти сдается, стоит только Санджи заерзать и заскулить. Зоро слишком слаб, чтобы не поддаться, чтобы помешать его ловким пальцам расстегивать ширинку джинс и оглаживать сквозь ткань наливающееся кровью возбуждение. Голова в этот момент пуста. Пуста, когда Санджи сползает с его колен на пол, заправляет за ухо прядь волос, скользит ладонями по его бедрам и, чуть позже, берет в рот. Ни единой мысли, лишь плывущий рассудок и короткие тихие трели уведомлений на телефоне. Приятная дрожь по телу, разливающаяся табуном мурашек по спине и рукам, трансформирующаяся в легкие покалывания на кончиках пальцев. Пытаться думать сейчас о чем-то — непозволительная роскошь, и Зоро, в общем-то, не претендует. Рассиживается поудобнее, перебирает мягкие пряди волос на макушке, закрывает глаза. Такое происходит впервые, и они почему-то не спорят. Поддаются непонятному порыву, не произнося больше ни слова и, вероятно, не собираясь обсуждать это в будущем, как никогда не обсуждали случайные поцелуи, неловкие, слишком длительные касания и редкие посиделки в обнимку в глухой темноте квартиры. Они никогда не обсуждали, но Зоро много думал, часто не спал по ночам, ворочаясь в пустой, холодной постели. Кто должен был быть рядом? С кем хотелось сильнее? Как было бы правильнее? Когда Санджи, отвратительно пошло и нарочито громко причмокивает губами, пытаясь взять глубже, телефон на столе раздражающе вибрирует, постепенно набирая громкость. — Стой. Блять, сказал же, прекрати, — пальцы не слушаются. Он тянет за волосы, вызывая недовольное шипение, отворачивается, прикладывает трубку к уху, — привет, Ташиги, — хмурится, сжимая губы в тонкую полоску. — Я у Санджи, но скоро поеду домой. Завтра в десять, да, я помню. Спокойной ночи. Он обещал ей утренний сеанс в кино, плавно перетекающий в обед и послеобеденный поход в центральный парк, потому что деревья зацвели и хочется уже вдохнуть полной грудью пока еще немного прохладный весенний воздух. Ташиги обязательно возьмет его за руку, будет много улыбаться, нелепо шутить, о чем-то рассказывать, строить совместные планы на следующие выходные. Потом, вероятно, они поедут к Зоро. Включат что-нибудь по телеку, может быть, возьмут немного пива и просидят весь вечер под общим пледом, неловко и осторожно целуясь, будто они только начали встречаться и потихоньку притираются друг к другу. Может быть, эти неловкие поцелуи перерастут в невинную, робкую, но ужасно смущающую страсть и они даже переберутся в крохотную спальню, на кровать, где будут долго и нежно ласкать друг друга, а потом уснут в обнимку под тонким одеялом, явно не рассчитанным на двоих. От всего этого веет спокойствием. Ведь правильно — это именно так? Санджи сидит на полу, но теперь прислонившись спиной к кухонному шкафу, прижимает колени к груди, зачесывает волосы назад, усмехается. С ним всегда вот так. Спонтанно, ярко, громко и бурно. Никогда не знаешь, чего ожидать, но уходить почему-то не хочется. Почему-то всегда тянет обратно, даже если сильно злит и раздражает, даже если очень сильно хочется проехаться кулаком по этой самодовольной роже, а потом жадно целовать, зажимая в углу, чтобы не выбрался, оттягивать за волосы, оставлять на коже следы яркими кровоподтеками, потому что рядом с ним все становится слишком. Внутри все кипит, как будто разрывает, и не удержать. От этого веет тревогой. Ведь так неправильно? — Я пойду, — выдает Зоро после пары секунд звенящего молчания. — Спасибо за ужин, — уже в коридоре он останавливается, молчит еще какое-то время, зачем-то возвращается, — кстати, Ташиги передала тебе привет. А Санджи пьяно смеется. Облизывает губы, смотрит в потолок, переводит хмельной взгляд и заглядывает прямо в душу, заставляя Зоро вздрогнуть. — Ей тоже. Семь этажей вниз. Четырнадцать долгих пролетов. Сто сорок чертовых ступенек, и он считает каждую, чтобы не думать, бежит, чтобы отвлечься. На улице жутко душно, но совсем не из-за погоды, ему