Бисквит

Чонхо умеет изображать равнодушие. Иногда — слишком хорошо. Юнхо, до этого долгие десять минут проверявший себя в зеркале — убеждаясь, что мягкая, невесомая прозрачная ткань хорошо сидит поверх тонких белых брюк, обрамляет его бедра, нигде некрасиво не примялась, разрушая задуманный силуэт; оглаживая майку и собственный живот, плоско лежащий к ладони за счет корсета; касаясь деликатных звеньев цепочки на своей шее и блестящих камней, плотно сидящих в дырочках его ушей. Он долго продумывал образ для своего выступления на последнем перед выпуском шоукейсе в университете, и ему очень не терпелось показать его всем и выступить, но больше всего на свете он хотел показаться в этом только одному человеку. Чонхо. У Чонхо, по задумке Юнхо, эксклюзивное право на мнение. Право восхититься первым. Право развеять все его стеснения. Право осыпать его комплиментами и увидеть его таким до того, как увидит кто-либо еще. Но сейчас, когда Юнхо мягко протиснулся в комнату к своему парню, сосредоточенно уставившемуся в монитор компьютера, когда он осторожно подсел к нему на кровать, расправляя полы юбки и соблазнительно закидывая одну ногу на другую, когда он очаровательно обрамил лицо окольцованными ладонями, сверкая полными надежды и ожидания глазами, именно сейчас — когда Чонхо точно знает, насколько Юнхо всегда голоден до внимания, — он получает поворот головы, спокойный взгляд и равнодушное «привет». «И это все, что ты мне скажешь?», «Мудила». Юнхо терпеливо набирает в легкие воздух. Он знает, что Чонхо любит, когда его внимание пытаются заслужить. Что-то мерзкое внутри, капризное и извивающееся нетерпеливо, нашептывает, что он и так достаточно постарался. Оно требует внимания к себе. Властно разминает пластилин доброй, мягкой натуры Юнхо, вылепливая из нее что-то острое и непослушное. — Что делаешь? — спрашивает почти шепотом. Чонхо передвигается по вкладкам, словно что-то ищет. Находит нужную, выделяет содержимое. Отвечает спустя ровные три секунды. — Пишу синопсис, — коротко, ясно, по делу. Как будто ему совсем не о чем с Юнхо разговаривать. Юнхо сидит в образовавшейся тишине, нетерпеливо постукивая ноготком по собственной щеке. Чонхо продолжает клацать мышкой. Поправляет темную оправу очков, чуть поудобнее устраиваясь в своем кресле, раскачивается слегка из стороны в сторону. Юнхо дует губы, замечая, как тот украдкой поглядывает на него в зеркало, сжимая губы. — Так и будешь сидеть молча? Или что? — мурлычет, не поворачивая к Юнхо головы. Краешек его губы едва заметно приподнят. — Или что, — острое и непослушное так острое и непослушное. Несмотря на смелое заявление, Юнхо задерживает дыхание. — Окей, — Чонхо пожимает плечами, и Юнхо вздрагивает от волны поднявшихся по спине мурашек. Он знает, к чему все ведет. Чонхо ждет. Купается в терпеливости Юнхо, впитывая ее как награду своему авторитету. Прощупывает почву мимолетными взглядами и внимательностью к его — Юнхо — дыханию. Юнхо мог бы сказать, застенчиво, что ему хочется внимания. Мог бы мягко привлечь его к себе, огладив уставшие плечи. Мог бы спросить, прямо, что Чонхо думает. И он бы мгновенно получил все внимание Чонхо, его слова, его руки — его рот, вероятно, на своей открытой ключице. И это было бы замечательно. Мило. Трепетно. Не совсем так, как Юнхо этого хочет. Юнхо прикусывает губу. Встает, делая вид, что сыт по горло отсутствием реакции, направляется к двери, громко топая босыми ногами и почти наступая на края длинных брюк в ритм собственному сердцу, пока рука Чонхо не останавливает его, властно перехватывая талию. Дыхание сбивается. — Куда, ты думаешь, ты собрался, м? — его голос искрит ехидством. Юнхо стоит, замерев с приоткрытым ртом. Ладонь на его укрытом корсетом животе твердая и тяжелая. — Что мы делаем, когда чего-то хотим и не можем сразу