Seafoam and Ocean Winds

Сонхва всегда знал, что жизнь для него легкой не будет. Это было слишком очевидно. Его мать умерла сразу после его рождения, а отец последовал за ней еще до того, как его лицо успело сохраниться в памяти. Все, что у него осталось, — его дядя, брат отца. Он не был хорошим человеком, но его также часто не было рядом, так что, Сонхва полагал, это уравновешивало ситуацию. Они оба вынуждены были работать, чтобы свести концы с концами, и иногда было неважно, что это была за работа или откуда, особенно если это касалось его дяди. С семи лет мальчик часто помогал тут и там во внутренней части города: возделывал со старыми фермерами поля, ремонтировал дома и хлева горожанам, пока их мужья или жены были на работе, выполнял поручения кузнеца, убирался в тавернах. Кузнец был к нему добр, ведь ему удавалось выполнять свои задания быстро и без ошибок. Он всегда очень старался. Кузнечное дело само по себе было сложным, а иногда у него было сразу несколько различных работ в сутки, однако все еще оставались дни, когда есть было нечего. Но он хотел попробовать жить, ориентируясь на высокое солнце. Его дядя сделал это желание трудно осуществимым. Неважно, кто заработал деньги, он требовал, чтобы именно он распоряжался их доходами, и частенько предпочитал тратить их на алкоголь, а иногда и на женскую компанию, вместо еды для них двоих. Он брался за рискованные занятия, пусть и никогда не рассказывал о них Сонхва. Но это не имело значения, ведь племянник видел, в каком состоянии тот возвращался домой. Разбитые губы и сломанные кости, глубокие порезы и даже отсутствующая местами плоть. Темнота и сожаление в его глазах. Когда стресс от такой жизни становился невыносимым, дядя спускал его на Сонхва, обвиняя его отца в том, что тот привел к ним в дом его мать. Обвинял мальчика за то, что тот слишком сильно на нее похож. Это всегда сводилось к его матери. Потому что мама Сонхва была гарпией. Все, что он знал о гарпиях, — информация, собранная через собственные наблюдения или с язвительных слов его дяди, которые он выблевывал вместе с ромом на пол. Слова о том, насколько гарпии жестокие, ужасные и злые, несущие лишь беды и смерть, жадные и отвратительные. Его дядя часто говорил, что знал, что его брат скоро умрет, уже в момент, когда «это ядовитое создание» переступило порог их дома, и именно из-за нее у Сонхва будет жизнь, полная неудачи. Сам он не знал, сколько правды в этих словах, но часто слышал схожие мнения от моряков и периодически от пиратов, что заполняли таверну, пока он убирался. Вид его матери людьми не приветствовался. Вид Сонхва. По крайней мере, так как он был гарпией лишь наполовину, ему мало что нужно было скрывать, если говорить о внешности. Его нос был чуть длиннее и прямее, чем у других в их окрестностях, а волосы светлее, но этого было недостаточно, чтобы заклеймить его не-человеком. Голос резонировал и звучал по-другому, не так, как у обычного человека. Как-то более полно, глубоко, более значительно, и он мог усиливать свой голос и крикнуть громче, чем любой человек, однако звучание тогда становилось еще более странным. Ему требовалось меньше воздуха, чтобы просто разговаривать. Но он понял, что ему нужно лишь не усиливать голос, потому что обычно мало кто ожидал от него какой-либо реплики или просто не замечали ничего странного. То, что реально требовало скрытности, — полосы более темной кожи вокруг его икр и талии. Они различались цветом и толщиной, самые светлые были на несколько тонов темнее его кожи. После недолгого времени размышления о них и разглядывания птиц вокруг, Сонхва пришел к мысли, что если бы он был гарпией, то оперение на месте этих полос тоже было бы темнее. Иногда он думал, что было бы с его жизнью, будь он меньше похож на человека. Она была бы хуже. Он отказывался ненавидеть родителей за свое появление, отчаянно цепляясь за мысль, что они глубоко друг друга любили, поэтому он предпочел просто поблагодарить их за то, что он именно такой, какой есть. Сносный. Но с одним утверждением дяди он был полностью согласен. Сонхва был обречен на грубость, трудности и плохое обращение. Чем старше он становился, тем меньше жалости от людей ему доставалось, как сироте. Они ожидали, что он возьмется за любую работу, но нигде не хотели принимать сироту. Он думал продолжить кузнечное дело, но кузнец умер во время суровой зимы, когда Сонхва было девять или десять. Люди не желали пускать его на порог, даже зная, кто он такой, и в итоге он потерял любую работу. Фермеры все еще иногда нанимали его, но их собственные сыновья начинали им