Notte Stellata

      Ночи напролет он сидит на твоей энгаве, ветер позднего лета легонько развевает его волосы, пока Кокушибо продумывает ход за ходом, играя сразу за обе стороны.       Однако сегодняшним вечером Кокушибо приглашает тебя присоединиться к нему, стоило ему заметить, что ты наблюдаешь за ним с другого конца комнаты, совершенно позабыв про картину, над которой ты работала прежде.       — Сыграй со мной, — предлагает Кокушибо, убирая камни с доски и складывая их в маленькие чашечки. Ты садишься напротив него, и он пододвигает к тебе ту, что с белыми.       Он ходит первым, ставя черный камень слева от хоси. Ты повторяешь за ним, размещая свой справа от точки со звездой на другом конце доски. В течение первых нескольких партий вы оба занимаете места, и Кокушибо действует быстро, первым делая косуми.       Честно говоря, ты не особо любишь го — наличие у тебя гобана объясняется одной-единственной причиной: это подарок его изготовителя, которого ты когда-то спасла. Кокушибо сразу же отметил превосходное качество, по достоинству оценив гладкую отделку дерева кайя, из которого была вырезана доска, и чистый звук, издаваемый камнями при соприкосновении с поверхностью. Ты же, напротив, была равнодушна к такому. Доска стала прекрасным украшением твоей гостиной, где ты развлекала гостей; ты предпочитала потертые сеги, которые твои родители давным-давно подарили тебе на день рождения.       Но го, как ты вскоре понимаешь, есть ничто иное, как раскрытие собственной психики.       Кокушибо, которого ты знала до сих пор, олицетворяет этакую смесь из абстрактных понятий, подмеченных тобою. Сильный. Жестокий. Умный. Величественный. Беспощадный. Милосердный. Он — в первую очередь — демон, отстраненный и отделенный от человечества, но также и мечник, чье мастерство намного превосходит твое. Затем, любовник, который успел изучить все твое тело и уже по едва уловимому изменению твоей позы, по малейшей заминке дыхания может определить, чего ты хочешь и как именно ты этого хочешь.       Теперь, сидя перед гобаном, он раскрывает себя с другой стороны: взвешенный, проницательный и вдумчивый. Пока ты колеблешься, какой ход сделать следующим, пытаешься расшифровать непонятные линии сетки на доске, Кокушибо действует плавно и без спешки, выбирает черные камни из своей агехамы указательным и средним пальцами с уверенной легкостью, которая может прийти только вместе с многовековым опытом. Тебя поражает виртуозность Кокушибо, то, как он захватывает твои камни лишь тогда, когда это необходимо, концентрируясь на построении непрерывной линии защиты от твоих хаотичных ходов. Он элегантно демонстрирует свою стратегию: как его фусэки вынуждает тебя реагировать на его точки свободы только для того, чтобы заблокировать твои белые камни или обратить их в накаде.       Есть дикая красота в его руке, что столь болезненно и в то же время изящно сжимает твое сердце, как это было, когда он решил вложить свой меч в ножны той ночью среди бесплодных снегов; или когда он сказал тебе, что все, что ему от тебя нужно, — это ты сама и ничего больше. Он неизменно ступает по тонкой грани, отделяющей благодать от опасности; никогда не раскрывает своих намерений, пока ты не окажешься втянутой в самую гущу событий, не имея ни времени, ни возможности избежать последствий. И, как всегда, ты понимаешь, что уступаешь, даже когда тебе кажется, что ты могла бы одержать верх — и сейчас ты делаешь ровно то же самое.       — Я сдаюсь, — говоришь ты, сгребая захваченные тобой камни в ладони и бросая их один за другим обратно в его чашку.       Кокушибо, однако, не спешит возвращать твои камни. Он указывает на свободную позицию на доске и спрашивает:       — Вот здесь для тебя было открытое пространство. Почему ты им не воспользовалась?       Ты тычешь пальцем на находящуюся рядом группу черных камней, где Кокушибо занял выгодную позицию.       — Если бы я решила пойти дальше за пределы этой территории, ты бы снова захватил меня в плен.       