Как гримёрка познакомила их

У Виктора был один день. Один день, перед тем, как он вновь проснется. Один день перед тем, как снова пойдет в театр, на сей раз уже не репетировать, а выступать. Один день, перед тем, как увидеть Ласточкина. Один день на размышления о его предложении. И он отдал весь этот день на размышления. Он пришел домой и думал. Приготовил себе манку и думал. Ел ее очень медленно, потому что отвлекался и думал. Слушал "Театр у микрофона" и совершенно не вникал в сюжеты, потому что думал. Он думал все время. К концу дня голова уже болела от этого, но Виктор не мог уснуть, прижимаясь щекой к холодной от вечного сквозняка подушке, потому что, блять, думал! Ласточкин не то, чтобы оставил его без выбора, но он был невелик: либо согласиться на предложение и остаться в театре, но с опущенным достоинством и ноющей жопой, либо отказаться от него и потерять работу, о которой он так долго грезил, и которую ему было так тяжело и буквально больно добиваться. Виктор был шокирован, растерян и раздражен. Ласточкин буквально предложил ему стать проститутом! Это было немыслимо. Мало того, что он откровенно поделился идеей о том, чтобы в Театре, в самóм венце культуры и искусства, сделать самый настоящий бордель, подвергать насилию молодых женщин, так ещё и предложил ему — Виктору, который был мужчиной, участвовать в этом, давать другим распоряжаться своим телом! И Петров очень сильно сомневался, что хотя бы кто-то из его гипотетических "клиентов" был бы женщиной. И ещё больше сомневался, что они были бы благосклонны к нему, не доставляя страданий и боли. Это было настолько ужасно и вопиюще безнравственно слышать, так ещё и от художественного руководителя театра, что Виктор просто впал в отчаяние. Театр, в котором работал Витя был невероятно престижным, самым лучшим, который он знал (а Виктор превосходно разбирался в этом) и добиться того, чтобы работать здесь, даже с помощью Штокхаузена, было невероятно трудно. Да, он совсем нетесно общался с коллективом, но их отношения с коллегами и не были плохими. Да, Стефан Ильич странно к нему относился и был неприятной личностью для всех. Да, иногда Виктор очень сильно изматывался или впадал в панику от предстоящего выступления, но! Он действительно наслаждался и гордился тем, что делал. Витя мечтал быть актером с детства. Он мечтал стоять на сцене. Мечтал ловить на себе внимательные взгляды зрителей и их симпатии. Он мечтал быть там. Его мечтами регулярно пренебрегали и растаптывали их, но он никогда не отступал, хоть и часто сомнения овладевали его душой. И вот он был здесь. Он был восхищён. И теперь ему предложили работать проститутом и ублажать мужчин. Он был разочарован. Виктор впал в глубочайшее уныние, думая об этом. Этим предложением ему просто разбили душу и посмеялись. Гадко, грязно и развратно. Петров еще не соглашался на это, но уже чувствовал себя изнасилованным. Над ним, его мечтами, идеями,мотивацией и порывами просто надругались. Отвратительно оскорбили. Внутри все болело и плакало. Навзрыд, громко, протяжно и непрерывно. Что Виктор мог сделать? Как он мог отказаться от всего, чего он с таким трудом добился и так сильно хотел на протяжении всей жизни? Неужели ему придется идти работать злополучным инженером, как этого хотел его чёртов отец? Неужели Виктор даст просто выкинуть все свои старания и уничтожит мечту? Неужели он просто никогда больше не выйдет на сцену? Или же он сохранит ее, но взамен продаст свое тело? Он не счёл бы этот вопрос, касающимся только его оболочки. Его тело — это он. Он — это душа. А его душа свободна и чиста, а нрав принципиален. Виктор имел