***
В середине декабря я спросила у Эдварда о результатах генетического анализа. Карлайл упоминал, что было бы интересно провести подобные исследования и у оборотней — как у активных, так и у носителей гена, и я с ним согласилась. Но для того, чтобы уговорить того же Адли, требовалось quid pro quo; нужно было предоставить имеющуюся информацию. Эдвард задумался, нахмурился и ответил: «Ну, Карлайл расскажет, когда будет готов». Я фыркнула и уже хотела спросить, что мешает доктору, который не спит, справиться быстрее, чем стандартная лаборатория, проводящая подобные исследования, но заткнула себя. Наверное, то же, о чём молчал Эдвард. Вместо этого я стала узнавать, какая информация известна Калленам о генах вампиров. — У нас, в отличие от людей, двадцать четыре пары хромосом, а не двадцать три. Двадцать четвёртая пара влияет на остальной геном: в каждом гене, соответствующем человеческому, наблюдаются отличия и изменения, — рассказывая это, Эдвард был похож на слишком молодого актёра, удивительно талантливо исполняющего роль университетского профессора в британской драме. — Значит, «вампиризм» — это что-то вроде вируса, встраивающегося в геном, — выдвинула я свою теорию. — Передаётся через попадание в кровь. Получается, устроившие «вампирскую панику Новой Англии» были не так уж далеки от некоторых истин в своих предположениях. — Они ошиблись в самом главном, — возразил Эдвард. — В своей способности излечить заражённого и остановить вампира. И уж точно суеверия мало помогали врачам в поисках лекарства от чахотки. Я пораскинула мозгами, решая, как много могу раскрыть об оборотнях, не нарушая соглашения, и сформулировала свой следующий вопрос. — Мы с Адли обменивались некоторой информацией… И он рассказал, что у оборотней имеется некая «волшебная влюблённость», называемая «запечатление». Что, «запечатлевшись» на человеке, они любят его всю оставшуюся жизнь. И я вспомнила, как ты говорил, что вампиры любят лишь один раз. — Не думаю, что это одно и то же, — перебил меня Эдвард. Я строго на него посмотрела, и он замолчал. — Я тоже так не думаю. Узнав о примерах запечатлённых пар из истории квилетов, а также принимая в расчёт то, что их способности передаются по наследству, я решила, что запечатление происходит на той, кто лучше всего подходит для передачи «гена оборотня». Вампирские пары же не размножаются. Лицо Эдварда исказилось, и я мысленно пнула себя. Похоже, моего любимого мучал этот факт. — Соответственно, влияет что-то другое. Скажи, знаешь ли ты примеры гомосексуальных пар среди вампиров? — А? — Эдвард явно о чём-то задумался, и мой вопрос выбил его из колеи. — Э-э, лично — нет. И никогда не интересовался этим вопросом. Но я помню период, когда Эмметт отпускал шутки насчёт меня, и Карлайл заткнул его, не возразив насчёт невозможности подобного исхода. Нужно будет спросить, но, полагаю, это вполне возможно. — И про примеры тех, кто нашёл пару во второй раз! Потому что я думаю, что вы способны на это. Просто будучи существами более постоянными, чем смертные, вы и любите реже и постояннее. И любовь для вас значит ровно то же, что и для смертных, с поправкой на временную перспективу. Кто как относился к любви в человеческой ипостаси, так и продолжает любить в вампирской. Что является философским аргументом в пользу применимости к вам концепции души! — очень довольная собой, заключила я. — Думаю, ты права, — от чего-то очень кисло согласился Эдвард.***
