I.
Дёрганая, кривая стрелка настенных часов, висящих у самого потолка, отчего приходилось задирать голову до неприятного скрежета в шее, заслонила собой выколотую точку, обозначающую цифру три. Слава всем богам, наконец-то наступил третий час этого жуткого сентябрьского дня, что предзнаменовало о конце седьмого урока. Нудное обществознание, стоящее в расписании среды на последнем месте, утопилось металлической трелью звонка. Все встали со своих мест, кидая учебники и тетради в единую кучу рюкзака, уже не заботясь ни о чём, и в стенах кабинета послышалась дюжина уставших «До свидания, Дмитрий Алексеевич», скрывающаяся за дверью помещения. Соня захлопнула действительно тяжёлый учебник аквамаринового цвета и кое-как выбралась из ловушки расставленных не пойми как стульев, цепляясь за спинку одного из них капроновыми колготками у бёдер. Это была явная удача, меткое попадание по колесу фортуны. Петельчатая полоса разрезала чёрное полотно линией бледной кожи. — Дмитрий Алексеевич, мне бы сейчас с Вами насчёт исследовательской работы поговорить, — голос был до противного тихий и жалостливый, пока одна рука прижимала к груди ненужную, но важную книжицу, а другая похлопывала кончиками пальцев у ноги, нервно касаясь только что порванного места. Прохлада кожи шла вразрез с шероховатой поверхностью колготок, и это было пренеприятнейшим фактом. Отстранённый от всей окружающей суеты учитель наклонил голову немного вбок, заслышав поблизости старшеклассницу, и прислонился к своему столу, опираясь на него руками. В его движениях скользили осенняя леность и вечная апатия, а в словах сшивались неохотные звуки. — Уверена, что хочешь выбрать меня в качестве своего руководителя? — разговор на эту тему он заводил уже раз в пятый, если честно, мысленно надеясь услышать из её искусанных губ твёрдое «Нет, простите, я всё-таки передумала», но каждый раз эта упрямая девица его разочаровывала. И их сегодняшняя встреча не была исключением. — Безусловно, да, — Соня бегло поглядела на развязавшиеся шнурки обуви и вымученно покачала головой, теперь уж с особой аккуратностью следя за своими движениями. Она встала напротив учителя, чудесным образом умещаясь между его фигурой и исписанной вдоль и поперёк доской, и непроизвольно согнула край учебника. — Никто, кроме Вас, не согласится писать со мной работу на эту тему. А Вам она, несомненно, должна будет понравиться, — Дмитрий Алексеевич хмыкнул и попытался незаметно закатить глаза, но это его действие будто специально отпечаталось в сознании Сони, вынуждая ту прикусить кончик языка и всецело в кого-нибудь уверовать, лишь бы на её выдуманные молитвы ей ответили согласием преподавателя. А, впрочем, было как-то всё равно. Предположим, он будет против её затеи и даже не дослушает этот бред до конца. И что? Где-нибудь она да сможет откопать другого учителя, что без всяких душевных и сознательных сомнений принял бы и её, и исследовательскую работу под свою опеку. У всякой проблемы всегда есть несколько путей решения. — И откуда в тебе столько уверенности? — он поглядел на неё внимательно с примесью добродушного укора и зацепился глазами за порванные на бедре колготки. Наверняка было неприятно. Соня пыталась прикрыть это чудовищное безобразие подолом школьной юбки, но ничего не получалось. Становилось всё более и более некомфортно, но она должна была вытерпеть все виды мучений ради окончательного ответа преподавателя, который с ним явно затягивал. — Я успела хорошенько Вас изучить, — она бы не сказала, что это было правдой, ибо ни черта она его не изучила. Не знала о нём ничего вовсе, только имя-отчество да примерный возраст и, конечно, предмет, который он у неё преподавал уже второй год. Обществознание его она тоже, к слову, так и не изучила, но беда была не в этом. Для неё этот предмет значился непрофильным, поэтому, в принципе, было плевать, а вот исследовательская работа волновала её уже чуть больше, так как классная руководительница напоминала ей об этой тяжкой необходимости при каждой встрече. Да выберет она предмет, преподавателя и тему, только немного позже, а сейчас отстаньте от неё, пожалуйста, не торопите. Куда все спешат в последнее время, не имея понятия о том, доживут ли они хотя бы до завтра? Дмитрий Алексеевич поджал губы, слегка вытягивая их вперёд, и шёпотом произнёс: — Однако, жутко, — Соня кивнула, думая, что эта фраза идеально подошла бы к её последним мыслям, а не реплике, и принялась разглядывать узорчатые линии линолеума. Там виднелся крохотный завиток, здесь — выцарапанная полоса, вдалеке — изогнутая кривая. — И что за тема? — учитель тяжко вздохнул, предвидя последующие мучения, что были связаны с написанием данной работы. — Виды экономики на примере стран-лидеров? Влияние интернета на современное поколение? В конце концов, что такое обществознание, а по-иному «повторяем курс пятого класса»? Буду признателен, если избавишь меня от подобной скуки. Девятиклассники опередили тебя в этом, — немалый список, состоящий из учеников их школы, которые собирались писать с ним проекты и исследования, отпечатывался в его памяти смертным приговором, открыто намекая на губительные итоги учебного года. Соня нахмурилась и отрицательно покачала головой, собираясь оправдывать саму себя перед Дмитрием Алексеевичем, иначе его покровительства ей никогда и не видать. — Хочу писать об одном из направлений в философии, — пробурчала куда-то вниз, заставляя преподавателя наклониться к ней чуть ближе, дабы расслышать каждое её слово, и сосредоточенно вцепилась в его глаза, выискивая на дне их зрачков хоть какую-то реакцию. Но ничего не было, никаких изменений ей не удалось заметить. — О каком же? — он угодил в плен её серо-голубых стёклышек и безразлично сощурился. — Всеми любимый нигилизм? Неомарксизм, солипсизм, фатализм? Вероятно, экзистенциализм? — перечислял всё то, что первым приходило в его голову, не прилагал никаких усилий к этому, стараясь хоть как-то заполнить свою фразу в диалоге. Спутница его ждала окончания всех вышеупомянутых перечислений, чтобы с лёгкой наглостью поднять уголок рта и прижаться рюкзаком, то есть спиной, к позади стоящей доске. Та звучно заскрипела, уступая ей место перед Дмитрием Алексеевичем. — Последнее было ближе всех, — за весь сегодняшний день она всерьёз устала разговаривать, болтать о различных бессмыслицах и объяснять окружающим людям элементарные вещи, но мучение в виде своеобразного подкупа учителя обществознания придало ей чуть больше сил, сопровождаясь слабой искрой надежды в сердце. Хотя так-то в действительности её сознания все эти деяния не имели никакой цены. Будь что будет, а если не будет, то славно, как обычно она говорила самой себе. — Я хочу написать исследование на тему абсурдизма. Конкретнее, ответить на один вопрос, который и будет взят за основу всего исследования, — она смотрела на немного дрожащие пальцы, мысленно загибая их при новом витке размышлений, но постоянно сбивалась со счёта. — Также буду в большей степени опираться на произведение Альбера Камю, — вспомнилось, как читала его недавно с телефона, портя себе зрение отвратительным шрифтом, но эссе оказалось настолько захватывающим и точным, что о подобном можно было бы и не упоминать, дабы не оскорблять тем самым одни из лучших умозаключений человечества. Преподаватель озарился какой-то красивой отчаянной улыбкой, приказывая девичьему сердцу биться с непривычной для него быстротой, и вмиг подумалось, что красота человеческой наружности способна была и не на такое. Это взыграло всего лишь жалкое её воздействие на неопытного на подобные дела индивида, дальше было бы только хуже. — Любопытно, Соня, очень любопытно, — Дмитрий Алексеевич сложил руки на груди, обнажая кожу конечностей до локтей, припрятанную тканью белой рубашки с надетой поверх вязаной безрукавкой, и приблизился к ней чуть сильнее, безбожно сокращая дозволенную административными правилами дистанцию. — Убиваешь двух зайцев одним выстрелом, пытаясь найти смысл в собственной жизни и выполняя при этом школьное задание, — решил выбрать путь правды, задевая словами крайнюю извилину души. Или не души вовсе? Как люди называли внутреннюю реакцию на внешние раздражители? Казалось, что учительница по биологии год назад давала её классу похожее определение рефлекса перед контрольной работой. Удивительно, как это у неё в голове всё разбросалось, переплелось и в конечном итоге спуталось в непонятную никому на свете шелковистую массу. Неужто душа успела стать рефлексом? — А как же ещё? Учитель оставил без внимания её последнее вопрошание, закончив свою мысль восхищённым шёпотом: — И в конечном счёте приходишь к выводу, что этого смысла нет. Абсурдно, правда? — и только сейчас она заметила в глазах его отклик, самый настоящий.II.