четкие границы и одна из них была его личностная свобода. Если у него было свое мнение — он не давал себе пренебрегать им, любому озвучивал его четко, громко и без зазорно. Если бы он был не согласен с самим товарищем Сталиным, то он бы не стал поддакивать ему, а сказал бы в лицо, как он сам думает. У него были свои желания и нежелания и пренебрегать ими он бы так же не стал и никому другому не позволил бы. А Виктор совсем не хотел ложиться под мужчин и давать им пользоваться собой, как немытой шлюхой. Витя не хотел быть шлюхой. Актер печально вздохнул в ткань подушки, сжимая ту в руках и готов был расплакаться от чувств. От пронизывающих боли, разочарования, и особенно безысходности, что сжали его рёбра, словно в тиски, вызвав ком в горле. И, кажется, одна из слезинок потекла по его веснушчатой щеке, охлаждая ее еще больше, чем мрачный, осенний холод охлаждал улицы союза. Это ведь просто незаконно! Как Ласточкин мог позволять себе подобное?! Грязный, бесчестный извращенец! Когда слеза стекла с щеки до уха, щекоча его, Виктор внезапно успокоился. Он чувствовал себя ужасно. Чувствовал себя безжалостно избитым. И он был измотан. Всё. Петров Виктор Васильевич принял решение. Проснулся он уже на тёплой подушке, но никакого удовольствия это не доставляло. Наоборот, было так неприятно, будто он пил тёплый компот. Но самое плохое было то, что он всего этого не хотел. Будильник звенел громко и безостановочно. Его дребезжание разносилось по пустой квартире и вызывало тревогу. Виктор поднялся с кровати, съеживаясь от холода, и отключил его. Он попытался взять себя в руки. Умывание холодной водой и тёплый душ немного сняли напряжение. И тем не менее, смотря в зеркало, он невольно представил себя в глупом костюме, который его вчера заставил надеть Стефан и чуть не проблевался от такого образа. Времени было мало, хотя Виктор и пытался его растянуть, крайне медленно заваривая чай, но лишь громко вздохнул, вспоминая, что это ни чем не поможет. И всё таки, он сегодня выступает на сцене перед зрителями. Сегодня показ спектакля. Не важно, что с ним случилось и что у него на душе — он обязан не опоздать и отыграть свою роль перед залом. Тем более, возможно это даже сможет доставить ему удовольствие. И так, он подготовил свой костюм, благо не такой сложный, как был в прошлый раз. Жилетка, чёрный фрак, длинные брюки, галстук и манжеты. В этот раз играли они "Горе от ума", где Виктор исполнял роль Чацкого. Это отвлекло его ненадолго от предстоящего краткого разговора с Ласточкиным. В театре таким же образом его отвлекла укладка причёски. Рыжова ему помогла, одолжив лак для волос и дав несколько напутствий, как лучше его применять. Он "зализал" волосы назад, насколько это было возможно с такой стрижкой, как у него. Всё таки волосы были достаточно короткие для такой укладки. Но у него получилось. Он оглядел себя в зеркале, в гримёрке, где все сзади него копошились, стараясь как можно быстрее собраться: надеть костюм, сделать макияж, повторить сценарий и прочее. Он сфокусировал взгляд на себе, стараясь абстрагироваться от всего шума. Интересно, мог ли кто-то ещё здесь, кроме Ласточкина представить Виктора проститутом? И кому из этих бедных молодых людей Стефан Ильич ещё сделал подобное мерзкое предложение? Он попробовал представить ту же ситуацию, что произошла с Петровым вчера, только вместо себя вообразить ту же Рыжову. Актриса была немного глупа, как кто-то бы выразился. Виктор скорее сказал бы, что она была наивна, проста и невнимательна. Но очень доброжелательной и отзывчивой, всегда готовой прийти на помощь. Становилось ужасно больно, когда он