***
Касания сильных, грубых рук ощущались отчётливее по мере того, как с молодого тела пропадала одежда. Широкая ладонь скользит по оголившейся груди, задевает сосок, который тут же твердеет, из-за чего Мегуми невольно прогибается в спине, но одергивает себя, не желая идти на поводу у накапливающегося возбуждения. Кусает свои губы в попытке заглушить производимые звуки, но прекрасно знает, что сдерживаться долго не сможет. — Что мне нравится, так это твоя реакция… Каждый раз противишься неизбежному, — слышится сиплый смешок, — Неужели не надоело? Пора бы уже привыкнуть, знаешь. — То, что ты делаешь — ненормально, — вдобавок хочется выкрикнуть «омерзительно», «чудовищно» и, конечно, «тошнотворно», однако юнец лишь взгляд отводит, когда лицо отца зависает напротив его собственного, внимательно изучая. — Тем не менее, это доставляет удовольствие нам обоим, так? — губы старшего Фушигуро кривятся в полуулыбке, когда он ладонью спускается к чужому возбуждению, оглаживая его через ткань штанов и получая в ответ сдавленное мычание. Тоджи был прав, и он это знал, но Мегуми было невыносимо противно осознавать, какие вещи делает с ним его родной отец. Узнай об этом кто посторонний — появилось бы недопонимание и осуждение, перетекающие в конфликты. Но никто бы не узнал, потому что Фушигуро был послушным мальчиком, который никогда не расскажет о особых отношениях со своим папочкой. Темноволосый знает, какие могут быть последствия, если он ослушается.***
Молодой шаман отчётливо помнит то, как всё это началось. В тот день, ничем не отличающийся от других, отец поздним вечером вернулся домой не совсем в трезвом виде. Должно быть, миссия прошла удачно или напротив, с треском провалилась, так что он решил скрасить свой вечер алкоголем. Не так важно, Мегуми никогда особо не проявлял интерес к работе Тоджи, этот вечер не был исключением. Юноша в принципе старался не разговаривать с отцом после того, как они с мачехой разошлись. Было грустно осознавать, что он никогда не увидится с сестрой и миссис Фушигуро. Она стала для него матерью и по-настоящему любила. Наёмник, судя по звукам, успел опустошить все запасы спиртного в холодильнике, прежде чем ввалиться в комнату к своему сыну, заставая мальчика в постели. Время было позднее и последний готовился ко сну, а потому решил сделать вид, что уже спит, дабы отец поскорее ушёл из комнаты и ему не пришлось общаться с пьяным Тоджи. Ощутив прикосновение к плечу и спине, юнец опешил, но виду не подал, все также лёжа с закрытыми глазами и не двигаясь. Неужели это была нежность со стороны отца? Единичный случай, обычно тот холоден и строг, а тут… Наивные подростковые чувства тут же вспыхнули, а в голове зародились мысли о том, что отцу не всё равно на него, что он любит Мегуми несмотря на свою грубую натуру. Может, в глубине души старший всё же питал тёплые чувства и даже гордился им? Все эти мысли и надежды были прерваны внезапным осознанием того, что отец стал трогать его в весьма смущающих местах, и прикосновения эти явно не были вызваны внезапным порывом родительской нежности и любви. От этого стало не по себе и младший Фушигуро запаниковал, даже не зная, что ему стоит предпринять. Сказать, что он не спит? Не шевелиться и продолжать делать вид, что спит? — Отец… Стой, под-дожди, не нужно. — голос юноши дрогнул, но мужчина даже не обратил на слова никакого внимания. Он явно изначально знал, что Фушигуро не спит. — Мегуми, — голос был лишён каких-либо эмоций, и от этого у мальчишки по телу прошлась волна холодных мурашек, он медленно повернулся к отцу, между тем стараясь убрать от себя его руки и отодвигаясь на другой край кровати, — Ложись обратно. Шаман отчётливо помнит все детали той ночи, несмотря на то, что каждый божий день прилагал огромные усилия, чтобы забыть это как страшный сон. Он помнит прикосновения, жадный