***
— Это Тьма, первозданная и безжалостная. Одинокая и странствующая. Забытая и великая. — Ногицунэ расхаживал по комнате, вглядываясь во все возможные отражающие поверхности, упиваясь единением со Стайлзом не только внутри, но и снаружи. Он говорил, почти напевая, полный энергии и голода, сейчас — после заточения — полыхающего особо сильно. — Это Тьма, которая убивает — поглощает. Её так называют, когда хотят дать ей название. — Как нам её победить? — спросила Лидия, невозмутимая настолько искусственным образом, что её фарфоровая маска спокойствия отображалась на лице физическими, видимыми трещинами. Стайлз одёрнул руку от скальпеля, не позволяя Ногицунэ порезать палец и высосать выступившую кровь. Лис провёл спасённым пальцем по щеке, рассеянно улыбаясь. Его помешательство накрывало Стайлза с головой подобно волне, оставляя барахтаться в тёмных водах божественного безумия. Ногицунэ едва ли не пританцовывал от счастья, что охватило его. Какая эта была глупость — думать, что всё может обойтись, если Стайлз обратится к нему. Люди будут живы, но он сам навечно погрязнет в противостоянии существу более древнему и могущественному, чем Стайлз был в силах представить. — Нам нужны только Альфа и банши. Тьма против Пустоты, моего смертного и банши — хорошие шансы. — Ногицунэ разулыбался, когда неозвученный вопрос повис в воздухе. — Альфа — чистый, благородный. Тьма клюнет на него, если подберёмся близко. Приманка. Ты хорошая приманка, Скотт. — Но что именно мы должны делать? — нахмурилась Лидия, враждебно вглядываясь в лицо Стайлза, который смотрел в ответ, пытаясь оттеснить Ногицунэ. У него не получалось. — Делай то, что умеешь лучше всего, маленький предвестник смерти, — кричи. — Ногицунэ посмотрел на Скотта, который наблюдал за ними тяжёлым, почти мёртвым взглядом. Стайлз хотел бы его утешить, но сам нуждался в утешении не меньшем. — А ты, волк, убегай, как только Тьма придёт. Убегай так, как никогда раньше не убегал. Стайлз почувствовал, как тёплый, сладостный прилив наполнил его грудь, напоминая глоток горячего шоколада перед камином в холодную зимнюю ночь. У него немного закружилась голова, когда он вспомнил эти ощущения, эти чувства, что Ногицунэ умел вызывать у него одним лишь желанием, когда хотел защитить и утешить. Как пародия на объятия, более интенсивные и глубокие, чем любые объятия, что дарили Стайлзу раньше. Стайлз прикрыл глаза, видя под веками огненные всполохи девяти хвостов, наполненных величием, вековыми знаниями, мощью. В пределах его досягаемости, небрежно предложенные ему, обычному смертному. Предложенные устрашающим, одиноким существом, вызывающим у других лишь первобытный животный страх, но у него — горячую тоску, глубинное отторжение, ни с чем не сравнимое отвращение. — Стайлз не заслуживает того, что ты с ним делаешь, — прорычал Скотт, что просто стало апофеозом всего того напряжения, что уже давно витало в воздухе. — Если ты правда любишь его — отпусти. Стайлз замер, когда один из его самых тщательно хранимых секретов был так небрежно сказан вслух перед стаей, перед Лиамом, Питером, Малией, Мейсоном и проклятым Тео. Его грела защита Скотта, его яростное непринятие того, кто привнёс в жизнь Стайлза слишком много страданий и страхов, но это было секретом Стайлза. Его тайной, чем-то, что хранилось только между ним и теми, кто был к нему ближе всего. Его отец, Лидия, Скотт, Ногицунэ и Стайлз. Больше никто и никогда не должен был узнать, что происходило у Стайлза в голове, когда её наводнила Пустота. — Не твоя тайна, чтобы её раскрывать, — оскалился Ногицунэ, почти вибрируя от возбуждения и восторга, что сочились с каждой его поры. — Оступаешься, маленький волк. — Я уже сделал это, Скотт, — твёрдо сказал Стайлз, игнорируя взгляды тех, кто не имел значения. — Получи из этой ситуации ту выгоду, которую тебе так небрежно предлагают. — Небрежно? — горько