В последний день семестра выпал снег. Последние двадцать лет я жила на юге и наблюдала снег только по телевизору. Одноклассники (включая Калленов!) радовались, как дети. Меня тоже впечатлил снегопад: в отличие от Нью-Йорка, где грязь мегаполиса в считанные часы портила белоснежный покров, заснеженный Форкс выглядел сказочно. Вечером я с удовольствием пересмотрела «Дневник Бриджит Джонс», поняла, что ни Хью Грант, ни Колин Фёрт в подмётки не годятся Эдварду, посмотрела вторую часть и расстроилась, что она получилась намного хуже. Я лежала в кровати, баловала себя мороженым и думала, не придумать ли какой-нибудь фильм, и если да, то для кого, когда Джонсам позвонила Эсме Каллен. Услышав от Карен удивлённое «добрый вечер, миссис Каллен…», я скатилась по ступенькам в гостиную, чтобы слышать происходящее на обоих концах провода. «Мы хотели бы пригласить Дафни в гости на рождественские выходные», — продолжала Эсме. Я удивилась, что Эдвард ничего не сказал мне о своих планах, и что отпрашивает у Джонсов меня его «мама». Потом поняла, что она сказала «выходные», подразумевая ночёвку в гостях, а такое, конечно, в приличных семьях должно решаться и контролироваться родителями. — Ох, я не знаю, миссис Каллен. Дафни наверняка рада будет вашему предложению, но вы понимаете, Рождество — семейный праздник… «Мы не претендуем на Сочельник. Заберём её утром двадцать пятого числа. Мы везём наших ребят в зимний глэмпинг, провести пару дней на природе». Я посмеялась про себя. Конечно, ведь в Форксе, особенно у Калленов, живущих чуть ли не на границе с заповедником, так мало природы! Но провести выходные с семьёй Эдварда было заманчивой идеей. Наверное, у Карлайла готовы результаты анализов. И я хотела поспорить с Элис о проблемах «быстрой моды». А ещё можно было бы попросить её подраться со мной, эксперимента ради, конечно. Хотелось узнать, насколько вампиры сильнее. — Ведь на вас и так пятеро подростков, миссис Каллен, не хотелось бы усложнять вам жизнь, — голос Карен выдавал скорее лёгкую зависть и ревность, чем сочувствие. «Никаких сложностей, устроим Дафни в номер к девочкам, он всё равно трёхместный!», — а это было негласное обещание охранять мою честь, забавно. Интересно, они в самом деле планируют поездку или охоту, или это сказано для красоты легенды? Не хотелось бы охотиться на Рождество, тем более что две недели назад я уже справилась с этой малоприятной необходимостью. Я сразилась с пумой, которые были любимым блюдом Эдварда. Самое весёлое в этом воспоминании было его лицо, когда пума полоснула по мне когтями. Конечно, это не причинило мне ни капли вреда, но он всё равно испугался. Карен оглянулась на меня, и я состроила ей «щенячьи глазки». — Хорошо, миссис Каллен, под вашу ответственность, — вздохнув, сдалась Карен.
***
На службе в Сочельник я сидела рядом с Анджелой. Рождественские праздники были самым любимым моим временем в детстве. Колядки, омела, запахи хвои, всеобщее доброжелательное настроение… Даже бабушка Карпентер оттаивала, наряжая дом и готовя праздничный ужин. Это был единственный праздник, на который я получала подарки. Самый любимый — Розарий моей мамы из лунного камня, который бабушка подарила мне в пятый год моей жизни. По обычным меркам мне было тогда, наверное, лет пятнадцать. Я подарила Анджи ту самую книгу, «Записки врача», которую она присмотрела в октябре в Порт-Анджелесе. Её, кажется, тронуло это до глубины души. Я всегда любила дарить продуманные подарки, хоть и нечасто достаточно близко с кем-то общалась. В этом году, похоже, мне предстояло научиться эти подарки получать. Анджела сделала для нас «браслеты дружбы» с лазуритом. Она смущалась, доставая их и объясняя, как заметила индейский браслет и придумала эту идею: «Мне хочется, чтобы ты помнила, что у тебя есть друзья.» Я сморгнула слёзы, глядя на украшающие левое запястье браслеты. Джонсы подарили мне большую модную сумку-мессенджер, из тех, что были на каждой второй стритстайл-модели последние пару лет. Я сделала им открытку в стиле скрапбукинг с тёплыми словами благодарности за то, что они взяли меня к себе. Я знала, что у них есть всё, кроме ребёнка, и мой подарок служил двум целям: благодарил за опеку и на будущее служил вещественным доказательством их родительских успехов. Когда мы спели после ужина «Тихую ночь» и разошлись, я лежала в кровати и гадала, почему в последнее время Эдвард не появлялся под моим окном. Когда-то меня раздражали его повадки Ромео, в конце концов, мне не тринадцать лет, но теперь я скучала по тому, как порой засыпала на его плече.***
