When I Found You (My Being Fell Into Place) | Когда я нашёл тебя (всё во мне встало на свои места)

Цзян Чэн был пленён Вэнями, и Вэй Усянь так и не смог его найти. Он не мог думать ни о чём другом, прикладывая огромные усилия, чтобы разыскать его, и оставляя другим вести войну, которая его не заботила. Он пробирался в каждый надзорный пункт Вэней, который мог найти, допрашивал их, пытал их, убивал их. Никто не знал, где его шиди. Он слышал, что кампания провалилась. Главы великих орденов были казнены на роскошной площади Города Без Ночи, а их кровь ознаменовала начало новой эры. Багровое Солнце утвердило своё господство над всеми. Юньмэн Цзян растворился в прошлом, оставшись лишь в печальных балладах и историях о привидениях. Никто больше не помнил Вэй Усяня. Он держался настолько далеко от цзянху, насколько мог. Когда-то самый блестящий и перспективный юноша своего поколения, теперь он был простым бродячим заклинателем, полубезумным, ищущим своего сюзерена. Только Цзян Яньли, оставшаяся жить в Мэйшань Юе, была последней ниточкой, связывавшей его с той жизнью, которую он когда-то имел. Она, потерявшая всё – свою семью, свой дом, своего жениха, – всегда ждала их редких встреч в грязных, отдалённых трактирах Мэйшаня. Она всегда приносила ему суп, горячий и ароматный, с нежным мясом, но его вкус больше не был прежним. – Я найду его, шицзе, – клялся Вэй Усянь; эту клятву его язык теперь помнил так же хорошо, как его собственное имя. – Я найду его и верну тебе. Цзян Яньли улыбалась; морщинки в уголках её глаз становились всё чётче. Она отказалась от совершенствования после всего, что произошло. – Все мои благословения тебе, А-Сянь. Будь осторожен в пути. Она научила его, как готовить суп. На всякий случай – утешали они себя, выдавая желаемое за действительное – на всякий случай, если он найдёт Цзян Чэна далеко от Мэйшаня, голодного и срочно нуждающегося в пище. У Вэй Усяня никогда не получалось приготовить это правильно. Мясо выходило слишком жёстким, а бульон – слишком солёным. Иногда он добавлял слишком много имбиря, иногда – слишком мало. Но шицзе заверяла его, что Цзян Чэну всё равно понравится, потому что Вэй Усянь приготовил это для него. Она умерла вскоре после этого от болезни, от которой заклинатель – даже тот, у которого было слабое золотое ядро – вполне должен был бы оправиться. Вэй Усянь продолжил свои поиски. . . . Однажды он пересёкся на пути с Лань Ванцзи. Этот человек был таким же неузнаваемым, как и сам Вэй Усянь. Они оба стали настолько незнакомцами друг для друга, что в конечном итоге поссорились и скрестили мечи из-за какого-то пустяка. Это вернуло воспоминания об их первой встрече на крыше в Облачных Глубинах, а следом – о Цзян Чэне, ждавшем Вэй Усяня в их комнате, как всегда, беспокоясь о своём шисюне, который был слишком неукротимым для всех этих правил. Это вернуло воспоминания о пещере Сюань-у и обо всём, что случилось после. Той ночью они вместе напились, растворяя свои мысли в дурмане алкоголя. Больше не было Облачных Глубин, и Лань Ванцзи больше не интересовали правила. Он сильно изменился после смерти сюнчжана и значительной части его ордена. В нём стало больше холода, жёсткости, горечи. Лань Сичэнь использовал все оставшиеся у него связи, чтобы сохранить жизнь своему младшему брату, но казалось, что Лань Ванцзи всё равно умер вместе с ними. Хотел бы Вэй Усянь быть таким же доблестным, как Лань Сичэнь. Если бы только у него был такой шанс; он бы умер за Цзян Чэна десять раз. . . . Спустя годы их пути вновь пересеклись. Иногда они делили на двоих кувшин цзю (или чая, когда им этого хотелось). Иногда они делили на двоих комнату в очередном сомнительном трактире, притворяясь, что ни один из них не слышит, как другой ворочается в своей постели, преследуемый кошмарами, которые так и не отступили. Иногда они видели друг друга издалека и кивали, прежде чем пойти каждый своей дорогой; иногда они делали вид, что не заметили друг друга. Как иронично, что Лань Ванцзи теперь был для Вэй Усяня ближе всех к определению друга, но каждый из них не мог долго выносить присутствие другого. Вэй Усянь напоминал Лань Ванцзи, что, в отличие от него, у Вэй Усяня всё ещё была надежда найти Цзян Чэна живым. Лань Ванцзи напоминал Вэй Усяню, что он мог бы быть более лучшим шисюном для Цзян Чэна. . . . Лишь тринадцать лет спустя Лань Ванцзи подошёл к нему с твёрдым намерением, отражавшимся в его глазах. – Будет ещё одна война, – сказал он. Одна из ветвей ордена Цишань Вэнь решила поднять восстание и собирает союзников, сказал он. Смех Вэй