помогать и не доверяли ему. В таверне стало хуже всего, когда ему исполнилось одиннадцать. Его бы наняли туда, но уже далеко не просто уборщиком — если он хотел продолжить там работать, то должен был обслуживать посетителей, но он даже не мог переварить мысль об этом, когда выяснилось, что под этим имеется в виду. Он пытался сделать так, чтобы ему позволили лишь убирать и разносить еду, но тавернщик посмотрел на него с жалостью и сказал: «Если бы я мог, я бы так и сделал, но многие из этих людей могут устроить большие разборки и создать проблемы, если я не смогу дать им того, что они хотят. А ты слишком красивый, чтобы быть незамеченным». И вот так в свои одиннадцать лет у Сонхва не осталось никакого выбора. Он не знал, куда ему стоит двигаться. Казалось, везде был тупик, неважно какую дорогу он выбирал, и оставался лишь перекресток. Это был их худший год. Доход со стороны мальчика совпал с ухудшением алкогольной зависимости дяди. Половину дней они голодали. Это толкнуло его дядю за границы своих возможностей. Он приходил домой с большим количеством ран — с более серьезными — и с меньшими деньгами. Его крики на Сонхва переросли в броски всем, что попадется под руку, однажды он даже ударил племянника, когда тот попытался уйти из дома меж ругательств. Он думал над тем, чтобы убежать в город побольше неподалеку и найти там работу, жить самому. Но не успел. Когда ему было двенадцать, спустя день, после того как дядя вернулся домой с серьезными порезами и сломанным носом, он одел его в самую сносную одежду и отвел к докам под предлогом работы для Сонхва. Когда они добрались, его передали старшему пирату. Он был зол на своего дядю, потому что его не спрашивали насчет работы далеко от дома, неважно насколько сильно он чувствовал зов океана. А после он застыл в ужасе, слушая разговор пирата и дяди. У его дяди был долг перед капитаном пиратов из-за плохо выполненной работы. И Сонхва был способом этот долг выплатить. Чтобы оставить его дядю. Он не мог остановить пиратов и отказаться идти на борт. Пусть он и был быстрым, но также и совсем слабым из-за голода в последний год, а численное преимущество было не на его стороне. Он ничего не мог сделать. Он уже принял свою участь. И так он был включен в экипаж, но из-за слишком юного возраста и незрелости, а также становления пиратом не по своей воле, команда обращалась с ним еще хуже, чем с бездомным на суше. Еды доставалось лишь крохи. Ему поручали самые грязные работы, которые никто не хотел выполнять: он бегал по кораблю, выполняя дела то тут, то там. Часто они были неприятными, грязными, утомительными или скучными. Если он делал что-то неправильно, недостаточно или слишком медленно, то его наказывали лишением еды и новыми синяками. Иногда и без какой-либо причины, из-за плохого настроения, его унижали и били. Сонхва быстро познакомился с лечением порезов и сломанных костей. В течение первых лет на корабле он не мог и месяца продержаться без новых ран. Боль стала близким товарищем. Что он ненавидел больше всего, так это домогательства, потому что он был «милой, юной штучкой». Грязные комментарии и прикосновения. Иногда кто-нибудь из пиратов пытался зайти дальше — именно из-за этого он отказался работать в таверне. Они зациклились на идее совершить нечто подобное с ним. Это порождало страх. В первые разы они почти возымели успех — Сонхва тогда был все еще мелким, не знающим об этой части мира, а потому неподготовленным — но он был упрям. У него было много внутренних сил и желания выжить. Он избегал таких ситуаций, полагаясь на свои инстинкты и удачу. А еще мальчишка быстро учился. Он видел систему, разговоры, знал места на корабле, через которые можно быстро и тихо пройти. Как правило, нападавшие были одни и те же, пока их не ловили, помогало и то, что для такого грязного занятия они ходили по двое, а также никогда не пытались сделать это стремительно. Так что он справлялся — с трудностями, но справлялся — и не попадался. Они никогда не казались умными, ведь такого ребенка как Сонхва было довольно легко победить. К счастью, капитан корабля не поддерживал и не разрешал подобное поведение среди команды. И хоть он сам никогда не приходил к капитану с жалобами на некоторые из попыток, если их ловил кто-то другой, то с виновниками разбирались довольно серьезно. Однако попытки сбежать с корабля были совсем другой историей. Эта ублюдская команда завела привычку запирать его в корабельной тюрьме на время, пока они причаливали к берегу, не желая упускать лишние рабочие руки. Это не означало, что он не пытался. Когда они приближались