Удивительно, но я спала, как младенец, хотя вообще не собиралась спать в этот день. Открыла глаза в шесть утра, и белый свет заснеженного утра зажёг в моей голове мысль: «Гарри, вставай! С Рождеством!» Роулинг большая умница, что так подробно описывала в книгах рождественские каникулы. Теперь миллионы её поклонников ежегодно перечитывают хотя бы первую книгу, а теперь и пересматривают фильмы. Хотя последняя книга вышла мрачноватой; я боялась представить, что случится с бедным Гарри Поттером на пятом курсе. Раньше я завидовала ему: от общества семьи, обременённой им, его избавили в какие-то одиннадцать лет и отправили в целый мир таких же, как он. Теперь, когда и со мной произошло что-то похожее на это чудо, а миссис Роулинг отправила Гарри на войну, я жалела героя. Позавтракав остатками ужина, я собрала свою новую сумку на выходные. Я не сомневалась, что у Калленов прекрасно оборудованы ванные комнаты — всё же строительство и обустройство дома было страстью Эсме, но есть ли в них звукоизоляция? Как вообще пользоваться уборной в доме, где у всех идеально острые чувства? Услышав на нерасчищенной подъездной дорожке скрип снега под шипованной резиной Вольво, я схватила сумку, положила подарок Эдварду в карман пальто и выбежала из дома, крикнув Джонсам на прощание что-то радостно-невразумительное. На Эдварде был очень красивый кашемировый свитер цвета зелёного чая, который подчёркивал его светло-медовые глаза. Прекрасно, значит, на охоту всё-таки не поедем! — Ты же передал мою просьбу? — вдруг испугалась я. — Не дарить тебе подарки? — усмехнулся Эдвард. — Передал. Элис очень расстроилась. — Но ведь вы пригласили меня за какие-то пару дней! У меня не было бы времени придумать всем хорошие подарки! Так что всё честно, — отрезала я, в притворном возмущении скрестив руки на груди. Эдвард потянулся к карману на дверце Вольво. — Ты не включила меня в своё условие, — заметил он. — Потому что подарок для тебя у меня есть, — улыбнулась я. Эдвард замер в ожидании. — Ты первый! Он достал небольшую белую коробку. — Ещё в ноябре я задумался: почему у меня нет твоего номера? Звонить Джонсам совсем неудобно. И я понял, что у тебя нет мобильника. — Да потому что кому мне было звонить? — Я медленно опустила взгляд на коробочку. — О, нет. Ты не… — Я хотел бы, чтобы ты была на связи, — и он всучил коробку мне в руки. «Motorola RAZR V3» — гласила упаковка. — В нём есть камера, выход в интернет и встроенная память на тридцать два мегабайта, — рассказывал Эдвард, пока я таращилась на надпись. — Ты с ума сошёл! Я не могу это принять! Это слишком дорогой подарок! — возмутилась я. — Я хотел подарить тебе нормальную машину, но Элис сказала, что никак не видит её на парковке школы, и я решил, что «Дикий Билл» тебе слишком дорог, — проворчал Каллен. — Машину?! Ну… ты пришёл к верным выводам, — выдохнула я и положила коробку с телефоном на колени. — Теперь мне стыдно дарить свой подарок. — Я буду рад любому подарку от тебя, — ободряюще улыбнулся Эдвард. И я достала из кармана диск, аккуратно завёрнутый в бумагу с ёлочками. — Тут лучшие песни семидесятых, — краснея, объясняла я, пока Эдвард распаковывал подарок. — Мой личный топ, собранный специально для тебя. Действительно хорошая музыка. Возможно, ты перестанешь считать семидесятые отвратительными. — Спасибо, — сказал Эдвард, и его глаза вдруг снова выдали странную эмоцию, которая время от времени мелькала в них последний месяц. Он наклонился ко мне и поцеловал, вкладывая в поцелуй какой-то особый смысл. Всякий раз, когда я замечала за ним такое поведение, мне становилось не по себе. Но я промолчала, как и каждый раз до этого, и мы поехали к Калленам.***