это получить? — Чонхо почти смеется над ним тоном своего голоса. Юнхо мнется ногами на холодном полу, пытаясь вернуть в них немного крови. Ладонь надавливает на его вздымающийся вместе с учащенным дыханием живот. Юнхо выдыхает судорожно воздух, сжимая мокреющие пальцы в кулак. — Мы ждем, — отвечает Юнхо. Чонхо в ответ согласно мычит. Ладонь вознаграждающе оглаживает металлические пряжки. — Чего мы не делаем? — уточняет Чонхо снисходительно. Юнхо слышит клики мышкой. Чонхо продолжает работать, отчитывая его, как провинившуюся школьницу, и — боже, дай Юнхо терпения — это не должно быть так горячо. — Не устраиваем сцену, — Юнхо опускает голову. — М-м, — Юнхо встречается с темным взглядом Чонхо в зеркале всего на секунду, а затем Чонхо снова равнодушно отворачивается к монитору, фокусируясь на тексте. Танцует пальцами по клавиатуре, редактируя абзац. Он не смотрит, но рука твердо разворачивает Юнхо, тяжестью оседая на бедренной косточке, и полы юбки шевелятся от плоского, едва заметного оглаживания полупрозрачной ткани. Юнхо тянется ладонью к ней, но получает легкий шлепок — его ладонь строго опускают, возвращая тяжесть на бедро. Юнхо прикусывает язык. Он хочет просить. Хочет хныкать. Хочет трогать. Юнхо стыдливо понимает, что уже через несколько минут все, что от него останется — это капризное, нуждающееся, ноющее и воющее нечто. Словно чувствуя тонкость льда — возможно, в мелкой дрожи его тела, — ладонь мягко похлопывает его по ткани юбки. — Ты можешь подождать минуту. И Юнхо начинает отсчет, болезненно закусив губу. Когда он досчитывает до пятидесяти, Чонхо вставляет очередную цитату. До тридцати — редактирует последний абзац в документе. До двадцати — отправляет документ по почте. До десяти — лениво щелкает на все крестики и завершение работы. Девять — средним и безымянным пальцами, тыльной стороной ладони вниз, Чонхо касается нижней части монитора, нащупывая кнопку выключения. В этом движении Юнхо видит нарочный эротизм. Пять — громко, глубоко и довольно вздыхает, снимая очки, распрямляя плечи и похрустывая шеей. Один — разворачивает стул, отпуская бедро Юнхо и отталкиваясь ногами, и наконец-то медленно поднимается взглядом от подмерзших без носков ступней до нетерпеливо сверкающих глаз Юнхо. Хмыкает, указательным пальцем оглаживая подбородок. Узел в животе Юнхо увеличивается, заполняя пространство тяжелой жаждой, пальцы на ногах поджимаются. Чонхо отодвигается чуть дальше, темным, тяжелым взглядом оглаживая каждую деталь, съедая Юнхо в полный рост. Напоследок пропускает в выражение сдержанную, однобокую улыбку. Юнхо хочет больше. Юнхо хочет очень сильно. Он сжимает губы, ожидая, наконец, услышать что-то — Чонхо же его едва сдерживаемая нетерпеливость делает довольным. Довольный Чонхо — щедрый Чонхо. Он жестом указательного пальца рисует в воздухе водоворот: — Ну-ка покрутись для меня, куколка. Юнхо почти хнычет, что не сможет. Ноги ватные, голова кружится и без всяких движений. Но Чонхо смотрит с ожиданием, которое просто нельзя разочаровать без последствий; Юнхо прикрывает глаза, мягко приводя конечности в движение, напоминает себе, что он уже у цели и сейчас самое время покрасоваться, и отходит немного от мебели. Приподнимается на носочки и, надев очаровательную сценическую улыбку, ведет плечами, отправляя тело, элегантно полурасслабленные руки и воздушные полы юбки в серию летящих кружений. Чонхо шумно вздыхает, и Юнхо цепляется за этот звук, возвращаясь в исходную позицию. Он стоит, замерев, кончиками пальцев обеих рук разводит полы юбки слегка в стороны, пока Чонхо смотрит, скрестив руки перед собой. Внутри теплится стыдливое, уязвимое чувство, того же характера, что окрашивало кончики его ушей в алый цвет, когда родители ставили его маленького на табуреточку и просили рассказать стих для гостей. Но