думал, что её могли бы принудить работать путаной. Стефан Ильич, этот жалкий гад, мог заставить сделать подобное даже такое олицетворение солнца, как Валерию. Виктора невольно передёрнуло в новой вспышке тревоги. И все его мышцы сжались, особенно включая сердечные, когда он услышал этот голос. Далёкий и глухой, но голос Ласточкина. Он зашёл в гримёрку и уже отчитывал кого-то. Похоже, мужчина был не в настроении. Виктор, преодолевая тягучий страх, не отпускающий его с самого утра, если не с ночи, выдохнул и поплелся к нему, еле переставляя ноги. Взгляд на экстравагантную причёску Стефана сейчас нагонял только ужас, как и белоснежная кожа затылка, что в этом тусклом свете гримерки казалась серой, будто мёртвой. Он робко позвал его из-за спины: —Стефан Ильич, можно вас на минутку? Тот резко обернулся, поджимая плечи, и с паузой ответил: —Конечно, Виктор. Голос его противно повысился на октаву, запищав. Сердце потяжелело, сейчас Петров должен будет сказать ему то, что может навсегда изменить его жизнь. Стефан Ильич отвёл его в более безлюдное место(по крайней мере настолько, насколько мог найти в гримерке среди кучи актёров) и, оглядываясь по сторонам, обратился: —Что вы хотели? Он непривычно назвал его на "вы", но Витя предположил, что это ради того, чтобы, если их услышали — не вызвать подозрений. —Я подумал над вашим предложением, и хочу сказать, —Солнцезащитные очки на худой переносице руководителя посветили отбликом. Виктор растерялся, что на Стефане Ильиче забыли очки? Худрук схватил его за плечи, дернувшись, и набрал рывком воздуха в лёгкие, а потом, будто опомнившись, быстро их убрал и вновь заозирался по сторонам. —Виктор, —Тихо начал он, —Должен вам сказать, что никакого предложения больше нет. Я оставил эту глупую затею. Понял, что это не то, что нужно нашему советскому обществу!, —Голос его будто подпрыгивал, пусть и продолжал он так же шепотом, —А ещё я подумал, что должен перед вами извиниться, товарищ Петров... Моё поведение было крайне неприемлимо, —Он наклонился совсем близко к Виктору, судорожно выдыхая воздух из лёгких и очки слегка сползли с носа, открывая его широко раскрытые глаза с просто невероятно узкими зрачками, —Прошу вас забыть об этом неловком инциденте! И не упоминать. Очень прошу. Стефан Ильич поправил очки на носу и быстро отстранился от него, уносясь куда-то вглубь кулис. Невероятно странно. Вчера он так... Настойчиво его уговаривал, а теперь вдруг резко забрал предложение. За один день понял, что "советскому обществу это не нужно", а его поведение оказалось "крайне неприемлимым". Что-то вчера он об этом не задумался, когда распускал руки, подонок ебаный! Да и это обращение на "вы" и "товарищ Петров", а уж тем более извинения. Их от Ласточкина, наверное, даже мать родная не слышала, когда он шкодил в детстве. Но самым странным, конечно, были очки. И тёмно-фиолетовый глаз под ними. Шум из зала можно было услышать ещё при входе в театр. В принципе, Сергей при входе его и услышал. Вокруг толпились люди, стараясь то пройти в буфет, то сразу в зрительский зал. Серёжа нахмурился. Он не любил большие скопления людей. В таких ситуациях всегда все толпятся и толкаются и обязательно нечаянно заденут его как то, тронут, а Серёже были просто до скрежета в зубах неприятны прикосновения. Вызывали какую-то тревогу, что-ли. Просто скверное чувство. Все ужасно галдели и кто-то несколько раз зацепил его то за локоть, то своими бёдрами случайно об него потерся, то вообще за плечо взялся, сразу извиняясь, что спутал его с кем-то другим. Хотелось потереть все эти места, пока чесаться не перестанут. Он сжал челюсти