просто не хватает воздуха и дело даже не в пробежке по этажам. Уже в такси Зоро думает о том, что такого больше не должно повториться, что он больше не должен оставаться с Санджи наедине и что произошедшее сегодня на кухне ни в каком месте не похоже на обычные дружеские посиделки. Санни сжимает в руках плюшевого льва, купленного отцом накануне в зоопарке. Смешно и мило морщит носик, хмурится точь-в-точь как Зоро, глядя на тарелку перед собой. Ло смотрит на него из-под стекол очков, давит проступающую на губах улыбку, прикрываясь ладонью. Такая картина для них обоих совершенно не нова, но смешна каждый раз, стоит только повториться. В просторной кухне светло и тепло, потрясающе пахнет только что приготовленным ужином и яблочным пирогом, все еще хранящемся в духовке. Санни смотрит на тарелку с брокколи, затем на Ло, переводит взгляд на Луффи, копошащегося в холодильнике, на дверной проем, ведущий в гостиную и, наконец, на пол, который кажется слишком далеким и недосягаемым. Он вздыхает, собирает в маленький кулачок всю свою волю и берет в руки вилку. Трафальгар выжидающе смотрит. Поджимает губы, чтобы не рассмеяться, ищет поддержки в спине Луффи, хлопает его по бедру, на что получает лишь краткое, но емкое «подожди». И он ждет. — Дядя Лу, почему всегда, когда я прихожу, вы кормите меня этим? — пучок соцветия крепко наколот на вилку и Санни крутит ее, разглядывая капусту со всех сторон, все так же морщась. — Милый, я не виноват, что твои родители безответственно уходят на работу именно в этот овощной день, — Луффи, наконец-то, достает из холодильника баллон со взбитыми сливками. — Они опаздывают, Торао. Позвони Санджи, узнай… Его прерывает короткий звонок в дверь. Ло собирается встать, но мягкая рука Луффи на его плече явно просит остаться за столом. Санни с интересом оборачивается в сторону удаляющейся фигуры. Брокколи на вилке остается у самого края тарелки. — Дядя Ло, мы кого-то ждем? — он снова думает о побеге, корячится на стуле, хватаясь пальчиками за высокую спинку, становится на коленки, тянется, чтобы посмотреть, но отсюда ничего не видно. — Да, львенок, сегодня мы ждем одну очень милую особу на ужин, — Ло, улыбаясь, нежно треплет Санни по волосам. — Уверен, она тебе понравится. Санни, глядя на взрослого, снова хмурится, покрепче сжимая свою игрушку. Вообще-то, он довольно дружелюбный ребенок, но делить с кем-то дядю Ло или, тем более, дядю Луффи не хочется совершенно. Он дуется, но все равно продолжает смотреть в пустоту гостиной, ожидая, что вскоре там кто-то обязательно покажется. — Пахнет прекрасно, — с порога говорит Рейджу, протягивая Луффи детский портфель и переступая порог. Она тянется к нему, целует в щеку, как делает это обычно со всеми знакомыми, и оглядывает прихожую. — У меня есть пара свободных минут, я могу войти? Очень уж интересно на него посмотреть. — А почему ты приехала? — сказать по правде, Луффи нисколько не против видеть здесь эту женщину, скорее несколько удивлен. Сора радостно тянет к нему руки. — О, этот мышонок испугался маленького пятилетнего ребенка, можешь себе представить? — Рейджу, плавно покачивая бедрами, цокает каблуками в сторону гостиной. — Твой муж дома? — Ты же знаешь, что мы пока не женаты, — подхватив девочку на руки, Луффи идет следом, параллельно отвечая на разные вопросы шестилетки. Она замечает макушку Санни практически сразу, как только видит дверной проем в кухню. Оборачивается, расплываясь в улыбке, смотрит на Луффи и Сору, подмигивает ей. Санни смотрит на Ло, тянется к нему пальцами, чтобы спросить кто эта красивая тетенька, но она успевает раньше. Заглядывает ему в глаза, мелодично смеется, говорит что-то вроде «подумать только» и «как же похож». Санни совсем не замечает девочку на руках Луффи и то, как восклицает уже она. Санни по-настоящему волнуется и совершенно ничего не понимает, но здоровается, как учила мама. — Какой очаровательный, — щебечет Рейджу, продолжая