осенняя хандра бездушных

I.

На выходных, в самом начале октября, Соня и Влад решили вместе отправиться в гости к их общему другу, которого не навещали с середины августа. Учёба сделала своё дело и избавила их от свободного времени, заставляя всецело посвящать всего себя ей. Так себе собственничество, Соня оценила бы его на двоечку из десяти, не больше, вы что! Влад бы сказал, что можно рассудить и на пятёрку, а потом задумался бы и с видом самым уставшим и утомлённым констатировал бы твёрдую единицу. В любом случае никто не приветствовал подобное ограничение в свободном времени на жизнь со стороны школы. Она отнимала у многих подростков чертовски важные воспоминания и события, вдавливая в их головы не всегда полезные знания. Никакой выгоды в этом гиблом деле не было, ей-богу, самая настоящая жуть. Троллейбус подъехал не сразу, а только спустя восемь минут ожидания на успевшей охладеть ко всему окружающему земле. Остановка, которая так-то и не была остановкой, просто каким-то известным каждому жителю местом, где обычно останавливались автобусы, маршрутки и прочий общественный транспорт, пустовала, скрывала в своих объятиях пожелтевших кленов лишь двух людей и засыпала в столь солнечно-яркий утренний час. — Я заплачу за двоих, не беспокойся, — Влад протянул кондукторше горсть потемневших от времени монет, за что получил два светло-жёлтых билетика, оборачиваясь к Соне, которая только-только поднялась в троллейбус. — Как скажешь, не беспокоюсь, — без каких-либо эмоций произнесла она, цепляясь рукой за ближайший поручень и оглядывая сонным взглядом транспорт. Людей было немного, лучше сказать, очень мало: мужчина, одиноко стоящий где-то в противоположном конце салона, две женщины, что-то рьяно обсуждающие неподалёку, девочка лет десяти, с неприкрытым восхищением рассматривающая дорогу за окном, и, собственно говоря, сами они, выбирающие для себя подходящие места с большей серьёзностью, чем предметы для сдачи экзаменов. Их выбор пал на сидения у колеса троллейбуса, по этой причине слегка возвышающиеся над другими, и Влад, пропустив девушку к запылённому окну, пристроился рядом с ней. Он вытащил из нагрудного кармана недавно вручённые билеты и начал их пристально разглядывать, надеясь найти хотя бы один счастливый. — Ну что? — спросила Соня спустя пару минут и всем телом повернулась к парню, задерживаясь глазами на скомканных листочках в его руках. Он усиленно в них вглядывался, считая напечатанные на них красные цифры. Разочарованно вздохнув, Влад промычал: — Либо я разучился считать, либо счастье нам сегодня не дано, — чуть ли не со слезами на ресницах он расстроенно покачал своими рыжими прядями в разные стороны. — Тогда не обращай на это никакого внимания, — она выхватила билеты из его рук, с омерзением скомкав их и положив в карман пальто. — Не дано — так не дано. Впервые, что ли, с таким сталкиваемся? Влад одобрительно хмыкнул и с внезапной радостью выдал: — Вот именно! Будто счастье наше действительно зависит от этих билетиков, — проходящая мимо кондукторша озадаченно на него поглядела, и он вмиг смутился, пряча пристыженное лицо в волосах Сони. — Впрочем, ладно. Забудем об этом, — пробурчал в её шею, а она презрительно поморщилась, ощутив его чуждое тепло так близко. Стало неприятно. За окном мелькали разноцветные из-за осенних наказов кроны деревьев, виднелись редкие прохожие, осмелившиеся в столь ранний час не просто встать с кровати, так ещё и на улицу выйти, перистые серые облака да яркое солнце, освещающее всю эту красоту. От таких словно нереальных, фантастических картин дыхание захватывало, и голова кружилась в танце от избытка чувств. Казалось, что всё вокруг было чем-то выдуманным, ненастоящим, таким чужим, пустым и отстранённым. Обыкновенный холст размером в целый мир, представляющий необычайную палитру красок. Настолько всё это было искусственным, что одновременно и пугало, и восхищало. Притворное пространство, ежесекундно меняющее свои декорации. Необычно и страшно. В рюкзаке Влада всю дорогу что-то гремело на весь салон троллейбуса, но он старательно делал вид, что ничего не слышал, сжимая вещицу где-то в ногах, подальше от глаз. Он вёз к другу интересные подарки, заранее посоветовавшись с Соней на их счёт. Жене должны будут понравиться их неожиданные сюрпризы. — Сонечка, ты помнишь, где нам выходить? — почти промурчал в её волосы, зевая от очередной бессонной ночи. Если он в том же темпе продолжит губить таким неприятным способом своё здоровье, то к концу учебного года просто не заявится на экзамены и на выпускной, потому что, знаете ли, мертвецы не восстают из собственных могил. — Я постоянно путаю остановки в этом районе, — и ориентиры в жизни тоже, следовало бы заметить. — Вроде да. Наверное, — с каждым произнесённым словом нотки уверенности в её голосе слышались всё меньше и меньше. — По ситуации поймём, — в конце концов заключила она, приподнимая плечи. — Плохи наши дела, к сожалению, — Влад лениво отодвинулся от неё, продрогшими руками обнимая самого себя, чтобы согреться. — Если что Жене позвоним: он напомнит нам путь к его дому, — кивнул, посчитав эту мысль наиболее гениальной и разумной, и опустился корпусом тела, нащупывая внизу, у самых ног, рюкзак. Вроде бы всё нормально было, ничего не сломалось, не испортилось, не исказилось и не разбилось. Соня вымученно закатила глаза, кладя ногу на ногу. — Посмотрим, не переживай раньше времени, — и оба замолчали, случайно вслушиваясь в разговор двух шумных женщин о каком-то спившемся муже их соседки Люды, молодце-красавце, внезапно покинувшем наш мир. Страсти напряжённее чего бы то ни было, серьёзно ведь. Подъезжая к невысокому каменному мосту, Соня вздрогнула, внимательнее вглядываясь в изображение улицы за окном. — Сейчас, — прошептала она, ловя взглядом вытянутый тополь у лестницы, что вела к оврагу. Влад резко схватился за рюкзак, прижав его к себе, и огляделся. — Что? — он аж выпрямился до потемнения в глазах, с вопросом смотря на девушку и не понимая, что она только что тихонько произнесла. — Сейчас выходим, — более настойчиво повторила она и легонько подтолкнула парня на выход, вставая с насиженного места вслед за ним. Как только троллейбус остановился, а дверцы с грохотом раскрылись, они быстро спрыгнули с транспорта и оказались на однотипной по всему городу остановке, стоя под прямыми лучами негреющего солнца. — Так ты всё-таки запомнила остановку? — поинтересовался Влад, поправляя на плече лямку рюкзака, и припомнил какие-то знакомые объекты, что окружали их неподалёку от ранее упомянутого оврага. — Не совсем, — Соня задумалась и обернулась к тополю. — Сориентировалась по тому дереву, рядом с которым мы в прошлый раз гуляли с его младшим братом, — она показала кистью руки в нужную сторону и облизнула губы, зудящие из-за подступающих морозов. Влад одобрительно похлопал её по спине и весело улыбнулся. — С тобой бы в походы ходить, тогда точно не заблудимся. Соня почувствовала себя очень неловко и зашагала в сторону дома Жени, минуя лестницу у оврага и хорошо запомнившийся ей тополь. Влад пошёл следом за ней, пытаясь догнать её хоть и маленький, но невероятно быстрый шаг. У него не получалось, и это его совсем немного злило. Шли они недолго, минут десять или тринадцать, пока не оказались рядом со стареньким пятиэтажным домом времён детства их