На столе лежал телефон, у телефона маячила толстая тетрадь в клетку, а у всего этого чуда возвышалась тёмно-розовая настольная лампа, освещая неровную поверхность до тупой боли в пространстве где-то за глазными яблоками. Хотелось и плакать, и спать, и исчезнуть с лица Земли. Удавалось только изредка совершать первое в тайне от всех, иначе пришлось бы долго объясняться перед людьми и тратить драгоценные силы на столь бесполезное занятие, а не из-за того, что слёзы — это признак слабости и прочее. Слёзы — это просто жидкость, являющаяся очередной реакцией нашего организма на внешние, вызывающие противодействия факторы. Ни больше ни меньше, наверное. Соня выписывала в тетрадь с открытого на телефоне файла под названием «Камю А.—Миф о Сизифе» выделенные ещё прежде цитаты, фразы, интересные и заставляющие задуматься моменты, чтобы потом добавить их в свою исследовательскую работу и не возвращаться туда-сюда с электронной техники на бумагу. Так было проще, для неё уж точно. — Ты уже начала проект? — удивление в голосе её парня пересеклось с дымом вдыхаемой им сигареты, образуя нечто, напоминающее утренний хрип. — Мне, видимо, тоже стоило бы начать, — пролепетал он, не дожидаясь ответа на свой изначальный вопрос, и стряхнул крошки пепла в непонятное стеклянное блюдце. Он сидел у двери раскрытого настежь балкона, запуская в квартиру ещё тёплый сентябрьский воздух, и с неподдельным интересом глядел на Соню, пропуская через свой взор каждое её движение и вздох, даже еле заметные. Уже с целый час она, словно статуя прекрасной древнегреческой богини, сидела за своим столом и что-то писала, жмурясь из-за яркого света лампы. По её губам можно было прочитать, что их учитель обществознания был проклят раз сто несомненно, но очень вероятно, что на деле — намного больше. — Влад, ты же знаешь, если бы не моя классная руководительница, я бы начала писать эту работу только в апреле, за неделю до её защиты, — она прервала написание какого-то до ужаса длинного и не совсем понятного для неё слова, оборачиваясь к парню. Шея глухо хрустнула у самых позвонков, а волосы накрыли лицо, будто драгоценная бахрома, стоило ей изменить положение тела. Шариковая ручка с чёрными чернилами мелькала между пальцами, которые раскачивали её из стороны в сторону из-за чрезмерного беспокойства. — Зато закончу сейчас, а потом буду отдыхать, в отличие от некоторых. Влад что-то промычал, стискивая зубами сигарету, и, будто и не слушая её вовсе, окунулся в мир собственных мыслей и иллюзий. — Как повезло, что я в другом классе. Именно поэтому начну всё делать в апреле, — то ли пытался успокоить сам себя, то ли в довольно непривычной манере оправдывал нежелание заниматься школьными делами, но стоило ему встать с пола и прикрыть дверцу балкона, как табак был мгновенно потушен в прозрачное подобие пепельницы, а вещи в виде домашних футболки и штанов были помяты. Влад потянулся, касаясь кистями рук рыжих кудлатых волос, и вплотную подошёл к Соне, облокачиваясь на спинку её стула. Она окончательно отвлеклась от выполнения дела и прижалась спиной к ладоням парня. Отчётливый запах вдыхаемой им отравы побудил её к всплеску сухого кашля. Соня предпочитала курить на улице, но никак не дома. А раз уж эта квартира принадлежала не ей, то и жаловаться на не самое лучшее гостеприимство не было никакого желания. — Сонечка, поведай мне хоть, о чём ты пишешь? — Влад сзади нагнулся к её тетради и телефону, стараясь хотя бы что-то прочитать и разглядеть там, только вот у него это явно не получалось, а возвышающаяся фигура над телом девушки вызывала в мыслях довольно зловещие ощущения, поэтому воцарившееся недовольство вынудило её отвечать быстро и чётко, словно на защите какого-нибудь проекта у строгих жюри: — Про философию абсурдизма, опираясь на эссе Альбера Камю, — выучила, вызубрила, потому что знала, что за весь учебный год у неё спросят об этом ещё миллион человек. Влад стремительно отстранился от неё, мельком задевая за полуобнажённое плечо, и одобрительно хмыкнул, внутренне предчувствуя, что эти слова составляли что-то такое, о чём ещё долго шептались бы между собой преподаватели из проверяющей комиссии. И ученики тоже, если бы запомнили больше двух слов из всего услышанного, что было очень маловероятным событием. — Впервые слышу, но звучит умно, очень умно, — Соня на его слова смущённо улыбнулась и переплела пальцы между собой, стараясь не растрачивать эмоции на этот разговор и сдерживая другие подступающие к ней чувства. Она закинула одну ногу на другую и стала раскачивать на кончике правой домашний тапок, выделенный вместе со вторым в квартире Влада лично для неё. Вообще, таких вещей, лично для неё, здесь было много, накапливаемых сначала развития их отношений, то есть второй год подряд. Хотя бы та светло-зелёная кружка с неустойчивым, но всё же терпимым дном, что стояла на кухонном столе, дожидаясь очередной порции чая, была куплена матерью Влада, души не чаявшей в девушке своего сына. Тот ей иногда даже завидовал, но это так, по секрету говоря. — Тема достаточно узкая, я прав? Соня приподняла голову, запрокидывая её назад, чтобы пересечься с заинтересованным взглядом сверху, и простодушно спросила: — Тебе рассказать подробнее? Влад слегка нахмурился, пряча вмиг испугавшиеся глаза за прядями рыжих волос, и со смятенной улыбкой ответил: — Благодарю, но нет. Боюсь, что ты настолько увлечёшь меня во всё это, что уже на следующий день я буду пропагандировать этот твой абсурдизм в каком-нибудь автобусе или в собственном подъезде. А ты знаешь, какие нынче люди доверчивые и наивные? Чуть что — и провозгласят тебя своим богом, идолом, а тебе потом разгребать всю эту ахинею, дабы их не разочаровывать. Поэтому нет, спасибо, я не готов к такой ответственности, — и Влад быстро наклонился к её лицу, оставляя на губах невесомый поцелуй, точно в примирительном жесте извиняясь за свой отказ. Соня после такого действия поджала губы, беспокойно проведя по ним влажным языком, и отвела помрачённый взор вбок, продолжая ощущать на коже тёплое дыхание парня. Будь она в здравом уме, то никогда не стала бы с ним встречаться, не отдала бы ему своё опустошённое сердце да не отдалась бы сама. Но, в общем-то, никогда не говори никогда и не ссылайся на здравый ум, прекрасно зная, что его в тебе уже давным-давно нет. — Тогда расскажи мне, какой философии ты придерживаешься, — произнесла лишь для поддержания беседы, не интересуясь этим всерьёз. Какой бы ответ не услышала Соня, она была абсолютно точно уверена в том, что не запомнила бы его. Зачем ей засорять голову этой информацией? Где она ей пригодится и какую выгоду принесёт? Ответы на все эти вопросы содержали бы в себе отрицательные нотки. Влад на секунду задумался, завороженно рассматривая бледное лицо девушки с сильно заметными синими венами и синяками у глаз из-за чрезмерно тонкой кожи, и медленно произнёс, добавляя к своему резкому тону щепотку удивления: — Что за вопросы сложные, Соня! Он постоял рядом с ней ещё несколько мгновений, а потом отмахнулся, переводя тему разговора в совершенно другое русло и направление, будто до этого они ни о чём таком важном не говорили. — Может, тебе чай сделать? Я бы сейчас его с удовольствием выпил, — Соня разочарованно скривила губы, пополняя свой внутренний счётчик ещё одним досадным случаем. Влад не желал её слушать, как, в принципе, это всегда и было. Странно, что она понадеялась на нечто новое во взаимоотношениях между ними, ведь в последнее время (наверное, год уж точно) абсолютно никто не хотел её слушать. Никогда. И парень не был какой-то особенной личностью, выделяющейся из формулировки данного правила. — Скоро родители должны будут прийти, мама обязательно принесёт чего-нибудь сладкого. Ты же его любишь? — он неловко приподнял брови, смущаясь произносить подобное предложение. Хотя что в этом было смущающего? Между ними происходили вещи и интимнее, чем этот пустяк. Соня задумалась, меняя позу и кладя руки на раскрытую тетрадь и разбросанные по столешнице ручки вместе с карандашами, печально опустила плечи. Ей бы сейчас собрать все эти вещи в кучу, бросив на дно рюкзака, и резко встать с насиженного места, направляясь в коридор и без лишних слов начиная собираться. Всё в том же стремительном темпе она бы попрощалась с Владом, мило ему улыбнувшись и пожелав его матери всего самого лучшего, и вышла бы из его квартиры, отчаянно быстро спускаясь по лестнице чуть ли не до падения с неё и покидая наконец-то этот тягостный район. Она осталась бы одна, наедине со своими флегматичными размышлениями, и смогла бы вдохнуть терпкий запах осенней листвы полной грудью, погрузившись с головой в ответ на тот самый главный вопрос, который ей хотелось бы озвучить в исследовательской работе. Любопытно, удастся ли ей это сделать? Или всё, как обычно, разочарует её своей бессмысленностью? Влад как бы случайно громко покашлял прямо у её уха, выводя из жуткого транса мыслей, и с очередным вопросом взглянул на неё, всем видом показывая, что он уже несколько минут ожидал её слов касаемо чая. — Нет, спасибо, — она растерянно оглядела руки, в которых сжимала тетрадь, ручку, карандаш и телефон, и поняла, что ей лучше сейчас уйти. У неё не было сил для того, чтобы снова разделять компанию с другими представителями человечества. Голова ужасно болела. Соня вскочила со стула, до побеления костяшек пальцев сжимая рюкзак с выброшенными в него вещами, и проскользнула в коридор, бездушно избегая удивлённого парня. Она бегло надела ботинки и школьный пиджак, стоя у двери с растрёпанными волосами и в не самой удобной позе завязывая шнурки, пока Влад приходил в себя и бежал следом за ней. — Ты не останешься? — увидев её в почти полном порядке на пороге своей квартиры, он облегчённо вздохнул и прижался спиной к стене, складывая руки на груди. Бесспорно, столь внезапный уход не был ему приятен, но это намного лучше, чем если бы она напрочь забыла о нём и не приходила в течение целого месяца. Как это сделала прошедшим летом, так и не объяснив причину этого своего странного поступка. — Не в этот раз, — Соня содрала кожу пальцев, хватаясь за шнурки с чудовищно огромной силой, и быстро-быстро помотала головой, в конце концов справляясь с обувью и выпрямляясь. Позади неё располагалась спасительная дверь: сделала бы она шаг назад и покинула бы равнодушного её сердцу Влада. — Продолжу написание работы у себя, — натянуто улыбнулась, неловко растирая шею и касаясь волос. — Спасибо тебе за гостеприимство, до встречи завтра в школе, — она не спеша помахала парню рукой и, не дожидаясь его прощания или, того хуже, крепких объятий с лёгким поцелуем в губы или щёки (это его излюбленные места), развернулась, выбежала из квартиры и напоследок гулко захлопнула дверь. По всей лестничной площадке разнёсся протяжный металлический скрип. Оказавшись на сентябрьской улице, Соня исполнила своё намерение, вдохнув свежий воздух, из-за чего внутри стало ещё более пусто и холодно. Она поспешила на главную улицу, прохрустев по дороге золотистыми листьями под подошвами, а Влад тем временем стоял на кухне, пронзая бурлящую в чайнике воду безучастным взглядом. В помещении было жарко, душно и наполнено еле видимым паром. Через двадцать минут придёт его мать с работы, а он передаст ей слова девушки о пожелании всего самого наилучшего, тактично заменив фальшивую улыбку той своей искренней радостью. Если у него, конечно, получится. Он был в этом не уверен. Горячий чёрный чай без сахара обжигал горло и язык, совершая тем самым жестокую месть за всю сказанную ранее ложь. Это было справедливо. Он это заслужил. И она тоже, бессовестно покинув место своей казни.III.
