чревоугодие

      В люстре горела одна лампочка. — Ты не можешь быть серьезен, — отмирает Чжун Ли. Его глаза стекленеют. — Хм? Имеешь что-то против? — Венти надувает щеки. Он сидит на подоконнике и болтает ногами, наклонив голову притворно скучающе, но взгляда от темных зрачков не отводит. — Нет-нет, просто… почему? С чего бы ты захотел сделать что-то подобное со мной? — его спина пряма, руки каменны от неуверенности. — А ты видишь здесь кого-то еще, кто знал бы о моем существовании? О, не будь смешным! — Мы оба знаем, что это лишь вопрос твоего желания. Ты мог бы заставить весь мир узнать о себе, если бы захотел.       Венти улыбается. — Ха, а ты прав! Но я все равно не понимаю… Я не нравлюсь тебе внешне? Тебе не нравятся мальчики? Что ж, это не проблема. Я могу принять любой облик, какой тебе захочется. — Нет, это… это не то. Почему бы тебе захотелось заниматься подобным с простым смертным? — Что ж, иногда и богам хочется совершить людской грешок. Тебя это отвращает?       Нет, тоже не то.       Чжун Ли всегда казалось, что его преследует Ветер. Он чувствовал его в безветренный день, за школьной партой Ветер трепал его волосы, Ветер выл в самых темных глубинах его души. Ветер был везде, где был Чжун Ли, и он, конечно, это замечал. Другие — нет, у них были тихие дни, были дни, когда в голове тускнела лишь молчаливая пустота, когда как у него там всегда был Ветер. Ветер — быстрый воздух, невесомый и неуловимый, и Чжун Ли все никак не верится, что, кажется, ему удалось подержать его в руках.       Он думал, что все это мерещится. Думал, что, наверно, мерещится слишком навязчиво — возможно, стоит сходить к врачу? Может, стоило, и очень давно, но Чжун Ли, очевидно, этого не сделал, и вот — вот, к чему это привело.       Однажды, в одну бессонную, очень дождливую и темную ночь, в окно постучался Ветер. Он встряхнул висящее у стены белье, встрепенул шаткую люстру, утащил стопку бумаг со стола, и Чжун Ли, уставший и не имевший никаких сил злиться на прихоти природы, был вынужден обернуться. Невысокий юноша с улыбкой протягивал ему наполовину исписанный лист с кляксой.       Чжун Ли не испугался. Он замер на мгновенье; глаза его расширились, рот приоткрылся, но не более того — он спокойно взял лист из рук юноши и вернулся к работе. Мысли его путались от сна, и холод вечера морозил руки, но он все писал, писал и писал. Юноша уселся на подоконнике, заболтал ногами и облокотился на руку, давящую на бедро. Ветер стих и больше не шалил. Утром и пару дней после все было хорошо. Чжун Ли решил не записываться к врачу.       Позже он понял, что это все равно бы не спасло его. Юноша появился снова — в этот раз он парил у головы мужчины, возвращавшегося с работы, словно черт какой-нибудь на правом плече. Дни становились все короче. Чжун ли укутался шарфом по самый нос и предпочел не замечать этой гнетущей темноты, а потому и черта увидел не сразу — может, только тогда, когда в голове пронеслась мысль о том, что он собирается продуть себе ухо. Он не обернулся, не ускорил шаг и не противился — будто бы так и нужно. Ничего необычного не происходило. Это просто Ветер. И, конечно, Чжун Ли был прав.       В тот день Ветер шепнул ему на ухо свое имя: «Венти» обожгло кожу осенним холодом, однако Чжун Ли все-таки удалось не простудиться. — С тобой — нет, конечно, нет. Но я чувствую себя сумасшедшим.       Венти снова появился у него в квартире. В этот раз он спал на диване, когда Чжун Ли вернулся. Спал сладко и слегка сопел, накрытый чужим одеялом и с чужой подушкой под головой. Он не стал будить гостя — поел на кухне, оставив на столе тарелку с небольшой порцией супа, и вернулся за письмо. — Вообще у меня много имен, — говорил Венти, не открывая глаз. — Барбатос, Бог Ветров, Мастер Рифмы, Бог Стихотворения, Создатель Музыки… впрочем, «Венти» мне нравится больше. Его дал мне один смертный… некоторое время назад.       Ручка замирает у Чжун Ли в ладони, так и не дописав предложение, что вертелось в голове. — Я звал тебя Ветром, — говорил он вполголоса; не поворачивался, не шевелился, будто мог кого-то потревожить.       Венти смеялся. — Что ж, это довольно точно.       