улыбаться. — Этим он явно не в отца, — она смотрит на Ло, затем на Луффи и собственную дочь. — Милая, поздоровайся, не стоит дуться с порога. Но Сора дуется, хотя и машет ручкой в приветствии с высоты роста Луффи. Она не отводит взгляда от сидящего на стуле Санни, не обращает внимания на то, что говорит мама и смешно хмурит свои брови-завитушки вместе с ней. Ло кажется, что эта девочка вырастет точно такой же, как ее мать и это вовсе не плохо, скорее даже наоборот. Он машет Соре в ответ, легонько трогает Санни за плечо и говорит: — Ну же, поздоровайся. Это Сора. И это она та милая особа, которую мы ждали сегодня на ужин. Вообще-то, Санни очень рад. Санни очень понравилась Сора тогда, при встрече в зоопарке, а еще он запомнил, что ее мама очень красивая. Это была правда. Женщина, что говорила странные и непонятные для Санни вещи была действительно очень красивой и очень ярко улыбалась. А еще она была очень похожа на дядю Соры, с которым та была в зоопарке и от которого убежала. Санни очень понравились их смешные брови, но он не говорил об этом, потому что папа учил быть сдержанным, хоть он не совсем понимал значения этого слова даже после объяснения. Они сели ужинать вместе после того, как Рейджу поспешила уйти, сказав, что опаздывает на какую-то важную встречу. Дети ковырялись с лежащими на тарелках соцветиями брокколи, обсуждали какие-то мультики под смех и вопросы взрослых, а потом, так и не доев до конца с разрешением доброго дяди Луффи, приступили к яблочному пирогу со взбитыми сливками. — Мне кажется, ты что-то пускаешь, — говорит Ло, обнимая Луффи со спины. — Думаю, они скажут мне спасибо и совершенно ничего не расскажут своим родителям относительно дурацких брокколи. Мне эта хрень тоже не нравится. — Выбирай выражения при детях, особенно, если сам собираешься стать отцом. Смеясь, Луффи качает головой и легонько бьет Трафальгара по плечу. Он отправляет их в гостиную, а позже присоединяется сам. — Отойди от меня. Зоро морщится, сжимает кулаки, закатывает глаза, раздраженно цокает языком. Холодные пальцы Санджи цепляются за расстегнутую рубашку, комкая края ткани на уровне груди. Его сердце бешено стучит, так, что слышно даже сквозь лопатки, даже с закрытыми глазами, даже сквозь громкие мысли и ровный счет от десяти до одного, чтобы успокоиться и выдохнуть. Десять. Санджи жмется щекой к плечу, обнимает крепко, даже чересчур, дышит тяжело, шумно. Пытается быть ближе, плотнее, теснее, дрожит, как замерзший под дождем котенок. Девять. — Я уйду сейчас. Просто дай постоять немного. Восемь. Зоро делает глубокий вдох. Стискивает зубы так, что сводит скулы. Он злится чрезмерно и даже не может понять на что именно, но оправдывается в своей голове, что это все из-за Санджи, из-за его тупой тактильности, из-за его идиотского желания обнять вот прямо сейчас. Семь. Касается рук Санджи, оборачивается на него через плечо. Тот выглядит жалко, как будто сейчас заплачет, но давит из себя какое-то подобие улыбки, только слишком уж наигранное. Шесть. — Здесь вообще-то люди. Отвали, пока прошу по-хорошему. Пять. — Никто не придет. Просто… обними меня? Четыре. — Совсем спятил? Катись к черту, завитушка. Три. Шаг назад, тихая, печальная усмешка, звенящая пустота и странное чувство облегчения. Опустошения? Зоро, конечно же, не понимает. Отпускает. Не провожает взглядом. Два. — Какой же ты ублюдок, Зоро. Санджи уходит и больше не попадается ему на глаза, не подает голоса, не говорит остальным о том, куда пойдет. Последним его видела Ташиги. Говорит, он ушел наверх с каким-то парнем. До конца Зоро не досчитывает, но потом обязательно все выскажет. Может выбьет. В комнате темно и тихо, лишь где-то на полке иногда вибрирует телефон, присылая рекламу или странные новости в непонятно зачем существующем чате. Зоро не может уснуть: поток мыслей, что крутится в его голове, никак не утихает, только раскручивается сильнее, набирая все большую