Пятнадцатиминутная перемена была в самом разгаре. Четвёртый этаж, который Соня обошла вдоль и поперёк за этот день уже раз в шестой, перебегая из кабинета в кабинет, наполнился десятками учащихся и учителей, не оставляя нигде даже свободного уголка, дабы спрятаться в нём от всех и отдышаться, избавить собственную голову от навалившегося напряжения. В тесном коридоре хотелось завыть от отчаяния, растолкать всех и выделить себе хотя бы двадцать сантиметров по периметру, чтобы спрятаться от этой отвратительной толпы. Вот зачем ей контактировать с этими незнакомцами? Что ей принесёт этот контакт? Ничего. Вот и вся отгадка на эту вовсе и не тайну. В напряжённых руках Соня сжимала бордовую папку с черновым вариантом исследовательской работы и пыталась пробраться сквозь кучу мельтешащих людей к кабинету обществознания в самом конце коридора. Идеальное местоположение было у нужного ей места, архитектору или кто там это придумал в порыве пьяного бреда стоило бы поаплодировать. Старался же человек сделать всё в худшем виде, прилагал к этому свои усилия. Её взгляд был направлен строго вниз, не пересекаясь с раздражёнными лицами, окружающими её со всех сторон, и помечая в голове, что в любую секунду она могла случайно наступить кому-то на ноги. Или ей могли наступить. Или неслучайно. Столько всего могло произойти на этом злосчастном этаже, не правда ли? Стоило ей об этом задуматься, как у двери кабинета, находящегося перед кабинетом обществознания, Соня практически вплотную врезалась в какого-то высокого человека (хотя с её-то ростом, по правде говоря, все были высокими людьми) и недовольно закатила глаза, поднимая голову с внезапно мелькнувшей впереди чёрной ткани на хмурое лицо точно такой же, как и она сама, жертвы тесного коридорчика. Знакомый апатичный взор хоть как-то обрадовал её. — Вот это встреча, Дмитрий Алексеевич, — Соня искренне улыбнулась, слегка отстраняясь от учителя, пока ей это позволяло освободившееся пространство помещения, и крепче прижала папку к груди. — Вы мне как раз были нужны. Он огляделся, горестно понимая, что в самом прямом смысле был прижат к стене собственной ученицей, которая всё-таки уговорила писать его вместе с ней исследовательскую работу, и, спрятав руки в карманах брюк, прошептал: — Я тоже извиняюсь за то, что так бестактно врезался в тебя, — горечь так и лилась с его языка, оставляя после себя премерзкое послевкусие, и Соня лишь безразлично усмехнулась, ничего не говоря в ответ. Извинения в этом случае не были нужны ни ей, ни ему, ведь это столкновение было самой настоящей случайностью. Никто же его не спланировал заранее. — И что тебе от меня нужно? — Дмитрий Алексеевич чуть помолчал, прежде чем выдал это, а после сказал это заметно громче и вежливее первой своей фразы, без стеснений сильнее прижавшись к стене. Людей снова стало больше, и они, словно красненькие муравьи на ветке дерева, бежали кто куда, каждый заботясь о чём-то своём. — Да я всё об одном и том же. Про работу свою хотелось бы поговорить с Вами, — она всерьёз решила, что легче прижаться к преподавателю бордовой папкой, чем школьной рубашкой, поэтому выставила её немного вперёд, как значимую преграду между ними, и никак не прокомментировала это. Наглость прохожих вынуждала прибегать и не к таким радикальным мерам. — У меня уже готов примерный план и некоторые заметки в основной части, которые я Вам и принесла, — ей пришлось практически втиснуть учителю все принесённые с собой листы, а он не сразу на это отреагировал, только спустя несколько настойчивых протягиваний папки к себе вытащил руки из карманов и сжал в них вручённую вещицу. С первого визуального осмотра можно было прийти к выводу, что ему придётся потратить немалое количество времени на прочтение данных записей. И это, бесспорно, не радовало. До звонка оставалось минут девять, то есть ещё достаточно много мгновений для совершения всего того, что только возможно в нашем мире, и потому преподаватель даже не спешил заканчивать диалог с ученицей, хоть изначально и торопился в совершенно другом направлении, в совершенно другое место и к совершенно другим людям. Он решил, что лучше поставить точку в этом разговоре сейчас, чем продолжить его вновь в ближайшее время. Тем более эта бордовая папка выглядела достаточно симпатично, поэтому шансы на такое же привлекательное содержание исследования в какой-то степени возрастали. — Это, безусловно, похвально, что ты так спешишь закончить свою работу, но, может быть, всё же стоит немного повременить с ней? — Дмитрий Алексеевич предпринял смелую попытку избавить себя от тяжкого груза работы на несколько недель, чтобы перенести их затем на будущую жизнь: обычно все учащиеся начинали писать свои проекты в марте, а не в сентябре; с удовольствием подумал, что не факт, доживёт ли он до этой самой выдуманной будущей жизни. Ему не особо-то это и хотелось, и было бы славно, если бы не дожил. — Классная руководительница заставляет нас покончить с этим как можно скорее, поэтому это не моя вина, — Соня освободила руки от нелёгкой ноши и как-то довольно скованно сплела их между собой, продолжая серьёзно глядеть снизу вверх. — Знаете ли, я готова поклясться, что если перестану сейчас что-либо делать, то она поймает меня после уроков в какой-нибудь подворотне и… Учитель её резко перебил, выдыхая чуть ли не в макушку: — Сонь, не преувеличивай, — он вновь осмотрелся по сторонам, отчего-то следя за тем, чтобы никто на этаже за ними не наблюдал и, не дай боже, не подслушивал, и устало прикрыл глаза, не заметив чего-то странного или подозрительного. — Какие ещё преувеличения, Дмитрий Алексеевич? — Соня с гиперболизированным негодованием фыркнула и раскрыла руки, расставляя их по оба края от себя. — Я просто передаю её слова с последнего классного часа. — Это уже самые настоящие угрозы, а не обычные слова, — поддался её игре фальшивого опасения за свою жизнь в случае невыполнения поручения от учительницы и печально нахмурился. — Вот именно! Поэтому, пожалуйста, просмотрите этот черновик и сообщите мне потом, на верном ли я пути нахожусь. Иначе придётся объясняться перед моим трупом, — она уже и не сдерживала улыбку, прекрасно понимая, как смешно сейчас звучала, но вполне серьёзным действием ткнула пальцем в папку, покоящуюся в руках учителя, как бы показывая, что от этой вещи взаправду зависела вся её жизнь. Возможно, это была отнюдь и не шутка, а правдивое предсказание на последний учебный год. Последний из-за того, что она отучилась в школе приговорённые ей одиннадцать лет существования, или же из-за того, что ей было суждено умереть в этом году? Кто знает. Она сама была без понятия. — Хорошо, как скажешь. Я, в общем-то, так и хотел поступить, — учитель с самым сосредоточенным на свете видом наклонил голову вбок, внимательно разглядывая сорвавшуюся с искусанных губ улыбку Сони, и сам попытался улыбнуться, но вышло у него как-то слишком уж печально. Озорство в его глазах справлялось с этой ролью в сотню раз лучше. — Конечно, я всего лишь предупредила Вас насчёт Нины Павловны, — ей стоило огромных усилий не закатить опять глаза и не рассмеяться прямо перед ним, обнажив всю искренность своей натуры, но её удовлетворил их молчаливый обмен насмешливыми взорами, в которых и так всё читалось без слов. Дмитрий Алексеевич отстранился от стены позади себя, обнаружив более-менее образовавшуюся пустоту в коридоре, и аккуратно отстранился от ученицы, стараясь лишний раз не касаться её. Когда он оказался рядом с ней, намереваясь попрощаться, то вспомнил о том, что стоило бы назначить дату их следующей встречи, чтобы подобный случай между ними больше не повторился. — Зайди тогда ко мне в пятницу, обсудим всё, — сказал Соне после того, как она обернулась к нему, и покрепче схватил папку. Старшеклассница кивнула, также собираясь заканчивать их разговор, но напоследок уточнила, дабы потом не переспрашивать: — А после какого урока? — учитель взглядом так и говорил: «У тебя их сколько? Мне так-то всё равно», — и Соня в тот же миг добавила: — Могу после восьмого подойти. — Тогда договорились, — Дмитрий Алексеевич вяло махнул ей рукой, в которой покоился черновик исследовательской работы, прощаясь, и развернулся в сторону лестницы, направляясь куда-то вниз. Вероятнее всего, что ему нужно было идти в учительскую на третьем этаже. Соня бросила ему вслед еле слышное «До свидания» и стёрла со своего лица натянутую улыбку, с привычным спокойствием глядя в глубь коридора. Ей бы поспешить на алгебру, да сил больше нет куда-либо идти и что-либо терпеть. Ей всё надоело. Мимо пронеслась её бывшая учительница по английскому языку, старающаяся осторожно проскользнуть между взбалмошными детьми, и в голове в ту же секунду пронеслись сотни воспоминаний из их совместного прошлого, когда ещё уроки у них в расписании значились совместными. Знакомы были пять лет, всегда тесно общались (до того самого момента окончания её преподавания в их классе), столько всего произошло за это время… Соня для этой учительницы была чуть ли не в буквальном смысле второй дочерью, так отчего же ей теперь плевать на преподавательницу? На множество приятных воспоминаний? На оборвавшуюся связь? Было и было. И что? Она уже об этом забыла. Учительница английского языка заметила её не сразу, а только тогда, когда промчалась у самого носа той, и на ходу лучезарно улыбнулась ей в знак приветствия, легонько махнув ладонью. Соня повторила все её жесты, выдавила из себя последние крупицы пародии на счастливого и небезразличного ко всем и ко всему человека и подумала о том, как же это лицемерно, ведь она выполняла лишь одну из тысячи формальностей, не испытывая внутри при этом ничего. Так было у всех или только у неё? Преподавательница тоже обо всём забыла и только из вежливости поздоровалась с ней? Кто-нибудь, пожалуйста, ответьте на все эти вопросы. Это невыносимо. Они разрывают изнутри.IV.