оно интенсивнее. Тяжелое в его паху — и красный ощутимо растекается от ушей к шее и груди. Стыдливый вой застревает в глотке, и Юнхо сглатывает, смыкая на секунду пересохшие губы. — Неплохо, — хмыкает Чонхо, и тело Юнхо неконтролируемо подается вперед, не в силах выдержать эмоциональной пытки — острая обида на отвержение горит в животе, но Юнхо напоминает себе выпрямиться, напоминает себе о голодной темноте во взгляде Чонхо, что это только начало — Чонхо всегда медленно набирает скорость, всегда мучает дольше желаемого, выводит на поверхность все страхи и неуверенности, что Юнхо прячет от самого себя. Он сам удивляется силе, с которой его органы сжимает нужда. — Нужно посмотреть ближе. Сузившееся сознание Юнхо пропускает по телу горячую волну облегчения, мгновенно размякший мозг купается в обещании, что у него еще есть шанс себя показать, что еще не поздно быть послушным, и он выдыхает с мягким, уязвимым звуком. И он не остается незамеченным. Теплые ладони крепко ложатся на его плечи, большие пальцы оглаживают основание шеи. Юнхо смаргивает туман и слегка опускает голову, чтобы столкнуться взглядом с Чонхо, сократившим между ними расстояние. — Все хорошо, куколка? — тон серьезный и глубокий. Напоминающий о слое доверия, на котором они, вдвоем, сейчас находятся. О том, что Чонхо только умеет изображать равнодушие. Чонхо — все что угодно, кроме равнодушия. Он держит его крепко, он — в воздухе, которым Юнхо наполняет собственные легкие, он в одежде, которая сейчас на Юнхо, потому что именно о нем Юнхо думал, когда обрамлял свою кожу в дорогую, гладкую ткань. Юнхо мягко кивает и заставляет себя выпустить подтверждающие слова. — Хорошо. Просто очень нетерпеливый, хён, — титул мягко покидает его губы, привычно нежно и осторожно. Пальцы на его шее почти незаметно реагируют на него комфортным надавливанием. Чонхо притягивает его лицо к себе согнутым указательным пальцем и плотно прижимается к его губам, без движений и влажности, в вознаграждение. — Спасибо за честность, куколка, — Чонхо надавливает на его плечи сильнее, направляя его и твердо подталкивая к зеркалу. — Давай посмотрим на тебя, м? — горячая ладонь укладывается между лопаток, заземляя. — Взвесим твои поступки… Юнхо дышит тяжело, виновато опуская глаза, но Чонхо цокает и тянется свободной рукой к его лицу, приподнимая его подбородок. — Мы оба знаем, где ты оступился, — Чонхо протяжно проходится по его оголенным рукам, словно заглаживая вес собственных слов. — Но только я решаю, на что обратить внимание. Будем надеяться, что перевес в твою сторону. Юнхо кивает, всхлипывая, когда руки оказываются на его бедрах. Чувствительная кожа искрит мурашками. Юнхо слегка сжимается, инстинктивно пытаясь спрятать стремительно тяжелеющий пах — ткань штанов тесно прижимается к члену, заметно выступая. Ладонь возвращается на спину и настойчиво толкается. — Стой прямо. Куда подевалась твоя гордость? — впивающиеся в плечи пальцы твердо разводят их назад, и Юнхо вздрагивает от силы в них. — А… Вижу. Вот куда она вся подевалась… Юнхо задыхается от стыда и удивления, когда тяжесть пропадает с плеча и с тем же давлением охватывает его возбуждение. Грубо, унизительно, почти больно. Юнхо старается удерживать голову, старается не опадать в сильные руки от стыда, старается не прятаться, разрешает себе только заскулить и нахмуриться — и то, разрешение довольно условное, эти реакции он просто был не в силах отследить. Он моргает, смело смотрит в зеркало и кусает губы, проходясь взглядом по отражению. Чонхо ниже его, но он стоит сзади тяжелым и объемным присутствием, заполняя пространство широкими плечами и мощными руками. Его ладонь, укрытая венками в демонстрации силы, держит его укрытый тканью член в железной хватке, и кровь в ушах Юнхо шумит хаотичным прибоем. Чонхо отпускает