скорость, запутывая все еще сильнее, чем было до этого. «Ты взрослый человек, возьми себя в руки», — думает он, но руки его не слушаются. Шарятся по пустому дивану, комкают прохладные простыни, бьют ладонями по мягкой обивке. Он не знает что делать. «Напиши ему,» — говорит сам себе, но почему-то голосом Ташиги, — «в конце концов, у тебя есть его номер.» Но Зоро не пишет. Зарывается пальцами в волосы, крепко сжимает их у самых корней, но не пишет. Даже не смотрит в сторону телефона. Зоро практически не спит этой ночью. Долго ворочается в постели, встает на кухню, чтобы налить воды, косится в сторону барной полки. Машет головой, чтобы прогнать наваждение. Только не сейчас, сейчас нельзя. Вообще никогда больше нельзя. Он уже все испортил. Ташиги молча наблюдает с порога. Стоит, сложив руки на груди, хмурится. Зоро наливает стакан воды, но не пьет. Цепляется пальцами за края полки, вскидывает голову к потолку, громко выдыхает и больше не двигается, о чем-то крепко задумавшись. Ей кажется, что он сейчас откроет дверцу шкафчика, достанет бутылку, нальет еще один стакан, но уже не воды, и просидит так до самого утра, но Зоро даже не смотрит в ту сторону. Он ругается шепотом, громко бьется лбом о деревянную дверцу, но все еще стоит на месте. — Ты в порядке? — тихо интересуется Ташиги, делая шаг вперед. — Ты не спишь? — не отлепляясь от шкафа спрашивает в ответ Зоро. — Что-то не спится. Решила выпить чая. Ты будешь? — Думаю, можно. Он, наконец, оборачивается к ней. Забирает стакан с водой, садится за стол, пьет залпом, лишь бы не смотреть, лишь бы не выглядеть в ее глазах жалким, но вздыхает снова. Ташиги молча возится с чайником: заливает воду, ставит на панель, жмет на кнопку. Ждет, так и не оборачиваясь. Сыпет в кружки заварку. Ей странно видеть Зоро таким: нерешительным, запутавшимся, неуверенным. Обычно он всегда знает, что делать, даже если после решение не станет верным. — Все точно в порядке? Почему не спишь? — Не могу уснуть. Слишком много мыслей в голове. — И о чем ты думаешь? — она разливает кипяток по кружкам, ставит их на стол, садится напротив. — Брось, Зоро, мы можем поговорить, если ты этого хочешь. — Даже если это касается Санджи? — Тем более если это касается Санджи. Ташиги тепло улыбается, накрывает руку Зоро своей ладонью, смотрит ему в глаза. Он думает, что совершенно точно не заслуживает ее, особенно после всего, что натворил за эти годы. Он думает, что она совершенно точно никогда не заслуживала такого ужасного отношения несмотря на то, что Зоро правда ее любил, пусть и по-своему неумело и неправильно, но все же. Ташиги добрая, иногда даже слишком, иногда даже себе во вред. — Я не знаю, что делать, — неуверенно начинает он, сжимая горячую кружку ладонями. — Я даже не уверен, что он захочет говорить со мной, к тому же, у него ребенок и… — У тебя тоже, помнишь? Но разве дети помешают вам хотя бы поговорить? Ты можешь просто предложить ему встретиться, не думаю, что он откажет. Но если вдруг такое произойдет, мы придумаем, что делать дальше. Ташиги красивая. В свете уличного фонаря, висящего над крыльцом задней двери, в домашнем халате, с растрепанными волосами, кое-как собранными в пучок. Она прекрасна также, как и лет тринадцать назад, когда они, только поступив в академию, познакомились. Хотя, по правде говоря, Зоро не то чтобы обращал на это какое-то внимание, но для него Ташиги навсегда останется лучшей девушкой, лучшей матерью и лучшей женой. — Мы? — хмурится Зоро, делая глоток ромашкового чая. — Ну да, — она пожимает плечами, — ты все равно не справишься самостоятельно. Не обижайся, сам же это понимаешь, — Ташиги все еще улыбается, отпивая чай маленькими глотками и медленно качая ногой, — как насчет написать ему утром? У Зоро мурашки по всему телу от такой Ташиги. Она выглядит как-то иначе, иначе говорит, иначе ведет себя, и это явно выглядит как что-то, чего она понабралась у Нами. Или, на худой конец, у Робин. Ташиги