и собирался было уже выйти, чтобы покурить, мол зайдёт позже, когда люди немного разойдутся, как услышал знакомый голос: —Серёжа! Бывший майор повернул голову на оклик, непонятно как уловив его среди гомона и удивился. —Дмитрий Сергеевич?, —Сеченов широко улыбался ему с теплотой в глазах, как всегда превосходно одетый в серьёзный костюм с иголочки и в начищенных до блеска туфлях, а на плечах его красовалось дорогое пальто. Нечаев перевёл взгляд на фигуру рядом, элегантно держащую Дмитрия Сергеевича за локоть, —И Штокхаузен. Он произнес это без вопросительной интонации, как утверждение или сухую констатацию факта, но был просто пиздец как удивлен. И даже его мимика не скрыла той части шока, что он испытал. —А что вы здесь делаете?... Порывалось сказать ещё и "вдвоём", но Сергей сдержал себя. Всё таки за время пребывания в социуме он успел понять, что такое вежливость и не хотелось бы относиться нетактично к дорогому академику. Михаэль же уловил эту нотку неприязни и всей своей "аурой" излучал её в ответ, покрепче схватившись за Сеченова. —А мы вот с Михаэлем захотели посетить театр на выходных. Культурный отдых — замечательная идея, верно, meine Kleine?, —Дмитрий Сергеевич перевёл взгляд на заместителя, пуще прежнего улыбаясь. Тот оторвался взглядом от Серёжи и, посылая слабую улыбку, кивнул, также выдав что-то короткое на немецком, видимо, —А ты, Сергей? Кажется, у тебя сегодня тоже выходной? Серёжа стушевался. Он действительно должен был сегодня отдыхать и пришёл в театр вовсе не на работу, а посмотреть на выступление Виктора. Конечно, чтобы поговорить с ним потом. Да, он всё ещё пытался. Но говорить всю правду о своих намерениях ему не хотелось даже Дмитрию. Несмотря на то, что Серёжа пытался подружиться с Петровым уже больше недели, и на то, что "Дим Сергеич" был ему действительно, как отец и просто самым близким человеком, он всё ещё не рассказал о Викторе. И не хотел. Это было каким-то неудобным и личным для него. И вообще не тем, чем должен был заниматься такой суровый мужчина как он. Бывший майор спецназа не пытается обычно подружиться с худощавыми актёрами, тянущимися к искусству, больше, чем к солнцу. Не в его стези это должно быть. Он неловко почесал затылок: —Да вот... Пришёл тоже... Культурно отдохнуть... На спектакль посмотреть. Дмитрий понимающе кивнул, в то время как Михаэль что-то пробурчал под нос и тогда Сеченов сказал: —Тогда нам троим стоит поторопиться, мой мальчик. Представление начнётся всего через пару минут, не хотелось бы пропустить. Сергей согласно закивал, нервно улыбаясь, и они теперь втроём поторопились ко входу в зал. В зале было темно и шумно, но тёплое освещение рамп успокоило Нечаева, придавая уюта. Как только они зашли внутрь зала, прозвучал мелодичный звонок, будто в честь их прихода. Сеченов и Штокхаузен сели на свои места и Серёжа уже не знал: хорошо это или плохо, но его место было аккурат рядом с Дмитрием Сергеевичем. Охранник удобно уселся в мягкое кресло и положил руки на подлокотники, раскинувшись. Пальцы ощущали ткань кресла и была она такой приятной, будто из бархата. Невольно Нечаев совсем разнежился, погружённый в полный комфорт. Серёжа посмотрел на красные шторы кулис в ожидании, будто прямо сейчас из-за них выскочит Виктор и охранник наконец сможет увидеть его полноценную игру на сцене, а не её обрывки на репетициях. Он поерзал в кресле в каком-то приятном беспокойстве. И раздалась ещё одна трель звонка. Тихо переговаривающиеся между друг другом Михаэль и Дмитрий смолкли, как постепенно и весь зал. Дети, влюблённые парочки, пожилые люди, товарищи и одиночки, как Нечаев, стихли. Кулисы