его член и снисходительно похлопывает по чувствительному месту, прежде чем убрать руку. — Тебе есть чем гордиться, куколка, — Чонхо выныривает из-за его спины, прижимаясь грудью к его руке и, оглядываясь в зеркало, проходится пальцами по украшенной цепочкой ключице. — Эти брюки сидят на тебе так, что я с трудом могу сказать, были ли они созданы для тебя или ты для них, — мурлычет Чонхо, хватаясь за его ягодицы и опускаясь ладонями до середины бедра. Чонхо опускается на корточки, слегка смещается — дышит глубоко и размеренно и слишком близко к пульсу между ног. — Подчеркивают все самые нужные места, — насмешка клубится дымком самодовольства в его голосе, его руки медленно поднимаются, возвращаясь к паху, Юнхо жмурится, готовясь к тяжелой хватке, но ладони проскальзывают мимо, цепляясь за застежки. Юнхо всхлипывает, когда рука пробирается под корсет и цепляет пуговицу с замком. — Жаль, что их придется снять, так как кое-кто чуть не удрал от меня, м? Вздох Юнхо теряется за резким шуршанием ткани брюк. Чонхо дергает их вниз быстро, но все еще достаточно осторожно, чтобы не повредить костюм. Его член жалко подпрыгивает вверх, свободный от ткани, и едва не хлопает Чонхо по носу, на что тот цокает, поднимая тяжелые глаза. Юнхо покрывается мурашками, стыдливо сжимая губы. Прохлада комнаты обдувает оголенную, разгоряченную кожу. Нежность шифоновой ткани юбки щекочет бока, и Юнхо надежнее опирается на собственные ноги, пытаясь восстановить баланс, унесенный взрывом ощущений. Его отражение в зеркале — открытое, раскрасневшееся, но все еще украшенное невесомой тканью, вычерчивающей изгибы силуэта — кажется почти нереальным. Юнхо никогда не рисковал смотреть на себя такого — уязвимого, возбужденного. На поверхность пытается вынырнуть волна стыда, но ей мешает восхищение, восторженным выдохом взрывающееся в теле. Чонхо поднимается, слегка загораживая отражение, но все еще танцуя сбоку, чтобы Юнхо мог видеть то, что видит он. Ладонь поднимается уже по голой коже вместе с ним, приподнимает тонкие волоски. — Брюки — восторг, куколка, но, согласись, без них гораздо лучше, — шепчет в самое ухо, разворачивая Юнхо к себе. — Держи корсет, — Чонхо строго тянет его за запястье и кладет его пальцы на пряжки. Юркие пальцы ныряют под плотную ткань сверху, цепляя кофту между ними и вытягивая ткань из-под широкого пояса. — Кофта идет вон — ты должен был подумать лучше, прежде чем отвлекать меня от работы. Юнхо послушно поднимает руки, когда ткань начинает врезаться в подмышки, и купается в довольном урчании Чонхо. Возбуждение делает его движения менее скоординированными, но Чонхо плавно тянет предмет одежды вверх, словно наслаждаясь распаковкой подарка, словно обертка очень красивая и снимать жалко, но интерес к тому, что внутри, давит сильнее. — Мне нравится ткань. Стекает с тебя гладко, как вода, — подтверждает Чонхо, роняя майку в угол. Как будто это она наказана, за то, что закрывала такой вид. — Теперь посмотри на это, Юю… — Чонхо шумно вздыхает, впервые за вечер показывая свою собственную заинтересованность чем-то большим, чем просто взглядом. Он жадно хватается за укрытую корсетом талию, укладывает лицо в голое плечо, и Юнхо на пробу обмякает, опуская ладони на широкие плечи — на этот раз твердые руки не наказывают его, а подстраиваются под вес, играя бугристыми мышцами. Чонхо оборачивает руку вокруг его талии, второй гуляет по ткани вниз, нетерпеливо ныряет под полу юбки и оборачивает цепкие пальцы вокруг ляжки, настойчиво тянет вверх его ногу, и Юнхо стонет от настолько откровенной манипуляцией над своим размякшим телом. Чонхо удерживает его, не давая упасть под внезапно перераспределённым весом, цепляет ногу локтем и подтягивает к себе. — Посмотри в зеркало, куколка. На этом с твоими проступками все. Юнхо опасливо