бабушек и дедушек, то есть у обыкновенной хрущёвки, окружённой целой толпой таких же зданий. — Квартиру ты хоть помнишь? — спросила Соня, оборачиваясь к Владу, который так сильно нахмурился, что казалось, вспоминал дату какого-нибудь события, произошедшего ещё до нашей эры. — Видимо, нет. Парень очнулся, выходя из своих мыслей, и уверенной походкой прошёл к первому подъезду, приговаривая: — Это где-то здесь, — девушка усмехнулась, глядя на надпись про количество квартир у входа «1—20» и иронично приподняла бровь. — У нас есть целых двадцать вариантов, за полчаса справимся, — с полным спокойствием сказала она, уже прикасаясь пальцами к потёртым цифрам на домофоне. — Да у него вроде семнадцатая или восемнадцатая, — внезапно воскликнул Влад, вставая рядом с ней и что-то подсчитывая про себя. — Тогда звоним, авось повезёт. И тонкие бледные пальцы нажали на единицу и семёрку, включая вызов. В ответ послышалась тишина, а после — непонятный шорох. Спустя секунду зазвучала всеми знакомая мелодия и дверь подъезда открылась. Соня потянула её на себя, пропуская их двоих внутрь. — Это либо меткое попадание благодаря моей интуиции, либо простая удача, — констатировал Влад, гордо подняв указательный палец. Они неспешно поднялись на пятый этаж, останавливаясь из-за усталости на каждом лестничном пролёте. С возрастом всё тяжелее и тяжелее взбираться было. Женя первым делом впустил их в свою квартиру, пропуская многочисленные приветствия с порога, и оставил переодеваться в коридоре, с кухни начав задавать вопросы: — Как добрались? — глубокий голос разнёсся по всему помещению, заглядывая во всякую пустую комнату. — Великолепно! — в ответ крикнул Влад, аккуратно вешая пальто Сони, которое та вручила ему. — С первого раза угадали твою квартиру, — похвастался, довольно улыбнувшись. С кухни доносился грохот посуды и журчание воды в чайнике, перебиваемое удивлённым вздохом. — Вы всё никак не запомните? И смущённая тишина в качестве отклика удовлетворила всех. Соня вместе с Владом кое-как, стараясь не сделать ничего лишнего, помыла руки и завалилась на кухню, усаживаясь за свободные места у окна. Опять-таки, как в троллейбусе. В помещении пахло теплом, ягодным чаем в пакетиках и имбирным печеньем, что лежало в новогодней железной коробке с нарисованными на ней снежинками и ёлочными игрушками. — А родители где? На работе? — задала вопрос Соня, мысленно подмечая, что навряд ли кто-то будет работать в воскресенье, но вдруг что-то произошло, и его родители сейчас трудятся. Женя искал чистые и не разбитые когда-то случайно кружки для друзей, стоя к ним спиной у кухонных шкафчиков. — Да нет, поехали сегодня в гости к какой-то двоюродной тёте по маминой линии, а меня с Тимом оставили. В общем, всё как всегда. — Тимофей здесь?! — воскликнула девушка, прижимаясь спиной к оштукатуренной стене. На темной водолазке остались белые следы. — Где-то прячется, стесняется вас, — Женя успел схватить чайник с плиты до того, как он протяжно засвистел на всю квартиру, и разлил кипяток по трём кружкам. — Сахар сами возьмёте, если нужно, — Соня отмахнулась, а Влад неуверенно привстал с места и подошёл к крайнему шкафчику. — Если не забыли и его местоположение, — добавил он, получая от друга гулкое цоканье. Когда все сели, успокоились и наконец начали пить горячий чай со вкусом ягод, Влад быстро вскочил с деревянной табуретки и побежал в коридор, будто вспомнил о чём-то важном. Оттуда послышался его взволнованный голос и грохот содержимого рюкзака: — А у нас для тебя подарки, Жень. И для самого лучшего мальчика в мире тоже, — Соня искренне улыбнулась, услышав это, и укусила любимое имбирное печенье. Мелкие крошки разлетелись по всей розоватой скатерти. Женя непонимающе взглянул на неё и крикнул другу, ухмыляясь на его последнюю фразу: — То есть опять для меня? — Только в мечтах твоих, не смеши, — идя по коридору и отыскивая что-то в рюкзаке, буркнул Влад, кладя затем вещицу на табуретку. Он с нарочитой медлительностью вытащил оттуда два подарочных пакета и вручил один Жене, до невозможного лукаво радуясь. — Держи, тебе обязательно понравится. Парень подозрительно осмотрел знакомых и с лёгким испугом прикоснулся к внезапному сюрпризу, отодвигая от себя кружку с чаем. Он заглянул внутрь пакета и тут же отпрянул, начиная звонко смеяться. — Да вы серьёзно? — он неловко потёр шею, оттягивая ворот домашней футболки, и по-доброму оскалился. — Если я старше вас на три года, это ещё не значит, что я уже в том возрасте, когда людям дарят нечто подобное, — достал небольшую прямоугольную коробку с нежно-розовым фарфоровым сервизом для чая, которую обычно находила его бабушка в кладовке перед приходом гостей на семейный ужин, и поставил на стол перед собой. — Ещё бы набор новогодних бокалов подарили с надписью «Королева этого вечера» (на собственном опыте видел такое в магазине), цены бы вам не было. Соня тоже засмеялась, опираясь локтями о столешницу и кладя на раскрытые ладони свинцовую голову. — А вот и идея на этот год, — сквозь тихий смех сказала она, чем обрадовала Влада, который также еле как стоял на месте, подхватив всеобщую радость. За его спиной в ту же секунду послышались тихие шаги и на кухню зашёл мальчик восьми лет, одетый в тёплую пижаму с машинками и обутый в пушистые тапочки. Он слабо покашлял и спрятал маленькие ручки за спиной. — Тимош, привет, — Влад отпрянул от рюкзака, успев вытащить из него второй пакет перед тем, как тот неслышно упал с табуретки на пол, и схватил мальчика, приподнимая его и кружась с ним на месте. — Вот тебе подарок от меня и тёти Сони, — он отпустил младшего брата Жени, у которого немного закружилась голова после такого, и достал из его подарка плитку шоколада и брелок с крохотным плюшевым зайцем, частенько встречающимся в цветочных магазинах. — Спасибо, — прошептал оробевший мальчик и отдал пакет с сюрпризами своему брату, не зная, куда его деть. Потом он завороженно посмотрел на продолжающую изредка смеяться Соню и лучезарно улыбнулся ей, поприветствовав. — Здравствуй, ребёнок, — ответила она ему, с озорным прищуром оглядывая, и официально пожала ему руку, продолжая деловито пить чай. Тимофей покраснел и, достаточно сильно смутившись, подошёл к ней и обнял за талию, ведь дотягивался только до неё, утыкаясь в водолазку лицом. Хоть кто-то был ниже неё, уже от этого счастья можно было умереть. Женя, пристально наблюдавший за всем происходящим и раздумывающий над тем, что же ему делать с фарфоровым сервизом, вдруг спросил: — Как у вас в школе дела? Влад, относя рюкзак обратно в коридор, чтобы он не мешался на кухне, коротко сказал: — Всё нормально, бывало похуже. А Соня, которую объятиями душили детские руки, ответила: — Ничего нового, — но после она задумалась, добавляя, — хотя нет. Недавно проект начала писать. Женя с интересом приподнял брови, убирая Тима от застывшей из-за неудобства девушки, и отдал ему в руки подарок, чтобы тот пошёл глядеть на него в другую комнату и не мешал «взрослым» общаться между собой. — Что за тема? — Философия абсурдизма на основе эссе Альбера Камю, — она отломила кусочек от очередного невероятно вкусного печенья, ловя непонимающий взгляд со стороны друга. — Влад тоже ничего не понял, — досадно усмехнувшись, добавила она. — Именно, — пропел тот, возвращаясь из коридора и садясь неподалёку от неё. — Слова