Усяня прозвучал как плач в его собственных ушах. – Ты, Лань эр-гунцзы, решил встать на сторону Вэней? – Они другие. – Они все одинаковые. В глазах Лань Ванцзи промелькнула вспышка, выдавшая правду о его чувствах. – Это неважно. Сначала нужно уничтожить Вэнь Жоханя. Враг моего врага – мой друг. Вэй Усянь не присоединился к первой войне, слишком одержимый идеей найти Цзян Чэна, единственную надежду своего ордена. Но теперь ему иногда казалось, что он больше не понимает значение слова «надежда». Он просто продолжал идти, потому что не знал, что ещё ему делать. Разделив пять кувшинов цзю с Лань Ванцзи и поразмыслив о годах, наполненных алкоголем и страданиями, Вэй Усянь вздохнул, взял свой узелок с вещами и пошёл вместе с Лань Ванцзи, чтобы дать Вэням их желанную маленькую армию. . . . Юньмэн Цзян и Гусу Лань ищут союзников для Вэней – покойные генералы перевернулись бы в своих могилах, если бы узнали об этом. – Как насчёт Не Хуайсана? – его старший брат был самым свирепым из генералов. Вэй Усянь слышал, что он умер с высоко поднятой головой, крича о свободе своего ордена. – Цинхэ Не – один из ближайших союзников ордена Цишань Вэнь. – Ах. Восставшие Вэни раньше были небольшой ветвью, изучавшей целительское искусство. Их возглавила Вэнь Цин – заклинательница, более известная своим лекарским мастерством, чем воинским. Вэй Усянь смутно помнил, как Цзян Чэн шептал ему, что она – любимица Вэнь Жоханя, но он не был уверен. Без Цзян Чэна, делящегося с ним горячими слухами цзянху, Вэй Усянь чувствовал себя потерянным. (Он скучал по тому, как Цзян Чэн подавался ближе к нему, чтобы шёпотом рассказать о том или ином человеке. Иногда Вэй Усянь, забывшись, склонялся к Лань Ванцзи, ожидая, что тот что-нибудь расскажет, но Лань Ванцзи был таким же невежественным, как и он сам). Единственным человеком, которого Вэй Усянь узнал из отряда Вэней, был Вэнь Нин, младший брат Вэнь-гуньян. Вэй Усянь вспомнил этого робкого, мягкосердечного парня, вспомнил, как он предложил найти Цзян Чэна в Пристани Лотоса, но в итоге смог лишь сообщить ему плохие новости. – Вэй-гунцзы, – поприветствовал он Вэй Усяня, когда они встретились в тайном лагере. В его голосе всё ещё чувствовался оттенок вины, как будто в том, что ему не удалось найти Цзян Чэна много лет назад, была его собственная вина. Вэй Усянь улыбнулся и кивнул, и они вернулись к делу. Через три месяца после того, как Лань Ванцзи завербовал его, началась вторая кампания Аннигиляции Солнца. . . . Они выиграли войну. Вэнь Нин нанёс последний удар Вэнь Жоханю, Вэнь Цин создала хитроумные яды и смертоносные дымовые бомбы, чтобы уничтожить ныне уже ослабленную армию Вэней, Не Хуайсан был их шпионом на протяжении всего десятилетия. Оказалось, что единственный способ уничтожить солнце – это сжечь его изнутри. Когда война закончилась, они были готовы повернуться против своих союзников и уничтожить ветвь Вэнь Цин. Но первое, что она сделала после того, как стала новым главой ордена Цишань Вэнь, – это вернула все земли другим великим орденам и раздала бо́льшую часть богатств, которые Вэнь Жоханю удалось скопить за время своего правления. Тирания, сказала она, никогда не была их путём. Цишань Вэнь отказался от своего статуса величайшего ордена, сохранив ровно столько, чтобы почтить своих предков, и отправился в горы, чтобы покаяться. Лань Ванцзи вернулся в Гусу, чтобы восстановить Облачные Глубины. Вэй Усянь не знал, что делать с Пристанью Лотоса. В течение многих лет она использовалась в качестве надзорного пункта Цишань Вэнь. Большинство старых зданий было перестроено в стиле Цишань Вэнь, а пруды, окружавшие дома, были высушены или засыпаны землёй. На Пристани Лотоса больше не цвёл ни один лотос. Все цвета были красными и белыми, пылавшими, словно солнце. Когда Вэй Усянь спустя столько лет уже не в своих мечтах, а в реальности миновал ворота и вошёл во внутренний двор, он впервые за долгое время заплакал. Ему привиделся образ себя самого и Цзян Чэна, гоняющихся друг за другом, их смех эхом разносился по безлюдным коридорам. Ему привиделась тень искры Цзыдяня, пурпурная молния, разрезающая мрак ночи, вдохновляющая и устрашающая всё на своём пути. Вэй Усянь упал на колени, оплакивая всё, что у него было и что он потерял. . . . Он занял должность главы формальности ради, чтобы Юньмэн Цзян всё ещё был признан орденом, когда его настоящий глава вернётся домой. Он разрушил всё, что построили Вэни, наполнил пруды и посадил семена лотоса. Он открыл двери для всех, кто хотел вступить в орден, и велел им не называть его цзунчжу – он