К его же личному несчастью, пятница наступила слишком быстро. А четыре часа дня в ней — ещё быстрее. Только что закончился урок обществознания у доводящего до самоубийства своим незнанием предмета восьмого класса, и Дмитрий Алексеевич ждал той минуты, когда наступившую тишину кабинета нарушит уверенный стук в его дверь. Все дети вышли из помещения и разбрелись по коридору в неизвестных ему направлениях, оставив после себя отвратительное чувство раздражения в его сознании. Ему и так пришлось не спать целую ночь, чтобы за несколько часов прочитать черновой вариант той исследовательской работы, вникнуть в её суть, найти там ошибки, если они были, и предложить дальнейший путь написания, потому что такой человек как он, откладывающий все самые неприятные дела на потом, поступил подобным образом и в этот раз, отдав свой оздоровительный сон в руки исследования, о котором забудут уже через полгода, вот честно. Так зачем это всё было нужно? Дмитрий Алексеевич слегка нервным движением схватил с преподавательского стола полную и до сих пор закрытую бутылку с водой, что брал с собой на работу каждый раз, но никогда не пил (лишь в особо редких случаях) и покрутил её в руках, со странным любопытством наблюдая за передвижением прозрачно-гладкой воды внутри сосуда. Как бы это глупо не звучало, исходя из его возраста, статуса, профессии и многих подобных отчего-то важных вещей в нашем обществе, но он никак не мог понять, в чём был смысл всего окружающего его мира. Вот видел он сейчас перед собой воду, знал, что это просто сборник молекул, имел даже понятия из школьных и институтских курсов о внешнем виде этой самой молекулы и формулы, с помощью которой мог её записать. Но в чём суть всех этих знаний, особенно для тех людей, кто никак не собирался связывать свою жизнь с науками, где это могло пригодиться, если он в упор не замечал описанных выше молекул в этой бутылке? Перед ним всего-навсего разливалась в разные стороны по поверхности пластиковой бутылки прозрачная жидкость, упругая, гладкая, эластичная, чьё существование он, само собой, не отрицал. Он отрицал лишь то, что познать мир можно было только таким образом. Учитель готов был принимать все эти научные истины, теории, гипотезы ровно до тех пор, пока его не начинали заставлять видеть мир через призму лишь этих вещей. Для него всё окружающее — это не просто молекулы, атомы (что там ещё можно сказать умного?), для него это недоступность, то, о чём он может рассказать, но то, к чему не в силах прикоснуться; это был некий другой мир, неготовый к его принятию. — Могу зайти? — из размышлений его вывел тихий голос старшеклассницы и не менее различимый стук в дверь, которого он ждал с таким испугом. Возможно, с жутким трепетом. — Конечно, — Дмитрий Алексеевич положил бутылку на место, у самого края стола, и подошёл к первой парте среднего ряда, которую Соня решила занять. Она в заинтригованном жесте сложила руки у подбородка, опираясь на них, и по глазам её можно было прочитать, с каким нетерпением она дожидалась объявления важного приговора насчёт своей работы. Продолжать её писать или нет? Вот в чём был вопрос. — Знаете, Вы выглядите очень уставшим, — Соня нахмурилась, с пристальной серьёзностью начав разглядывать лицо учителя, а тот молча положил к ней на парту знакомую бордовую папку, подтолкнув пальцем. — Вот и причина моей усталости, — он невесело улыбнулся и довольно вяло помассировал правый висок. — Тем не менее мне понравилось. Тема, как ты и предполагала, пришлась мне по душе. Соня кивнула, бегло осматривая класс, чтобы не пересечься лишний раз с вымотанным взглядом преподавателя, и уточнила: — Ошибок никаких нет? — Дмитрий Алексеевич качнул головой, из-за чего его взъерошенные тёмные волосы стали ещё более растрёпанными. — Тогда я перепишу это в чистовой вариант? — и вновь в ответ от него был медленный кивок. Так и поговорили, судя по всему. — Только у меня к тебе есть несколько вопросов, — Соня уже хотела забрать папку обратно к себе и уйти, но вовремя остановилась, кладя её на колени. Учитель не обратил на это никакого внимания. — Ты всерьёз согласна с мыслями и понятиями абсурдизма? Всерьёз считаешь, что в этой жизни нет никакого смысла и всё наше существование — обыкновенный абсурд? — Всё верно, Дмитрий Алексеевич, — ей было страшно об этом говорить, страшно, что её за подобные слова и мнение могли бы счесть за ненормального человека, но раз она сделала такой большой шаг и стала писать об этом итоговую исследовательскую работу, то теперь уж было как-то всё равно на подобное. Отныне ей следовало защищать свою точку зрения до самого конца, иначе как она вообще сможет сдать это исследование членам проверяющей комиссии? — Ещё что-то? — Почему ты так и не дала ответ на главный вопрос своей работы? Почему оставила это место пустым? — Соня задумалась и резко вздёрнула плечами, выпрямившись и прижавшись спиной к стулу. Папка с бумагами чуть не упала с её колен, переместившись по скользкой ткани юбки. — Где решение твоей задачи под названием «Приводит ли абсурд к смерти»? — Я пока в процессе размышления, — стеклянным взором уставилась на светло-бежевую парту и лежащую на ней бледную кисть преподавателя. Его длинные пальцы были сильно напряжены так же, как проступающие сквозь кожу бирюзовые вены, что являлись её личным фетишем, о котором никому не следовало даже догадываться. — Сама не знаю, как лучше на него ответить. Дмитрий Алексеевич уловил её внимательный взгляд, но руку не убрал, взаимно рассматривая её чёртовы покусанные губы. Ей вообще не больно было подвергаться на улице пыткам начинающего холодеть ветра? Воспользовалась бы хоть бальзамом, а то слишком уж мрачная картина складывалась, будто у самого трескались маленькие раны на чувствительной коже. — Тебе подсказать решение? — произнёс отстранённо, с беспокойством облизывая губы. — А Вы сможете? — Соня скептично приподняла бровь, насупившись, за что получила звонкую барабанную дробь пальцев по поверхности парты. — Постараюсь. По крайней мере, могу предположить конечный результат, так как придерживаюсь той же философии. Соня отмерла, с явной неторопливостью поднимая робкий взгляд на Дмитрия Алексеевича, и до мелких кровяных капель поджала губы, после того как спросила: — Вы не видите смысла в этой жизни? — он с красивым отчаянием улыбнулся ей, замедляя этим действием биение взволнованного сердца, и разбито молвил: — Точно так же, как и ты, Соня. Дрожь мгновенно пробежала по всему телу, украшая звёздными точками кожу. Соня не знала, что и ответить на такую внезапную откровенность. — Неожиданно, очень, — прошептала вполголоса и часто заморгала, словно силилась что-то убрать со своих ресниц. Точно не подступающие слёзы от понимания того, что человек перед ней был таким же, как и она сама. Нет, что вы. — Почему же? — с ребячливым энтузиазмом поинтересовался учитель, будто это была какая-то обыденная вещь в повседневном общении людей, а не прямое признание в том, что он с удовольствием умер бы в любой момент, без всяких предупреждений, только чтобы наверняка. — Потому что у Вас есть всё то, что остальные люди считают своим смыслом, — ей стало очень некомфортно говорить об этом, но она продолжила, проглатывая ком горечи в горле. Соня вцепилась пальцами в бордовую папку на коленях и прижала её к себе, заметно переживая. — Достойная профессия, семья, возлюбленная, жильё, пища, деньги, в конце концов. Преподаватель прикрыл глаза и тяжело выдохнул. — Ошибаешься, у меня нет самого главного. — Чего же? Он пронзительно взглянул на неё и тем же шёпотом сказал, отнимая руку от парты: — Воли к этой жизни. Мертвенная пустота в его глазах отразилась на дне её бездонных зрачков. Им обоим стало сложнее дышать после этого разговора. Воцарившуюся тишину класса, окрашенного в персиковые огни подступающего вечернего солнца, убили спустя пару минут её господствования двумя раскатистыми стуками в деревянную дверь. Соня вздрогнула, а вслед за ней очнулся и учитель, отпрянув от неё в сторону выхода из помещения. Скрип открывающейся двери оповестил о внезапном в такой момент госте, появившаяся после женская фигура в вязаном платье — о знакомой практически каждому в школе персоне. — Дим, надеюсь, я не мешаю… — пропел тонкий голос, а затем в кабинет зашла невысокая молодая девушка, вмиг неловко покрасневшая, завидев внутри не только преподавателя, но и ученицу. — Ох, извините, пожалуйста! — она обратилась к ним двоим, смущённо переводя медовые глаза с одного человека на другого, и прижала руки к груди. Соня быстро вскочила с места, хватая папку в дрожащие от недавней беседы пальцы, и неотрывно поглядела на вошедшую, внутренне восхищаясь ею. Это была именно та девушка, ровесница преподавателя по обществознанию, о которой часто шептались между собой учащиеся да и учителя тоже, ибо она являлась невестой Дмитрия Алексеевича, его возлюбленной. Кому-то от этого было больно, знаете ли. — Не волнуйтесь, мы как раз закончили, — Соня пересеклась с гостьей у самого выхода, неестественно радостно улыбнувшись, и, напоследок обернувшись к учителю, сказала: — До свидания, Дмитрий Алексеевич. Благодарю за помощь с исследованием, — слегка поклонилась, дабы с полной официальностью попрощаться, и поймала от него напряжённость в выражении лица, такую привычную в последнее время. — До свидания, Соня, — прозвучало слишком печально и непонятно для его невесты, которая в знак признательности за то, что её не прогнали, а уступили ей место, проговорила: — Пока-пока, — и скрестила пальцы в замок за спиной, немного подаваясь корпусом вперёд. От неё пахло множеством цветов, целым цветочным полем, и этот аромат распространился по всему кабинету, мысленно погружая в объятия майской весны. Она прелестно улыбнулась, сощурив медовые глаза, и это было