Он подмечает другое место неподалеку, где скопление было меньше.       — Тогда ты могла сделать ход сюда.       — Мы уже были в ёсе. Мне не было смысла продолжать, — вздыхаешь ты.       — Го — это игра на предвкушение, а не на допущение. Но предполагая, что я отвечу здесь, ты отбросила множество потенциальных ходов.       Ты приподнимаешь бровь, ощетиниваясь в ответ на внезапную лекцию, но, тем не менее, понимая смысл его слов.       — Я же тебе говорила, что не сильна в го. Уверена, тебе будет в миллион раз интереснее играть в одиночку.       Кокушибо не пропускает ни единого слова в твоей браваде.       — Ты огорчаешься, потому что я справедливо оценил твои навыки.       — Ну, может быть, мне не нравится, когда мне говорят, что я слабая, — раздраженно парируешь ты. — Я сама знаю, на что способна — лучше, чем кто-либо другой, даже ты.       Кокушибо открывает рот, чтобы ответить, но тебе совершенно не хочется слушать, какую банальность он припас на этот раз; пора бы уже наконец понять, что его слова подобраны с филигранной точностью, чтобы стопроцентно ударить по больному. Ты поднимаешься на ноги и возвращаешься к позабытой ранее картине, сосредоточиваешь свое внимание на сухих потрепанных кончиках кисти.       Вот она — твоя сфера; вот то, в чем ты хороша. Пусть тебе и не хватает умения виртуозно расставлять камни в линии, зато ты искусно создаешь мысленный образ сцены, человека, любого предмета и воплощаешь его в жизнь прямо перед глазами. На бумаге для каллиграфии изображен журавль за секунду до того, как взлетит: его крылья простерты к небу, а ноги твердо стоят на земле. Движение и инертность в одном кадре. Ты берешь чернильную палочку из коробки, опускаешь ее в наполненное водой углубление тушечницы. Медленно растирая ее, ты наблюдаешь, как густая черная капля скатывается по чернильному камню, присоединяясь к остаткам чернил.       — Перья журавля очерчены и четко выражены; и хотя в его позе есть суровость, она уравновешивается легкомыслием всей композиции, — замечает Кокушибо, внезапно возникая рядом с тобой. Его теплое дыхание на твоем ухе и щеке подсказывает, что он буквально в миллиметре от тебя, но ты не вздрагиваешь, сосредоточившись на чернильной палочке.       — Если ты думаешь, что, сделав комплимент моей работе, сможешь задобрить меня, то ты ошибаешься.       — У меня нет ни малейшего желания делать подобное, — говорит он. — Это такая же справедливая оценка.       Ты поворачиваешь голову, глядя прямо на него.       — Неужели ты не способен на похвалу?       Кокушибо склоняет голову набок, его пряди мягко касаются твоего плеча. Выражение его лица не меняется.       — Я хвалю только тогда, когда признаю усилия и профессионализм.       Покачав головой, ты возвращаешься к кисточке для каллиграфии, чуть-чуть обмакивая тонкие волоски в лужицу чернил. Действуя аккуратно, ты более четко очерчиваешь оперение журавля, делая акцент на кончиках крыльев.       — Хочешь, чтобы я похвалил тебя? — язвительно спрашивает Кокушибо.       Тихий смешок вырывается у тебя из горла. Каким бы заманчивым не было его предложение, ты знаешь, что это было бы сродни выжиманию воды из камня. Оставшимися чернилами ты проводишь кисточкой по клюву журавля, подчеркивая темный заостренный кончик.       — Я бы не стала просить тебя о такой сложной задаче, нет.       Удовлетворенная только что нанесенными штрихами, ты откладываешь кисть. Твоему рисунку чего-то не хватает, но в данную секунду ты не можешь понять, что именно следует добавить. Может быть, журавля поменьше или пучок травы у его ног? Несколько бамбуковых ветвей тоже прекрасно сбалансировали бы композицию…       Однако твой разум неспокоен, поскольку тебя задевают замечания Кокушибо. Хотя ты уверена, что все его слова о тебе вызовут лишь еще большее раздражение, ты жаждешь услышать от него что-то такое, что не будет касаться недостатка имеющихся у тебя способностей.       