умные и интересные, но непонятные. — Эта философия опирается на концепцию абсурдности? — Женя скрестил руки на груди, задумавшись, и поджал губы. Соня кивнула и сделала последний глоток чая, отодвигая опустевшую кружку подальше от себя. — И утверждает, что в человеческом бытии отсутствует всякий смысл, — её друг заинтересованно хмыкнул, машинально сгорбившись. — С кем же из учителей пишешь? Тема не самая простая, как мне кажется, — он посмотрел ей прямо в глаза своим кофейным взором, перебирая в голове когда-то знакомые ему имена и фамилии. — С Дмитрием Алексеевичем, учителем обществознания, — Женя нервно покачал под столом ногой, не припоминая такого человека, потому Влад поспешил вмешаться в разговор, чтобы всё ему прояснить: — Он пришёл к нам только два года назад, поэтому ты его не застал. Хороший преподаватель, красивый и приятный молодой человек. Соня на эти его слова вновь засмеялась (прямо день смеха какой-то был) и пробормотала: — Говоришь так, словно в клубе его поклонниц состоишь. — А вдруг состою, Соня, вдруг? — Влад насмешливо фыркнул, складывая руки в замок и кладя их на стол. — Знаю его расписание наизусть и стараюсь на переменах как бы случайно пересечься с ним, — он игриво повёл бровями, а Соня саркастично закатила глаза. — Это уже не звучит как шутка, — промолвила она. — Но у него невеста есть, поэтому шансов у тебя мало. — Как жаль, а я ведь хотел… — и не успел он договорить свою фразу, как Женя закашлялся, озадаченно смотря на них и пребывая в шоке. — Без меня, ребята, вы там с ума сходите, видимо, — произнёс он, с изумлением качая головой. — С тобой тоже сходили, не забывай, — дополнил его мысль друг, широко улыбаясь из-за его ошеломлённого вида. Ему нравилось по-доброму издеваться над ним. — Но не до такой же степени, чтобы увлекаться учителями, — возмущался Женя, ища спасение и подтверждение своим словам хотя бы у Сони, но та лишь пожимала плечами, как бы говоря: «Против правды не попрёшь». Необходимой поддержки нигде не было. — Молодыми и красивыми учителями, — сквозь смех напомнил ему Влад. — Молодыми и красивыми… — зачем-то повторил Женя, глубоко задумываясь ещё и об этом. Он прямо впал в экзистенциальный кризис, по-другому и сказать нельзя (учился ведь теперь в педагогическом университете на преподавателя физики и математики), отрешённо уставившись в стену перед собой. Казалось, что он уже примерил подобную участь и на себя. Неужто его будущие ученики также будут обсуждать его со своими друзьями, родственниками, близкими людьми и создавать между собой так называемые «клубы поклонниц»? Это было жутко, очень жутко. Перед глазами так и предстала картина: он спокойно себе шёл по школьному коридору в учительскую или столовую, смотря по ситуации, а какая-то восьмиклассница меньше него раза в два со своими подругами следила за ним из-за угла, отмечая про себя его новый свитер или брюки и планируя на следующей перемене подойти к нему с каким-нибудь наиглупейшим вопросом по его предмету, лишь бы просто поговорить. Ох, чертовски жутко было. Даже дрожь по телу прошла. — Может, на балкон сходим? — похлопывая по карману брюк и вставая с табуретки, предложил Влад, чтобы разбавить вмиг наступившую пугающую тишину пространства. Женя молча поднялся с места и поманил всех следом за собой, уходя в комнату, куда послал Тимофея сидеть с подарками. Он всё ещё был немного в шоке, но старался как можно быстрее прийти в себя, забывая о возможном варианте своего будущего в качестве учителя. Оно его до жути напугало, признаться честно. Сколько же проблем будет от предполагаемых восьмиклассниц, кошмар! На диване в гостиной сидел Тим, молчаливо рассматривающий подаренный ему брелок и успевший уже съесть половину шоколадной плитки. Его пушистые тапки были закинуты далеко под комод, а он сам болтал босыми ногами по краю мебели. Завидев неожиданно вошедшую в комнату троицу «взрослых», он подскочил с места и подобрал ноги под себя, стараясь не показывать никому, что они были голыми, иначе его наругали бы, как это обычно делали родители. — Тимош, не скучаешь? — спросил Влад, на ходу взъерошив мягкие детские волосы. Тот быстро-быстро помотал головой, говоря тем самым, что ему было вполне комфортно и хорошо играть одному. Он вообще сам по себе был молчаливым и тихим мальчиком, поэтому привык к такому времяпрепровождению. Втроём они торопливо забежали на балкон и прикрыли за собой дверцу, чтобы холод октября не проник в комнату к ребёнку, да и сигаретный дым так-то тоже. Но главное, конечно, чтобы тому холодно не было, это определённо. Влад достал из кармана брюк зажигалку и пачку дешёвых сигарет из магазина у своего дома и поделился ими с Соней и Женей. Те с особой признательностью взглянули на него и практически одновременно закурили, смеясь над таким вовсе не смешным совпадением. Лёгкие мгновенно задохнулись в отравляющем смраде, а губы будто прикоснулись к костям самой смерти. — Так, Соня, погоди… — сказал Женя, открывая окна балкона пошире, чтобы запах табака не задерживался в помещении. — Насчёт твоего абсурдизма. Ты ставишь под сомнение само понятие жизни, человека, всё его окружающее, множество нравственных ценностей и смысл всего этого, я правильно тебя понял? Девушка подошла к раскрытому настежь окну и положила на него руки, как бы опираясь. Пепел с сигареты медленно полетел вниз, подрываемый промозглым ветром, и кривовато закружился в воздухе. — Нет, нет, нет, ты ушёл в полное отрицание, а это уже нигилизм, — она сделала плавную затяжку и обвела серыми глазами открывающийся с пятого этажа вид на городскую слякоть наступающего дня. Выглядело некрасиво, неестественно. — То есть ты просто утверждаешь, что смысла в этой жизни нет, так ведь? — Женя встал около неё, также пристально вглядываясь в городской пейзаж, а Влад сел на стул позади них, рассматривая плитку балкона недоверчивым прищуром. Ещё гляди обвалится прямо сейчас, кто знает. — Угу, — Соня скучающе протянула руку, ловя ладонью брызги мелких капель, падающих с крыши, которые стекали оттуда с конца ночного ливня. — Но а как же осуществление своих целей и планов? Даже не знаю, к примеру, поступление в университет мечты? Учёба на специальности, которая тебе действительно нравится? — её друг озадаченно смотрел на близстоящий дом и суетливо курил. — В этом всём нет никакой значимости для меня. Меня это не волнует. — А в чём же для тебя тогда значимость? — Я же говорю, что ни в чём, ведь смысла вообще нигде нет, — девушка нахмурилась из-за морозного порыва ветра прямо в её лицо и попыталась одной рукой убрать распустившиеся пряди волос, другой удерживая на весу сигарету. Пепел продолжал отчаянно падать вниз, будто бы подманивая сделать то же самое. — Но так же нельзя. Это просто невозможно. По-любому есть что-то или кто-то, кто вынуждает тебя продолжать эту жизнь, кто тебя радует, кого ты любишь, — Женя внимательно следил за каждым её действием, пытаясь понять, что же творилось в её мрачном сознании. — Нет, никого и ничего нет, — Влад раздражённо выдохнул, услышав это, и закурил вторую сигарету подряд. Как же это неудивительно, что она ответила именно так. — Тогда почему ты всё ещё живёшь? Почему до сих пор не убила себя? — возможно, это был грубый вопрос, но никто уже не обращал на это внимания, покрывая собственные сердца коркой твёрдого льда. Или отсутствием