последним, что увидела Соня, прежде чем вышла из класса обществознания. Стрелки на часах оповещали о половине пятого. Она задержалась в его кабинете на целых тридцать минут. Как только Соня вышла с территории школы, она завернула во двор ближайшего пятиэтажного здания, останавливаясь у его высоких ворот. Встала под увядающей рябиной, разбросавшей свои ярко-красные ягоды по всей земле, и убедилась, что рядом никого нет, прежде чем достала из потайного кармана рюкзака, располагающегося внутри, за учебниками, коробок спичек и последнюю сигарету опустевшей пачки. В полном одиночестве она закурила, бросая сгорбившуюся, потухшую спичку под подошву ботинка, и стала размышлять о недавнем разговоре с учителем. О разговоре непредвиденном, неподходящем и честном для каждого из них. Соня не была к нему готова, а преподаватель, возможно, тоже, но впечатление создавалось прямо противоположное. Она простояла под деревом недолго, быстро потушила отравляющий лёгкие табак и пошла в сторону дома Влада, не предупреждая его заранее об этом, но зная, что принял бы он её к себе, несомненно, с большим удовольствием. У него как раз должен был закончиться последний урок минут двадцать назад, если она не ошибалась, поэтому пересечься хоть как-то они уж точно должны были. Подбирая обувью влажные от дневного дождя листья, она шла по ним, как по старому, потёртому ковру, не выражая в походке своей никаких чувств. Их у неё и не было, честно говоря, и притворяться перед кем-то живым человеком ей сейчас не нужно было. Она сохранит эту способность возрождения из бездушного пепла на потом. На встречу с Владом, к примеру. Дверь в его квартиру на пятом этаже после чирикающего звонка открыла мать парня, искренне обрадовавшись появлению Сони. Она стояла в коридоре рядом с невысокой тумбочкой у самого зеркала и тщательно искала что-то в ящиках, одновременно с этим надевая кроссовки. Девушка с ней поздоровалась, проходя внутрь помещения, и несмело оставила свои вещи у входа, бегло обувая тапочки, чтобы проворно проскользнуть в комнату Влада и оставить там свой тяжёлый рюкзак. — Я сейчас в магазин ухожу, вам что-нибудь купить? — послышался бодрый женский голос, и Соня не глядя закинула вещицу куда-то на кровать парня, возвратившись обратно к его матери, дабы ответить ей на такое заманчивое, но ненужное предложение. — Нет, нет, необязательно. Купите только то, что необходимо Вам, Маргарита Ивановна, — она притворно улыбнулась, фиксируя на губах это положение до конца пребывания в доме Влада, и даже похлопала его маму по плечу, как бы уверяя в том, что ей ничего от неё и не надо было. Давайте уже прекратим этот бесполезный диалог, м? Собеседница её закончила с поисками, как оказалось, ключей от квартиры в ящике тумбочки, и накрыла её руку своей, заставляя поморщиться ту изнутри. Чужое тепло, исходящее от постороннего тела, ощущалось чудовищной мерзостью, влажностью и неестественностью. Соню сейчас стошнит, если никто не уберёт от неё свои руки, потому будьте так любезны сделать это. — Сонечка, не стесняйся, мы ведь уже почти как семья, — у девушки глаз чуть не задёргался после этой фразы. Какая из них выходила семья? Они друг для друга были никем, просто пересекались в данный момент на одной жизненной дороге. Скоро позабудут и имена свои, и привычки когда-то важные, да и тайны страшные, не то что крепкие и дружественные узы, связывающие их между собой. Они-то упорхнут из памяти самыми первыми. — Куплю чего-нибудь вкусного, помню, в магазине недавно появились какие-то новые маффины с шоколадом. Тебе они должны понравиться, — Соня сглотнула, с особенной аккуратностью выпутавшись из оков Маргариты Ивановны, и отошла от неё немного в сторону, складывая руки в замок, словно узник в огромных кандалах перед своей казнью. Из небольшой комнаты напротив входной двери выбежал сонный Влад, по пути споткнувшись о рюкзак девушки, отчего ему пришлось практически упасть у самых её ног, неловко успевая схватиться за угол смежной стены. На нём всё ещё виднелись школьные рубашка и брюки, все кошмарно измявшиеся, а чёрный галстук в серую полоску, такой же неровный, и вовсе странновато обернулся вокруг его шеи. Почти петля: сделать бы ещё один оборот, потуже завязать узел — и готово! — можно идти и вешаться. Но Влад об этом и не собирался думать, так отчего же об этом задумалась Соня, взаправду вспоминая один из самых простых, но действенных способов по завязыванию петли? — А мне, мам? — промычал Влад, лениво располагаясь на низком мягком пуфике и закрывая глаза от до сих пор не закончившегося в его голове бредового сна о лучшей жизни где-то далеко-далеко отсюда. — А ты их тоже будешь? — искреннее удивление женщины вынудило Соню ухмыльнуться, спрятав эту непрошенную эмоцию за рукавом рубашки и замаскировав её простуженным кашлем. Влад с наигранной обидой надул губы, а его мама коварно улыбнулась, накидывая на плечи джинсовую куртку. Эта семейка любила временами подшучивать друг над другом. Прижав рукав к лицу, Соня внезапно почувствовала резкий запах табака на нём, и сердце её на секунду остановилось, продолжив затем своё неспешное перестукивание. Ей, наверное, следовало бы ещё у самого подъезда попытаться избавиться от этого ядовитого запаха, чтобы Маргарита Ивановна не подумала ни о чём плохом, что могло быть связано с её сыном. Ведь если курила она, его девушка, то он с большим шансом занимался втайне от матери тем же самым. Не успела она в своём предположении до конца увериться, как громко хлопнула дверь, оставляя в освещённом тусклой лампой коридоре лишь её саму и Влада. Его мама только что ушла в магазин, бесспорно, составив список того, что по её мнению обязательно нужно будет купить к чаю. А ведь на это и не стоило тратить последние деньги, с которыми у них уже как пару лет было много проблем в секрете от всех окружающих людей. Кроме Сони, разве что. Она была членом их семьи, потому от неё никаких тайн у них не оставалось. Влад больно стукнулся головой о возвышающуюся позади стену, когда в очередной раз чуть не задремал, и с тихим шипением провёл рукой по рыжим волосам, оттягивая их назад. — Сонечка моя, привет, — после нескольких секунд жуткого разглядывания потолка собственной квартиры произнёс он, поднимая томный взгляд изумрудных глаз на девушку. — Ты как? Как день прошёл? — он очаровательно подпёр подбородок кулаком, и Соне захотелось запечатлеть этот момент, эту позу, эти чувства на фотоснимке качественного фотоаппарата или на картине талантливого художника. Жаль только, что возможности такой у неё сейчас не было. — Привет, всё нормально, — коротко, безучастно и холодно, потому что по-другому было как-то непривычно говорить с ним в таинственные моменты понимания его красоты. — У самого как? — снова спросила только ради вежливости и поддержания хороших взаимоотношений, а по-настоящему ей было в большей мере плевать. Но возлюбленные обычно интересовались друг у друга чем-то похожим, да? В этом не было ничего странного. Это было вполне естественно для людей? — Сегодня столько всего было, — он округлил глаза и загадочно приоткрыл рот. — День начался с тройки по физкультуре, а закончился двумя пятёрками по физике. Какая выгода, не находишь? Затем вместо профильной математики была литература, потому что, видишь ли, наша учительница заболела и вернётся к нам только в начале октября. Просто шедевр, — это был явный сарказм, но такой милый и невинный, что оставалось только восторгаться им. — А предпоследним уроком, как обычно, была история. Убийственный денёк, ничего и не скажешь. — И то верно, — Соня покачала головой и показательно цокнула, сетуя на школу. — Как ты вообще выжил… Ужас. Мне тебя очень жаль, — ей правда было его жаль, серьёзно, она не врала, но как лучше выразить своё сожаление по поводу этой ситуации она не знала и говорила такие банальности, что хотелось умереть прямо на месте, стоя в полутёмном коридоре. — Да… — Влад понял, что ей это было неинтересно, скучно, утомительно, но сделал вид, будто не заметил этого, фальшиво улыбнувшись зелёными глазками. — Жизнь тяжела, всё тяжело, как дальше-то продолжать это всё? — сказал это с заметной иронией, с нескладной и случайной рифмой, неровно выдохнув, но во взоре его была заметна самая настоящая серьёзность. Его действительно волновал ответ на этот вопрос, хоть и в довольно шутливом тоне. Соня от осознания своей никчёмности и бездушия пристально посмотрела на парня, как бы мысленно прося у него прощения за всё вышесказанное и упомянутое, и приглушённо произнесла, опуская глаза в пол: — Точно. Как жить? Влад невесело рассмеялся, опуская лицо на раскрытые ладони, и беспечно спросил, переводя разговор на менее болезненную для него тему (он в этом никому никогда не признался бы, поэтому по обыкновению отшутился) и проговорил: — Хочешь чай с зефиркой? Соня представила перед собой отвратительный белоснежный зефир, от которого её выворачивало наружу, и скривила губы. Уж лучше она будет голодать, чем есть то, что ей не нравилось, потому что от этого её организму да и всем истощённым внутренностям становилось гадко и плохо. Чрезмерная слащавость лакомства убивала её одним своим видом. — Нет, благодарю. И Влад из-за этого простого отказа потерял веру во многое. По большому счёту, он не верил теперь Соне (или в Соню, смотря по ситуации), по меньшему — не доверял самому себе. «Как жить?» — недавно он спрашивал себя и девушку об этом, сейчас лишь упорно старался не заменить «как» на «зачем». Выходило просто омерзительно.V.