поворачивает голову и тут же роняет ее на плечо, скуля и зажмуриваясь. Картинка все равно остается перед глазами — его высоко поднятое колено, расслабленная, свисающая в воздухе ступня, изгиб его лодыжки вниз, твердая, сильная рука, удерживающая его тяжелую ногу, полупрозрачная ткань, прикрывающая ягодицы, но открывающая для Чонхо внутреннюю поверхность бедра и влажнеющий от смазки член. Реальность вокруг кружится, обволакивая Юнхо нуждой, и он моргает в мокреющую ткань футболки Чонхо под собой, несдержанно подаваясь вперед и проходясь возбуждением по животу парня. Нетерпеливость, что сводила его с ума до того, как Чонхо прикоснулся к нему, кажется далекой и незнакомой историей. Ему не нужно смотреть в зеркало, чтобы понимать, насколько потерянным для реальности он сейчас выглядит, насколько очевиден в каждом его подрагивании голод, насколько хрупким он кажется, словно, если Чонхо не возьмет его прямо сейчас, он сляжет с температурой и расплавится от лихорадки. — Такой стройный и высокий, — теплые губы касаются его шеи, пропуская воздух неравномерно, когда Юнхо цепляется за плечи ногтями — костяшки его пальцев ноют от усилий и почти неестественного изгиба. — Жалко, что я не могу взять тебя прямо так, — Юнхо скулит в ответ, расстроенно сдвигая губы и капризничая. Сознание сопротивляется — что значит не могу? Почему? Разве я не был достаточно хорошим? — Ш-ш, я просто не достану. Но тебе бы понравилось, да, куколка? Юнхо издает звук, слабо понимая, что его тело хочет им донести. Соображать уже совсем тяжело, он слышит лишь дыхание Чонхо за своим, и его сердце как попрыгунчик отскакивает в живот и обратно, когда Чонхо подхватывает его на руки за другую ногу. Он открывает глаза, когда его затылок соприкасается с подушкой, и протяжно скулит, руками беспорядочно хватаясь за внезапно оголенные чужие плечи, руки, грудь, не в силах сосредоточиться достаточно, чтобы понять, где он хочет держаться больше всего. Внезапно тело пропадает из зоны досягаемости, и Юнхо фокусирует взгляд на снимающем штаны парне, и стонет капризно, когда Чонхо не наклоняется к нему вновь, а лишь присаживается между его разведенных ног. — Ш-ш, — шелестит сбившееся дыхание. На его трепещущую дыханием грудь укладывается заземляющая тяжесть ладони, и Юнхо обессиленно роняет руки, слегка выгибаясь в спине, когда пальцы цепляют соски. Пальцы второй руки медленно, мучительно стягивают завернувшуюся полу юбки с его тазовой косточки, разбрасывают невесомую ткань по обе стороны от его бедер, а затем обе ладони плотно ложатся на его мягкие, чувствительные ляжки, надавливая и понуждая прижать разведенные ноги вплотную к постели. — Восхитительный, Юю… Такой красивый для меня… — ладони оглаживают чувствительную кожу, двигаясь ближе к члену, и Юнхо всхлипывает сквозь стон. Он почти не чувствует себя собой. Он — что-то эфемерно деликатное и невесомое, и только руки на его коже держат его у земли. — С тебя капает, куколка, — мурлычет Чонхо, приподнимая его сочащийся член в кулаке. Скользкие от смазки пальцы мягко проникают внутрь, и Юнхо жмурится, борется с желанием свести ноги — ему плевать, что и как происходит вокруг, его волнует только долгожданное внимание и чувство заполненности. — Нужно постараться, чтобы не запачкать корсет. Эта вещица — и юбочка… Когда ты зашел, я подумал, что явился ангел. — Спасибо, — вырывается, дрожащее и прерывистое, сквозь до натянутости сухие губы, — спасибо, хён, — вторая благодарность опускается прямо в губы Чонхо, подтянувшегося ближе к его лицу. Неловкий угол слегка тянет его колечко мышц, и он сжимается, не желая выпускать пальцы из плотных, горячих объятий. Язык Чонхо увлажняет его губы и жадно проникает внутрь, и Юнхо беспорядочно отвечает на поцелуй, впитывая осушенным языком горячую кофейную влагу чужой слюны. Поцелуй