Ты изучаешь изящный изгиб шеи журавля; кажется, весь его вид так и зовет к небесам.       — Знаешь, если тебе нужна профессиональная компания, то я не сомневаюсь, ты в состоянии найти себе других женщин. Благо, чайных в городе полно, — рассеянно замечаешь ты.       Кокушибо отвечает мгновенно.       — Я и находил.       Его честность тебя не удивляет, как и его история. Ты полагаешь, что для демона его возраста и опыта у него должны были быть любовницы. И в этом смысле ты тоже наверняка не будешь для него последней. И все же, каким бы исключительным ни казался факт быть избранной им — демоном столь высокого ранга — это открытие оставляет у тебя горьковатый привкус.       — Значит, я не первая, — прямо заявляешь ты.       — Ты первая, чью жизнь я пощадил.       Ты снова поворачиваешься к нему спиной.       — Вообще-то ты так и не сказал, почему оставил меня в живых. Я слышала от тебя лишь отговорки.       Ты испытываешь судьбу, и ты это понимаешь. Но в твоих претензиях есть доля правды — за те месяцы, что вы были вместе, ты не получила ни единого надлежащего объяснения, почему он пощадил твою жизнь. Хотя Кокушибо действительно пообещал, что когда-нибудь в будущем убьет тебя, ты подозреваешь, что он оттягивает этот момент, насколько может.       Кокушибо сидит к тебе вплотную, ровное биение его сердца чувствуется на твоей спине сквозь одежду. Его пульс неизменен, когда он произносит:       — Я не обязан объяснять тебе причину.       — Верно, не обязан, — соглашаешься ты, прижимаясь к нему. Одной рукой он обвивает твою талию. — Но ты и правда задолжал мне оправдание.       — Возможно, я считаю, что ты другая.       — Очередная отговорка, — указываешь ты, проводя рукой по линии его подбородка и наклоняя его лицо еще ближе к своему. Его выдох мягко и тепло овевает твою щеку, и ты нежно касаешься уголка его губ. — Я хочу объяснений.       Кокушибо сокращает расстояние между вами, с удивительной целомудренностью прижимаясь своими губами к твоим. Ты наслаждаешься мягкостью его поцелуя, другой рукой притягивая к себе. В этот момент он обычно открывает рот и позволяет тебе углубить поцелуй, но сейчас он настаивает на этой нежности, спокойный и собранный, каким был до го.       Отстранившись, он бормочет:       — Клювом прочно застряв в двустворчатой ракушке, бекас не может улететь осенним вечером.       Жар приливает к твоему лицу: ты мгновенно узнаешь эти слова. И отвечаешь:       — Утамакура.       — Значит, ты знаешь, — говорит он, лаская твою покрасневшую щеку тыльной стороной ладони. — Умная девочка.       Ты хочешь сказать, что это ерунда. Не более чем страница, которую ты запомнила из прочитанной книги. Но его внезапная поощрительная речь наполняет твое сердце так, как ты и представить себе не могла; от слов Кокушибо мурашки пробегают на затылке — и распространяются ниже.       И теперь, после того как позволил распробовать то, что он может дать, Кокушибо, наконец, приоткрывает губы и разрешает поцеловать себя, прижимая твой язык к своему. У него все такой же оттенок, как и всегда — что–то металлическое, что-то мускусное, что-то животное, — но в нем также присутствует нотка сладости, похожая на послевкусие от сакэ.       — Мне объяснять дальше или этого будет достаточно? — спрашивает он, когда у тебя перехватывает дыхание и ты пьянеешь от соблазнительного обещания его восхвалений. Его метафора — лишь пролог; за ней скрывается целый рассказ.       — Я хочу услышать все, — отвечаешь ты, переводя взгляд с его глаз на рот. — Поведай мне… все.       Кокушибо скользит рукой под разглаженные складки твоего кимоно, проводя пальцами чуть выше груди. Сдвигает ткань на твое плечо, в то время как другой рукой пытается развязать узел на оби. Когда тот поддается, он распахивает и верхний, и нижний слой одежды. Ты поднимаешь было руки, чтобы помочь ему полностью раздеть тебя, однако он останавливает тебя.       — Не снимай кимоно, — шепчет Кокушибо тебе на ушко. — Оно прекрасно дополняет твой румянец.       