взгляд, направленный на него, помнит как всё тело ужасно болело, передвигаться было весьма проблематично, а кожа была украшена россыпью синяков. Попытка связаться с матерью, желая рассказать об инциденте была пресечена на корню. Казалось, будто шею до сих пор саднит из-за сжимающихся на ней сильных пальцев, а бедра неимоверно жжёт от шлепков ремня, что оставлял красные полосы на бледной, покрытой гематомами коже. Сколько ему было? Пятнадцать? Мегуми уважал своего отца когда-то. Честно, он был для него образцом силы, стойкости и мужества. Примером мужчины, каким хотелось стать, когда вырастешь — за исключением некоторых особенностей характера, конечно. Сейчас же он испытывал только отвращение к тому, кем на самом деле оказался этот человек. Последующие пару лет были словно страшным сном. За малейшее непослушание Фушигуро наказывал собственного сына. Он нередко прибегал к слишком жёстким методам воспитания, из-за чего на теле юноши не оставалось живого места. Последний буквально мог скулить от боли, словно побитая собака, и не выходить из своей комнаты по несколько дней, потому что передвигаться, чтобы не причинить себе дискомфорт, попросту не представлялось возможным. Фушигуро-младший был мальчиком отнюдь не глупым: быстро осознал свои ошибки, и потому в дальнейшем не решался перечить отцу, предпочитая просто перетерпеть моменты, когда Тоджи избивал или трахал его. Об общении со сверстниками не могло быть и речи. Если сначала Фушигуро пытался проводить время с немногочисленными друзьями — хотя, скорее, знакомыми — то после отец запретил ему поддерживать связь с ними, и мальчик стал замыкаться в себе, не справляясь со внутренними переживаниями, неспособный даже отвлечься на прогулках. Пытаясь не свихнуться и сохранить здравый рассудок, брюнет много читал, чтобы хоть как-то уходить от реальности и отвлекаться.***
Лучшим днём в его жизни стал определенно тот, когда отец заявил, что он зачислен в школу магии. Это означало, что теперь пребывание в четырёх стенах и чтение одних и тех же книг по второму кругу — не единственный его досуг. Парень испытал небывалое облегчение от осознания, что теперь, возможно, у него есть шанс на хорошее будущее, он не будет заперт в этой клетке навечно. И несмотря на то, что друзей у Мегуми не прибавилось даже после того, как он стал студентом, успокаивал факт появления в его жизни такого человека, как Годжо Сатору. Тогда, казалось, жизнь приобрела новые краски, перестала быть настолько страшной и бессмысленной. Сенсей, хоть и был весьма неординарной личностью, и порой даже вызывал раздражение, но с ним рядом находиться было… Легко? Да, пожалуй. От Годжо наравне с нервирующими шутками и дурацким поведением исходила также поддержка, с ним Мегуми чувствовал себя спокойно. Никто не давил на тебя, не пытался принудить к чему-либо. Хотя последнее даже просто представить было страшно. Сенсей почти всегда вёл себя беззаботно и порой даже бестактно. Фушигуро неосознанно строил параллели и видел колоссальную разницу в нём и Тоджи. Эти двое были как полные противоположности друг друга. Одинаковым в них было, пожалуй, то, что сильны они были непомерно, но сознание подсказывало, что опасаться стоит лишь своего родственника. К слову об этом… Несмотря на всю силу и влияние Сатору, парень никогда не делился с ним переживаниями, не рассказывал что-то о себе, даже мысли не допускал о том, чтобы признаться в своей проблеме.***