был Вэй-цяньбэй или Вэй-дажэнь, временный лидер. Теперь, когда размещение портретов пропавшего наследника Цзян не грозило художникам лишением жизни, Вэй Усянь не пожалел средств, чтобы нанять целую группу лучших из лучших и разместить изображения Цзян Чэна повсюду. Обещанной награды было бы достаточно, чтобы одна семья могла богато жить на протяжении трёх поколений. Результатов не было. Поначалу нашлась было парочка наглых мошенников, которые попытались выдать себя за Цзян Чэна или привести наряженного красавчика и объявить его пропавшим наследником. Однако такие попытки быстро прекратились после того, как Вэй Усянь показал им, что уважение и страх, заработанные им во время войны, не были пустым звуком. В недавно построенном храме предков не было таблички Цзян Чэна. Нет. Пока нет. Возможно, это было эгоистично со стороны Вэй Усяня. Но пока нет. Пристань Лотоса восстанавливалась и ждала своего истинного наследника. . . . Времена года сменились, и начались дожди. В этом сезоне Юньмэн Цзян проводил день траура по прошлому, которое они потеряли, и хозяину, который не вернулся домой. Раз в год кипящий жизнью Юньмэн Цзян становился таким же тихим, как Гусу Лань; и Вэй Усянь снова и снова воскрешал в памяти тот дождливый день на рынке, когда он потерял Цзян Чэна, придумывая различные сценарии, как всё могло бы быть, ругая себя за то, что ушёл, когда Цзян Чэн был в таком уязвимом состоянии. Однако в этот раз его ежегодная вечеринка пустых сожалений была прервана глухим звуком чьих-то торопливых шагов по деревянным половицам. – Вэй-цяньбэй! Вэй-цяньбэй, вы должны это увидеть! Дверь в рабочий кабинет распахнулась, и на пороге во всей своей юношеской красе показался он – маленький А-Лин шицзе. Вскоре после первой кампании Цзян Яньли усыновила младенца. Точнее, некоторые говорили, что он был усыновлён – осиротевший ребёнок Мэйшань Юя, потерявший своих родителей на войне. Другие же говорили, что он был сыном Цзян Яньли от Цзинь Цзысюаня, который спал с ней, пока был в бегах перед тем, как его поймали и казнили. Ни Мэйшань Юй, ни Цзян Яньли не поддерживали эти слухи. В первый раз, когда Вэй Усянь встретился с Цзян Яньли после войны, мальчик уже был достаточно большим, чтобы есть мягкую пищу. Цзян Яньли представила его как Юй Цзиньлина, или А-Лина. Больше она ничего не сказала Вэй Усяню, а он не спрашивал. Мальчик был светом Цзян Яньли в её последние одинокие годы, и Вэй Усянь любил А-Лина так же сильно. Когда он восстановил Пристань Лотоса, Мэйшань Юй отправил А-Лина и пару избранных учеников присоединиться к Юньмэн Цзян в качестве символа союза. Маленький А-Лин шицзе уже не был таким маленьким, и сейчас он стоял перед Вэй Усянем, тяжело дыша. – Айя, А-Лин, к чему такая спешка? Посмотри, у тебя вся одежда промокла! – Вэй-цяньбэй, – А-Лин сглотнул, пытаясь отдышаться. – Вы должны пойти со мной. Я пообещал ему, что скоро вернусь, но он сказал, что не может ждать слишком долго, потому что ему нужно домой. Он живёт в горах, так что будет опасно, если он не вернётся до наступления темноты. Быстрее, Вэй-цяньбэй, пока он не ушёл по-настоящему! – Погоди, погоди, помедленнее, я не успеваю за тобой. Кто живёт в горах и почему мы должны его увидеть? А-Лин в гневном нетерпении открыл рот, прежде чем понял, что в спешке упустил важную информацию. Его лицо залилось румянцем. Вэй Усянь улыбнулся. Мальчик был легковозбудимым, но так же легко смущался. Последняя черта напоминала о кое-ком, кто мог быть, а мог и не быть цзюцзю мальчика. Как будто судьба услышала его мысли, сразу после того, как Вэй Усянь заметил это сходство, А-Лин сказал: – Я думаю, это он. Я думаю, это Цзян-гунцзы. . . . На улице была слякоть из-за продолжавшегося целый день дождя. Люди поворачивали в их сторону головы, перешёптывались, поднимали брови. Вэй Усяню было всё равно. Его слишком замысловатые, слишком тяжёлые одежды главы ордена были забрызганы грязью. В его голове раздавалось эхо голоса Цзян Чэна, ругающего его. Сердце Вэй Усяня грохотало в его груди. Возможно, через несколько минут он услышит этот голос по-настоящему. Они пробежали мимо рынка, мимо рядов домов и трактиров, и добрались до городских ворот. Под навесом скорчилась фигура, лицо которой скрывала широкополая шляпа. – Сяньшэн! Эй! – А-Лин помахал рукой, и влага с его промокшего рукава брызнула на лицо Вэй Усяню. Мужчина издалека заметил их и выпрямился, поднявшись на ноги. Он был одет в крестьянскую одежду, и Вэй Усянь заметил у его ног две плетёные корзины с овощами, а у стены – бамбуковый шест. Мужчина поднял на них взгляд. – Вот