всего, приправленным щепоткой безразличия. — Хороший вопрос, постоянно задаюсь им, — Соня разбито улыбнулась. — Наверное, потому что не могу себя убить. Не то чтобы боюсь, но как-то это всё сомнительно. Вдруг не получится? Вдруг выживу? Вдруг меня успеют спасти? Столько затруднительных моментов, что и не знаешь, как лучше умереть-то, — она разочарованно потушила окурок в стоящую неподалёку пепельницу в форме плоского радостного солнца с прикрытыми глазами и оценила вкус друга по достоинству. Смотрелось здорово, однако. — Значит, всё ещё хочешь жить, — от произнесённых слов Жени девушка остановилась на месте и сглотнула, располагаясь в небольшом пространстве между ним и Владом. — Да нет же! — прикрикнула на него, а потом поняла, насколько ненормальным было её высказывание. Так нельзя было говорить, никому и никогда. Боже, вот это она забылась, выдав себя сразу перед двумя близкими людьми. — Вернее, да, хочу, конечно, если бы не хотела, то давно бы уже умерла, ты прав, — как же это фальшиво прозвучало, господи, что никто ничего сказать и не смог, угрюмо промолчав. Кто же так открыто говорит о собственном нежелании жить? Ничтожество. Был бы рядом кто-нибудь другой, отправил бы её уже в психиатрическую больницу, здесь ведь как раз недалеко находилась. Женя жалостливо прошёлся опечаленным взором по напряжённой фигуре Сони и, сделав последнюю затяжку, бросил окурок прямо в окно, наплевав на всё. Он укоризненно прикусил губу и произнёс, без всяких объяснений покидая балкон: — Опасно писать проекты на такую тему. Надеюсь, что хоть этот новый учитель тебя образумит, — и Соня, честно, клянусь вам, старалась надеть на себя этот вручённый ей образ провинившейся, но слова о Дмитрии Алексеевиче всё предательски испортили. Она донельзя ядовито усмехнулась и вернулась к окну, устремляя глаза на всё тот же до тошноты знакомый город. Учитель обществознания её образумит? Не смешите, первый же и предложит самоубийство после восьмого урока какого-нибудь скучного четверга или перед школой в понедельник из-за того, что желание начинать новую неделю напрочь отсутствовало. Не тот он человек, чтобы отговаривать её от самоубийства. Скорее тот, кто подкинет ей гениальную идею для его свершения. Влад не знал, что ему лучше сейчас сделать, потому что ясно понимал: разговор с девушкой не принёс бы никаких плодов, возможно, только бы усугубил сложившуюся ситуацию. Он встал со стула, скрипнув его металлическими ножками по ненадёжной плитке, и напоследок бросил, также покидая балкон: — Оставлю тебя одну. Возможно, тебе сейчас это нужно, — ему всё никак не удавалось понять её даже спустя столько лет знакомства и столь близкого общения. Соня была для него самой сложной загадкой на свете, на решение которой у него больше не было сил. Поэтому он и ушёл, прикрыв за собой дверцу. Соня полчаса, наверное, точно изучала окна домов по округе, царапая ногтями до кровавых ссадин кожу пальцев, и кусала губы, морщась от периодических порывов северного ветра. Её никто не отвлекал от этого занятия, словно все действительно забыли о её существовании, либо просто всерьёз решили, что в одиночестве на запертом балконе ей станет лучше. Что ж, посмотрим, пока что никаких изменений не наблюдалось, а вот ворох новых мыслей продолжал заполнять её затуманенное сознание. Учитель обществознания правда вразумит её продолжать жизнь и в конце концов откажет в исследовательской работе? Или случится то, о чём она предполагала прежде? Дабы не терзать свою голову такими колючими мыслями, она достала из кармана джинсов телефон и, не думая о последствиях, нажала на вызов рядом с новым контактом в сим-карте. Она взаправду позвонила преподавателю в утро воскресения, чтобы не мучиться из-за слов своего друга. Браво, она дошла и до такого. Спустя три долгих гудка Дмитрий Алексеевич в самом деле ответил на её звонок, ничего ей не говоря, пока она сама не заговорила первой, оправившись от лёгкого удивления. — Мне нужно Вам кое-что сказать, — осторожно произнесла она, услышав по ту сторону телефона вымотанный вздох. — Если это не нечто важное, то я вешаю трубку, — выдал педагог, вставая с кровати, потому что, видите ли, звонок этой несносной Сони разбудил его. Кто вообще звонил в такую рань своему учителю? Никто, по-другому просто невозможно, только вот она, как всегда, стала исключением из множества существующих на сегодняшний день правил. Девушка спохватилась, касаясь замёрзшими пальцами оконного карниза. — Скажите мне, пожалуйста, если я захочу умереть, Вы меня подтолкнёте или остановите? — она бросила взгляд на часть оврага, который был несильно хорошо виден с этого ракурса, но хотя бы более-менее различим, и напряжённо вслушивалась в сбившееся дыхание собеседника. — Что за бред ты говоришь, Сонь? — хриплый ото сна голос резко замолчал, создавая паузу в разговоре. — Ты сейчас где? — Дмитрий Алексеевич сердито встал с постели и прошёл в другую комнату, чтобы не разбудить свою невесту, которая, как и все нормальные люди, всё ещё спала. — Не волнуйтесь, я в гостях у друга, на балконе стою, гляжу на город, — Соня сильнее прижала телефон к уху, продолжая. — Он, кстати, угостил меня очень вкусным имбирным печеньем и ягодным чаем, но не в этом дело. Прошу, ответьте на мой вопрос. Преподаватель недовольно растрепал спутавшиеся волосы и с явной злостью спросил: — Тебе в этот чай точно ничего не добавляли? — но спустя миг понял, что погорячился, и произнёс более мягко, не имея никакого понятия, что делать в подобных случаях. — Что ты хочешь от меня услышать? — Да или нет. Вы меня подтолкнёте или остановите? — Соня с прежней настойчивостью задавала ему этот вопрос, опираясь всем телом на подоконник. — Ты же знаешь, что я не имею никакого права хоть как-то соглашаться с первым вариантом. Поэтому нет, не подтолкну, и да, остановлю, — учитель с тщательно скрываемым интересом ждал, что же произойдёт дальше, но в глубине души всерьёз опасался последствий данного разговора. — Врёте Вы, Дмитрий Алексеевич, но ладно, извините, что отвлекла Вас. Хорошего Вам дня, — и, не дождавшись его ответа, она сбросила трубку, спрятав телефон обратно. Преподаватель растерянно взглянул на неожиданно погасший экран, но так и не перезвонил, чтобы до конца узнать, что же это был за такой воскресный подарок для него. Он пошёл на кухню, включил электрический чайник и посмотрел в окно на только-только начинающий просыпаться город. Люди куда-то спешили, бегали туда-сюда и ни на минуту не останавливались, толкая друг друга плечами в толпе. Точно муравьи, торопливо возвращающиеся в свои дома после того, как нашли какое-то лакомство и решили забрать его себе. Соня услышала скрип балконной двери и обернулась, мысленно делая ставки, кто же из парней решился её проведать, но застыла на месте и печально улыбнулась, завидев подглядывающую макушку Тимофея. Он украдкой смотрел на неё своими большими тёмными глазами и боялся пройти к ней внутрь, потому что понимал, что так нельзя делать. Девушка на всякий случай решила ему об этом напомнить, неспешно подходя к нему и беря за руку. — Нет, юноша, Вам сюда нельзя. На балконе холодно, можете заболеть, — и мальчик робко кивнул, уходя вместе с ней обратно в гостиную. Он крепко сжал её ладонь и весь последующий день не хотел отпускать, смущаясь под добродушным смехом старшего брата и притихшего Влада.