В тот вечер Чжун Ли так ничего и не написал. — Я думал, мы с тобой давно прошли через это, — хихикает Венти. — Извини, — Чжун Ли опускает глаза робко. — Так ты — Бог? — Ну, можно сказать и так. Конечно, если ты не имеешь ввиду смешные представления людей о богах. Тогда нет, точно нет. С такой глупостью не может справиться даже мое могущество, — он хмыкает весело. Лежит на диване, болтает ногами, подпирает голову под щечками. Он был очарователен — Чжун Ли не знал, как должен относиться к таким визитам, но он определенно не был раздражен. Это была… приятная компания. Пусть и довольно необычная. Хотя, наверное, слишком необычная, чтобы поделиться с кем-то. Не то, чтобы у Чжун Ли был кто-то для подобных разговоров. — Это очень мило, — говорит Венти, — то, как ты смущаешься. Я знаю, что у тебя нет никого уже несколько лет, и ты уж точно не склонен ко всяким непристойностям с незнакомцами — да, думаю, я знаю людей достаточно, чтобы судить о них вот так, — так что… не понимаю, почему ты так хочешь отказаться. — Я не хочу отказываться. — Тогда… тогда могу я поцеловать тебя?       Это быстро становилось привычкой. Когда кто-то постоянно рядом (но, кажется, и нет), когда встречают дома, когда разговаривают под ухом и маячат перед глазами. Все это так волнующе и успокаивающее, так тревожно и притягательно, что Чжун Ли и сам не заметил, как… — Да. Пожалуйста. — Он громко сглотнул.       …как совсем потерял голову.       Венти улыбается: подходит ближе, тянет руки к лицу — Чжун Ли наклоняется слегка, но тут же понимает, что в этом нет нужды. Носки Барбатоса не касаются земли — парят, и его губы становятся ближе, сталкиваются с губами мужчины. Это не ощущается чем-то нереальным. Нет, это — будто они целовались уже тысячу раз, будто прожили годы вместе и собираются прожить еще один день, такой же обычный, как и многие до этого,       Чжун Ли двигается медлительно, не совсем понимая, как будет лучше — стоит ли быть более напористым? поддаться сладким поцелуям? Он заводит руки за спину Барбатоса, гладит лопатки, цепляет резинку шорт пальцами, скользит под ткань рваными движениями. Он задыхается, хмурится слегка под удивительным напором и чувствует, как теплеет внизу живота. — Неужели мы действительно…       Венти аккуратно расстегивает пуговицы на воротнике рабочей рубашки (он что, до сих пор не переоделся?) и любуется розовыми от прикосновений ключицами. — Как долго ты этого хотел? — спрашивает он полушепотом, дразнит, щиплет плечи, и это вызывает мурашки. Чжун Ли напряжен — он готов содрогаться от каждой неожиданности, что Венти собирается провернуть с ним, но тепло, эта восходящая жара успокаивает, забирает все мысли. Он чувствует, как краснеет — это ново, потому что не связано с морозом или стыдливой виной; это — юношеское смущение, результат перерыва, отрицания. Чжун Ли вдыхает у самой шеи, тонкой и бледной. От нее веет уличной, морозной свежестью. — Я не знаю, — он едва находит в себе силы, чтобы говорить. — А ты? Планировал с самого начала?       Руки Венти скользят по плечам. Он слегка дрожит от тепла на своей талии, от громкого дыхания над головой, но руки — они движутся уверенно, точно обводят рельеф мышц, ласкают локоть, щекочут предплечья. — О, такого ты обо мне мнения? Я редко позволяю себе такое, — кусает мочку уха, — даю им увидеть себя, разговариваю с ними… — рубашка слетает со спины к голубому плащу, — просто… видимо, это все ты.       Чжун Ли пытается отпустить волнение от того, что происходит. Он толкает Венти к дивану — тот кажется совсем невесомым, однако сиденье прогибается под ним со скрипом натянутой ткани. Стройные ноги обвивают поясницу. — Не говори, что за все тысячелетия твоего существования я стал единственным, кто тебя заинтересовал. — О, нет, — Барбатос посмеивается. –Конечно, ты далеко не первый… но все, кто знали меня лично, вот так, были отнюдь не дураками. Я знаю, для тебя это сложно, но прими этот комплимент ради меня. И, прошу, не преуменьшай мой возраст!       Чжун Ли чувствует легкое покалывание там, где его кожи касается Венти: за ухом, на затылке, в ямочке у ключицы; Венти тянет его к себе, сжимает твердые бока, щекочет ребра, и Чжун Ли едва ли способен думать в этот момент. Это действительно то, что происходит? Это действительно происходит с ним?       Они меняются местами.       