редко была такой решительной и уверенной. — Я постараюсь. Казалось, что эти двое поменялись местами. Слишком уж круто повернулась жизнь за последние пару месяцев и, вероятно, повороты на этом только начинались. Взгляд Ташиги — теплый и ласковый — цепляется за мрачный взгляд Зоро. Она улыбается, тянет руку, накрывает ладошкой сжатую ладонь бывшего мужа, нежно гладит подушечками пальцев. Если бы сердце действительно могло уйти в пятки, то оно бы сделало так именно в этот момент, потому что ее безграничная доброта и тепло сейчас выплескивались через край. — Как прошло твое свидание? — откашливаясь, спрашивает он. Ташиги смеется, делает еще глоток, отставляет в сторону кружку. Короткая прядь челки падает ей на лицо, прикрывая обзор. — Все хорошо, спасибо. Мы отлично провели вечер, много гуляли и разговаривали и, — пальцы щелкают выключателем светильника над столом, Зоро морщится, отворачивается, не убирает руки, даже немного расслабляется, — это немного напомнило мне нас с тобой. Помнишь? — Конечно, — Зоро трет пальцами переносицу, открывает глаза. Считает про себя до пяти. — Ташиги, я… Прости, что все испортил. Если бы не я, все было бы иначе. Мы могли бы… — Подожди, — свет фонаря на улице потихоньку сходит на нет, уступая место первым робким солнечным лучам. Вот-вот забрезжит рассвет, а они сидят тут, на кухне, допивают остывший чай, говорят по душам, как не говорили уже давно, не ругаются, не спорят, смотрят друг другу в глаза. Ташиги сжимает руку Зоро. — Все хорошо, правда. Все в порядке, Зоро. Уже не важно, что было бы, если, сейчас важно, что будет дальше. Дальше мы должны жить счастливо, чтобы у Санни перед глазами был хороший пример, чтобы нам обоим было хорошо, — улыбка не сходит с ее губ, она тянется, чтобы по привычке поправить очки, которых нет, поднимается из-за стола, подходит ближе, — просто это хорошо будет у нас по-отдельности. Так бывает. — Ты разговариваешь со мной, как с ребенком. — Может быть я репетирую речь, которую мы скажем нашему сыну, — смеется, уже чуть громче. Тянет руки, чтобы обнять, прижимает Зоро к себе, мягко перебирая торчащие в разные стороны волосы на макушке, — иногда ты ведешь себя, как ребенок. Напоминаешь мне взбалмошного подростка. Как думаешь, Санни будет таким же, как ты? — Надеюсь, что нет, — Зоро, наконец, смеется тоже, хотя смех этот больше нервный. — Он уже сильно от меня отличается и характером скорее пошел в тебя. Мне это нравится, — его руки осторожно ложатся Ташиги на талию, вместе с тем приходит спокойствие и умиротворение. Когда небо меняет свой цвет с иссиня-черного на оранжево-розовый, они все еще сидят на кухне. Пьют чай, говорят обо всем, но больше всего о Санни, достают из холодильника мороженое и едят его ложками прямо из общей большой ванночки. Они не обсуждают прошлое, не держат друг на друга обид, и Зоро снова считает, что не заслужил этого. Зоро снова считает себя самым ужасным мужем. Теперь уже бывшим. Босые ножки Санни шлепают по коридору в пятом часу утра, когда Ташиги снова встает, чтобы так же обнять Зоро и Зоро так же обнимает ее в ответ, благодарно поглаживая, теперь уже бывшую, жену по спине. Он улыбается, как мама, долго смотрит на них, часто моргая, а потом громко зевает, привлекая к себе внимание. — Милый, почему ты проснулся? — Ташиги протягивает руку к сыну, подзывая его к себе. — Вы громко смеялись, — жалуется Санни, подходя к родителям. — Это точно из-за тебя, Ташиги — Зоро хмурится, после смеется, уже не сдерживаясь, приобнимает Санни за плечи. — Может быть мы посмотрим что-то? — Или поиграем в ту игру, что тебе подарил Луффи? — подхватывает Ташиги, поглаживая Санни по волосам. — Хочешь мороженого? Они засыпают все вместе через пару часов под утреннее детское шоу по телевизору, среди кучи разбросанных по полу подушек, не собранной в коробку игры и самых любимых мягких игрушек Санни. За долгое время эта ночь стала, пожалуй, лучшей в их жизни.