медленно "раскрылись" представляя взору сцену в теплом цвете софитов. Человек, появившийся на ней, попросил зрителей соблюдать тишину и кратко объяснил правила поведения, как он точно делал много раз до этого, улыбаясь. —И так, товарищи, всем приятного просмотра! Спектакль начался. Нечаеву какое-то время ещё приходилось ждать появления Виктора на сцене и, честно, сам спектакль его не шибко интересовал, из-за чего он дико скучал и внутренне негодовал, что Петров в своей артистичной красе ещё не явился на сцену. Но ожидание того стоило. Виктор предстал в изысканном костюме и с прекрасной причёской. Его взгляд казался уверенным и будто покровительственным, а сероватая жилетка и белые манжеты, которые Нечаев характеризовал как "белые кружевные штуки на руках", ему ну очень шли. Его игра, как и всегда, поражала. И, конечно, не исключительно Серёжу, а абсолютно всех, хоть в этом спектакле и с этой ролью от него не требовалось чего-то отличительного. И впервые за всю свою работу здесь Сергей Нечаев признал самому себе, что он восхищается. Ему сложно было просидеть в зале весь спектакль, даже с антрактами, но наблюдение за Виктором разбавляло ему скуку, а надежда на разговор с ним после этого заставляла дальше ожидать конца. Так он и просмотрел, пусть и вскользь, почти не следя за сюжетом, а тем более не выискивая какие-то смыслы в нём, спектакль от начала и до конца. Когда спектакль закончился, весь актёрский состав вышел на сцену и под аплодисменты поклонился зрителям. Кому то из актёров отдавали цветы, конфеты и прочие подарки, попутно хваля их. И пока Сергей, стоя, хлопал в ладоши, смотря прямо в зелёные Викторовские глаза, тот, держа в руке подаренный какой-то дамой букет из белых и пушистых цветов и красных, похожих на широкие языки, прошёлся взглядом по толпе и, остановившись на Нечаеве, посмотрел ему в глаза. Актёр просто продолжал смотреть несколько секунд, а потом спокойно улыбнулся, прикрыв веки. Серёже улыбнулся. Нечаев дёрнулся, прекращая хлопать, от удивления, а потом, непонятно чего смутившись, отвёл взгляд, рассматривая других актёров, будто не взирал исключительно на Петрова всё это время. И конечно, не забыл снова начать хлопать в ладоши. Актеры вновь скрылись за кулисами, когда они медленно закрылись и исчезновение молодых, и не очень, людей сопровождали громкие радостные возгласы. Нечаев провожал взглядом силуэт Виктора, будто пытался запомнить его, как последнее воспоминание. Честно, он был готов уже похоронить их приятельские отношения после того, как актер оборвал контакты с ним, но сейчас из-за одной глупой улыбки внутри почему-то затаилась надежда, что ещё не всё потеряно. Сергею ужасно было признаваться самому себе в таких мыслях, ведь звучало так, будто Виктор был его лучшим другом чуть ли не всю жизнь, а на деле то являлся лишь недавним знакомым. Охранник тяжело выдохнул, пока окружающие не переставали хлопать и радоваться. Такие мысли только доказывали то, насколько он был одинок. Стало неприятно тут находиться, как чужому, среди счастливых, полноценных людей и Сережа, хмурясь, поспешил удалиться отсюда к буфету. Он изголодался, пока смотрел спектакль и заполнить желудок и мысли едой ему бы не помешало. Даже протискиваясь через людей, он нескоро смог выйти из зала. Слишком много зрителей здесь было и никому не было дела до Нечаева и того, куда он мог спешить. Так же сложно было дойти и до буфета. Лишнее время и ожидание приятной на вкус еды только больше возбудило голод, а стоять и ждать свою очередь в буфете казалось уже просто невозможно. Люди разбирали еду, довольно облизываясь и занимая