В естественном оформлении из заснеженной лужайки и припорошённых снегом кедров Каллен-мэнор, как я про себя называла дом британца Карлайла и его семьи, выглядел особенно величественно. Старые дома, а дом был не моложе середины восемнадцатого века, вообще имели свойство выглядеть помпезно. Тем более впечатляющим был талант Эсме, сумевшей сделать его уютным и современным. К жёлтым огонькам, украшающим дом осенью, добавились красные и зелёные гирлянды, тыквы и листья сменили омела и еловые венки. Такой красоты не устраивали даже декораторы реклам Кока-колы со своими миллионными бюджетами. Ничего не выглядело лишним, глянцевым или слишком нарочитым. Эдвард подал мне руку, я вышла из машины, поправила своё платье-свитер, и дом забрал нас в свои тёплые объятья. Вы когда-нибудь видели дёрганых вампиров? Вот и я раньше не наблюдала подобного явления. Когда Эдварда охватывали сильные эмоции, не важно, светлые или печальные, он, наоборот, застывал, и за остальными Калленами я тоже наблюдала подобные реакции. А сегодня все суетились, не так явно, чтобы можно было спросить, но заметно. Как актёры перед спектаклем: носятся и проверяют, что весь реквизит на месте, что грим не потёк и костюм не помялся. — Гостевая спальня на третьем этаже, там есть кровать, Дафни, — тараторила Эсме, пока Эдвард вешал моё пальто и снимал с меня обувь (что было до странности интимным жестом и вогнало меня в краску). — Я приготовила разной еды, но мы решили не устраивать застолья, поешь, как проголодаешься… Эмметт и Джаспер играли в шахматы, Розали листала какие-то журналы, делая закладки на понравившихся страницах. Элис, укрывшись за спиной Эмметта, умудрялась беззвучно подсказывать Джасперу следующие ходы. — Элис, жульничать нехорошо! — усмехаясь, укорила я. — Так и знал! — взвился Эмметт, обернувшись на сестру. — Да, Элис, сразись с достойным соперником! — поддразнил Эдвард, задирая подбородок. — Ух ты, это будет интересно! — Я с восторгом поддержала идею. — Ничего интересного! — заявил Эмметт, разваливаясь на диване и кладя голову на колени Розали. — Они просто пялятся друг на друга, а потом сообщают, кто победил. — А мы попросим их прокомментировать вслух, — решила я. — Поединок будет длиться чуть дольше, зато со зрителями. В самом деле, странное это было зрелище. Доска оставалась нетронутой, Эдвард и Элис, сидя друг напротив друга, интенсивно боролись взглядами. Они негромко и очень быстро комментировали видения и мысли вслух. — Ход на b4, чтобы открыть линию для моей ладьи и создать напряжение на флангах. — Ход на c5, чтобы контратаковать в центре, подвергая его пешку на d4 нападению и открывая моему слону диагональ. — Да, я уже вижу, что ты стремишься к активной пешечной структуре. Я отражу твою атаку, выставив ферзя на e4 и создавая угрозы на обоих флангах. — Ферзь на e4?! Он видит, что я собираюсь начать активную атаку на королевском фланге. Конь на f5, чтобы создать угрозу против его слабой пешки на e6 и открыть линию для моей ладьи. — Да они и половины не озвучивают! — фыркнул Эмметт. Но мне всё равно было очень интересно; пытаясь уследить за игрой, которая, похоже, велась в нескольких потенциальных реальностях, я заглядывала доморощенным экстрасенсам в лица и ловила каждое слово. Мне было на удивление комфортно в напряжённой атмосфере шахматного поединка; ведь перед глазами было визуальное оправдание тому, что Каллены словно сидели на бомбе с обратным таймером. — Ха! Шах и мат! Я выиграла! — спустя пятнадцать минут ментальной войны Элис вскочила и радостно захлопала в ладоши. — Сегодня, — заметил Эдвард, с вызовом дёрнув бровью. — Элис, тебе стоит вызвать на поединок Дафни, — подначил Джаспер. — Тебе будет сложно заглядывать в её решения, если она не будет трогать доску. — А давай! — решилась я. Я проиграла с треском, подарив Элис возможность похвастаться тем, что её шахматные таланты не заканчиваются на предвидении. Что ж, у меня было не очень много возможностей практиковаться, но я наверстаю это упущение. Отмечая мой разгром, Элис сопроводила меня на кухню, где я насладилась достойным пары звёзд Мишлена обедом, не забывая нахваливать еду вслух, зная, что Эсме услышит. — Элис, так