Чжун Ли опускает руки на чужие ягодицы. Одну сжимает, а другая ладонь скользит под ткань, оттягивает резинку шорт и касается бледной, мягкой кожи. Ягодица идеально ложится в его руке, и Чжун Ли давит на пальцы. Шорты аккуратно сползают по бедрам от таких резвых действий. Чжун не видит, ничего не видит: Венти не перестает целовать его, и, конечно, он может упасть, удариться (пусть Барбатосу это и не грозит) или опрокинуть что-нибудь важное (хотя вряд ли горшок с завядшим фикусом можно называть чем- то важным), но губы Венти сминают его губы, его язык ласкает язык Чжун Ли, скребет по зубам, скользит по деснам, и вкус его сладок, неотразим, и Чжун Ли, конечно, ведется, и забывает обо всем остальном.       Венти стонет тихо, на грани всхлипа, когда Чжун Ли упирается коленом в его пах. Мужчина сидит на диване, пока Барбатос настойчиво лезет на колени, ерзает нетерпеливо и ласкает руками осколки души Чжун Ли.       Они без одежды. Кожа прилипает к коже, жар встречает жар, вздохи, нетерпеливые, оглашают комнату, трепещут на языке. Чжун Ли царапает чужую спину. Венти выгибается, вскидывает голову, а потом опускает ладонь на свой член. Чжун Ли замирает и наблюдает жадно, не думая о том, как голодно сияет его взгляд. Чжун Ли протягивает руку, накрывает ей жаждущий член и отводит бледную ладонь. Невыносимый жар охватывает Венти, когда грубые ладони нежно проводят под яичками и обводят пах. Венти вскрикивает, когда Чжун Ли приподнимает его и усаживает поудобнее. Колени Барбатоса упираются в спинку дивана. Он слегка отводит таз назад, дразнит, пусть уже это и не нужно — Чжун Ли может сдержаться, если захочешь, когда перед ним Бог Ветров.       Его ладони оглаживают упругие ягодицы, слегка проходится между, вызывая нерешительный вздох. Края рубашки щекочут Чжун Ли живот. Он задирает ее, ведет пальцами от пупка до сосков, щиплет их легонько и вызывает у Венти протяжный стон, взрывающийся внизу волной возбуждения.       Чжун Ли смотрит в глаза Ветра. Они прикрыты, смотрят то ли в ответ, то ли в пустоту, и они полны желания, любопытства, нескрываемого интереса — к людским утехам или к Чжун Ли? Мужчина предпочитает не задумываться, потому что подобные размышления неприемлемы в такой момент. — Знаешь, а ведь это тело даже не мое, — сказал однажды Барбатос в один тихий зимний вечер. Они пили вино (вернее, Венти пил, а Чжун ли смотрел, как быстро исчезает древние запасы его бабушки). — Да, я предполагал, что ты на самом деле не имеешь ограниченной физической оболочки.       Венти улыбается, ну, потому что, конечно же Чжун Ли знал. — Это тело одного французского барда, — продолжает Венти, хотя Чжун Ли не спрашивает и не принуждает, он вообще ни о чем его просит, — он погиб во время революции. Он был моим другом, когда я еще… В общем, я одолжил его облик, и он мне нравится побольше многих, что мне довелось примерить.       Венти кажется невозмутимым, но Чжун Ли все равно замечает, как грустно опущены уголки его глаз, и как его звонкий голос постепенно утихает. — Мне оно тоже нравится, — говорит Чжун Ли, потому что не знает, что сказать.       Чжун Ли приподнимает Венти — тот послушно оттопыривает таз, разводит ноги, раскрывается сильнее, и Чжун Ли аккуратно приближается к его дырочке, обводит пальцем колечко.       Венти замирает, задерживает дыхание, смотрит, смотрит прямо в глаза, и глаза его покрыты пеленой похоти, страстной и юношеской. Чжун Ли не может не засветиться восторгом. Мог ли он когда-нибудь даже подумать о том, что такое возможно (хотя еще месяц назад он не мог и представить, что Барбатос существует. По крайней мере в подобной концепции).       Чжун Ли вставляет кончик пальца. Венти громко вздыхает и давит ему на плечи. Чжун Ли продвигается глубже, но даже не совсем замечает, что делает: он загипнотизирован манящей кожей, линиями живота, аккуратным пупком и тонкой талией; у Венти краснеет шея от мужского жаркого дыхания, его лоб блестит от пота.       