ты где! Я думал, ты не придёшь! Этот голос, эти слова схватили Вэй Усяня за ворот и потянули его назад во времени и в пространстве; туда, где его единственной заботой было дразнить Лань Ванцзи, а заботой Цзян Чэна – непослушное поведение Вэй Усяня. Он опоздал на занятие из-за очередных проделок, и Цзян Чэн прошептал ему эту фразу: те же самые слова, тем же самым тоном – недовольство, наполненное облегчением. «Цзян Чэн, ты не доверяешь своему шисюну? Я знаю, как правильно рассчитывать время!» – Сяньшэн, вы мне не доверяете? Я человек слова! – восклицание А-Лина вернуло Вэй Усяня в настоящее. – Это Вэй-цяньбэй. Он тот, кто… купит ваши овощи, – представил его А-Лин, застенчиво взглянув на Вэй Усяня в поисках поддержки его наспех придуманной лжи. Овощи этого человека были в лучшем случае некачественными, такими, которые бедные фермеры выращивали в основном, чтобы прокормить себя, и иногда продавали в городе в обмен на скромные деньги, которые не стоили путешествия туда и обратно, но всё равно были нужны. Юньмэн Цзян никогда бы не стал кормить своих учеников такими овощами. Но мужчина повернулся к нему и просиял, и Вэй Усянь почувствовал себя так, словно его ударили в живот. – О, спасибо, Вэй-дажэнь! Вэй-дажэнь – воплощение доброжелательности! Уголки глаз мужчины усеивали морщинки; цвет его лица был загорелым от работы под солнцем. В верхнем боковом ряду его зубов отсутствовал зуб, что было заметно только потому, что он улыбался так широко. Он был таким взъерошенным, таким простым. От этого человека пахло потом, дождём и затхлостью дешёвой одежды. В сравнении с прекрасными портретами Вэй Усяня, тщательно отображающими Цзян Чэна в лучшем образе, который сохранился в его памяти, это было словно небо и земля. Он даже не был заклинателем. Дьявол, да даже если бы этот мужчина увидел портрет, то не осмелился бы обнаружить сходство. Но А-Лин заметил. Вэй Усянь был в шаге от того, чтобы разрыдаться. Конечно, он заметил, он был маленьким А-Лином шицзе, он умел видеть драгоценные вещи там, где люди их не замечали. Он увидел этого скромного фермера с горы, и, хотя тот отличался от картин и историй, рассказанных ему Вэй Усянем, А-Лин знал. А-Лин знал, как знал и Вэй Усянь. Цзян Чэн редко улыбался той самой улыбкой, которая освещала всё его лицо. Но когда он это делал, это было именно так – та же форма губ, тот же блеск серых глаз, та же проникновенность, которая согревала свидетелей этой улыбки до глубины души. Вэй Усянь мог наполовину ослепнуть, но он всё равно узнал бы эту улыбку где угодно, потому что улыбка Цзян Чэна затрагивала не только ваш взгляд, но и нечто большее в вас самих. – Ах, это мне следует благодарить. Вы избавили нас от необходимости искать овощи! Пусть он был одет в лохмотья. Пусть он постарел. Пусть он не был заклинателем. Вэй Усянь знал это так же уверенно, как и своё колотившееся от волнения сердце. Мужчина перед ним был его Цзян Чэном. . . . Его звали Ван Цзян – в честь бездетной пары, которая приняла его как сына, и реки, где они нашли его полумёртвым с гноящейся раной на груди. Его воспоминания начинались с его седовласой матери-крестьянки с добрыми глазами, которая улыбалась ему. О его прошлом не осталось никаких воспоминаний. – Мой отец нёс меня на спине весь путь вверх по горе до их дома, а моя мать ухаживала за мной. Они были слишком бедны, чтобы позвать целителя, но их любовь спасла меня, – он говорил о них с большим уважением. Всегда почтительный сын для своих родителей, будь то настоящие или приёмные. Вэй Усянь пригласил его в Пристань Лотоса в качестве гостя, вернув услугу Ван-сяньшэну, который ждал его до тех пор, пока не стало слишком поздно для возвращения домой. Пристань Лотоса всё ещё восстанавливалась, ничего похожего на то великолепие, которое было раньше, но это всё равно оказалось слишком ошеломляющим для Ван Цзяна. Он растерялся и смутился, когда понял, что господин и юный господин, с которыми он так небрежно разговаривал, были более знатными, чем он думал. Он почти отказался пройти через ворота Пристани Лотоса, и только мольба Вэй Усяня убедила его. Даже тогда Ван Цзян низко опустил голову, не в силах встретиться взглядом с заклинателями в изысканных одеждах. Сердце Вэй Усяня сжималось от боли. Это всё твое, хотел он сказать, все мы здесь ждём твоего возвращения домой. Но этот Цзян Чэн даже не мог заставить себя войти в гостевой павильон, который был для него «слишком роскошным». Этот Цзян Чэн дрожал, как испуганная белка в львином логове. В конце концов, вопреки всем своим желаниям, Вэй Усянь сделал