столики в буфете. Очередь дошла до Нечаева и он осмотрел то, что ещё осталось. Круассаны, булочки с творогом, какая то неприятная на вид штука, что не вызывала никакого аппетита, и сосиска в тесте, лежащая как бы в сторонке. Одна осталась. Он неприятно поморщился, поджимая брови, и попросил ее и кофе эспрессо, коверкая его на "экспрессо". Что чай, что кофе он любил покрепче. Он расплатился и ушел за столик без стульев у входа. Все равно возле него было почему-то меньше людей. Отпивая кофе и кусая сосиску, он почти отмахнулся от мыслей о Петрове, а тем более о неудавшейся дружбе. Сосиска была не ахти, конечно. Какая то сильно соленая, а тесто будто не до конца запеклось. Но, может ему так просто казалось, в силу настроения. И почему это он так обратил внимание на то, что сосиска одна валялась так грустно? Как вообще она может грустно валяться, если она, блять, неживая? На эти вопросы он ответить толком не мог, просто почему-то думал так и все. Может, всему виной его настроению была ебаная осень, размышлял он, у многих в это время года настроение экспрессивное. Или дисперсивное. Он не помнил, как это называют, и вспоминать не было желания. Да и смысла. Как есть, так и есть и для описания того, что есть, заумные слова не нужны. Он решил прекратить думать о бреднях и просто без мыслей есть. Вперился взглядом в никуда и жевал. —О, Сергей Алексеевич. Чего? Он поднял голову вверх, натыкаясь на того одного, кто мог так звать Серёжу. Виктор. Он стоял все в том же костюме, не переодевшись, и с букетом в руках, будто сразу же, как смог, выбежал со сцены сюда. Такой же элегантный, как при выступлении. И костюм ему все так же шел, ничего не изменилось. Его отличный вид был не иллюзией от теплого света софитов и не миражом, построенным благодаря его хорошим навыкам игры. И преуспевающей харизме. Что-то Сергей совсем расхвалил его в мыслях. А пора бы ответить что-то. —Виктор... Названный улыбнулся, как тогда на сцене после конца спектакля, смотря сейчас на еду в Нечаевских руках. —Наслаждаетесь ужином?,—И перевел взгляд обратно в чужие, серые глаза. Сергей был уверен, вопрос риторический и отвечать на него необязательно. Чего он и не сделал. Но был очень удивлен внезапному порыву актера поговорить. Петров взглянул назад, за Нечаева, и усмехнулся. —Н-да, а я похоже свой не дождусь. Ну и очередь... Виктор спокойно встал за столик напротив Сергея. И совершенно, видимо, не ощущал никакой неловкости или дискомфорта, опираясь локтем на стол, пока охранник молчал. Он понимал, что нужно что-то сказать, пока снова не потерялась такая возможность поговорить с Виктором, но он настолько не готов был к разговору, отвык от бесед с ним и был растерян его резким желанием завести разговор. Он откровенно волновался, хоть и старался принимать сдержанный вид. Благо, Виктор и здесь спас: —Вы же не против постоять здесь со мной, Сергей Алексеевич? Серёжа мгновенно будто очнулся и бодро ответил, совсем забывая о еде: —Нет, конечно!,—А потом понял, что это звучит, как отказ, и пока Виктор не ушел, быстро добавил,—Ну. То есть... Да, можешь постоять..,—Петров фыркнул, напоминая этим лиса и подпёр щеку рукой, глядя на букет цветов,—Ты... Тебе нравятся цветы? Актер посмотрел на него, будто скучающе, и ответил: —Вы имеете ввиду любые цветы или конкретно эти? Нечаев подумал, что сказал что-то не так, и тут же принялся мямлить что-то непонятное, чтобы исправить ситуацию, но Виктор его перебил: —Я люблю любые цветы, Сергей Алексеевич. Они красивые, будто с душой, и значат многое... Вот, знали ли вы, что есть даже их собственный язык — язык цветов?,—Спросил Петров, принявшись