II.

Пройдя через центральную площадь города, затерявшись в толпе угрюмых незнакомцев, Дмитрий Алексеевич с видимым раздражением завернул во двор одного из трёх девятиэтажных домов, стоящих почти полукругом рядом друг с другом, и торопливо дошёл до то ли второго, то ли третьего подъезда (он даже не запоминал до какого именно, просто шёл по памяти, ни о чём не заботясь). Ключи он не сразу отыскал в кармане пальто, лишь после хорошей встряски почти всего содержимого обнаружил их на самом дне и открыл дверцу подъезда, пропуская внутрь сначала октябрьскую прохладу, а затем уже и самого себя. В лифт он, слава всем богам, зашёл один и, с раза пятого только нажав на кнопку восьмого этажа до тошнотворного синего свечения на ней, прижался спиной к непонятно откуда взявшемуся здесь поручню и прикрыл глаза. Что же, сегодняшний рабочий день подошёл к концу, а это значило, что все беды уже позади. Оставшиеся несчастия этого дня — просто обычные недостатки вечера, от которых умереть хотелось на долю меньше. Или, представляете, вовсе не хотелось. Прямо чудеса какие-то. Родная квартира, в которой он жил последние года три вместе со своей девушкой (впоследствии, что удивительно и для него самого, невестой) встретила его уютным теплом и утешением, а также взволнованной Катей, что ждала его в коридоре с распростёртыми объятиями. На ней было её до жути любимое вязаное платье, которое она надевала в любую подходящую и неподходящую для этого секунду, просто, чтобы поднять себе настроение, особенно после тяжёлого рабочего дня. И, судя по всему, сегодня её день был также непростым, убивающим всю внутреннюю мощность. Приглушённый свет озарил её лицо мягким желтоватым бликом. — Дим, ты пришёл? — что за очевидные вопросы она ему задавала? Создавалось чувство, будто она не верила собственным глазам, что вот он здесь, стоял сейчас перед ней с просто отвратительным вследствие усталости на работе видом. — Как видишь, — развёл руки в стороны и наклонил голову вбок, не собираясь даже поправлять упавшие на лицо тёмные пряди волос. Катя премило улыбнулась ему и тотчас же обняла, повиснув на шее. Её цветочный аромат духов вскружил ему сознание, затемняя рассудок слащавым запахом. Он никогда не любил цветы, его от них выворачивало наизнанку. — Как на работе сегодня? — поинтересовалась она, утыкаясь носом в его ключицу. Учитель вздрогнул, но не посмел отдалять её от себя. Это было бы жестокостью в череде сотен пыток над ней, а он не хотел вновь быть так называемым деспотом, тираном и манипулятором, издеваться над её бедной душой. Это было не в его духе. По крайней мере, осознанно он не позволял совершать себе таких поступков, а подсознательно, даже не догадываясь о них, к сожалению, не мог предотвратить. Но разве это имело значение? — Невыносимо, как всегда, — показательно фальшиво улыбнулся, вытягивая губы. Локоны девушки мягко упали на воротник его пальто, растворяясь своей белизной на чёрном фоне одежды. — Скоро застрелюсь там, если удастся оружие пронести. Катя певуче засмеялась, ближе прижимаясь к его напряжённому телу. — Но у тебя ведь его нет, — не понимая, что он пытался этим сказать, пролепетала она. — Какая, однако, досада! — Дмитрий Алексеевич театрально приподнял руки, убирая их с её талии, и огорчённо покачал головой. — А у тебя? Немного помедлив и нахмурившись, девушка сказала: — У меня тоже нет. Учитель заливисто рассмеялся, всё же отходя от неё, чтобы повесить пальто, и поправил горло чёрной водолазки, успевшей впитать в себя невыносимые цветочные духи. Из-за накатившего смеха он не мог накинуть петельку от пальто на крючок, поэтому стоял в коридоре, опираясь на свободную от мебели стену, и пытался прийти в себя. — Да я не про это, Кать, — внезапно образовавшееся недопонимание его безумно обрадовало, заставив на мгновение забыть о всех невзгодах прошедших часов. — Как у тебя день на работе прошёл? — Ох, я тебя не сразу поняла, — смутилась она до покрасневших, словно яблоки, щёк. — Очень устала. Сегодня много клиентов было. Дмитрий Алексеевич сочувственно приподнял брови, наконец сумев ровно и аккуратно повесить верхнюю одежду, и хотел уже было уйти к себе (у него имелась своя отдельная комната, о которой он твёрдо настаивал перед совместной покупкой квартиры), как вдруг Катя коснулась его плеча, останавливая, и бегло проговорила: — Будешь ужинать? Я приготовила суп, хотя изначально хотела сделать твою любимую пасту с курицей, но сил зайти в магазин за нужными продуктами просто не было. Еле как на это дело хватило и себя, и ингредиентов. Он неприязненно скривил губы, различив в её словах явное раскаяние. Сколько раз он ей говорил, чтобы она прекратила сожалеть из-за каких-то невыполненных дел, всё же было нормально, незачем так огорчаться по причине своей якобы неспособности к чему-либо. Это ведь нелепо. — Ты могла вообще не утруждаться, — ворчливо начал он. — Если так устала, то имела полное право ничего мне не готовить, отдохнула бы, легла бы спать. Катя остановилась на пороге его комнаты, в очередной раз оглядывая пустующее помещение непонимающим медовым взглядом. — Дима, так ведь нельзя, — с лёгким поучением промолвила она. — Ты же на работе ничего не ешь, а завтракаешь ужасно маленькими порциями. Преподаватель скрестил руки на груди, опираясь телом о проём двери и закрывая тем самым обзор на содержимое его личного пространства. — Катя, повторюсь, я могу не есть, всё нормально, — нарочито медленно, практически по слогам процедил он, будто в миллионный раз объяснял ребёнку на пальцах, что два плюс два будет четыре, а никак не пять, бог ты мой. — Ставь превыше всего себя и своё самочувствие, отдыхай, если устаёшь, гуляй, если полным-полно энергии. Но не трать время и силы на меня, если для этого нет необходимых ресурсов. Девушка насупилась, на миг стиснув зубы, а потом глубоко вздохнула, успокаивая саму себя. — Снова ты за своё. Как человек может не есть, если весь день голодает? — со всем прямодушием спросила она. — Легко и просто. Понимаешь, уже плевать: ем я или нет. Всё равно ничего не чувствую, да и от голода быстрее исчезну. Морозная льдинка от расколовшегося стекла резанула по сердцу Кати, снова оставляя на нём кровавый рубец. Как же ей было неприятно от таких жестоких слов Димы. Почему он постоянно заставлял её страдать из-за такого наплевательского отношения к самому себе? Да и к ней тоже, чёрт возьми! Почему, в конце концов, он был настолько безразличным? — Прекрати так говорить. В его антрацитовых зрачках ничего не горело. — Что именно? — Что исчезнешь. Дим, это вовсе не смешно. Мне больно слышать от самого близкого и любимого человека такое, — она заламывала пальцы, глядя в пол. — Серьёзно, что ли? — искренне удивился