заканчивается слишком быстро, но пальцев внутри становится больше, и Юнхо жмурится, когда они мягко укладываются на простату. — Такой красивый для меня, — влага языка проходится по соску, подбрасывая таз Юнхо в воздух. — Всегда красивый, но сегодня ты постарался для меня, куколка… Показал мне свой наряд первым. Побеспокоился, чтобы никто не увидел до меня. Это я должен говорить спасибо, — Юнхо улыбается сквозь тяжелые вдохи, разбрасывая руки на кровати и довольно расплываясь от ласки и похвалы. Рука, удерживающая его крупный член от соприкосновения с тканью, плавно двигается к головке, дразня уретру кончиком пальца. Юнхо плавится. Фосфены играют искорками в углах зрения. Давление в паху расцветает облегчением, когда плотный, тяжелый член Чонхо прижимается к его входу рядом с пальцами, и Юнхо нетерпеливо подается к нему, ерзает на кровати, всхлипывает, когда тщательно растягивающие его подушечки пальцев медленно выскальзывают. — Такой хороший, — Чонхо мурлычет уже теперь прямо возле мочки его уха. Острые зубы цепляют плотно сидящий в ней камушек, надавливая на мягкий хрящик, и Юнхо чувствует, как все тело покрывается мурашками. — Был со мной честным, когда я спрашивал тебя. Я так тобой горжусь, куколка, я знаю, как тебе не терпелось, но ты справился, — Чонхо выдыхает слова вместе с собственной терпеливостью и плавно погружается внутрь, тут же заменяя воздух в своих легких запахом Юнхо. Внезапно легче дышать. Слух ловит звяканье пряжек. Юнхо хныкает, ощущая, как корсет опадает по обе стороны от его талии. Ему почти жаль расставаться с предметом одежды, который ему так нравится. Который Чонхо так нравится. — Ты слишком мокрый, Юю… — с сожалением говорит Чонхо, отодвигая ткань и укладывая его член на низ живота, оглаживая сверху, и Юнхо почти стыдно от того, сколько смазки он чувствует на своей коже только от этого прикосновения. — Посмотри, какие следы остались от ткани, — в голос Чонхо почти пробивается рычание, словно он ревнует к косточкам, врезавшимся в мягкость его живота, словно на их месте должны быть следы от его укусов, словно его это злит больше, чем возбуждает, и он толкается, выбивая из Юнхо стон. Пальцы исследуют чувствительные, раскрасневшиеся вмятинки по обе стороны от его пупка, а затем руки твердо обхватывают его талию, подтягивая Юнхо плотнее. — Это так горячо, куколка. Эта ерундовина уже лежит под тобой, но ты все еще выглядишь, как ангел… Зрение белеет. Мягкие толчки ускоряются, обволакивая его в теплоту надвигающегося удовольствия, а низ живота скручивает от плотного трения руки на члене. Юнхо откидывает голову назад, и почти видит себя со стороны, обожженный удовольствием. Представляет себя, распластанного и раскрытого, уязвимого и укутанного горячими, тяжелыми мышцами Чонхо. Представляет почти некомфортный изгиб собственной шеи. Плотное, заряженное чувство расползается по его телу, и он подгибает собственные пальцы к запястью, ощущая, как все мышцы наполняются горячим, тяжелым, стальным напряжением. — Почти, куколка, — темп Чонхо быстрый, тяжелый и глубокий, и плотные толчки в простату заставляют коленки Юнхо подрагивать над кроватью. Он даже себя не слышит. Он знает, что издает звуки — горло танцует от напряжения к расслаблению, выталкивая из себя звуки, но внимание Юнхо только на Чонхо, только на его тяжести на себе, только на его руках, пробравшимся под его лопатки и плотно вжимающих в себя. — Ты такой горячий, я должен был кончить еще вчера… Было так тяжело… — Чонхо сбивается с ритма, плотнее вжимая его в кровать, и Юнхо жалко мяукает что-то в ответ, все еще напряженными запястьями обхватывая его спину, пока тело стабильно горит накатывающим оргазмом. — Сдерживаться… — Горячее тепло Чонхо внутри разливается, проталкивается глубже сбивчивыми толчками, и Юнхо жмурится, сжимая зубы, когда