Поэтому ты оставляешь все как есть, и гладкость твоей кожи резко контрастирует с расшитой тканью. Он хмыкает при виде этого, дотрагивается до твоей груди и начинает разминать. Ты тихонько ахаешь, и Кокушибо продолжает с большей силой, но теперь вдобавок покручивает соски.       Твой румянец становится темнее; ты не припоминаешь, чтобы когда-то он назвал тебя красивой — нет, в дикой плотской страсти ваших прошлых перепалок он использовал совсем другие, более конкретные определения: отчаянная, распутная, нуждающаяся. Эти слова были точны и полностью соответствовали твоему состоянию в тот момент — но при последующем тщательном самоанализе ты понимаешь, что они лишь бледные тени твоих мыслей и чувств. Сырые. Отражающие только их часть.       Какой он тебя видит на самом деле? Когда твое кимоно сползает с плеч, распахивается, демонстрируя, как поднимается и опускается твоя грудь, — будто позволяя лишь подглядеть. Обещая большее, но так и не давая того по–настоящему — и тем не менее показывая столь много.       — Значит, ты правда хочешь, чтобы тебя хвалили, — напевает Кокушибо. Ты молчишь, несколько пристыженная тем, что тебя раскусили, и он продолжает: — Не волнуйся, я все тебе объясню.       Кокушибо встает на колени и тянется вперед. В ответ ты отклоняешься назад, позволяя ему накрыть тебя, когда он расставляет руки по обе стороны от твоей головы. Он опускается, волосы щекочут твои щеки, касаются твоих плеч. Медленно, с нарочитой уверенностью Кокушибо целует точку, где бьется пульс на твоей шее.       Ты кладешь руку на его затылок, играешь прядями, наблюдая как черный цвет переходит в красный; поначалу небрежно поглаживая, ты сжимаешь локоны в кулаке, когда Кокушибо дотрагивается до твоей промежности, раздвигает складки, пачкая пальцы влагой от твоего возбуждения.       Он резко проводит по твоему клитору, и ты охаешь в его объятиях, прижимаясь коленями к его бедрам. Кокушибо шикает на тебя, продолжая целовать твое плечо:       — Всегда такая мокрая, и так быстро.       Он вводит в тебя указательный палец, задевает кончиком твои стенки. Ты выгибаешься навстречу его ласке, используешь в качестве опоры его плечи. Поощряемый твоей реакцией, Кокушибо добавляет средний палец — и уже внутри он раздвигает их, словно ножницы, терзая твое лоно. Влага течет из твоего сжатого входа, густая и липкая — и Кокушибо смачивает ею пальцы, чтобы легче скользить по твоему клитору, распределяя ее по раскрытым нижним губам. Вверх и вниз, он оглаживает всю твою промежность, отчего ты лишь сильнее возбуждаешься.       Когда твои глаза затуманиваются от наслаждения и ты более не можешь сдерживаться — твои бедра сами выгибаются в такт его движений — Кокушибо осторожно убирает руку с твоего лона и подносит ее к твоим губам. Смазывает твоими соками, и ты слизываешь их с твердых подушечек его пальцев, улавливая острый запах мускуса.       — Чувствуешь этот вкус? Сладость своего лона, — хрипит Кокушибо. Он надавливает на твои губы пальцами, и ты вынуждена открыть рот, дышать становится тяжело. — Ты опьяняешь меня.       С невероятной легкостью он осыпает тебя комплиментами — безо всяких колючих фраз вдобавок к ним — и ты ликуешь от предвкушения и возбуждения.       Кокушибо берет твою руку и опускает ее вниз, туда, где его твердый член натягивает ткань штанов. Тебе не требуются подсказки, ты обхватываешь его пальцами, и Кокушибо рычит в ответ.       — Умная девочка, — снова замечает он. — То, что мне нравится, ты ведь тоже знаешь, правильно?       Твоя рука начинает двигаться сама по себе, обводит контуры члена, сжимает в кулаке. Кокушибо самозабвенно толкается тебе навстречу, и когда ты чуть покручиваешь головку ладонью, он льнет к твоему телу, удерживая свой вес на одной руке.       — Ты прекрасно всему научилась за последние несколько месяцев, — констатирует он, утыкаясь своим лбом в твой, так что кончики ваших носов соприкасаются. Его ресницы — всех шести глаз — опускаются на твое лицо, словно тонкая вуаль.       — Это потому, что у меня был хороший учитель, — подчеркиваешь ты. Теперь брюки намокают из-за предякулята, и ты переходишь к основанию его члена, ласкаешь яйца, насколько это получается через ткань.       Затем Кокушибо приподнимается над тобой, и пока ты продолжаешь гладить его, он быстро и без труда развязывает узлы, которыми скреплена вся его одежда. Ты отстраняешься, пока он снимает брюки и кимоно. Ты пробегаешься пальцами по его мускулистому животу и широкой груди, останавливаешь на шее, где красуется метка.       — Я хочу, чтобы ты легла на бок, — твердо произносит Кокушибо, и, немедленно подчиняясь, ты поворачиваешься. Эта поза для тебя в новинку, ты не знаешь, как быть с ногами. Колеблешься: следует ли их раздвинуть или все же не надо.       Его следующий приказ предельно ясен:       — Сомкни ноги. Я хочу, чтобы ты почувствовала это.       Ты вновь слушаешься, Кокушибо одобрительно хмыкает, разглядывая твои блестящие от влаги нижние губы. И когда он прижимает головку своего члена к твоему входу, у тебя возникает сомнение, сможет ли он вообще протолкнуться внутрь. Это положение совсем не сравнимо с теми, в которых ты раздвигаешь для него ноги, однако ты наконец-то понимаешь, почему он хочет тебя вот так, когда он погружается в твое тепло лоно.       — Ты так хорошо принимаешь мой член, — мурлычет Кокушибо тебе в плечо, слизывая соль, которой пропитана твоя кожа. От того, что твои ноги сведены вместе, каждое соприкосновение его бедер и твоих обнаженных ягодиц ощущается так, словно он трахает тебя впервые — даже если на самом деле с того раза прошло много времени.       Ты отвечаешь ему всхлипами, крепко сцепив руки, будто в молитве, — ты желаешь, чтобы сегодняшнее занятие любовью никогда не заканчивалось, чтобы Кокушибо никогда не переставал говорить тебе, какие чувства ты у него вызываешь. Распахнув глаза, ты поворачиваешься к его лицу. Он, превосходящий тебя в статности и великолепии, сдается тебе; ты замечаешь слабую дрожь в его толчках и то, как мужчина — демон — постепенно раскрывается в объятиях свернувшейся кольцом, как змея, женщины.       — Здесь мы идеально подходим друг другу, — сквозь стиснутые зубы говорит Кокушибо, накрывая рукой твои складки, чуть ниже которых он вонзается в твое тепло лоно. Затем снова касается пальцами твоих губ, а после страстно целует тебя, — и вот здесь. Ты это чувствуешь?       — Да, — нетерпеливо отвечаешь ты Кокушибо, подстраиваясь под его ритм. — Я чувствую все…       Он попадает в точку глубоко в твоем влагалище, и ты невольно вздрагиваешь, рефлекторно скрещиваешь ноги — Кокушибо утробно рычит, когда ты сжимаешь его член своими внутренними мышцами.       Кокушибо впивается пальцами в твою мягкую задницу, глубже и быстрее проникая в тебя.       — Четыре сотни лет я надеялся, что кто-нибудь пробудит во мне чувства, а потом я увидел тебя. Ты…       — … всегда ждешь меня…       Толчок, и перед твоими глазами будто сияют небесные созвездия. Интересно, нарисованный тобой журавль тоже его видит?       — …желаешь…       Еще один толчок, и ты выгибаешься навстречу Кокушибо, выкрикивая его имя, под конец срываясь на высокие октавы.       — …и жаждешь.       Еще движение, и его прерывистые стоны звучат в унисон с твоими.       Дыхание Кокушибо прерывается, когда он ускоряется.       — Всегда открыта для меня, всегда готова принять. Ты понимаешь, что я имею в виду? Можешь ли ты постичь, что я чувствую?       Его удовольствие становится и твоим, и ты наконец способна увидеть ту картину, что он тебе обрисовывает: причина, по которой ты с ним, гораздо серьезнее, чем банальная прихоть; еще с первой встречи в том холодном бесплодном лесу он понял, ты не похожа ни на одну из тех, кого он знал тогда, и лишь к тебе он будет приходить. И именно поэтому он посвятил столько времени твоему телу — чтобы ты могла продолжать жить в нем даже после того, как он решит убить тебя — со знанием того, что он был единственным мужчиной для тебя, а ты будешь единственной для него.       