что насчёт собственного бренда одежды? С тех пор, как не стало мадам Шанель, модному Олимпу тебя явно не хватает! — Ой… — Элис изящно наморщила носик. — Производство одежды в промышленных масштабах намного зануднее, чем индивидуальный пошив. Тем более, что лучшие модели разных типажей живут со мной в одном доме! — Но ты могла бы сделать что-то особенное для людей! Победить эпидемию «Зары», противопоставить быстрой моде что-то вневременное. У кого из дизайнеров, как не у тебя, есть такой широкий взгляд на моду сквозь века? — Это не искусство, это какой-то банальный утилитаризм! «Не вижу в этом ничего банального,» — подумала я, но отстала от вампирши. Пока я ела, в гостиной сменили обстановку, достав музыкальные инструменты. С удивлением я обнаружила, что к роялю добавился контрабас. — Ух ты! — обрадовалась я. — Ты и на контрабасе играешь? — улыбнулся Эдвард. — Почти на всех популярных струнных, — смущаясь, поведала я. — За фоно я весьма посредственна, особенно по сравнению с тобой или Розали, но струнные — моя страсть и слабость. Гитару просто удобно возить с собой. И она лучше подходит бродяге-хиппи, чем скрипка. — Так сыграйте нам, — попросил спустившийся в гостиную Карлайл, и, казалось, не будь он вампиром, его голос бы дрогнул. — Давай погорячее! — подмигнула я Эдварду, обнимая контрабас. Я ощутила творческое предвкушение, так редко посещающее меня с тех пор, как я покинула киногорода — Лос Анджелес и Нью-Йорк. — Некоторые любят погорячее, А? Я предпочитаю классическую музыку, но ради тебя будет джаз. Мы играли, а братья и сёстры Эдварда танцевали под наши витиеватые ритмы. Удивительно, как мне удавалось следить за тем, куда ведёт музыка, потому как я попала на бал фей. Словно прародители английских сказок, Каллены танцевали с фантастической грацией, время от времени поблескивая кошачьими глазами, которые драгоценными камнями сверкали в такт их движениям. Они не скрывали передо мной свою природу и растанцевались; зрелище это вызывало у меня какую-то дикую эйфорию. Такое наркотическое ощущение возникало отчасти потому, что они были дьявольски привлекательны, отчасти благодаря их грациозности. В этот момент я чётко осознавала: вампиры — не люди, хотя и выглядят так, словно состоят с нами в близком родстве. Когда видишь олимпийскую фигуристку или профессиональную танцовщицу во время исполнения ими своей программы, невозможно не поражаться абсолютной лёгкости и грации, с которыми они двигаются — так, словно их тела легче воздуха. Так вот, самые неуклюжие вампиры не уступают им ни на йоту, а самых грациозных из них бессмысленно даже сравнивать с любыми из смертных. Всё это трудно описать, потому что то, что я видела, попросту не с чем сопоставлять: движение, балансировку, энергию, точность, лишённую намёка на малейшее усилие. Их ноги ударяли по полу, а руки — по телам, своим или партнёра, дополняя музыку слоями синкопированных ритмов, сливаясь с музыкой — так, словно они отрепетировали это до идеальной слаженности. Но нет, они ничего не репетировали. Они попросту были такими. Словно в тех самых сказках, я играла без остановки и, будь я простым человеком, непременно стёрла бы в кровь пальцы или попросту свалилась бы в обморок от усталости, неведомой вампирам, которые танцевали и танцевали мелодию за мелодией. Но я не была простым человеком, и, к собственному удивлению, могла следовать за музыкальным гением Эдварда, любоваться танцующими и наблюдать за Карлайлом, который не танцевал, а сидел в кресле, повёрнутом одним боком к камину, а другим — к роялю. В его янтарных глазах плясали отблески каминного пламени и огней гирлянд, рисуя в них замысловатые сюжеты родом из прошлых столетий. Секунду или вечность спустя Эдвард прервался и шепнул мне: «Ты помнишь «Либертанго» Пьяццолы?» Я заворожённо кивнула, каким-то маленьким неспящим участком мозга радуясь, что знаю эту мелодию: в ней солировала виолончель, в моём случае — контрабас. Оказалось, что мы можем