то, что сделал бы, если бы из вежливости принимал в гостях скромного крестьянина: он поселил Ван Цзяна в комплексе для слуг. Однако Вэй Усянь напомнил слугам, чтобы они приготовили пир сегодня вечером и дали Ван Цзяну всё, что ему потребуется. Чтобы предоставили ему лучшую комнату и подготовили ему бочку с тёплой водой. Он послал своих личных целителей проверить Ван Цзяна и приказал доложить ему, если они обнаружат что-то неладное. Той ночью Вэй Усянь так и не смог заснуть. Так и не сомкнул глаз, преследуемый бессмысленным сожалением. Все эти годы он прочёсывал земли в поисках как сумасшедший. Все эти годы Цзян Чэн жил так близко от дома, в горах Юньмэна, где текут реки и откуда он иногда спускался на рынок, чтобы продать свой скудный товар. Его сюзерен вёл крестьянскую жизнь. Его сюзерен, как сообщили целители, каким-то образом потерял своё золотое ядро. Снова полил дождь; сильный ливень обрушился на крыши домов, убаюкивая их жителей и погружая их в глубокий сон. Мысли Вэй Усяня кружились, словно листья, подхваченные сильной летней бурей; его горе погружало его всё глубже в бездонный океан. . . . Вэй Усянь задерживал уход Ван Цзяна так долго, как только мог. – Прошлой ночью был жуткий ливень – дорогу, должно быть, размыло! Оставайтесь ещё на одну ночь, Ван-сяньшэн. Как хозяин, я несу ответственность за вашу безопасность! – Сегодня вечером у нас будет (наспех придуманный) фестиваль, было бы жаль его пропускать! – К нам в гости только что приехал знаменитый повар! Приготовленные им блюда славятся по всей стране! Пожалуйста, окажите мне честь разделить их с вами! – Ван-сяньшэн, не выходите сегодня из дома, гадалка сказала, что для вас будет плохой день! К концу недели Вэй Усянь практически охранял главные ворота, в то время как Ван Цзян (уже одетый в новые одежды, которые Вэй Усянь настойчиво убедил его принять) стоял напротив и раздражённо улыбался ему. – Вэй-дажэнь, вы самый любезный хозяин, но этот скромный человек слишком долго пользовался вашей щедростью… – Нет, нет, совсем нет!! – вскричал Вэй Усянь, раскинув руки, чтобы удерживать ворота закрытыми. – Принимать вас в гостях – высшая честь! Я и вся Пристань Лотоса очень рады, что вы здесь! Если вы уйдёте, мы будем очень несчастны! Пожалуйста, останьтесь ещё ненадолго, Ван-сяньшэн. Пока не закончится сезон дождей и мы не будем беспокоиться, что вы пострадаете от наводнения! Ван Цзян снова усмехнулся; его взгляд бродил по каналам, окружающим комплекс, и огромному озеру за спиной Вэй Усяня. – Этот крестьянин живёт в горах, Вэй-дажэнь. Которые, так уж вышло, немного выше, чем берег озера. Если бы это был Цзян Чэн, Вэй Усянь ответил бы на эту остро́ту своей собственной. Но этим человеком был Ван Цзян, чьим первым воспоминанием были добрые глаза его приёмной матери. У которого на груди был очевидный шрам от дисциплинарного кнута Юньмэн Цзяна, у которого не было золотого ядра и который съёжился при виде парадного входа Пристани Лотоса. Единственным оружием, которое Вэй Усянь мог использовать против него, были его самые жалкие щенячьи глазки и ребяческое попрошайничество. Ван Цзян внимательно посмотрел на него. – Вэй-дажэнь, я всего лишь бедный фермер. Что я могу предложить великому Юньмэн Цзяну и его хозяину? Он спрашивал об этом десятки раз, но это не переставало причинять боль. Каждый раз Вэй Усянь скармливал ему новую ложь, ещё более странную, чем предыдущая. Каждый раз ему так хотелось сказать ему правду. Но к чему хорошему это привело бы? Этот мужчина перед ним знал себя только как Ван Цзяна. Если бы Вэй Усянь сказал ему, что он – наследник великого ордена, что Вэй Усянь был главой только временно, заменяя его, пока он не вернётся, что сделал бы Ван Цзян, кроме как убежал? Его наследие было скорее проклятием, чем благословением. – Ты похож на моего брата. Удивлённое выражение лица Ван Цзяна зеркально отражало собственное выражение лица Вэй Усяня. Он не хотел этого говорить, никогда не хотел этого говорить. Он хотел сказать, что Ван Цзян был Цзян Чэном, его шиди, единственной причиной, по которой Вэй Усянь вообще осмелился возглавить Юньмэн Цзян. Человеком номер один в жизни Вэй Усяня, которым он всегда был и всегда будет. Но Цзян Чэн теперь был Ван Цзяном, он больше ничего не помнил об их общем прошлом. Вэй Усянь знал, что было бы жестоко вывалить всё это на него. Однако в попытке сохранить тайну и при этом не дать Цзян Чэну вновь исчезнуть, язык Вэй Усяня сработал быстрее, чем его разум, и произнёс эти оскорбительные слова. Ты похож на моего брата. Как будто Ван Цзян был