Точно так же, как на небе может быть только одна Луна; окруженная звездами, да — но свет, который касается Земли, может исходить исключительно из одной точки сияния.       И Кокушибо использует это сияние, чтобы разжечь в тебе адское пламя. Холод Луны никогда не сможет воспылать, но если в этом мире и есть кто-то, кто может бросить вызов воле богов, то это он. Огонь пожирает тебя изнутри, даруя чистейшее наслаждение из всех, что ты когда-либо испытывала. Оно проникает под твою кожу, разливается в мышцах и костях; и тебе остается лишь удерживать разрозненные части своего смертного «я». Если отбросить все лишнее, ты и он — как белое и черное. Как луна в ночном небе. Снежный покров в лесу.       Ждешь, желаешь, жаждешь.       Его, его и только его.       Кокушибо падает на тебя, измотанный, когда заканчивает изливаться в тебя. Его бедра подрагивают вокруг твоих, так же, как и его член подрагивает в твоем лоне, пока оргазм утихает.       Кокушибо не выходит из тебя, и ты чувствуешь, как ноют твои стенки.       — Кокушибо, — хнычешь ты, резко вдыхая, запоздало осознавая реакцию собственного тела. Твои нервы накалены от давления члена, от удовольствия с тонким налетом жгучей боли.       — Я знаю, — говорит он, — просто позволь этому случиться…       Через считанные секунды ты снова извиваешься под ним, твое влагалище плотно обхватывает его член по всей длине. От этого он становится твердым, Кокушибо грубо трется об тебя. Опять приподнимается на руках. Однако он не двигается; он наблюдает за румянцем, который появляется на твоих скулах еще до того, как успевает исчезнуть предыдущий.       Запрокинув голову, ты прикусываешь губу, в надежде, что боль превратится во что-то гораздо более приятное. И в конце концов твое желание сбывается, твои бедра сами по себе изгибаются в поисках большего, отдаленного удовольствия. Но когда Кокушибо прижимает тебя, не давая двигаться, тебе остается лишь чувствовать, как оно нарастает и усиливается. Ощущения наполненности его членом и спермы от его предыдущего оргазма, вызывают острую эйфорию, и ты хочешь, чтобы он снова кончил в тебя.       В тот момент, когда твое влагалище начинает сжиматься, Кокушибо принимается неторопливо покачивать бедрами, наблюдая за напряженным выражением твоего лица. Ты сводишь колени еще больше, и он чуть не замирает от внезапной тесноты.       — Блядь, — ругается он, и его тон звучит словно музыка для твоих ушей.       — Тебе нравится? — легкомысленно спрашиваешь ты, крепко зажмуривая глаза и чувствуя, как струйка пота стекает по твоему лбу к носу. — Тебе хорошо во мне?       — Да, — стонет Кокушибо. Он ускоряет темп, и ты вскрикиваешь, когда он задевает ту самую точку внутри, — совершенно… божественно.       Ты запрокидываешь руку, царапаешь его шею, и от этого он еще сильнее вбивается в тебя. Ты долго не продержишься — просто не сможешь, не тогда, когда ты вся горишь и готова к большему; ваши тела, влажные от пота, легко скользят друг по другу.       Твоим стонам вторят хлюпающие звуки, исходящие от твоего лона: твоя смазка вытекает из влагалища вместе с семенем от первого оргазма Кокушибо. И с каждым неровным покачиванием и толчком Кокушибо чувствует манящее тепло, чувствует, как ты вытягиваешь из него все то, кем он является.       Ты срываешься, когда он решает напоследок прикоснуться к твоему набухшему клитору, и на этот раз ты содрогаешься, принимая его член, пока он напрягается и замирает внутри тебя; Кокушибо утыкается в твои волосы и тоже кончает, шипя сквозь зубы. Его рельефная грудь вздымается у твоего плеча, в то время как он переводит дыхание, забыв даже о некоем подобии контроля; он добровольно отдается тебе.       