Чжун Ли чувствует пульсацию внутри него. Барбатос сжимается, стонет, ерзает; в конце концов опускает голову ему на плечо и кусает. В ответ мужчина может лишь громко выдохнуть и вытащить пальцы. Венти скулит, прижимается ближе, так, что Чжун Ли может чувствовать его запах: трава, солнце, морозная свежесть; он наполняется дрожащим трепетом, когда Барбатос оказывается прямо над его членом. Аккуратно держит того за бока (пальцы покалывает, дыхание спирает) и опускает, пытаясь противостоять божественной пылкости и нетерпеливости, и его тело — оно ощущается таким теплым, мягким, и Чжун Ли, кажется, готов кончить уже в тот момент, когда головка оказывается внутри Венти, но он смотрит на эти жаждущие, упивающиеся происходящим глаза и держится, думает о том, как сильно он может заставить его насладиться этим. — Почему ты решил показаться мне? Почему ты вообще бродишь среди людей? Ты во много выше и могущественнее, чем весь людской мир. — О, Чжун Ли… в мире простого бога не так уж много способов развлечься. Я — Ветер, и все, что я могу — это устраивать бури или играть на лепестках деревьев. Неужели в этом есть хоть доля веселья?       Чжун Ли стонет тихо, когда делает первый толчок. Закрывает глаза и хмурится, приоткрывает рот, потому что иначе он, кажется, может задохнуться, и пытается сосредоточиться, но Венти смотрит прямо на него и, боже, разве имеет он право не обращать внимания? Он толкается бедрами, и это выходит так легко, так приятно обжигающе, и он толкается сильнее, и Венти трясется над ним и постанывает в такт. Слышны шлепки, громкие и приглушенные, короткие и долгие. Чжун Ли щекочет чужие ребра, ласкает лопатки, скользит по полоске на спине, давит на ямочку на пояснице; Венти гладит его щеки, зарывается пальцами в волосы и тянет, и иногда целует и стонет в губы громко, так, что вынужден оторваться и сделать лишний вдох. — Я принимал множество обликов. Я жил множество человеческих жизней, но это… это не то, что мне нужно. — Чжун Ли не отвечает — ему нравится слушать, слушать и думать над тем, что он должен делать с Богом, чье внимание привлек. — Как только люди замечали (а они всегда, всегда замечают, ну разве это честно?), что я не старею, что я появился из ниоткуда и, вообще-то, имею какое-то странное отношение к ветру… они начинают задумываться. Это никогда не приводило ни к чему хорошему. Конечно, за редким исключением. — Пожалуйста, — хнычет Венти ему в ухо, и рука в волосах Чжун Ли сжимается сильнее. — О, пожалуйста… — шепчет, и голос срывается; Чжун Ли вдруг входит в него с особой силой, и эхо от шлепка кожи о кожу разносится по всей комнате. — Люди так забавны. Их жизни так коротки, так жалки, но они так много всего успевают — они счастливы, грустны и разбиты, они так быстро учатся и столько всего знают — конечно, в рамках того, что им позволено знать, — и разве это не удивительно, Чжун Ли? Разве ты, как человек, не согласен со мной? — Венти, — хрипит Чжун Ли, когда чувствует, что больше не может, потому что ему так хорошо, о, ветер, как же ему хорошо!       Барбатос упирается коленями на диван и помогает: ускоряется, насаживается сам, заставляя Чжун Ли вписаться ногтями в его бедра, дышать через зубы и сдерживать отчаянные стоны. — Единственное, чего мне когда-либо хотелось так сильно — это стать подобным человеку.       Венти вскрикивает и замирает. Чжун Ли жалеет, что не может прикусить руку, потому что, стоит ему только посмотреть на чужое личико — красное, вспотевшее и едва ли не плачущее, закатывающее глаза так неприлично, из его горла тут же вырывается долгий стон, утихший в тяжелом дыхании. Он чувствует, как член обмякает внутри Венти, пока они пытаются вновь вернуть контроль над собой. — Но когда-то одинокий поток ветра так же сильно хотел стать божеством. Так стоит ли очередное недолговечное желание их милости? — Надеюсь, что я… удовлетворил твою скуку?       Венти целует его в губы влажно, быстро, и падает рядом, устроив голову на чужом плече. — Да… да, это было хорошо.       Чжун Ли смотрит на его темную макушку. Косы растрепались и были совсем на себя не похожи — ему хотелось расчесать волосы и заплести их снова, если бы ему только позволили. — Знаешь, ты мог бы… ты мог бы остаться со мной. Я не знаю, почему, но, похоже, тебе нравится находиться со мной, так что, может быть, ты захочешь остаться. В моих силах помочь тебе жить как обычный человек так долго, как только возможно.       Ему показалось, что Барбатос спит: он притих, расслабился и почти улегся у Чжун Ли на коленях, как был — голый и с его спермой внутри, но спустя одно долгое мгновенье послышалось его приглушенное веселье. — Конечно. Не могу даже представить, как скучно ты жил без меня.