он, замерев на месте. Даже дышать перестал, честное слово. — Но это ведь просто правда, что в ней такого? От переизбытка негодования взор Кати покрылся тонкой пеленой слёз, старательно смахиваемой успевшими стать влажными ресницами. — Представь, если я тебе это скажу. Что ты почувствуешь? — пролепетала она полушёпотом, надеясь на его понимание. Дмитрий Алексеевич задумался, тщательно слушая биение собственного сердца, и проглотил отвратную горечь едких суждений на кончике языка, осознавая, что внутри у него ничего никогда и не было, как бы не старался он отыскать это «нечто». Там пусто. Абсолютное ничто. Он не испытывал никаких чувств от мыслей о том, что его девушка призналась бы ему в нежелании жить. Чтобы он выглядел не до такой уж степени бессердечным человеком, пришлось специально удвоить паузу размышлений и с невинно-правдивой интонацией покаяться: — Не могу это представить. Слишком нереалистично, — и на губах сыграть раскаивающуюся тревожность, способную задобрить душу Кати. — Тогда слушай, — чуть-чуть смутившись от внезапной чувственности на его красивом лице, сказала она медленно и неторопливо. — Я хочу исчезнуть как можно скорее. Хочу перестать существовать, — и подняла блестящие от подступающих слёз глаза прямо на него, пристально-пристально вглядываясь. А он её слушал и совершенно ничего не испытывал. Лишь несильное раздражение зудело в рёбрах от того, что такая ситуация всерьёз происходила в его жизни. Какая между тем нелепица, не так ли? Полное отсутствие каких-либо ощущений, от которого требовали поэтической душевности. Абсурд, чистой воды абсурд. — Теперь понял, как это больно? — Катя захлопала своими пушистым ресницами, нервно закусив нижнюю губу до мелкой раны. В последний раз подобный способ мазохизма он наблюдал у Сони, неужто это теперь настолько популярно было среди девушек? — Конечно, это так ужасно, — с чувством произнёс он, отстраняясь от дверного проёма, дабы окончательно и без всяких непредвиденных происшествий пройти к себе. Катя разочарованно посмотрела на него и мысленно отпустила, разворачиваясь в противоположную сторону, чтобы уйти на кухню. Ей было достаточно хотя бы такого ответа, потому что пустота в его глазах ранила её сильнее любой другой травмы. Она хотела плакать от его безразличия, что, в принципе, и делала каждую ночь. Когда-нибудь она не стерпит его обжигающий холод, и тогда, верно, будь что будет. Только не смерть, извольте.

III.

Возможно, Соня не должна была как ненормальная радоваться тому, что увидела его силуэт в таком привычном чёрном за ближайшим лестничным поворотом у учительской (тем более она сама же недавно и попрекала Влада в том, что он вёл себя так, будто бы состоял в клубе поклонниц их учителя обществознания), но тот ворох мыслей, который она сдерживала внутри себя столько дней должен был в конечном итоге вырваться из её души, потому она вознамерилась во что бы то ни стало поговорить с ним, высказать все свои сомнения и предположения, услышать от него в ответ столь значимые теперь для неё слова. Очень также вероятно, что ей не стоило заводить с ним разговор на такую сомнительную тему, зная, что как минимум дюжина вольных слушателей ловила всякое их слово, случайно слетевшее с уст. Необходимо было догнать его не у настежь раскрытых дверей учительской, в которой находились несколько детей и преподаватели во главе с завучами, а где-нибудь в тёмном и тихом коридоре, где не было бы никого, кроме них. Или ещё лучше, они могли бы начать свой диалог в его кабинете, куда без разрешения никто бы не зашёл. Но судьба (какая судьба? поспешность Сони) распорядилась по-другому, вынудив их у всех на глазах о чём-то шептаться, таинственно переглядываясь. Определённо, ей бы следовало всё это прекратить уже тогда, когда в её голове появилась мысль о свершении подобного поступка, только вот она не выдерживала, у неё больше не было сил молчать, оттого она поторопилась, напрочь забыв обо всём окружающем. Но курьёзность данной ситуации забавляла Дмитрия Алексеевича, особенно в то мгновение, когда Соня в буквальном смысле неожиданно появилась откуда-то из-за угла с серьёзным намерением на лице и, увидев его, мигом подбежала и машинально схватила за рукав водолазки, не имея никакого представления о том, что чуть больше десятка свидетелей пронаблюдали за этим её действием со странным удовольствием. — Вы понимаете, я утверждаю, что в любви нет смысла, особенно когда внутри ничего не бьётся, только пустота растекается, — на одном дыхании выдала она, потянув учителя на себя, чуть пониже, чтобы ей удалось прошептать ему это практически на ухо (всё же, как вы видите, она подумала о том, что эти слова не стоило произносить очень громко). Преподаватель с лёгким удивлением не посмел отстраниться от неё, не поняв сначала даже, к чему это было сказано. Пятиклассники, шедшие мимо, увидели его и громко поздоровались, как бы давая ему возможность прийти в себя и хоть как-то сформулировать свои мысли: — И об этом ты тоже упомянешь в своей работе? — единственное, на что его хватило, потому что он так-то спешил сейчас в учительскую, то есть думал только о ней, но это внезапное появление Сони, свалившейся как снег на голову, выбило его из привычной колеи. Опять-таки. Девушка твёрдо кивнула, не отпуская его, показывая тем самым, что это был ещё не конец её речей. За прошедшие выходные она о многом подумала, об очень-очень многом, следовательно, беседа обещала быть не особо короткой, но и недлинной тоже. Средненькой, чем-то промежуточным между этими двумя понятиями. — Конечно, как об одном из аспектов моей теории абсурдности мира, — она с тщательно скрываемой нервозностью глядела по сторонам, лишь в этот миг улавливая непрактичность их положения, пересекаясь со сосредоточенным взором учительницы по математике, что оторвалась от проверки тетрадей и укоризненно наблюдала за ними, сложив руки на поверхности стола. Учитель, заметив это, усмехнулся и как бы с намёками произнёс: — Может, поговорим об этом позже, Сонь? Я сейчас занят, — и кивнул в сторону учительской и бумаг, что покоились в его руках. Старшеклассница ужасно смутилась, тотчас отпуская рукав его водолазки. Она была слишком резкой и настойчивой, да? — Конечно, — коротко сказала, отстраняясь от него под удовлетворённым взглядом учительницы, глядящей на них. Порывистость Сони никому не нравилась, была, видимо, чем-то необычным, отличающимся от привычного поведения людей в обществе. А она об этом даже не подумала, поступила так, как ей самой захотелось в данный момент, и это оказалось чем-то неправильным. — Подойду к Вам после седьмого урока, хорошо? — выдала первое пришедшее в голову время только для того, чтобы скрасить неловкость, смущённость