заменой, фальшивкой, тогда как на самом деле он был единственным, кто имел значение. Вэй Усянь нашёл Ван Цзяна всего неделю назад, а уже ставил его на второе место, что причиняло так много горечи Цзян Чэну в прошлом. Но этот новый Цзян Чэн, этот скромный Ван Цзян с горы, вовсе не выглядел огорчённым. На самом деле, совершенно внезапно его лицо смягчилось, приняв выражение сочувственной меланхолии, а в его глазах засветилось нечто похожее на понимание. Вот так, просто, он принял тот факт, что Вэй Усянь удерживал его только потому, что он был похож на кого-то, кем он не являлся. Вэй Усяню хотелось кричать. – Айя, Вэй-дажэнь. Этот бесполезный крестьянин не может сравниться с кончиками пальцев брата Вэй-дажэня. Нет, это неправда. Ты – это он, ты – всё и даже больше. Теперь Цзян Чэн был на первом месте, но Вэй Усянь даже не мог сказать ему об этом. – Пожалуйста, останься, – снова взмолился Вэй Усянь. – Пожалуйста, – ему больше нечего было сказать. Ван Цзян улыбнулся так же, как улыбался Цзян Чэн, когда поддавался прихоти Вэй Усяня – с ласковым раздражением. – Будет ли самонадеянно с моей стороны попросить Вэй-дажэня рассказать о его брате? В конце концов, Цзян Чэн всегда поддавался Вэй Усяню, чего бы тот ни желал. Ван Цзян остался. . . . Хоть ему и было стыдно, Вэй Усянь ощутил облегчение, когда Ван Цзян согласился навсегда остаться в Пристани Лотоса ради него. Ван Цзян лишь попросил разрешения вернуться домой в последний раз – собрать свои скудные пожитки и вознести молитвы над могилами своих родителей. Вэй Усянь лично сопровождал его, не в силах больше когда-либо выпускать этого человека из своего поля зрения. Сердце Вэй Усяня разбилось, когда он увидел, как лишённый ядра Ван Цзян карабкается на гору. Он бы отнёс Ван Цзяна на вершину и обратно, если бы это не испугало мужчину. Он бы свернул горы, сменил направление рек, сжёг или вырастил бы целый новый лес ради него. Но Ван Цзян никогда не просил его об этом, и не давать ему то, о чём он не просил, было, вероятно, единственным способом удержать его рядом с Вэй Усянем. Хижина, в которой жил Ван Цзян, выглядела хуже, чем неиспользуемая конюшня в Юньмэн Цзяне. Но внутри было чисто и пахло домом. На заднем дворе рос зелёный дуб; его густо усыпанные листьями ветви образовывали собой широкий полог. – Они посадили это дерево, когда у них родился сын, – сказал Ван Цзян, поглаживая узловатый ствол. – Оно должно было стать домом, когда он женится. Но им так и не удалось этого сделать. Произошло наводнение. Его унесло течением реки, и больше они его не видели. Именно тогда Вэй Усянь понял, что, будучи Ван Цзяном, Цзян Чэн жил как замена сыну, которого потеряла чета Ван. А теперь он будет жить как замена «брату» Вэй Усяня. Ван Цзян, казалось, не возражал; его простая жизнь приучила его принимать любые дарованные блага, никогда не задумываясь о судьбе быть чужим утешением, которая ему досталась. Той ночью Вэй Усянь преклонил колени в храме предков, – храме предков Цзян, на который он не имел права, – моля о прощении. . . . Ван Цзян поселился в маленьком домике рядом с комплексом для слуг. Вэй Усянь дал ему небольшой участок земли для фермерства – скорее как занятие для души, чем из реальной потребности в заработке, потому что обо всех его нуждах теперь мог позаботиться – и заботился – Юньмэн Цзян. Лишь немногим избранным лицам было доверено знание о его настоящей личности. Остальные знали его только как нового друга Вэй Усяня, которому было разрешено остаться в Пристани Лотоса, потому что он выглядел как пропавший наследник. В любом случае, к облегчению Вэй Усяня, он, похоже, всем нравился. Без бремени своего статуса по праву рождения и ответственности за множество людей, этот новый Цзян Чэн был более беззаботным и с большей лёгкостью завоёвывал сердца. Вскоре его домик стал негласным местом встреч как для слуг, так и для учеников, и многие деревенские девушки открыто флиртовали с ним (Вэй Усянь посмеивался над последним, вспоминая, как трудно было Цзян Чэну заводить знакомства с девушками). А-Лин – единственный из младших учеников, кто знал, кем на самом деле был Ван Цзян – особенно тянулся к нему. Мальчик бо́льшую часть своего свободного времени проводил с «Ван-шушу», помогая на ферме или ловя рыбу на озере вместе с мужчиной. Вэй Усянь множество раз замечал, как мальчик напевал под нос народные песни, которые Ван Цзян пел во время работы в поле. Иногда Вэй Усянь замечал, как взгляд А-Лина становился задумчивым, когда он смотрел на Ван Цзяна, будто задаваясь вопросом о настоящих отношениях между ними. Что, если