к суше, он пытался спрятаться, чтобы переждать, когда они подплывут достаточно близко, чтобы прыгнуть за борт и доплыть до берега. Они всегда находили его. Все попытки сбежать обернулись ему сломанной ногой. Спустя несколько лет Сонхва смирился с мыслью, что он никогда не покинет корабль и не вернется в родной город. Он понял однажды, что место, в котором он жил с дядей, никогда не было ему домом, а дядя был семьей лишь по фамилии. Разве дядя не пытался именно это ему доказать? Это были те слова, что он всегда слышал от него, сразу после оскорблений родителей. Дядя никогда не желал его видеть, и Сонхва хотел вернуться лишь потому, что то место для него знакомо. Конечно, на него смотрели сверху вниз, и жизнь на корабле была адом, но здесь хотя бы никто не знал о его родословной. Все их оскорбления, обзывательства или наказания не затрагивали того факта, что он полугарпия. Они за многое кидались на него, но не за то, что он был сиротой. Ему не приходилось слушать, как унижали его родителей, не называли проклятым или ядовитым. Поэтому довольно странно, но здесь он был свободнее, чем когда-либо в родном городе. И даже если сойти на берег, то через что ему придется пройти, чтобы выжить? Такое существование было тяжелым, но знакомым. Они все еще кормили его, у него все еще была крыша над головой. Теперь, когда у него не было ни места, ни людей, к которым он мог бы вернуться, он принял свою участь и прекратил попытки сбежать. Но это не остановило команду от лишения его выхода к палубе, запирая лишь под ней, когда они подплывали близко к земле. Пираты с легкостью затаскивали его в корпус судна, когда он не был к этому готов. После того, как его избили сильнее обычного из-за неудачной для квартирмейстера сделки на суше, Сонхва решил, что ему нужно совершенствовать себя и научиться парочке вещей, раз он собирался остаться и выжить. Его обучение началось еще до того, как он осознал эту необходимость, с корабельного «врача». Из-за ранений лазарет стал частым местом для его ночлега, даже когда он был в порядке. Врач была одной из двух людей на чертовом корабле, которые относились к нему с малейшей человечностью и уважением. Он понравился врачу, и она пыталась научить его всему, чему могла — что он активно запоминал — и даже пришла к тому, чтобы стягивать ему дополнительные крохи еды. Иногда он думал, что она отдает ему часть своей порции. Она также предлагала капитану некоторые задания для Сонхва под палубой, и капитан почему-то соглашался на это. Теперь большую часть своего времени он проводил в корпусе, что спасало от достаточного количества встреч с квартирмейстером и другими рабочими палубы, а также дало доступ к наблюдению за делами, необходимыми для управления кораблем, пусть и нелюбимыми. Когда он решил учиться, то приказал себе ознакомиться со всей работой, что была необходима для мореплавания, начиная с медицины и работ под палубой, он учился всему, наблюдая и пытаясь делать это самостоятельно, пока никто не видел. Кок был вторым, кто относился к нему — что ж, не лучше, но по-человечески. Когда он заметил, что парень шныряет рядом чаще, то воспользовался его любопытством и научил Сонхва помогать, так как рук всегда не хватало. Используя неплохие ингредиенты с высадок на сушу, основные продукты корабельной жизни и остатки со складов, он показывал, как все использовать. Сонхва понял, что ему нравится готовить, особенно со свежими продуктами с суши. Помощь коку также почти гарантировала ему лучшие приемы пищи, пусть он и продолжал недоедать. Его желудок часто желал больше еды, и недобор веса оставался постоянным, но он хотя бы не голодал, и этого уже было достаточно. Он делал все возможное, чтобы оставаться незаметным. Держал голову низко опущенной, выполнял всю необходимую работу, но никогда настолько хорошо, чтобы выдать то, чему он научился, или насколько он стал хорош в этом. Был полезным лишь в той степени, чтобы избежать наказаний. Он также преуспел в управлении выражением лица, пусть и не мог контролировать глаза. Страх стал оружием, сталью, и его уверенность росла, пока он развивался. Преимуществом было то, что ему требовалось совсем немного сна — будучи полугарпией достаточно было лишь около четырех часов, чтобы выспаться, дольше спать он не мог, даже если пытался. Он гадал, нужно ли было матери еще меньше сна. Так он знал корабль почти настолько же хорошо, как и боцман. С дополнительными часами ночью он практиковался в бою с ножом в любом пустом уголке корабля, который мог найти. Он тренировался и в работе, которая выполнялась на палубе. Одной