оргазм сковывает его тело окончательной, почти болезненно яркой волной. — Вот так… умница. Перед глазами Юнхо резко очень сильно темнеет. Он чувствует себя шифоновой тканью в воде. Местами надутый воздухом, местами — мокрый, но все еще недостаточно тяжелый, чтобы пойти ко дну. Он раскачивается на волне эйфории, липнет к чему-то, дрожит от контраста температур, от влаги на себе, гладкими движениями стекающей по ногам. — Юнхо… — влага пропадает с ног, сознание сконфуженно расширяется. Что-то мягкое касается его щеки. Тело двигается, толкаемое чем-то настойчивым, но нежным. К взмокшей коже на спине прикасается прохладное, хрустящее постельным бельем одеяло. Постепенно возвращаясь к реальности, Юнхо отмечает тепло под своей грудью и мягко царапающие кожу на голове пальцы. — Хён, — слышится в ухе, и Юнхо вздрагивает, слыша поблизости глупый смешок. Свой смешок. Осознание собственного тела плавно оседает на коже, и Юнхо начинает чувствовать сокращение мышц живота, сводит смех медленно на нет, и на пробу двигает руками, уложенными возле ребер Чонхо. — Ты отключился. Снова. Чонхо вжимает свои руки во все доступные к прикосновениям места, помогая ему прийти в себя. Плотно целует макушку, настойчиво поворачивает его голову и покрывает поцелуями его лоб, щеки, нос. Значение его слов соединяется с состоянием, и Юнхо понимающе мычит. — Я же не специально. Ты слишком хорошо трахаешься, сделай с этим что-нибудь, — ворчит, пряча лицо во взмокшей шее, и теперь уже очередь Чонхо глупо смеяться, встряхивая уставшее, разморенное тело сверху. — Ты в порядке, хён? — серьезно спрашивает Чонхо, подтягивая его выше, чтобы видеть его лицо, и Юнхо с довольным вздохом мычит, обмякая и вжимаясь щекой в его щеку. — Я почти подумал, что тебе не понравилось, — бормочет, ощущая, как губы Чонхо плотнее жмутся к его уголку рта. — Твой костюм? — с ноткой удивления и внезапно довольно громко говорит Чонхо, обнимая его крепче, ритмично сжимая руки и раскачиваясь из стороны в сторону. Юнхо любит летать в облаках эйфории, но больше всего он любит, когда Чонхо возвращает его на землю. — Издеваешься? Я почти переживаю за всех, кто будет на шоукейсе. Это просто моментальная смерть, Юю. Юнхо тянет улыбку, даже когда кожа сопротивляется, прижатая вплотную к чужой. — Почти? — дразнит Юнхо, пальцами щекотно проходясь по груди своего парня. — Меньшее количество выживших мне на руку, хён, — Чонхо мягко бодается, носом вжимаясь в его висок и целуя его щеку. — М-м… Я вижу. Они лежат в абсолютной тишине и накрывающих комнату темнотой сумерках. Целуются, тепло и влажно, нежно и невесомо, касаясь только кончиками языков и нежными, искусанными линиями губ. — Я надеюсь, что мы ничего не испачкали, — вдруг полностью в сознании, Юнхо приседает и панично осматривает лежащий на полу костюм. Чонхо воздушно смеется и тянет его обратно, ладонями обнимая его голову. — Я проследил. Простой стирки, чтобы смыть пот, и глажки будет достаточно. Но с тебя текло, как из крана в нашей прошлой квартире, — Чонхо легонько щипает его за бок, на что получает пинок длинных ног в голень. — Так понравилась мысль трахнуться у зеркала? С тем, как ты вырубаешься, я сомневаюсь, что у нас выйдет… — Заткнись, — воет Юнхо, настойчиво бодается макушкой, пока Чонхо не смеется, сплевывая попавшие ему в рот волосы. Юнхо не чувствует липкости — Чонхо всегда очень тщательно вытирает его салфетками, если они не в силах дойти до душа. Он вдыхает тяжелый запах, опускаясь и разваливаясь уютно на теплой груди, и робко шепчет: — Может, если поставить стул… или подвинуть кровать..? Чонхо закатывает глаза. — Ты бы еще мне предложил на скамейку встать. Чонхо умеет изображать равнодушие. Иногда — слишком хорошо. Но Юнхо никогда не спутает тяжелый интерес в потемневшем взгляде с чем-то, кроме влечения.