Юй Цзиньлин действительно был кровным сыном Цзян Яньли?.. Что, если Ван Цзян был его цзюцзю?.. Этим вопросам, вероятно, суждено было остаться без ответа. Как бы то ни было, однажды Вэй Усянь застал Ван Цзяна за тем, как он мастерил кожаный собачий ошейник. Взволнованный мужчина объяснил, что они с А-Лином (ах, прошу прощения, с Юй-гунцзы!) нашли в лесу щенка, закутанного в одежду – вероятно, тот выпал из свёртка какого-то путника. Это была духовная собака, весьма хорошей породы, как считал А-Лин. Но Вэй Усянь всё ещё боялся собак (он работал над этим!), поэтому они держали её в доме одного из деревенских жителей. Кожаный ошейник, как застенчиво признался Ван Цзян, должен был стать подарком-сюрпризом для А-Лина. – Ах, хотя, конечно, А-Лин – я имею в виду, Юй-гунцзы – заслуживает лучшего подарка… – Нет, – перебил его Вэй Усянь. – Я думаю, это сделает его очень счастливым. Глаза Ван Цзяна светились любовью и обожанием к мальчику. Вэй Усянь полагал, что, даже если это никогда не будет признано официально, любовь членов семьи друг к другу будет глубока – глубже, чем эти люди когда-либо могли бы себе представить. . . . Вэй Усянь приглашал Ван Цзяна на чай или ужин всякий раз, когда у него было время, то есть почти каждый день, потому что, конечно, он всегда находил время для своего Цзян Чэна. Хотя поначалу Ван Цзян нервничал и чувствовал себя неловко, постепенно он приспособился к этим их общим моментам и больше не приходил в ужас от мысли, что Вэй Усянь нальёт ему чай. – Ван Цзян, ты когда-нибудь задумывался о том, каким было твоё прошлое? – спросил Вэй Усянь одним осенним вечером, когда они вдвоём выпивали в беседке у озера (той самой, где Вэй Усянь и дети семьи Цзян обычно вместе перекусывали). Вскоре должно было стать слишком холодно, чтобы вот так проводить время снаружи. Они наслаждались последними тёплыми деньками в этом сезоне, а выпитое цзю приятно согревало их желудки. – Раньше задумывался, – признался Ван Цзян после очередного глотка, – но, как сказал мой отец, думаю, всё происходит по какой-то причине. Кто знает, возможно, моё прошлое свело бы меня с ума, – он усмехнулся. – Возможно, это способ моих предков защитить меня, чтобы я мог обрести покой в жизни. Рыба выпрыгнула из воды, отчего по озеру пошла круглая рябь, покачнувшая потемневшие стебли лотоса. В Пристани Лотоса вновь не цвёл ни один лотос, но только пока – весной они зацветут вновь. – Значит, сейчас ты обрёл покой? – Да. – Ты счастлив? Ван Цзян улыбнулся – и ах, вот она, снова эта проникновенная улыбка. – Да. И этого было достаточно для Вэй Усяня. Его поиски подошли к концу. . . . Наступила зима. Это была одна из самых суровых зим за последнее десятилетие. Вэй Усянь был рад, что Ван Цзян теперь жил в безопасности под защитой крепких стен Пристани Лотоса, а не в одиночестве на горе, где его выживание не было гарантировано. Вэй Усянь был так близок к тому, чтобы потерять его навсегда, и лишь чудом сумел этого избежать. Он мысленно возносил благодарственные молитвы всякий раз, когда видел Ван Цзяна живым и здоровым, обедающим с ним. А затем ночная охота пошла не так. Ночная охота, на которой А-Лин был лидером отряда, состоявшего из его лучших друзей. Все четверо очень сблизились с Ван Цзяном. Было уже за полночь, когда они зажгли сигнальные огни, в сотнях чжанов от их первоначального места охоты. Пришедшие им на помощь старшие обнаружили зверя растерзанным, а мальчиков – лежащими без сознания, уже припорошёнными порозовевшим от их крови снегом. Утром, сразу после завтрака, Вэй Усянь обнаружил перед лазаретом бледного Ван Цзяна, с широко распахнутыми глазами и сбитым дыханием. Он прибежал из общего зала для слуг, где, скорее всего, услышал новости во время завтрака. – С мальчиками всё в порядке?! – выдохнул Ван Цзян; все приличия были забыты. Он выглядел таким напуганным, дрожа с головы до пят, а его резкие выдохи образовывали клубы пара перед его лицом. Вэй Усянь видел его в таком ужасе лишь раз – во время падения Пристани Лотоса. Вэй Усянь схватил Ван Цзяна и усадил на ближайшую скамью, опасаясь, что он может потерять сознание. – Да, они в порядке. Целители хорошо о них позаботились. – О, слава богам, слава богам. Я услышал эти истории, я думал… – Ван Цзян потёр лицо дрожащими руками. После чего всхлипнул, без стыдливости вытирая глаза рукавами. Этот Цзян Чэн не стеснялся плакать и выражать переполнявшие его эмоции. Каким-то образом это делало всё и лучше, и хуже. Вэй Усянь сделал мысленную пометку напомнить слугам следить за своими языками. Если кто-то позволит себе в