играть, не опуская глаз на инструмент. Оторвать взгляд друг от друга в этот момент казалось гораздо более непосильной задачей, и даже феерия нечеловечески прекрасного танца не отвлекла меня от глаз Эдварда. Мы закончили наш импровизированный концерт, и все на мгновение замерли, смакуя момент. Я подумала о том, как сильно отличаются праздники Калленов от всего, с чем ты можешь столкнуться, гостя у каких-нибудь Джейн и Джона Доу. Как часто вы переживаете катарсис, заходя на обед к потенциальной свекрови? Казалось, вот-вот Эмметт отпустит какую-нибудь дурацкую шутку или Элис восторженно прощебечет комплимент, но даже они притихли, наслаждаясь мгновением. К моему удивлению, тишину нарушил Карлайл. — Это было прекрасно, — он поднялся из кресла и направился в угол комнаты, где стояла незамеченная мной угловатая конструкция, накрытая куском ткани. — Дафни, — неожиданно обратился он ко мне. — Эдвард передал твою просьбу насчёт подарков, но наш с Эсме к тому моменту был уже готов. Если ты позволишь… — и он снял ткань с конструкции, оказавшейся мольбертом со стоявшей на нём картиной. Это была небольшая картина, написанная маслом и выдержанная в тёплых пастельных тонах. Портрет девушки лет двадцати, шатенки с глазами цвета орешника. У неё было доброе выражение лица и немного печальная улыбка. — Очень красиво, — в растерянности констатировала я. — Это портрет твоей матери, Дафни, — мягко сказала Эсме. Мои внутренности скрутились в болезненный узел. Я никогда не видела лица своей матери; фотография в начале двадцатого века была дорогим удовольствием, не говоря уже о портретах, а моя семья жила весьма скромно. — Вы знали её, Эсме? — спросила я. Насколько я помнила, Эсме была из Огайо, а потом жила в Висконсине. — Я… знал её, — ответил Карлайл. Моё зрение сузилось до туннеля, отделявшего меня от портрета. Безотчётно я сделала шаг, влекомая к картине с силой земного притяжения. — Знали её? — спросил мой голос сам по себе, доносясь словно откуда-то со стороны. — Одно время я жил в Рокфорде, работал врачом в военном лагере Кэмп-Грант, — говорил Карлайл. Я не видела его лица, потому как стояла спиной ко всем и смотрела на портрет. — Я встретил Лилиан в аптеке. Она была необычной девушкой. Обыкновенно люди сторонятся и опасаются нас на подсознательном уровне. Но не она. Мы сблизились. Мы были ближе, чем стоило бы сближаться с одним из нас любому смертному. Я не мог ни раскрыть ей своей природы, ни забрать её человечность: она была молода, здорова и должна была прожить долгую счастливую жизнь. Вскоре я покинул город и переехал в Чикаго. Откуда-то издалека я почувствовала стороннее влияние, притупляющее реакции тела, работу мозга — ощущение походило на сильную усталость. — Джаспер, перестань, — я подняла руку, прикрывая глаза. Ощущение слетело. Но мои собственные реакции и так замораживались. Я чувствовала, как нематериальный лёд сковывает внутренности, оборачивает голову покровом инея. — Вы можете обращать людей, если хотите. Если бы я… — я подумала о последних днях жизни Дэниела, о пытке химиотерапии и забвении наркоза. — Нельзя совершать такой выбор за человека, — продолжал объяснять доктор Каллен. — А сказать правду и спросить по закону означало предоставить выбор без выбора: вампир или мертвец. Я видел многих, кто страдал, находясь в заложниках у вечности. — Так что я был неправ, Дафни, — голос Эдварда тоже звучал как-то странно. — Оказалось, что мужчины нашего вида могут иметь ребёнка от смертной женщины. — Я сделал генетический анализ три раза. У тебя двадцать четыре хромосомы, в крови есть наш яд, потому он тебе и не вредит, а вот в слюне — нет. Готова поспорить, Эдвард услышит сейчас каждую мою мысль. Холод внутри был единственным ощущением. — Так вы знали? — поняла я. Меня догнали воспоминания о всех странных эмоциях и моментах, которые я наблюдала в последний месяц. — Вы все знали ещё со Дня Благодарения? — мне пришлось обернуться, чтобы найти глазами лицо