поглаживать подушечками пальцев лепестки в букете. Сергей не знал почему он вдруг стал давать такие развернутые ответы и вообще не ушел уже в очередь, но решил не думать об этом и ответить хотя бы что-то. —Язык чего? Цветами ведь говорить нельзя,—Явно не лучший ответ, из-за чего охраннику вмиг стало стыдно, но Виктор не озадачился. Он улыбнулся легко и непринужденно, продолжая рассказ с таким выражением лица, будто вспоминал что-то приятное: —Когда вы дарите человеку цветы — это молчаливый разговор, Сергей Алексеевич. Послание. У каждого цветка есть свое значение, так вы ими и говорите. Например, гладиолус обычно дарят победителям, базилик означает неприязнь к человеку, а глоксинии — это любовь с первого взгляда.., —Он задумчиво взглянул вверх, вспоминая примеры цветов и их значений. —И... Что же значат эти цветы?,—Сергей посмотрел на Виктора, смотрящегося с подобным букетом в руках очень поэтично, особенно в образе его роли. Актер взглянул в глаза собеседнику, а потом на букет. —Вот эти белые,—Указал он пальцем на цветы, похожие на пушистые помпоны, как на зимних шапочках,—Это гвоздики. Белые гвоздики очень приятное послание. Не знаю, знала ли о их значении женщина, что дала мне букет, но белые гвоздики говорят "ты добьешься многого" и желают удачи. А вот эти ,—Он перевел палец на красный цветок, что был похож на язык, и Нечаеву пришлось отвести зачарованный взгляд с лица Виктора, снова на букет,—Антуриум. На самом деле ядовиты. Хотя их лепестки могут лечить, пыльца опасна, если трогать ее. И значение у них такое же дерзкое, как вид, знаете. Они выражают восхищение и значат храбрость, неординарность и страсть. Сергей усмехнулся: —Похожи на тебя. Расслабленный монолог актера усыпил бдительность Нечаева, заставив его отказаться от умения думать и фильтровать речь. Виктор поднял на него удивленный взгляд и охранник неловко опустил глаза в пол. Надо же было такое сморозить, стыдно должно быть, бля, Нечаев! Они помолчали немного, пока Виктор думал о сказанном Сережей, а затем актер вновь первый начал говорить, ощущая теперь себя как-то иначе: —Приму, как комплимент. Спасибо..,—Улыбка сошла с его лица, он вмиг посерьёзнел,—Сергей Алексеевич, —Позвал актер Нечаева и тот вновь поднял голову, —Вы зачем это сделали? Нечаев напрягся. Он не думал, что слова о том, что Виктор похож с цветком, так заденут его. Он точно сказал то, что не надо было. —Что сделал? —Избили Стефана Ильича. Взгляд Петрова впился, как кинжал и ни доли шутки в нем не было. Как он узнал? Не мог же сам Ласточкин ему рассказать это? Серёжа хорошо постарался над тем, чтобы запугать и укротить того старого извращенца, отыскивая в оставшихся закромах памяти свои навыки по тому, как правильно это делается. Он был уверен, что Ильичу просто не хватило бы смелости рассказать об этом кому-то. Серёжа доходчиво объяснил худруку и то, что ему стоит отъебаться от Виктора со своими предложениями, и то, что нужно забыть навсегда вообще о такой идее с театром и его актерами, и то, что нужно молчать о том, что с ним случилось. И уж тем более пиздец как ясно разъяснил, что ему будет за невыполнение всего этого. Серёжа забегал глазами по буфету, думая что теперь делать с тем, что Петров узнал про все это. Нечаев так и знал, что если актер узнает, что он разобрался кулаками, то начнет его ненавидеть! Какой же нормальный человек так решает проблемы?! Размечтался Серёженька о том, что можно теперь снова курить с Виктором и говорить ни о чем, размечтался о дружбе, блять! Ещё чего, ага! Это тебе не глупые мультики или сказки, а жизнь, Сережа! Вертись теперь, блять, как хочешь! —Сергей