будущем так расстраивать настоящего хозяина дома, этого кого-то будут ждать последствия. – Есть ли что-то… есть ли что-то, что я могу сделать? Ван Цзян выглядел таким отчаянным, но в то же время робким, как будто он хотел быть полезен, но знал, что ему не сравниться с заклинателями, которые были в тысячу раз лучше него во всём. В конце концов, что такого было у маленького старого Ван Цзяна, что стоило бы предложить? Вэй Усянь сжал его руку. – Да. Пожалуйста, пойдём со мной. . . . Кухня была пуста; персонал использовал короткий перерыв после уборки завтрака, прежде чем приступить к приготовлению обеда. Вэй Усянь отвёл Ван Цзяна к столу в углу комнаты, где они не помешали бы остальным работать, когда начнётся следующая волна. – Есть рецепт. От… матери А-Лина. Моей шицзе, – вот, он сказал это. – Которая также была сестрой моего шиди, – твоей сестрой, мысленно исправился Вэй Усянь. Глаза Ван Цзяна расширились. – О. – У меня никогда не получалось сделать это правильно. Я не талантлив, – Вэй Усянь почесал нос, – но, возможно, с твоей помощью я смогу справиться лучше. Ты поможешь мне? Ван Цзян кивнул, ошеломлённо и с энтузиазмом. – Конечно! Это было бы честью! Всё оставшееся утро они провели на кухне, готовя суп. Ван Цзян внимательно слушал Вэй Усяня и относился к каждому указанию с почтением, словно это был секретный рецепт, предназначенный для королевской семьи. Вэй Усянь чувствовал тепло, не имевшее никакого отношения к жару, наполнявшему кухню. Шицзе, смотри. Мы с Цзян Чэном готовим вместе по твоему рецепту. Пожелай нам удачи. . . . Когда они закончили, было ещё рано для обеда, но они всё равно отнесли горшочек с супом в лазарет. В конце концов, растущим мальчикам нужно много еды, особенно во время выздоровления! К облегчению Вэй Усяня, дети действительно выглядели лучше. А-Лин и Лань Цзинъи, приглашённый ученик из Гусу, спорили из-за глупости друг друга, которая привела к их неудаче на охоте. Два других мальчика, Вэнь и Оуян, слушали их спор с гримасами раздражения на лицах. Они вздрогнули, когда заметили Вэй Усяня, но выражения их лиц посветлели, когда они увидели Ван Цзяна, вошедшего следом за Вэй Усянем. – Ван-шушу! Ты пришёл! – Шушу, добрый день! – Что ты принёс? Пахнет вкусно! – Умираю с голоду! Все мальчики радостно болтали, пока Ван Цзян и слуги накрывали на стол. Когда всё было готово, они доковыляли до стульев, под обеспокоенным взглядом Ван Цзяна, но его тут же заверили, что с ними всё в порядке. Это был не первый раз, когда они ломали ноги. – Вам, ребята, следует быть более осторожными! Вы заставляете шушу очень переживать! – пожурил их Вэй Усянь, садясь во главе стола. – Прости, Ван-шушу. Это Цзинъи. Он… – Эй, со мной всё было бы в порядке, если бы ты не попытался прыгнуть следом! Риск был рассчитан! – А у тебя всё плохо с расчётами! А-Лин и Лань Цзинъи вновь начали препираться, в то время как Вэнь Юань и Оуян Цзычжэнь приносили свои извинения. Ван Цзян посмеивался себе под нос, всё ещё стоя немного в стороне от стола. – Цзян Ч… Ван Цзян, что ты там делаешь? Иди садись! Мы проголодались! – Да, шушу! Иди к нам! Вэй Усянь боялся, что Ван Цзян откажется, но после ещё двух или трёх настойчивых просьб со стороны младших, мужчина сел напротив Вэй Усяня и наполнил супом чаши для каждого. Когда они все попробовали суп, над столом повисла тишина. Которая взорвалась мгновением спустя от хора похвал младших. – Ван-шушу приготовил это? Так вкусно! – Это лучший суп из лотоса и свиных рёбрышек, который я когда-либо пробовал! – Как будто ты вообще когда-либо пробовал суп из лотоса и свиных рёбрышек с вашими убогими вегетарианскими блюдами. – Умолкни, дасяоцзе. – Спасибо, Ван-шушу. Это правда очень вкусно. Ван Цзян смущался от такого внимания и говорил всем, что он просто помог, что Вэй Усянь сделал бо́льшую часть работы, что он вовсе не талантлив. Вэй Усянь не поправлял его. Не мог. Внезапное чувство ностальгии сковало его по рукам и ногам, и всё, что он мог делать – это изо всех сил стараться не расплакаться. Прошло уже почти пятнадцать лет. Он пытался усовершенствовать рецепт, но у него никогда не получалось приготовить это правильно. Иногда мясо выходило слишком жёстким, иногда – слишком нежным. Иногда он добавлял слишком много имбиря, иногда – слишком мало. Он начал отказываться от попыток воссоздать тот самый суп, готовый сохранить его как ещё одно воспоминание о вещах, которые он потерял. И всё же сегодня, здесь, сидя рядом с Ван Цзяном и мальчиками, он стал свидетелем ещё одного чуда. Суп был на вкус именно таким, каким он его помнил.