скривил губы Скотт. — Твоя жизнь ничего не значит в этом? — Мы справимся с Тьмой и никто больше не умрёт, — сглотнул Стайлз. — А потом мы уйдем. И это перестанет быть твоим делом, — закончил Ногицунэ. Скотт зарычал, разъярённый, испуганный и беспомощный. Не способный сделать ничего, что могло бы вызволить Стайлза из цепкой хватки Пустоты. Ногицунэ это знал так же, как знал и Стайлз. — Тьма, — выдохнул Ногицунэ, почти мечтательный. — Ты готов, мой смертный? Стайлз не был уверен, но кивнул, потому что у него не было выбора. Если он не готов, он будет. Скотт рычал всю дорогу до беспринципной Тьмы.***
Схождение двух великих сущностей походило на столкновение волн, где брызги разлетались во все стороны — брызги реальности, брызги чувств. Брызги невинных жизней. Краткий миг невесомости, абсолютной тишины, предшествующий хаосу покой. Щупальца оплетались вокруг них, яростно бились с извивающимися хвостами, а безумный смех помешавшегося лиса смешивался с горьким криком банши, что знаменовала смерть одного из тех, кто был сегодня здесь. Это будет не Скотт. Он убежал, как и обещал, подталкиваемый мольбами Стайлза и криком Лидии. Это будет не Ногицунэ, бессмертный и слишком самоуверенный для того, чтобы умереть сейчас, когда Стайлз оказался у него в руках. Это будет не Лидия, неземная, ужасающая и прекрасная в своей раскрывающейся силе, окружённая смертью. Это будет не Стайлз. Ему не было позволено умирать — теперь не позволено. Это будет Тьма. Её поражение было предрешено, как бы неистово она ни билась, как бы ни старалась пробраться под кожу тому, кто уже носил в себе Пустоту. Она бы пала, и тогда Ногицунэ выполнит свою часть обещания, а Стайлз всю оставшуюся вечность будет выполнять свою. — Жалкий лис! — казалось, вибрировало у Стайлза в костях, доходя до его мозга, потому что Тьма не произносила ни слова. — Жалкий, жалкий лис! Слился с тленным! Отдался смертному! Ногицунэ, до этого расправляющийся с атаками играючи — развлекаясь, пронзила ярость, такая всеобъемлющая и огромная, какой Стайлз никогда раньше не знал. Он бросился на Тьму, вгрызаясь в её монолитную сущность и разрывая с такой лёгкостью, словно она состояла из папиросной бумаги. — Жалкий! Влюбляешься в недолговечное, — визжала она, казалось, до глубины души оскорблённая тем, что видела в них двоих, — веришь в эфемерное! Он развеется, как дым! Влюбляешься. Стайлзу казалось, что он задыхается от этого слова, небрежно сказанного Тьмой. Ногицунэ рвал её, упиваясь криками агонии, перемежаемыми проклятиями. С каждым словом, что Тьма посылала им, Ногицунэ зверел всё больше и больше, пока Стайлз совсем не потерял способность до него достучаться. — Жал…кий. Любить… смертного. Жалкий, — на последнем выдохе выплюнула Тьма. Стайлз был уверен, что будь у неё настоящее тело, она умерла бы с окровавленной улыбкой на губах и обнажёнными в оскале зубами. Всё стихло. Лидия стояла на коленях в грязи, пытаясь отдышаться от продолжительного крика, что вырывала из неё смерть Тьмы. Стайлз едва смел дышать, чувствуя, как мечется в гневе за него Ногицунэ, не способный больше вымещать ярость на том, кто её вызвал. — Ты не просто смертный, моя душа, — словно раскрывая ему секрет, сказал Ногицунэ, когда к нему вернулась способность говорить. — Ты не эфемерный. Ты настоящий, ты великий. Ты вечный. Стайлз дышал глубокими медленными вдохами и долгими выдохами, слушая излияния Ногицунэ, которые не прекращались, звуча отчаянно и разбито — словно Ногицунэ хотел, чтобы Стайлз в них поверил. Нуждался в этом. — Всё в порядке, — прохрипел Стайлз, вдруг пожелав успокоить этот огонь, разгоревшийся в Ногицунэ из-за слов Тьмы. — Мы в порядке. — Да, — тут же прильнул к нему Ногицунэ, от чего, казалось, душа Стайлза запела. — Теперь всегда. Всегда. Стайлз отвёл голову в сторону и его вырвало.***