Эдварда. — Это был не мой секрет и не моя история, я не мог рассказать, — выражение лица Эдварда напоминало больного ребёнка, которому суют невкусную микстуру. — Вся моя семья дала мне время… Я хотел… — пытался подобрать слова Карлайл. Наверняка у него было заготовлено пару десятков вариантов речи, но, похоже, что-то пошло не по плану. В детстве я много думала об отце. Когда я была совсем крохой, я боялась его. Одни из самых добрых и искренних разговоров, которые случались у меня с бабушкой, были, когда она учила меня молиться. Она говорила: «Проси Господа о том, чтобы он сделал тебя похожей на мать, а не на отца.» Когда она злилась, то оскорбления тоже начинались не с меня, а с отца. «Господь знает, сам дьявол наведался к Лилиан и забрал её жизнь! Ты — дьявольское отродье, Дафни!» Я представляла злого рогатого демона, пробирающегося к домику Карпентеров сквозь лесную чащу, чтобы похитить мою бедную маму. Потом я подросла, и думала об отце, как о спасителе. Что он волшебник, или путешественник, или пират, и однажды, совсем скоро, он обязательно возникнет на пороге и заберёт меня в большое приключение. Бабушка не понимает меня, потому что она обычная, а я, конечно же, особенная, и особенная именно в отца! Не могла же быть особенной моя мать? Особенные люди не умирают так рано и так глупо. Только в глубокой старости и обязательно самым героическим образом! А когда я выросла, я злилась на этого никому неизвестного, но, несомненно, злобного и беспринципного человека. Как можно обесчестить девушку и сбежать, ничего не оставив, если у тебя имеется хоть капля совести. Позже моё мнение особенно не изменилось, просто я перестала об этом думать. Какой был смысл проводить свои дни в злобе на человека, который наверняка уже лет десять-двадцать, как мёртв? Я оказалась неправа. Мёртвым он не был. Как не был и человеком. — Итак, вы ждали месяц, чтобы… что? Устроить праздник воссоединения? Преподнести на блюдечке с мишурой новость о том, что знаете, кто убил мою мать? — мой голос не принадлежал мне, я всё ещё слышала его как бы со стороны, краешком сознания успевая удивляться спокойным и холодным, выверенным и колким интонациям. — Дафни… — в голосе Карлайла впервые была слышна нотка паники. — Ты убил её, Карлайл, — процедила я, и каждый слог в моих устах превращался в пулю. — Ты убил её мной. Я вдруг почувствовала своё лиловое облако. Когда я вынесла обвинительный вердикт, эмоции вернулись ко мне. Я сосредоточилась на облаке, рассеивая его в пространстве, концентрируя его на Карлайле. Мне почти было жаль Джаспера. Почти. И я начала вспоминать каждую фразу бабушки, каждую молитву — одни, как учила бабушка, просили сделать меня, как мама, другие — о том, чтобы папа, кто бы он ни был, пришёл за мной. Каждую, даже самую маленькую, крупицу боли. Как позже боль сменилась на ненависть, а за ненавистью пришло равнодушие. Квинтэссенция, концентрат восьмидесяти с лишним лет переживаний. — Да пошёл ты, Карлайл, — решила я. Оглядела остальных и добавила. — Пошли вы все. Я надела пальто, обувь, взяла свою сумку, которую оставила на банкетке в прихожей и покинула, ставший отравленным, дом. На крыльце я остановилась, вглядываясь в ночной лес и переводя дух. Мы приехали на Вольво. Идти пешком не было проблемой, но вернуться к Джонсам на своих двоих я не могла. — Ух, это была настоящая экстрасенсорная истерика, — в доме оклемался Эмметт, и его чёрный юмор не оставил его и теперь. — Довольно грубо, вообще-то, но очень в духе семьи. — Я говорила: никакого предвидения не нужно, чтобы сказать, что она разозлится в любом случае, — завела свою песню Элис, как будто повторяя сказанное в сотый раз. Раздался звук треснувшего дерева и бьющегося стекла. — Не переживай, Эдвард. Она простит тебя, — сказал Карлайл. Я издала что-то похожее на рык, то ли не соглашаясь со словами, то ли не в силах больше выносить удушающее давление дома за моей спиной, и сорвалась с места, укрываясь под сенью древесных крон.