момента и сказать хоть что-то, а не молча умирать под опустошённым взором учителя. — Ладно, — отстранённо произнёс он, продолжая изредка лукаво усмехаться над реакцией остальных преподавателей, не скрывающих своего внимательного присмотра. — Тогда до встречи, — и развернулся от школьницы, направляясь в учительскую, чтобы отдать завучу расписание дополнительных занятий по обществознанию у выпускных классов. Соня вымученно простонала, стоя в одиночестве посреди коридора, и поспешила покинуть место своего так называемого позора, беспокойно поправляя пуговицу на рукаве рубашки. Она цеплялась за ногти, неспешно и незаметно отрываясь от белой нити, с чьей помощью и была пришита к ткани. А наручные часы, располагающиеся совсем близко на запястье, показывали на тёмно-сером циферблате половину одиннадцатого утра. Потерпит она ещё пять уроков до встречи с Дмитрием Алексеевичем, не беда. Вот именно, что не беда, а жестокая пытка. Ближе к назначенному в спешке времени Соня, не дослушав домашнее задание на пятницу по физике, которое необходимо было переписать к себе в тетрадь, под недовольные крики учительницы выбежала из класса и поторопилась в кабинет обществознания, на ходу заправляя пару мятежных локонов за ухо. Ей было плевать на то, что её не интересовало (на физику), и было не всё равно на слегка волнующие вещи (на написание исследовательской работы), поэтому она, как ей думалось, правильно расставила свои приоритеты, отдав предпочтение тому, что вызывало в ней хоть каплю каких-либо эмоций. Она прошла по прямой, ни с кем не пересеклась, не считая детей из младших классов, очутилась напротив теперь слишком уж знакомой двери, постучав в неё один раз, и вошла, не дожидаясь ответа. Внутри было по-обыденному пусто, холодно и безмолвно. Дмитрий Алексеевич стоял у доски, что-то записывая на ней крошащимся белым мелом, который оставлял светлые следы на его пальцах, и никак не отреагировал на появление Сони, продолжив перечерчивать какую-то таблицу из сборника в его руках. Возможно, это был важный материал для тех, кто собирался сдавать его предмет, она в этом не разбиралась. Девушка прошла внутрь, закрывая за собой дверь на замок, и бросила рюкзак у первой парты, без стеснений громко произнося: — Напомню, что в последнюю нашу встречу говорила Вам о бессмысленности в этом мире и любви, — она прижалась бёдрами к парте и сжала её края руками, разворачиваясь всем корпусом тела к учителю, что стоял перед ней спиной. Что за показательное игнорирование, ей-богу. — Ведь возлюбленные для меня — это те же незнакомцы, что и все остальные, которые, правда, знают обо мне чуть больше них. Например, какой чай я люблю пить по утрам, почему в пятницу вечером предпочитаю не открывать шторы в комнате. Опять же, к примеру. Преподаватель прекратил скрипеть мелом по доске, прикрывая книгу в руках, и развернулся к незамеченной сначала собеседнице, вяло осматривая её неряшливый внешний вид с ног до головы. — Просто скажи мне, чем докажешь, что это действительно так? Трудно будет убедить проверяющую комиссию да и просто тех, кто прочитает твоё исследование, что смысла нет даже в том, что они привыкли ставить на первое место. Соня клацнула зубами, вскользь взирая на гигантскую таблицу с целой кучей незнакомых ей терминов, и сухо выдала: — Кто-то ставит любовь на первое место? — Подавляющее большинство представителей человеческого рода, это же как одна из основных потребностей у них, — положил сборник на преподавательский стол, кладя на него сверху ещё и стопку исписанных вдоль и поперёк бумаг, а затем подробнее пояснил. — Потребность в любви, внимании и заботе. — Чуднó так делать, — она немного выгнула бровь, выражая тем самым неопределённое отношение к сказанному только что факту. — Вот поведайте мне, можете ли Вы понять, кого любите? К кому Вы действительно испытываете столь противоречивое чувство? Дмитрий Алексеевич повторил этот жест, цинично улыбнувшись, но больше не глядя на неё. — Не могу понять. И ты тоже, — в который раз упомянул, что он был не единственным неполноценным человеком среди них двоих. Соня уже даже не отрицала этого, молча соглашаясь со всяким его замечанием касательно их неправильности, но возражая по поводу того, что она находилась на том же уровне низости, что и он. Нет, она была на ступеньку выше, правда, утопала во всё том же болоте скверны. — В отличие от Вас я хотя бы знаю и точно уверена в том, что любимый человек — это тот, после смерти которого становится грустно, — с ребячливой гордостью приподняла подбородок и замерла, невольно засмотревшись на профиль Дмитрия Алексеевича. Заявки в клуб его поклонниц всё ещё принимались, или она поздно осознала, насколько его внешность была привлекательна и соответствовала её высоким параметрам? Его холодная красота будоражила кипящую кровь. — Определение для ребёнка дошкольного возраста, — сурово выдал он, мысленно завидуя тому, что она так легко дошла до этой простой истины. Он приблизился к первой парте среднего ряда, к которой она пугливо прижималась, и встал напротив, спрятав руки в карманах классических брюк. — Зато какое точное, неужто не так? — продолжая цепляться за выдающуюся находку в определении любимого человека, Соня заметила, как оно откликнулось в сознании учителя. — И сколько раз тебе становилось грустно? — он не дал ответ на её вопрос и задал свой, закрыв тем самым тему некоторого превосходства ученицы над ним в плане трактовки чувств. Она смогла понять то, что не понял он. Позорно. — Нисколько. А Вам? — сглотнула, то ли радуясь тому, что это означало отсутствие в её жизни чьих-либо смертей, то ли печалясь от осознания того, что никто пока не показал своей кончиной собственную ценность перед ней. — Аналогично, Сонь, — он разделял те же самые мысли, что и она, единственным отличием которых было то, что в его жизни гибель окружающих людей присутствовала. И неоднократно. Но грустно ему от этого никогда не было. — Выходит, что я ещё ни разу никого не любил. Неосознанно опустив безучастный взор на брюки преподавателя, Соня в тот же миг смутилась, переводя разговор (и взгляд, самое главное — взгляд!) в слегка другое русло, сдавленным голосом сказав: — Довольно-таки печально. Как там, кстати, успехи в Ваших отношениях с невестой? — они же говорили о любви, так ведь? Поэтому ничего странного в её заинтересованности не было, абсолютно ничего такого. Обычное любопытство одолело её душу, вот и всё. — Так же, как и прежде, — он взглянул на неё сверху вниз, из-под ресниц царапая сознание тёмными глазами, и прищурился. — А у тебя как с личной жизнью? Вот и настал момент, ради которого, можно сказать, она затевала это всё и случайно опозорилась перед учительской, прошептав на ухо