Он делал всё, чего Стайлз хотел — не важно, озвучивалось ли это желание вслух или оставалось только в его мыслях. Возможно, так Ногицунэ хотел показать, насколько важно для него быть тем, кто способен обеспечить Стайлза всем, что жаждало его сердце, а возможно, он просто отчаянно пытался вызвать у Стайлза чувства, отличимые от тоски, ужаса и горя, что охватывали его с тех самых пор, как пала Тьма, а Бейкон Хиллс остался далеко позади. Это не имело значения, потому что при любом раскладе Стайлз остался бы там, где был сейчас. Не в силах покинуть своего преследователя. — Почему, — начал Стайлз, но ком в горле не позволил ему продолжить. Он откашлялся, не сводя глаз с Ногицунэ, который сегодня примерил облик темноволосого мужчины средних лет — он довольно быстро понял, что в случаях, когда он принимал облик самого Стайлза, их разговоры, как правило, были недолгими и враждебными. — Почему у тебя здесь тыква? Большая стеклянная тыква из полупрозрачного оранжевого стекла стояла перед ним, пока Ногицунэ снимал с неё защитную плёнку. — Сегодня Хэллоуин, — пояснил Ногицунэ, играя бровями. Он выглядел необычайно живым и складным в этом облике, что Стайлз не мог не отметить. Ногицунэ бросил на него довольный взгляд, и Стайлз показал ему средний палец, недовольный, что даже в собственных мыслях сложно было найти настоящее уединение. — Ты любишь Хэллоуин. — Я люблю проводить его с теми, кто мне дорог. Ногицунэ не сбился с ритма, не дрогнул, никак не показал, что его задевают эти слова, но Стайлз знал. Это ударило по нему, как и во все предыдущие разы. — Мы проведём его вместе. Ты любишь проводить вечер Хэллоуина в окружении огней и с горячими напитками. — Ногицунэ подтолкнул к нему стеклянную корзинку в форме тыквы, и Стайлз должен был признать, что она выглядела необычайно красиво — изящная и хрупкая. — А дети будут стучать в наш дом, и ты будешь раздавать им конфеты. Стайлз долго смотрел на тыкву, размышляя, когда всё зашло настолько далеко. Ногицунэ предлагал ему раздавать конфеты детям на Хэллоуин? Только бы сделать его положение лучше? Но этого никогда не могло бы быть. Стайлз был заперт здесь, с ним. Неспособный уйти, потому что его свобода была тем, что он продал в обмен на поражение Тьмы. Заключённый вместе с тем, кто был одержим им, совершенно безумен в своей извращённой привязанности. И всё же… он пытался. Он приносил ему любую еду, какую Стайлз мог только пожелать. Они путешествовали в те места, где Стайлз всегда хотел побывать. Они исследовали, спорили, ссорились и разделяли между собой всё, что происходило вокруг них. И Ногицунэ никогда не пытался заходить слишком далеко. Он уважал желания Стайлза, пытался делать мелочи, которых не ожидаешь от духа Пустоты. Он обращал внимание, пусть у него и было преимущество в виде доступа к мыслям Стайлза. Он был здесь, вдали от семьи и друзей, но всё было не так уж плохо. Ногицунэ сделал так, что это было не таким уж плохим. — Почему их буду раздавать только я? — спросил Стайлз, придвигая тыкву ближе к себе. Что-то хрупкое и несмелое зажглось у него в груди, и Стайлз боялся посмотреть на Ногицунэ и понять, что лис тоже уловил эту перемену. — Ты не хочешь радовать человеческих детей хэллоуинскими сладостями? — Я буду, если ты хочешь, — тут же откликнулся Ногицунэ, как всегда хватаясь за любой проблеск интереса, который Стайлз проявил хотя бы к чему-нибудь. — Ты… Мы проведём Хэллоуин вместе? Стайлз поразился тому, как несмело звучал его голос. Бессмертное существо, отдавшееся смертному. Иногда Стайлз забывал, какую власть имеет над ним. Сколькое он мог бы совершить, просто попросив? Сколько зла, хаоса и боли мог причинить Ногицунэ по одному слову Стайлза? — Да, — сглотнул Стайлз, ведя по оранжевому стеклу пальцами. Он видел в нём искажённое отражение Ногицунэ, самодовольного и воодушевлённого. А сколько он мог причинить добра? — Я хочу. Помешательство Ногицунэ накрывало его, подобно волне.