Алексеевич. Ну всё. Что отвечать? Он не знает. Что делать? Тоже не знает. Что ему терять? О, вот это зато он знает! Все кончено! —Когда у вас следующий выходной? Он не понял. —Чего?,—Но видя разочарованный взгляд Виктора, решил снова ответить, не задавая вопросов, —Завтра. Актер опять легко улыбнулся ему, будто не пиздил Нечаев никаких Ласточкиных. —Не хотите завтра прогуляться? В бар сходим. Тут его уже конкретно охватил один большой ахуй. Разве Виктор не должен был разочароваться в нем, обозлиться, высказать ему все в лицо и уйти красивой походкой в красивом костюмчике, оставляя его одного, как эту ебучую сосиску в тесте, больше никогда не приближаясь к нему? Почему это он его в бар зовёт? Что происходит? Не думай, Нечаев, не думай! Соглашайся, пока есть ещё шанс на общение, тугодум сраный! Обматерив себя в мыслях, он ответил: —Я... Да, да. Не против. Виктора ни чуть не смутил бессвязный ответ и вообще ушедшее непонятно куда умение Сергея Алексеевича строить нормальные предложения. Он ответил как ни в чем не бывало, будто сам же не вел себя так же странно, как его новоиспеченный друг: —Отлично. Давайте встретимся завтра возле театра в шесть вечера. Неподалеку есть хорошее место, я знаю. Ну, а сейчас мне пора на другую встречу, извините, —Он развернулся на пятках к выходу и уже ушел из поля зрения Нечаева, как тот дёрнулся, убегая за ним, догоняя его. Он хотел знать одно. —Стой!,—Охранник успел догнать и схватить его за локоть, в порыве чувств. Виктор развернулся, подняв брови в удивлении. Сергей убрал нервно руку, надеясь, что не сжимал ее сильно. Надеялся, что не было больно. —Скажи..,—Он остановился, когда Петров развернулся к нему всем туловищем и Нечаев все смотрел в его лицо, боясь узнать ответ на свой вопрос,—Какое... Какое решение ты принял вчера?... Ему нужно было знать, что случилось бы с Виктором, не узнай он об этом предложении Ласточкина. Что бы случилось с этим актером, если бы Нечаева не было там в нужный момент? Этим вечером надругались бы уже над ним? И не знал бы Сережа потом его прежним, хоть и не догадывался о том, почему он изменился... Что его изменило. Страх охватил его, сковывая конечности. Он боялся ответа. —Сергей Алексеевич... Вы беспокоитесь, что ли?, —Виктор усмехнулся, будто это ничего не значило. Сегодня он весь день удивлял взволнованного Серёжу,—Не волнуйтесь, не пропал бы. —Скажи, что бы ты выбрал. Пожалуйста. Скажи. Виктор округлил глаза. Никогда Сергей Алексеевич такого не говорил. Ничего не просил. Так вежливо. Никогда не показывал волнения так искренне. Серёжу тревожила эта длинная пауза. Он успокоился, шагнув вперёд к охраннику, и смотря снизу вверх, стоя слишком близко, ответил: —Я бы ушел, —Сказал он почему-то шепотом и Нечаев почувствовал, как чужое дыхание коснулось его щеки не специально. —И все?,—Он почему то принял такое же поведение, отвечая шепотом и смотря в чужие глаза, теплые, как летняя полянка, но темнеющие к зрачкам, скрывающие то, что внутри. Скрывающие эти дерзкие черты характера Петрова. И сам он тоже что то скрывал. —Нет. Когда Ласточкин образовал бы свой притон, я бы донес на него. И его бы уже не было, когда я вернулся обратно. Сказав это все шепотом и смотря в ответ в чужие глаза, Виктор был абсолютно серьёзен, но в конце не сдержался от улыбки. Он медленно и плавно отстранился от охранника, улыбаясь его растерянному виду, и закончил разговор: —До свидания, Сергей Алексеевич. До завтра. Петров работал актером. А ещё он был удивительным человеком. Нечаев вжал голову в плечи, чувствуя как краснеют щеки, от появившихся мыслей в голове. Виктор теперь был другом Серёжи.