Раннее сентябрьское утро встречало их лёгким туманом и шаловливым ветром, смешивающим все попавшие под его влияние листья в единый круговорот красок на дороге. Многие магазины были ещё закрыты, лишь некоторые из них вместе со своими полусонными работниками просыпались и начинали новый день. Наступили очередные двадцать четыре часа бессмысленного существования. Влад договорился встретиться с Соней у пекарни на перекрёстке, чтобы вдвоём дойти оставшиеся несколько метров до школы, и оттого стоял сейчас у самых ступеней булочной и рассеянно оглядывался по сторонам, отыскивая в толпе немногочисленных людей знакомую фигуру. А вот, впрочем, и она, уже практически подходила к нему вплотную. И не стоило затевать жалобы на минутное опоздание. — Доброе утро, — пробурчала Соня, окидывая вялым взглядом пустующую улицу. Она сегодня не выспалась. И вчера тоже. И позавчера. И последние пару лет уже не может нормально поспать. — Доброе, — Влад внезапно обнял девушку, утыкаясь носом в её волосы, и невесомо погладил по спине, пока та пыталась решить, стоило ли ей в ответ его обнимать, не испытывая при этом ничего, кроме дискомфорта, или лучше оставить всё как есть, внутренне умирая от этих прикосновений. В самом худшем смысле из всех предложенных во вселенной. — Мне всегда интересно было, как это здорово получается, что в среду у нас первым уроком совместный английский язык, — Влад с неохотой отстранился и машинально пнул ногой близлежащий камень, валяющийся на тропинке неподалёку. — Очень уж мне нравится это совпадение. Соня несколько раз кивнула, думая о том, что совпадением данное событие совершенно и не являлось. В их школе было всего лишь два одиннадцатых класса, которые, в принципе, в любом другом заведении объединили бы в один, и только девять человек из всех двадцати двух сдавали иностранный, занимаясь им углублённо. Так какое же это совпадение, что они вдвоём пересекаются на базовом профиле данного языка? Никакое, отнюдь. Но вслух она сказала: — Действительно. Мне тоже. На урок они пришли вовремя. Минуту в минуту, если выражаться точнее. И сели вместе за одну парту в конце первого ряда, получая в ответ сотню упрёков во взгляде учительницы и несколько десятков скучающих взоров от одноклассников. Соню так-то не заботило это всё, поэтому она и не обращала на окружающих её людей внимания. Она ждала окончания утомительного занятия, чтобы на перемене зайти в кабинет обществознания, и это было главной целью сегодняшнего дня. Всю дорогу в её рюкзаке подпрыгивала при ходьбе стопка листов с вариантами ответа на вопрос исследовательской работы. Она искала решение сложившейся задачи целую ночь. Вернее даже, денно и нощно находилась в этих поисках, поэтому ей хотелось как можно скорее поделиться добытым материалом с учителем. А реакция его на размышления своей ученицы её забавляли и дарили хоть какой-то интерес к происходящей суматохе. Со звонком она чуть ли не самая первая выбежала из кабинета, по пути задерживая Влада у порога и желая ему хорошего дня и прекрасного настроения на ближайшие часы, и торопливо коснулась губами его щеки (она бы ни за что не назвала это поцелуем; у этого даже названия не было), припоминая, что многие люди склонны были к частой тактильности и чрезмерной любви к ней. Стоило бы побаловать подобным парня, иначе он заподозрил бы что-то неладное в её таких искренних в переносном смысле слова чувствах. А лишние проблемы сейчас никому не были нужны. — Встретимся после уроков? — удивлённо поинтересовался Влад, тотчас же прикасаясь к вспыхнувшей румянцем щеке, и суетливо поправил лямку рюкзака, с какой-то дикой надеждой глядя на девушку. Она равнодушно пожала плечами и, спеша на четвёртый этаж, бросила ему напоследок: — Возможно, как получится. Но Влад уже знал, что в девяноста случаях из ста, то есть практически всегда, это «возможно» означало «ни за что, перестань об этом мечтать». По крайней мере, для себя он избрал именно такую трактовку понятия. Они вдвоём в полной тишине поднялись на четвёртый этаж, где он завернул направо, направляясь на урок углублённой физики, а она — налево, торопясь к Дмитрию Алексеевичу. Какая-то девушка из параллели вчера ненароком в разговоре со старостой упомянула о том, что у него не будет занятий с девяти до десяти часов утра, и именно поэтому Соня вознамерилась украсть у него эти свободные минуты и украсить их своим присутствием. Одна буква так сильно меняла значение слова, однако же. Как выяснилось (и это было ни капли не удивительно), никто её в своём закрытом на сотни замков кабинете не ждал, но только из-за жалости впустил к себе. С помощью жалости вообще столько вещей можно заполучить, если не увлекаться ею, представляете? — Сонь, ты серьёзно? — Дмитрий Алексеевич сидел за своим столом и с лёгкой озлобленностью наблюдал за тем, как она суматошно доставала из рюкзака знакомую до боли бордовую папку и затем с сильным грохотом клала её на преподавательский стол прямо перед его лицом. Он скрестил руки на груди, неосознанно защищаясь от такого резкого порыва к написанию исследования в его свободное время, и мрачно вздохнул. — А как иначе? — Соня продолжала стоять у его стола, опираясь на него бедром, а рюкзак свой кинула на первую парту совсем рядом. Она протягивала учителю новые детали своей работы в виде нескольких обычных листов в клетку и ждала его реакции на их содержание, а не на её нежданный и, скорее всего, нежелательный визит. — Я ведь Вас не отвлекаю? — добавила на всякий случай, следя за тем, как преподаватель бросил взгляд куда-то в сторону, а после снова вернул его на прежнее место. — Что ты, только рад тебя видеть, — и то ли явный сарказм это был, то ли правдивая искренность, по тусклым глазам его нельзя было понять. Он как-то нехотя потянулся к папке и вытащил из неё несколько новых бумаг, начиная читать. Соня поспешила объяснить ему пару моментов в них. — Предположим, есть несколько ответов на главный вопрос исследования, но выбрать мне нужно будет только один. Приводит ли абсурд к смерти? — повторила она основную мысль, главный посыл своих размышлений, на что Дмитрий Алексеевич поджал губы, будто в очередной раз задумался над этим вопросом. Что-то слишком часто он об этом думал в последнее время, за такое обычно предполагалось немедленное обращение к психологу (пока что не к психиатру, это уж крайний случай). — Не просто «да» или «нет», а развёрнутое объяснение и желательно с примерами, как говорится, — Соня задумчиво коснулась рукой подбородка. — Путей, опять же, у нас много. От каждого «да» и от каждого «нет» расходятся ещё сотни ответвлений, которые мне было бы очень славно подробнее описать, но я лучше упомяну о них вскользь, потратив больше времени и места в работе на разъяснение конечного вывода. Учитель, дабы показать свою заинтересованность в разговоре, наклонил немного голову вбок и сощурил глаза, осторожно спросив: — И есть ли у нас этот конечный вывод? Соня опустила уголки губ вниз, наподобие ироничной улыбки. — У нас пока имеются лишь десятки предположений. — Славно, — Дмитрий Алексеевич слегка расправил руки и сдержанно улыбнулся, повторяя за ученицей. Девушка лишь закатила глаза, на миг отворачиваясь от него. Всё-таки подобные наглые действия, как их называли, были неуважительными по отношению к преподавателям, а ей незачем было портить свои взаимоотношения с проектным руководителем. Он и так не особо жаловал её, больше пытался вытерпеть, вынести, выдержать в ближайший час, что собирался провести с ней в одном кабинете. При этом внутренне соглашался с каждой её мыслью и предположением, выдвигал собственные теории, не говоря ей об этом напрямую, да и также не особо намекая. В принципе, он старался не показывать ей своего отношения к обсуждаемым им темам и к их взаимоотношению в общем, старался выглядеть со стороны безразличным ко всему, ведь внутренне он был именно таким человеком. Ему не хотелось надевать на себя инородную маску, роль кого-то другого, какой-то неподходящей ему личности. Дмитрий Алексеевич хотел быть собой, правда в реалиях нынешнего общества ему это удавалось с тяжким трудом. И не только ему. Всем, кто не желал быть чужим для самого себя. — Могу ли я предложить свои варианты? — спустя несколько минут молчаливого чтения записей Сони он поднял на неё свои пустые глаза со странным умоляющим блеском в узких зрачках и спросил это, отодвигая папку слегка в сторону. Соня искренне удивилась. С большим недоверием обернулась к нему, ближе прижимаясь к столу из-за лёгкой нервозности, и поинтересовалась, просто, чтобы увериться в этом окончательно: — А они у Вас есть? — она получила в ответ от учителя слабый кивок. — Впечатляет, — и он плавно выдвинул из-за стола предпоследний ящик, начиная в нём что-то искать, перебирая целое множество различных бумаг. — Где-то нечто подобное завалялось, — учитель никогда не рассказал бы ей, как всю эту ночь записывал мысли на первый попавшийся лист, вроде как от старого дневника, давно уже выброшенного куда-нибудь подальше, запивая навалившийся сон горьким чёрным кофе, вызывающим на деле ещё большую усталость. Он ни при каких обстоятельствах не признался бы ей в этом; нет, нет, нет. Ни за что бы не поведал о том, как сам же и мучался размышлениями по теме её исследования. — Вот и они, — он привстал, дабы отдать записи прямо в руки Сони, а после сел обратно, задвигая ящик и взволнованно следя за каждым изменением в лице старшеклассницы. Что ей понравится в его словах, а что нет? Что она примет, а что отвергнет, не прочитав ни строчки? (Вот это да, ему было интересно её мнение? Очень удивительно). Соня, прежде чем начала читать труды учителя, решила кое-что добавить насчёт своих записей, пока не забылось, пока было для этого самое подходящее время. — У меня некоторые мысли — это прямые цитаты из трудов А. Камю, некоторые — от начала и до конца бред, придуманный моим сознанием, — она неловко переминалась с ноги на ногу, бессознательно загибая край листа в форме треугольника. Её отстранённый вид свидетельствовал о том, что в голове её в данную секунду копошились самые разнообразные мысли. Дмитрий Алексеевич усмехнулся, отчего-то кусая губы, причиняя себе отрезвляющую боль. Ещё немного и он отключится, это не ложь. Он попросту уже не вы-дер-жи-ва-ет. — В моём случае всё бред, — произнёс настолько отдалённо, что Соня не с первого раза поняла, послышалось ей это или нет. Это было наваждением или реальностью? Она уже ничего не понимала и никогда понять не смогла бы. Ей бы ис-чез-нуть из этого мира, по правде говоря. В её руках