Тебе пора переключиться

      Лютик устроился под березой в небольшом отдалении от лагеря. Наблюдая за всеми краем глаза, он развернул походное одеяло, кинул рядом чехол от инструмента, письменные принадлежности, блокнот и полупустой бурдюк с водой. После сумасшедшего сегодня и в ожидании не менее сумасшедшего завтра он решил посвятить этот вечер себе и своему творчеству. Облокотившись спиной о дерево и вытянув ноги, бард облегченно вздохнул.       Где-то на противоположной от лагеря стороне Геральт ворковал со своей новой лошадью. Лютик даже не фыркнул. Только закатил глаза.       Лента-закладка в блокноте приятно охладила кожу пальцев, перо легло в ладонь, шум дюжины человек отошел на второй план. Лютик подумал-подумал и стянул сапоги, скрестил ноги и опер рукопись о колено.       Снова стрельнул глазами в сторону Геральта. Снова закатил глаза. Назидательно хлопнул сам себя ладонью по бедру и поморщился.       На этот раз он приметил Йеннифэр, направляющуюся к нему, заранее. И как бы невзначай отодвинул все свои вещи со свободной части одеяла.       — Я уже говорила, но я повторюсь.       Лютик скривился и даже не поднял взгляд. Чародейка опустилась рядом с ним прямо туда, где Лютик освободил для нее место.       — Тебе нужно переключиться.       — Мне нужна горячая ванна и некоторое количество привлекательных и заинтересованных во мне незнакомцев и незнакомок. А для того, чтобы данные незнакомцы и незнакомки оказались во мне заинтересованы, мне необходимо писать красивые песни о любви. Не я виноват, что лучше всего продаются стихи о невзаимных чувствах.       Йеннифэр тихо засмеялась. Лютик услышал, что она что-то ест, и наконец отвлекся от рукописи.       Разумеется, в руках чародейки оказалась глубокая фарфоровая тарелка со свежим сочным виноградом. В глуши. В бесконечном количестве дней пути на юг до ближайших виноградников.       Лютик отряхнул руки и бесцеремонно залез в тарелку, чтобы взять сразу горсть. На вкус виноград оказался еще лучше, чем на вид: сладкий, плотный, без косточек.       — Я не спорю, что ты не можешь заинтересовать ничем, кроме своих завываний…       — Эй! — бард назло набил рот виноградом и полез за новой порцией.       —...но порой это начинает выглядеть просто… душераздирающе.       — У тебя нет души, дьявольское ты отродье, — возмутился Лютик. Прожевал, проглотил и специально стукнулся затылком о дерево перед тем как пропеть: — Боги, как вкусно.       Йеннифэр медленно взяла одну ягоду и покрутила ее между пальцев.       — Переключись.       Лютик тяжело вздохнул. Уперся взглядом в толпу эльфов у костра, скосил взгляд на чародейку и невнятно покрутил кистью руки в воздухе. Йеннифэр кивнула в сторону молодой эльфийки.       Бард покачал головой. Он не был удивлен, что Йеннифэр сразу приметила самую привлекательную девушку. Темная кожа эльфийки была идеально ровной, а неестественно белые волосы, заплетенные в маленькие косички, делали ее внешность незабываемой. Чего уж говорить про светло-голубые глаза, которые, конечно, не было видно с такого расстояния, но Лютик запомнил их еще когда сидел вместе со всеми.       — Как сошедшая со страниц старых сказок фея, — согласился бард и нежно наклонил голову к плечу. — Будто вокруг нее должны летать светлячки, а каждый шаг сопровождаться вихрем лепестков роз и пионов. Я не буду лгать: в моей голове так и складываются стихи о ней. Сами собой. Проблема в том, что ей пятнадцать.       Договорив, Лютик подкинул одну ягоду в воздух, чтобы поймать ртом. Перед Йеннифэр у него всегда возникало непреодолимое желание выпендриваться.       — Проблема? — удивилась чародейка и глянула на него.       — Мне больше сорока.       — Мне тоже.       Лютик хохотнул. Йеннифэр продолжила:       — Самый лучший возраст для девушки, чтобы начать…       — Воу-воу-воу, — Лютик резко изменился в лице, замахал руками и даже сел прямо, чтобы посмотреть на чародейку. — Остановись тут. Не продолжай. У вас, у ведьм, вообще ничего святого.       Йеннифэр легко пожала плечами. Её тугой черный корсет заканчивался так низко, что, кажется, прикрывал только соски. Лютик без всякого стыда засмотрелся на ее голые плечи, оценил наряд, тут же почувствовав себя одетым излишне по-простецки даже в кружевной рубашке с узором.       — Я имею в виду, — нахально продолжила Йеннифэр, — уж точно лучше попробовать кого-то уже опытного, чем размениваться на сброд с мокрыми ладошками.       Лютик поднял голову, встретился с ней взглядом и открыл было рот, но чародейка перебила его:       — Моя грудь ниже.       Лютик отвернулся. Нахмурился.       — Я по-твоему наглядный справочник? Тренажерный снаряд? Зачем ты подначиваешь меня соблазнить настолько юную деву? Я не буду этого делать.       — По-моему, у всего есть лучший возраст. И обстоятельства, случайно сложившиеся лучшим образом, — мелодично ответила чародейка.       — Нет никакого лучшего возраста! — уверенно не согласился Лютик и не глядя забрал еще пару виноградин.       — Да что ты? — ехидно и высоко спросила Йеннифэр.       — Всё совсем не так.       — О, давай, поведай мне, бард.       — Я поведаю даже несмотря на излишний сарказм в твоих интонациях, — Лютик снова облокотился на дерево. — Лучший возраст — это возраст, когда ты впервые по-настоящему взаимно влюбишься, — начал он уверенно, постепенно теряя запал с каждым новым словом: — А лучшая возможность — это любая возможность, если рядом с тобой любимый человек, каким бы он ни был. Даже если у него или у нее мокрые ладошки.       Спустя несколько секунд, когда тишина в ответ начала немного напрягать, Лютик посмотрел на Йеннифэр. Та беззвучно хохотала, прямо голым плечом привалившись к березе.       — О, да иди ты к чертовой матери, — простонал бард, выхватил у нее тарелку с виноградом и мстительно кинул одну ягоду прямо в нее. Чародейка громко вдохнула и засмеялась теперь уже вслух. Даже не увернулась от летящей в нее виноградины. Та отскочила от плеча, упала прямо в корсет и осталась там. Лютик злобно закинул в рот сразу пять.       — Я была там! — сквозь смех выдавила Йеннифэр. — Была там, можешь не посылать!       — Тогда на х… а впрочем, знаешь что! — Лютик демонстративно отвернулся, поставил тарелку с ягодами подальше от нее и, чтобы чем-то занять руки, схватил блокнот, который тут же начал якобы сосредоточенно листать.       — Да уж, куда ни посылай, Лютик… — чародейка абсолютно по-свойски шлепнула его ладонью по плечу.       — Катись в ад! Ка-тись в а-д.       — Мне даже жалко тебя.       — Ты циничная, вонючая и злобная ведьма, потерявшая всякую надежду на светлые человеческие чувства. Ты настолько старая, что прекрасная первая юная влюбленность вызывает у тебя только демонический смех. Поверить не могу. Поверить не могу, что вообще разговариваю с тобой. Тебе должно быть стыдно.       — У тебя было так? Прекрасная первая юная влюбленность? Мокрые ладошки?       — Без мокрых ладошек.       — О, значит, они были.       — Отвали от меня.       Лютик почувствовал давление на своем плече и перевел на чародейку особенно тяжелый взгляд. Он тщетно надеялся, что взгляд был тяжелый, а не затравленный.       Йеннифэр уперлась локтем в его плечо, а пальцами медленно провела по своему подбородку, рассматривая лицо напротив. С такого близкого расстояния Лютик прекрасно видел ее макияж: черные тени с зелеными блестками чуть скатались на подвижном веке и лежали неровными полосами, а одна накрашенная ресница упала прямо под левый глаз.       Он почувствовал, как Йеннифэр провела свободной рукой по его плечу, по предплечью, чуть дернулся, когда она перешла к его запястью, не скрытому рубашкой, и, наконец, пробежалась кончиками пальцев прямо по центру его горячей ладони, отчего перо тихо выскользнуло из его пальцев.       Лютик сглотнул.       — Надо же. Влажная.       — От страха. Ты меня пугаешь, злобная ведьма, — бард не оценил, как резко упал его голос.       Йеннифэр последний раз с нажимом провела большим пальцем по центру его ладони и убрала руку, чтобы достать виноградину, так и лежащую на ее груди, и закинуть в рот.       — Где ты вообще взяла виноград? — тихо спросил бард, надеясь, что Йеннифэр отвлечется, и, наигравшись, оставит его в покое.       — Это не виноград, — легко ответила она и отстранилась. Лютик шумно выдохнул. — Это хлеб. Сухой и не очень вкусный. Пришлось заколдовать его. Нужно же хоть что-то есть.       Лютик перевел взгляд на фарфоровую тарелку. Вместо нее на земле стояла погнутая походная миска с нарезанным черствым серым хлебом. Он невольно сглотнул и провел языком по губам.       — Удивительно…       — Да, можешь написать стих о моем высочайшем уровне мастерства.       — Сразу после того, как напишу о том, какая ты, всё-таки, сука, — пробормотал Лютик.       — Можно и о том, и о другом прямо в одной балладе, — смеясь, заключила Йеннифэр. — А потом я превращу тебя в жабу. И только поцелуй истинной любви…       Лютик вымученно засмеялся и легонько толкнул ее локтем. Йеннифэр оперлась на его плечо, явно решив, что это приятнее, чем опираться на шершавую сухую кору дерева, и махнула рукой. Хлеб в миске снова стал виноградом в фарфоровой тарелке.       — Йен, не могла бы ты…       Юлиан дернулся, с громким хлопком закрыл свой блокнот и резко всплеснул руками.       — Ни минуты покоя для поэта, да? Что вам всем нужно? Вы можете перестать подкрадываться!? — вспылил Юлиан прямо блокнотом ткнул в сторону ведьмака. — Забери свою ведьму! И себя! И …кобылу свою!       Юлиан предпочел не смотреть, как чародейка и ведьмак недоуменно переглядываются. От понимания, что он точно знает, с какими выражениями лиц они посмотрели на друг друга, он только сильнее завелся.       — Разумеется.       Юлиан сделал вид, что очень сильно занят выпутыванием лютни из чехла, и поднял голову только тогда, когда услышал отдаляющиеся шаги.       Конечно же, Йеннифэр обернулась в этот же момент, удобно скрыв движение за плечом ведьмака.       — Могла бы хоть предупредить, что разводишь его на ревность, — одними губами, но очень выразительно артикулировал Юлиан, помогая себе жестами.       — Зачем? — чародейка так ярко и весело улыбнулась, что на секунду бард забыл, кем она является.       Юлиан поджал губы, нахмурился и побеждённо развел руками.       — Я бы подыграл получше.       Йеннифэр звонко засмеялась. Геральт недоуменно обернулся, но она быстро отвлекла его каким-то вопросом, который Юлиан уже не слышал.