Ты поворачиваешь голову, чтобы поцеловать Кокушибо, выражая признательность за все, что он сказал, и за то, что он дал тебе этой ночью. И он жадно отвечает, посасывая твою нижнюю губу. Его член влажно выскальзывает из твоего измученного лона, Кокушибо опускается на колени, и ты тихо скулишь от внезапной пустоты.       Под пение цикад вы двое наслаждаетесь отголосками вашего страстного секса. Однако твои мысли терзает то, что Кокушибо сегодня сказал о тебе. Как просто те слова сорвались с его губ, как чудесно было их услышать. Вот какое объяснение он имеет в виду: причина, по которой он сохраняет тебе жизнь и приходит к тебе снова и снова. Твоя красота, твое знание его тела, то, что ты заставляешь его чувствовать, как ваши тела соединяются. Все это для него впервые за четыреста лет.       — Значит, это правда? — спрашиваешь ты, переплетая свои пальцы с его. Ты дрожишь, но его спокойствие возвращает тебя к ровному ритму — его ровному ритму, — все, что ты сказал?       — Я всегда был абсолютно честен с тобой, — говорит Кокушибо.       Он прав — разве он тебе хоть раз соврал? С той секунды, как он положил на тебя глаз, и до настоящего момента. Ему не нужно обманывать, чтобы получить то, что он хочет. Никаких пустых угроз, никаких ложных обещаний.       — Как ты думаешь, я честна с тобой? — продолжаешь ты.       — Я узнаю, если ты мне соврешь, — заявляет Кокушибо. — Тебя легко прочитать.       Ты киваешь головой в направлении гобана.       — Как ты читаешь мои ходы?       Он следит за твоим взглядом и недолго смотрит на доску. Легкий ветерок проскальзывает в открытые двери, и от этого волосы Кокушибо щекочут тебе нос. Ты шмыгаешь, и он поворачивается обратно.       — Ты замерзла? — интересуется Кокушибо, потирая ладонями твои обнаженные руки. Ты замечаешь, что твое кимоно сползло до локтей и смялось на талии. Тебе становится неудобно лежать на татами.       — Совсем чуть-чуть, — лжешь ты.       Кокушибо переворачивает тебя к себе и обнимает. Притягивает ближе, и ты устраиваешь свою голову немного ниже его подбородка, льнешь к его шее. Именно здесь он теплее всего, именно здесь, где бьется его пульс — он также самый человечный.       Но хочешь ли ты, чтобы он, в конце концов, был человеком, когда то, что ты знаешь и что чувствуешь, притягивает тебя к нему как к демону?       Ответ на этот вопрос, как ты теперь понимаешь, невероятно прост: ты желаешь его таким, какой он есть.       Демон. Хладнокровный хищник. Враг людей. Ты примешь все эти факты и спрячешь Кокушибо аккурат в маленькое пространство между своими ребрами, и он станет с тобой единым целым. Даже если он слишком велик, слишком свиреп для твоего сердца; даже если он не принесет тебе ничего, кроме боли.       Это и есть любовь? Ты бы не узнала ее, даже если бы столкнулась с ней напрямую; ты никогда не испытывала ничего подобного. Но эта боль в сердце, которая лишает ясности твои чувства и заглушает их мелькающими у тебя противоречивыми мыслями о ваших отношениях, — что еще это может быть? Единственное, что остается, — это решить, сможешь ли ты признаться ему и себе.       Кокушибо, например, сказал почти все, кроме признания в любви. Что, если он только ждет твоего подтверждения? Несмотря на все его слова, на его объяснения, ты понимаешь, что до сих пор не уверена, что в действительности у него на душе. Какое место ты занимаешь в его сердце? Может ли разница, что существует между вами двумя, когда-нибудь быть стерта? Или же она навсегда останется рекой, которую невозможно пересечь, скоплением звезд, разделяющим небо и землю?       И если никто из вас ничего не скажет по этому поводу, что станется с этими чувствами? Они растворятся в эфемерности, где будут не живы и не мертвы? Или проникнут глубже в ваши души и в итоге разъедят их, как яд разъедает в венах кровь?       Лично ты готова принять яд, если тот поможет тебе пересечь реку.       — Скажем, гипотетически… — начинаешь ты, барабаня кончиками пальцев по груди Кокушибо.       — Нет, — перебивает он.       — Ты даже не дал мне закончить, — обижаешься ты, — опять.       — Ты собиралась попросить меня превратить тебя в демона, — без колебаний произносит Кокушибо, опуская на тебя глаза. — И мой ответ — нет.       — Почему нет?       Кокушибо отстраняется от тебя, чтобы лечь на спину.       — Ты значишь для меня больше как человек, чем как демон.       Ты притворяешься, что его ответ тебя не задел, и концентрируешь внимание на обсуждаемой теме.       — То есть, Кибуцуджи Музан знает об этом?       — Разумеется. Он знает все.       — И он это позволяет?       — Он более благодушен, чем представляет его себе ваш вид. — в его тоне слышится странное почтение, и оно мгновенно вызывает у тебя неприязнь.       Ты скрещиваешь руки на груди.       — Верится с трудом.       Кокушибо снисходительно смотрит на тебя.       — Еще одна причина, по которой я не могу превратить тебя в демона. Ты и дня среди нас не протянешь.       Выбор его слов не вводит тебя в заблуждение. Он не может этого сделать. Очевидно, что существуют определенные правила обращения, и он не хочет, чтобы ты испытала их на себе. За это ты благодарна, но в то же время не можешь не думать о том, как далеко Музан запустил свои когти в Кокушибо. Как Высшая Луна, он обладает наибольшей концентрацией крови Кибуцуджи — но было ли это ценой его абсолютного послушания? На ум приходит Доума и то, как при первой вашей встрече он знатно потрепал тебе нервы, — Вторая Высшая Луна совсем не показалась тебе преданной прародителю.       Как же тебе вырвать Кокушибо из лап Музана?       — Теперь буду спрашивать я, — продолжает Кокушибо, приподнимаясь, чтобы опереться на плечо и посмотреть на тебя под углом, — где ты смогла прочитать Утамакуру?       Внезапная смена разговора удивляет тебя, и ты теряешься.       — Я… однажды видела ее в книжном магазине.       Кокушибо смотрит на тебя тяжелым взглядом.       — Мне трудно поверить, что у любого мало-мальски уважаемого коммерсанта нашлись бы подобные публикации.       — Ну, она просто случайно оказалась в магазине, когда я искала другую книгу, — оправдываешься ты. Безмятежность на лице Кокушибо свидетельствует, что он не убежден, и ты поясняешь дальше: — и, честно говоря, кто-то уже читал ее до меня.       — Какое бесстыдство.       — Вот именно, — бормочешь ты.       — И ты запоминаешь страницы, зная, что не сможешь купить книгу, не вызывая при этом вопросов, — заключает он.       — Что? — восклицаешь ты. — Как ты вообще до этого додумался?       — Это лишь мое предположение, — говорит Кокушибо. — И, похоже, я прав.       Ты молча открываешь рот, пытаясь придумать связный ответ, но все-таки не произносишь ни слова, закрывая покрасневшее лицо тыльной стороной ладони. То, что ты сказала Кокушибо, было правдой — хотя и отчасти. Ты действительно случайно наткнулась на Утамакуру, когда искала подарок Шинобу-сан; единственное, ты не уточнила, что после этого еще несколько раз ходила в тот магазин и делала вид, будто эта книга сама попадалась тебе в руки.       — Скажи мне, ты когда-нибудь прикасалась к себе, представляя те образы? — голос Кокушибо становится низким, тон — протяжным, и ты ловишь себя на том, что не в силах оторваться от его изучающего взгляда. — Пятая картина — моя самая любимая.       — Не понимаю, о чем ты, — лепечешь ты, округляя глаза: Кокушибо ложится на тебя. Его член возбужден лишь наполовину и упирается в твой напряженный живот, когда он наклоняется, чтобы поцеловать тебя.       — В таком случае, — выдыхает Кокушибо, серебристая ниточка слюны повисает между вашими губами, — позволь мне напомнить тебе.       Он кладет руку между твоих бедер.       — Ноги женщины были раздвинуты, и мужчина взял ее спереди, вот так…       Кокушибо толкается в твое лоно, ты все еще влажная и член скользит безо всякого сопротивления. Ты запрокидываешь голову, знакомое возбуждение вновь зарождается внутри тебя.       На губах Кокушибо появляется намек на улыбку, когда он заглушает твои стоны поцелуем, уверенный, что одерживает — в очередной раз — победу.