ночью, когда ему было шестнадцать, и он начал выходить на палубу, чтобы практиковать такелаж, его почти поймал ночной дозорный. Это был первый раз, когда он находился на палубе в неположенное время с тех пор, как перестал пытаться сбежать. В свете луны, Сонхва сидел у носовой мачты, согнутый, лицом к бушприту, когда мужчина подходил все ближе. Он мгновенно прислонился к мачте, взгляд застыл на тенях на лице пирата, все тело напряглось, каждым нервом он ощущал собственное присутствие. Голова пирата поворачивалась, пока он поднимал лампу и осматривался, в конце концов посмотрев прямо на парня. Но к его удивлению, пират никак не отреагировал. Он просто продолжил осматривать места, где можно спрятаться, пусть о них и знала вся команда. Чтобы проверить, Сонхва поднял руку прямо перед собой, когда мужчина кинул последний взгляд в его направлении, делая при этом свое движение дерганным и широким. В глазах пирата не было узнавания или осознания. Он просто продолжил свою вахту. Каждую ночь на протяжении семи дней Сонхва пытался понять эту странность. К концу недели он осознал, что каждый раз, когда такое происходило, через его организм проходило необычное чувство. Он не мог объяснить это словами, когда пытался. Как будто он более остро чувствовал пространство вокруг, а гравитация давила на него чуть больше. Воздух становился тяжелее и гуще, словно плотное пальто. Он пробовал и в другое время: днем или пока двигался — и пока он чувствовал странное давление, то был незаметен для людей вокруг. Невидимый. Будто их глаза просто пропускали его существование. Как только он привык к этой способности, то стал использовать ее чаще. К сожалению, люди думали, что он становился лишь красивее, взрослея, поэтому сексуальные домогательства и попытки принуждения не уменьшились. По большей части это были достаточно пьяные пираты, которые решили поставить под сомнение слово капитана против таких действий, или новенькие. Так как он становился старше, выше и сильнее, пираты уже не могли просто подойти к нему. Он использовал свою «невидимость», чтобы избежать подобных ситуаций, периодически был невидимым всю ночь подряд. Тогда пираты отказались от идеи застать его врасплох, но ему все равно каждый раз удавалось ускользнуть, даже если они успевали наградить его новыми ранами. Он стал невероятно хорош в использовании этой способности, как и в скорости, и боевых умениях. Это позволило иногда уходить от самых неприятных поручений. А также — стянуть немного оружия из кают экипажа и через канонира, пока все спали, и научиться им пользоваться. Для пирата необходимо было умение пользоваться оружием. Он тренировался столько, сколько мог, и везде, где мог. И хоть капитан и все остальные считали его слабым, а невольный труд был единственной причиной держать его на корабле, необходимо было быть способным. Поэтому он тренировался со всем оружием, что мог взять в руки. Благодаря тому, что он хорошо прятал способности, его считали бесполезным в бою. Когда капитан решал напасть на торговое судно или других пиратов, или когда они нападали на военно-морские корабли, его запихивали в корпус корабля и говорили защищаться или умереть. Это устраивало Сонхва, потому что зачастую он был единственным под палубой, а это давало возможность потренироваться в сражении с настоящим противником и без лишних глаз. Когда он вычищал корабль от павших врагов, у парня появилось много интересных способов избавиться от людей, убитых им у всех под носом. Иначе возникло бы слишком много вопросов по поводу его умений. Годы шли, и он нашел другие странные вещи, которые происходили с ним, и он не понимал, было ли это с ним всегда или появилось недавно. Он мог чувствовать смерть. Он знал, когда кто-то убил кого-то, пусть в этом и было нечто большее. Странное ощущение на затворках сознания подсказывало ему, убил ли человек кого-то, кого он любил, или это был просто важный для него человек. Понимание этого заняло годы и сотни подслушанных историй о жизни пиратов, их свершений, достижений и преступлений. Он мог чувствовать, когда к кому-то приходила смерть. Это расстраивало его, когда он еще был подростком. Наверное, дядя был прав: какое существо, слышащее шепот смерти, может быть хорошим? Неважно, как сильно он пытался его заглушить, он все равно чувствовал, как подбирается смерть, и никогда не ошибался. Он мог чувствовать приближение шторма или бури. Но он никому не говорил об этом. Ни о дыхании смерти, ни о движении шторма. Он держал это в секрете. У него не было ни грамма сочувствия экипажу. Экипажу, чьей частью он никогда и не был.