покоился листок в клетку с жуткими мыслями, от которых бросало в дрожь. Не мог человек мыслить о подобном. Вернее, не должен был. Изломанным почерком выводилось следующее: «Абсурд приводит к смерти, так как он порождает бессмысленность всего окружающего и убивает стремление жить. Абсурд не приводит к смерти, потому что, исходя из него, смысла нет в жизни, следовательно, его нет и в самой смерти. Так зачем делать то, что мы и так все, в конце концов, успеем сделать? Зачем умирать раньше положенного срока? Абсурд приводит к смерти, потому что я больше не могу терпеть постоянную пустоту внутри себя. Абсурд приводит к смерти, так как открывает людям глаза на отсутствие какой-либо значимости в нашем мире. Абсурд приводит к смерти, иначе просто быть не может, о каких аргументах идёт речь?! Абсурд приводит к смерти: взгляните вокруг и назовите мне хоть одну вещь или одно существо, ради которого стоит жить, а я в ответ приведу вам множество слов об обратном. Абсурд приводит к смерти, потому вследствие него я постоянно задаюсь вопросом «Зачем мне это нужно?». Абсурд приводит к смерти, ибо бессмысленность бытия доказывает абсурдность всего. Абсолютно. Нет смысла и в том, что я сейчас это пишу». Соня на миг затаила дыхание, сжимая бумагу в руках до еле заметных неровностей. Одно отрицание против семи утверждений. Конечный вывод и так был им ясен, но ради приличия стоило оставить это без внимания и продолжить думать, будто на главный вопрос исследовательской работы кто-нибудь да когда-нибудь решит ответить «нет». Кто же это будет? Безумец какой-то. А Дмитрий Алексеевич тем временем прокручивал в голове следующие мысли Сони, записанные в бордовой папке: «Абсурд приводит к смерти, потому что он помогает людям видеть эту жизнь насквозь: тогда всё теряет значение и смысл. Абсурд приводит к смерти, ибо надежды больше нет. Надеяться — значит жить, а это противоречит мысли об отсутствии значимости существования. Абсурд приводит к смерти, убивая веру во всё. А если нет веры, нет и надежды, что отсылает нас к вышеупомянутому предположению. Абсурд не приводит к смерти, потому как предполагаемая смерть из-за бессмысленности одним своим существованием доказывает осмысленность жизни. Человек говорит, что убивает себя по причине абсурдности жизни, тем самым превознося наличие у неё смысла. Абсурд приводит к смерти, потому что фраза «Отчего бы не убить то, что уже обречено смерти» логична. Абсурд приводит к смерти, так как у большинства людей нет будущего. Чем не аргумент? Абсурд не приводит к смерти, потому что кроме суицида есть и другой вариант развития событий — это смирение. Абсурд приводит к смерти, ведь всё в нашем мире направлено именно на такой конечный результат существования. Разве есть существо, которое сумело избежать своей смерти? Нет. P.S.: на последние два аргумента мне не хватило чернил в ручке, поэтому я записала их карандашом. В любом случае потом я всё это буду переписывать». Два отрицания против шести утверждений. Результаты были уже явно лучше. Соня, оказывается, являлась более оптимистичной натурой, чем он сам. — Как я вижу, мы тут с тобой практически единогласно отвечаем «да» на этот вопрос? — учитель положил ногу на ногу, случайно размазывая по линолеуму неяркий чёрный след от подошвы ботинок. Кому-нибудь из детей во время дежурства потом пришлось бы это оттирать, получая от классного руководителя множество упрёков за отвратительную уборку собственного кабинета. — Выходит, что так, — Соня почему-то стала выглядеть печальнее обычного, опустив в пол свои серо-голубые глаза. — Это по идее грустно слышать, — заключил Дмитрий Алексеевич, пристально разглядывая её тоскливую фигуру. — Для нормальных людей такое поведение вроде как является ошибкой, просчётом, оплошностью наконец. Чем-то ненормальным. — То есть для Вас мы ненормальные? — она нахмурилась, меланхолично поправляя рукава рубашки. Пуговицы на ней были до жути крохотными и ломкими. — Для всех мы ненормальные, — он специально выделил «для всех» интонационным ударением, будто подвёл под ним толстую черту. — Для меня мы вполне себе адекватные и полноценные люди, которые просто раньше других познали истину этого мира, — преподаватель чуть приподнял плечи, как бы оправдываясь. — Которые просто хотели бы как можно скорее исчезнуть, — шёпотом добавила Соня, не думая, что её услышат, но в итоге всё равно получила от Дмитрия Алексеевича скорбный взгляд. Ему стало горько от подобных слов, и он хотел кое-что добавить на их счёт, но внезапно вспыхнувший экран его телефона, который всё это время лежал на столе среди груды учебников и бумаг, отвлёк его и старшеклассницу от этой мысли. Кто-то позвонил ему, перебивая их разговор. Мелодии звонка не было, класс остался всё в той же изредка нарушаемой тишине, а на тёмном экране высветились одиннадцать светлых цифр и короткая надпись без каких-либо украшений либо дополнений: «Катя». Соня предположила, что это была невеста учителя, ведь она точно знала, что звали ту именно так. Девушка уже приготовилась загадочно глядеть на потолок, на стену, делая вид, будто она не собирается подслушивать их разговор. В принципе, это и не входило в её планы, ей это было не нужно, да и такое поведение наоборот наталкивало на мысль о том, что она вслушивалась в каждое их слово. А это было неправдой. Либо учитель сам вышел бы из кабинета, сказав ей подождать его несколько минут. Но на деле всё оказалось не так. Дмитрий Алексеевич равнодушно поглядел на свой телефон и выключил его, не сбрасывая при этом звонок. Просто избавил себя от созерцания надписи о входящем вызове. Он не стал брать трубку, дабы поговорить, возможно, впервые за день со своей невестой. Для него это было как-то неправильно и подозрительно, наверное. — Не собираетесь брать трубку? — Соне на деле было всё равно, но крохи любопытства вынудили её спросить об этом. Да и почему бы и нет, собственно говоря? Дмитрий Алексеевич брезгливо хмыкнул. — А смысл? Это всё ещё было не её дело, это была та область, в которую ей не стоило даже лезть, но она упорно продолжала, узнавая больше и больше новых деталей о личности учителя. — Возможно, Ваша возлюбленная волнуется о Вас. Или хочет сообщить Вам нечто очень срочное, — судя по тому, как он мрачно посмотрел на неё, она оказалась права, это и правда звонила его невеста. Так почему же преподаватель не хотел с ней говорить? — Если это действительно нечто очень срочное, она позвонит мне ещё двадцать раз, не меньше. В конце концов, напишет. Вариантов много, не о чем беспокоиться, — Дмитрий Алексеевич порывисто коснулся волос, зачёсывая их слегка назад, и суетливо провёл языком по ряду верхних зубов. Звонок, как показалось Соне в тот момент, прекратился, ибо на экране телефона высветилось уведомление о пропущенном вызове. — А если она просто захотела услышать Ваш голос? — ей всерьёз необходимо было понять, почему он так пренебрежительно относился к собственной девушке, которую, как поговаривали за каждой стеной, он безбожно любил, души в ней не чаял. — У меня даже мысли об этом не промелькнуло. — Почему? — у влюблённых же обычно это первым срабатывало в голове, так отчего у него всё молчало? — Потому что это довольно-таки странно. Зачем ей ради этого звонить мне? — учитель скривил губы и съехал немного вниз на стуле, из-за чего его осанка сразу же исказилась. Соня не знала, что ей следовало сказать в ответ на эту бесчувственность, и выдала первую, возможно, очень глупую мысль: — По той причине, что она Вас любит, — ученица с ярким любопытством заглянула в его глаза, которые он так тщательно старался от неё скрыть вместе со своими истинными чувствами. Внутри был мрак. И густая тьма. — Любит? — он настолько удивился, что Соня сама успела усомниться во всех известных ей фактах его личной жизни. Вдруг, к примеру, они всё-таки говорили о совершенно разных людях. — Разве нет? — ей было неловко, очень неловко. — Я не знаю… Откуда мне знать о чувствах постороннего человека? — и так честно промолвил, что печально стало. — Но вы ведь встречаетесь. Она Ваша невеста, следовательно, Вы на ней скоро поженитесь. Наверняка она миллион раз говорила о своих чувствах к Вам, — небольшая пауза. — И Вы также ей говорили об этом. Дмитрий Алексеевич вымученно вздохнул и легонько постучал пальцами по колену. — Ну и что? Мало ли что мы говорили друг другу. Это всё забывается. И не со временем, а сразу же. Её слова о любви ещё не говорят мне об искренних чувствах. Соня не знала, куда себя деть, вспоминая ту секунду, когда их разговор о смысле жизни успел войти в русло любовных взаимоотношений. Кажется, она копнула слишком глубоко и должна была давным-давно закрыть эту тему, но проглядела момент. — Извините, — она могла сказать ему только это, продолжая стоять у самого его стола. — С чувствами всегда тяжело. Преподаватель покачал головой, бросил беглый взгляд на настенные часы и довольно резко, неожиданно и невыносимо для Сони спросил, прежде томительно выждав некоторое время, чтобы та пришла в себя после беседы о его девушке: — У тебя ведь тоже есть любимый человек, да? — только не это. Она поглядела на него с диким испугом. Пускай он прекратит. Если она случайно залезла к нему в душу, это ещё не значит, что он должен сделать по отношению к ней то же самое. Хотя нет, ещё как значит, но не так скоро же. — Так неужели ты не понимаешь, Соня, про что я говорю? — о, она понимала, и очень даже хорошо, но никак не хотела это признавать. У неё всё по-другому, всё хорошо, всё как у всех. Ничего необычного. Самые прекрасные отношения, которые только могут быть в подростковом возрасте. Как говорила мать Влада, у них с ним была первая любовь, самая чистая и приятная. Всё именно так. Дмитрий Алексеевич ядовито усмехнулся, пронаблюдав за её обескураженной реакцией. — Всё ты прекрасно понимаешь, по взгляду твоему вижу, — она тут же отвернулась от него, посмотрев на дверь. Не надо, пожалуйста, говорить о ней. — Тебе тоже непонятно, так ведь? Непонятно, что делать с чувствами других, когда у самой внутри