Мегуми смутно помнит последние события, ощущает лишь то, что у него расфокусирован взгляд и ужасно звенит в ушах. Умер? Нет, боль ощущается слишком отчётливо. В себя приходит он уже в больничном отделении школы. Еле разлепляя веки, ощущает ноющую боль во всём теле, и пытается подняться. Запоздало замечает, что на теле его отсутствует одежда, и испуганно смотрит на женщину, что, оказывается, все это время была рядом с ним. Та скользит взглядом по многочисленным меткам в виде укусов и засосов на шее, синякам на бедрах и запястьях. Застыв от ужаса, и понимания того, что Сёко явно догадалась, из-за чего подобное появилось на его теле, он сглотнул ком в горле, и в голове сразу всплыли все воспоминания недавней ночи, проведённой с отцом. — Не моё дело, конечно, но-… — её перебивают. Она на мгновение удивленно вскидывает брови, а затем отходит, чтобы прикурить сигарету. — Не говорите никому!.. — отчаянно и как-то слишком разбито звучит из юношеских уст, — Пожалуйста… Вы ведь не скажете об этом сенсею? — парень опустил голову, не желая смотреть на доктора, и сжимая край кушетки до побелевших костяшек пальцев. Слышится тяжёлый вздох и звук затушенной о пепельницу сигареты, после чего Сёко выдаёт: — Твоё тело — не моё дело, пока на нём нет кровоточащих ран. Подробности твоей бурной сексуальной жизни меня мало интересуют, знаешь ли. Рану на голове я зашила и обработала. Сотрясения, на удивление, нет, в целом жить будешь. Одежду свою найдёшь на стуле в углу комнаты, — махнув рукой, она скрылась за дверью, прикрыв ту за собой. Шаман наспех одевается, заметив, что время было поздним, а до дома добраться необходимо как можно скорее. Несмотря на боль во всем теле, передвигаться тот старается быстро, покидая территорию академии и спеша домой, где его дожидался отец. В том, что он будет явно недоволен данной ситуацией, парень не сомневался. Сёко, наблюдавшая за удаляющимся мальчишкой из окна своего кабинета, равнодушно проводила силуэт взглядом, пока тот не растворился в темноте улицы. Личная жизнь студента-первогодки её вообще никак не касалась, так что просьба заведомо будет исполнена. Одно лишь время способно показать, какими последствиями это обернётся. Тем временем Мегуми подходит к дому, пытаясь настроить себя на предстоящий разговор, характер которого явно не будет нести ничего приятного. Открывая дверь как можно тише, скользнул за порог, облегченно вздыхая и стаскивая с себя ботинки. Он дома. Но, впрочем, как только он выпрямляется, то натыкается на пронзительный взгляд зелёных глаз, что было видно даже в полутьме коридора. Хотя, может это воображение так разыгралось, кто знает? Сглотнув, он хотел уже раскрыть рот, чтобы начать оправдываться, но взглядом изучающий его мужчина только развернулся, уходя на кухню. — Голоден? — роняет он, прежде чем скрыться за поворотом, и Мегуми не остаётся ничего, кроме как согласиться на это своеобразное предложение поужинать. Всё же целый день вне дома, так ещё и его ослабшему организму действительно нужна была пища. — Да, я бы не отказался поесть, — озвучивает ответ, как только проходит на кухню и садится за стол, хотя его согласие, в общем-то, не требовалось. Проявление одной из привычек: отвечать на каждый заданный вопрос. Остаток ужина они провели молча, каждый за своими размышлениями. Эту ситуацию можно было назвать напрягающей, но брюнет отчасти рад, что они сидят в тишине, хотя молчание и вполне спокойное поведение отца его все же настораживали. Такое нечасто бывало, когда он поздно возвращался домой. Тоджи сначала сверлил взглядом перевязанную голову сына, несколько пластырей и мелкие ссадины на лице, а затем переключился на еду. Фушигуро-младший, честно говоря, так погрузился в свои мысли, что встрепенулся, когда отец заговорил. — На следующей неделе мне нужно будет уехать, — Мегуми поднимает голову, брови в непонятках вскинув, — По работе. — Долго тебя не будет? — интересуется юноша, поднимаясь и убирая опустевшую посуду со стола, чтобы отойти к раковине и вымыть её сразу. — Плюс-минус две недели, — слышится за спиной. Юный шаман кивает, отмывая тарелку от соуса и полоская под струёй воды, прежде чем сложить к уже чистой посуде. Отец тем временем поднимается с места и практически бесшумно покидает кухню, оставляя сына одного.