ни черта нет. Когда у тебя внутри пусто, а у других какая-то каша из проблем, переживаний и неравнодушия ко всему. Так абсурдно, что временами смешно. Она сжала угол столешницы, на которую опиралась, до побеления пальцев. — Замолчите. Учитель обществознания очаровательно улыбнулся и произнёс: — Вау, неужто неприятно? Правда глаза режет? — это что, была месть за интерес к его отношениям? И разве люди не говорили, что правда глаза колет? Откуда у него такой жестокий вариант пословицы нашёлся? — Сонь, ты ведь тоже ни к кому ничего не испытываешь, — и не вопрос это был, а суровое и до жути уверенное утверждение. — Ого, угадали, — произнесла с той же едкостью, проглатывая острый ком обиды. В глотке проявилась боль, а на глазах — неприметный блеск от солёных слёз. Правда действительно была ей противна. — И что теперь? — к чему он вообще начал это распотрошение её внутренностей? — А теперь представь, как далеко я зашёл с этой игрой в отношения, сделав бедную девушку своей невестой. Мне же плевать, в душе ничего не трещит при взгляде на неё, да и на других тоже. Так не жестоко ли это будет прекратить всё, во что она так верит и надеется? — сумрачно стал рассуждать, не испытывая при этом ни капли раскаяния. Он не чувствовал вины за содеянное, потому что по его мнению здесь её и не было. Для других, да, нечто подобное, может быть, и подстрекало совесть к мучительному саморазрушению, но не для него. Только вот для вида можно было принять и точку зрения остальных. — Прошу, дай мне хоть один совет. Внутри как будто что-то трескалось. Соня впервые за долгое время испытывала хоть что-то, пускай и не самое приятное. Дмитрий Алексеевич нащупал в ней какие-то доселе неизвестные эмоции, вынудив проявить их сейчас в самом полном виде. Её потресканным голосом было сказано: — Так себе Вы выбрали поверенного. Что я-то могу Вам сказать? У меня ситуация не лучше, правда не настолько серьёзна, — и Соня сжала край стола ещё крепче. — Тогда скажи мне, почему ты не прекращаешь свои отношения с ним? — он принципиально не называл Влада по имени, хотя и был с ним знаком, ведь уже второй год вёл у него уроки. То ли не хотел переходить на личности, то ли желал сохранить некий флёр скрытности между ними. — Потому что… — её словно током пробило, отключая в голове сразу все процессы. — Потому что думаю, будто через некоторое время у меня наконец-то появятся к нему чувства. — Но их ведь так долго нет. Не означает ли это то, что их никогда и не будет? — это была самая настоящая провокация, которая выводила её из себя. Она протёрла влажные ресницы рукавом рубашки, не понимая, что с ней сейчас происходило. Почему она плакала? Разве подобная тема как-то волновала её? Нет же. Тогда что это? Почему именно сейчас она на пару мгновений избавилась от своего многолетнего равнодушия, о чём прежде не раз мечтала? — Я продолжаю эти отношения, потому что не хочу оставаться в одиночестве, — окончательно сдалась, признавшись ему во всём. Он удовлетворённо улыбнулся. — Вот именно. И я тоже, — Дмитрий Алексеевич откинул голову назад, уставившись в потолок. Серость красок давила на него. — Я не расстаюсь с ней, боясь отсутствия человека рядом с собой и вопреки философии абсурда позволяя себе надеяться на лучшее будущее. В помещении было прохладно из-за открытого в конце кабинета окна, и холодность осени окутывала печальной бахромой дождливых дней. — Что же делать? — Соня была в отчаянии. В таком привычном состоянии сумасшедшего страха исчезновения чего-то из своей жизни, что еле стояла на месте, не обращая никакого внимания на капли выпавших слёз, стекающих по щекам. — Что мне делать, если я не хочу быть одна, ведь отношения с Владом настолько выгодны, что я не могу их закончить? Но и позволять им развиваться я также не могу, — тень задумчивости отразилась на её лице. — Не могу, потому что ни за что и никогда не буду с ним сближаться. Всегда буду держать на расстоянии от себя. Учитель молча встал из-за стола, проведя пальцами по разбросанным бумагам, цепляясь за всякий их край и задерживаясь ими в сантиметре от руки Сони. Он приблизился к ученице и замер рядом с ней, становясь в ту же позу, что и она. — Знаете, я его не люблю, — пробормотала слабо и тихо, сжимая зубы до колкой боли в дёснах. — Знаю, а я не люблю её. Они говорили о своих возлюбленных, не называя их имён, но и так было понятно, про кого конкретно шла речь. Происходящее казалось нереальным, представлялось им очередной фантазией, потому что настолько откровенные признания никогда не рассказывались постороннему человеку. А в этот раз всё было иначе. — Это мерзко и отвратительно так поступать с другими, — Соня склонила голову вниз, мельком замечая приближение учителя, но никак не реагируя на него. У самого уха она услышала фразу, произнесённую чудовищно хладнокровным тоном: — Верно, но не плевать ли? И да, ей было безразлично. Действительно неинтересно. — Плевать, ведь я позволяю окружающим меня людям поступать со мной точно так же, как и я поступаю с ними. И если они не делают чего-то мне в ответ, то это лишь их дело. У них для таких поступков есть полное право, но они отчего-то им не пользуются, поэтому его использую я. Если они захотят сделать мне нечто подобное, то пускай. Я даже жду чего-то такого, но ничего не получаю взамен, — она начинала нести полный бред, но он её не останавливал, вслушиваясь во все сбивчивые вдохи и выдохи. — Люди слишком странные, и я их не понимаю. И не принимаю. Дмитрий Алексеевич опустил сочувственный взгляд на пальцы, лежащие у преподавательского стола, и сдвинул их слегка в сторону, накрывая холодной кожей ладонь школьницы. Другой рукой он прижал её к себе, позволив им двоим такую вольность, как невесомые объятия. — И мы приходим к выводу, что отношения эти нужно будет продолжать лишь из выгоды? — он чувствовал лёгкий аромат малины или каких-то похожих ягод, исходящий от её близкого расположения к нему. Это совершенно точно были не духи, вероятно, нечто другое, но до дрожи приятное. — Я буду делать это из выгоды. Так удобнее и проще. У Вас есть и другие пути, — Соня заметно вздрогнула, почувствовав его морозные прикосновения, так непривычно и незнакомо возникшие. Ему было ужасно скверно, череп раскалывался на части, и он сказал: — Это бессердечно, — а она на его слова заливисто рассмеялась, уткнувшись лбом ему в плечо, неумело смешивая плач и смех между собой. — Впрочем, попробую последовать твоему примеру. Найду выгоду в девушке, которая хочет построить со мной крепкую семью и прожить долгую и счастливую жизнь. Полная противоположность моим планам. Соня схватилась учителя за предплечья, сжимая рукава рубашки, и, не смотря в его глаза, продолжала лепетать куда-то в его одежду: — Не хотите быть семьянином? — Не хочу жить долго и счастливо, — он не смел даже пошевелиться, боясь тем самым спугнуть ученицу. — Хотя, скорее, только долго не хочу. — Тогда предлагаю Вам короткую и трагическую жизнь. Вернее, только короткую, — произнесла она всё с тем же болезненным смехом. — Идеально. Спустя минуты долгого плача и осмысления всего сказанного, утопившись до потери сознания в безмолвии утра, находясь в старательном подобии объятий, они погрузились в задумчивость от непривычного переизбытка накопившихся чувств, что были выплеснуты друг на друга без всяких милостей. Плач Сони прекратился, оставляя после себя только рваные всхлипы. Вязаный жилет преподавателя, надетый поверх рубашки, немного намок, поймав на себе влажные круги солёных слёз. — Я сегодня же покончу с собой, — промолвила она куда-то в его плечо, прикрывая глаза. Как же ей было плохо, противно от всего происходящего, вы не поверите. — Сонь, успокойся, — Дмитрий Алексеевич коснулся кистей её рук, как бы слегка отодвигая от себя. Они у неё были настолько тонкими и хрупкими, что он побоялся ненароком сломать их. Кости резали кожу, выступая наружу, и таяли от одного взора на них. — Сегодня, знаешь ли, дата некрасивая, — её словно осенило. Его слова стали самым весомым аргументом из всех существующих, спасая её несмышлёную душу. Как же это было очевидно: нет смысла делать что-либо, ибо это не только напрасно, но и уродливо. — Вы правы. На надгробии будет плохо смотреться, — и перед глазами тёмный гранитный памятник, где в начале расписана дата её рождения, а через тире, в конце, — сегодняшнее число, последний день тёплого сентября. Со стороны выглядело безобразно. Чтобы и дальше отвлечь Соню от губительных мыслей, которыми он сам был полностью пропитан, кое-какая идея возникла в его голове, и он принялся её осуществлять. — Возьми-ка мой номер телефона, — преподаватель в конечном итоге в полной мере отстранился от неё, чтобы найти на столе какую-нибудь бумажку, куда можно будет записать набор необходимых цифр, и принялся также отыскивать ручку. — Пригодится. На случай, если возникнут проблемы с исследовательской работой. И с жизнью тоже, так, к слову, — он вырвал клочок от листка с контрольной какого-то неизвестного ученика и нацарапал на нём до жути остро заточенным карандашом свой номер, так и не найдя ручку. Вероятно, укатилась под стол или спряталась в одном из учебников. — С работой проблем не будет, — сладко улыбнулась, буквально напрямую говоря, что неприятности у неё были, есть и будут только с этой жизнью. Жизнь прекратиться — всё плохое тотчас же исчезнет. Если говорить правду, то ей уже не было стыдно перед ним за эту сцену, она уже не собиралась просить у него прощения, ведь за что именно? Что такого нехорошего было в том, что она впервые ощутила себя настолько честной и перед собой, и перед ним? Что плохого было в том, что она была собой, трусливой и ничего не понимающей, но, главное, нефальшивой? Ничего такого ужасного в этом и не было. И он тоже это понимал, потому что в той же степени открылся и ей, разрушая между ними стену опасливой настороженности, которая обычно воздвигалась перед всяким встречным. Прозвенел звонок, и завершившийся сегодня сентябрь разлучил их, оставляя каждого наедине со своими тревожными мыслями.