преподавателю вопрос о любви, стоя при этом у всех на виду. Как так вообще вышло? Но суть, безусловно, была не в этом. Соне жизненно необходимо было поведать о своих переживаниях по поводу чувств, ибо в одиночку справляться было крайне трудно. Она анализировала действия своего парня совершенно в другом направлении, в котором они изначально совершались, потому взгляд со стороны был ей очень нужен. — Я на выходных размышляла над своими взаимоотношениями с Владом и поняла, что ему действительно тяжело находиться рядом со мной, — Соня прикусила кончик языка, слегка зажмурившись от боли. — Может быть, с первого взгляда этого и не видно, но если приглядеться, то становится ясно, как ему неприятно моё безразличие. Знаете, я даже подумала, что было бы славно, если бы он нашёл себе кого-нибудь другого. Я бы это даже за измену не сочла, скорее, как за спасение от того холода, которому я его подвергаю. Поймите, я не могу считать за измену оскорбление тех чувств, которых во мне нет, — в порыве искренности своей речи она прижала руку к груди, чувствуя пальцами через ткань рубашки собственные рёбра, и ткнула в них сильнее, попытавшись где-то между отыскать ту мышцу, которой даровали роль высшей степени преданности и привязанности в этом мире. Увы, внутри снова было пусто. — А если измена будет с твоей стороны? — Дмитрий Алексеевич сделал ещё полшага навстречу ей, почти касаясь лакированными ботинками её запылённых лоферов. — Вы хотите, чтобы я напрочь уничтожила чистое и доброе представление о любви в его душе? — не верила тому, что со стороны учителя был предложен такой вариант развития событий. — Жестоко. Мне-то будет плевать, а ему, как мне кажется, нет. Поставьте себя на моё место, что испытываете в таком случае Вы? — Наверное, ничего, — сказал как-то неуверенно и качнул плечами, глубоко поразмыслив об этом. — Предположим, что моя невеста мне изменила, — ядовито улыбнулся уголками губ. — И что? Главное вовремя прекратить наши отношения, чтобы это не превратилось в любовную драму. Я буду только рад, если она наконец найдёт того, кто сделает её счастливой, ведь я с этой задачей справиться не могу, — он пересёкся с печальным взглядом Сони и отвёл свои глаза в сторону, чтобы не смотреть на неё в такой откровенный момент. Как только встретится напрямую с её взором — сразу же потеряет нить повествования и начнёт говорить то, что следовало бы до самой могилы держать под замком. — Ежели ей буду изменять я, то, да, ты права, как-то слишком жестоко получится по отношению к ней. Не хотелось бы создавать лишние проблемы подобным издевательством над её личностью. — Вот видите, жестокость здесь играет далеко не второстепенную роль, — девушка опустила руку обратно на парту и постучала пальцами по её поверхности, не зная, куда же себя деть от пытливых глаз учителя. В последнее время ей было жутко неудобно говорить с ним о собственных переживаниях, но другого человека, который понимал бы её также хорошо и мог бы встать на её место, больше не было. Она ещё не отыскала тех, кто разделял бы её мнение об абсурдности мира и всех вытекающих из этого суждения вещей. Дмитрий Алексеевич с ясно различимой душевной тяжестью вздохнул и, стараясь удовлетворить какие-то свои тайные стремления, задал вопрос, который вынудил девушку поглядеть на него с удвоенным вниманием: — Но предположим, измена с твоей стороны всё-таки произошла. С каким бы человеком ты разделила данный грех? — и да, ему всерьёз необходимо было понять, с кем бы Соня прошла через эту участь. Учитывая её уникальность и необычность по сравнению со сверстниками, её выбор пал бы уж точно не на них. Так на кого? Есть ли среди её знакомых тот человек, который бы согласился на такие возмутительные условия явно нездоровых отношений? — Честно? — она начала соскабливать верхний слой с поверхности парты, сделанный под дерево, и ощутила колкую боль, словно от занозы, под ногтем, из-за чего прекратила столь бестолковое занятие. — С Вами, — и сердце, которое у неё, дамы и господа, всё же было (анатомию человека, однако, трудно изменить, но в философском смысле там красовалась кровоточащая пустота), забилось с невероятно бешеной скоростью, сбивая привычный ритм дыхания. — Для нас обоих это событие имело бы равное значение, то есть, собственно говоря, не значило бы ничего. — И ты бы серьёзно рискнула сделать это со мной? — ему это польстило? Возможно, очень даже вероятно, но он никогда об этом не скажет ей, ибо в таком вроде как не принято признаваться юной девушке от лица мужчины, что был старше её на семь лет. Но ему это, бесспорно, опять же понравилось, хотя по логике вещей такой её выбор был вполне оправдан, поэтому каких-то таинственных подтекстов в этом искать не стоило. Кто же не выбрал бы привлекательного мужчину постарше, от которого так и веяло аурой превосходства и доминирования, вместо неподготовленного к жизни подростка, у которого единственной и самой главной проблемой в жизни была сдача экзаменов и поступление в престижный университет? Действительно, выбор старшеклассника, то есть ровесника, был бы не таким выгодным и разумным, а Соня у нас девочка умная и хорошая, точно знает, как лучше поступить со своим будущем, в этом преподаватель обществознания и не сомневался. — В теории — да. На практике — без понятия, — она невольно соскользнула ногой со своей точки опоры, утыкаясь концом лофера в обувь учителя, и вздрогнула от этого действия. Когда он успел так близко подойти к ней? Она этого даже не заметила, прячась от его настойчивого порыва быть в настолько тесном пространстве взглядом в пол. — Хоть Ваша внешность и привлекает меня, создавая тем самым к Вашей персоне некоторое влечение, но этого всё ещё недостаточно, чтобы я могла Вас полюбить. Просто из толпы предложенных мне людей я совершенно точно выбрала бы Вас за счёт того, что по сравнению с другими Вы лучше. Намного. Но, как Вы и сами понимаете, никаких чувств я к Вам бы не испытала, как не испытываю и сейчас, — говорить правду и только правду в их общении стало основой взаимопонимания, поэтому Соня, не задумываясь ни на секунду, автоматически избегала лжи, изредка лишь недоговаривая ему. Недосказанность не являлась фальшью, просто была одной из разновидностей молчаливого неудобства от заданного вопроса. — Неужели хотите попробовать? — не верящая самой себе слабая улыбка скользнула по искусанным губам. Учитель неслышно засмеялся (больше от отчаяния и абсурда предложения, чем от своего положения, которое тоже, в общем-то, было нелепым) и, понизив голос, молвил: — Сонь, это безумство. Никто в здравом уме не согласится на подобную авантюру. — Мы с Вами разве в здравом уме? — она осмелилась взглянуть на него, изумившись черноте его слегка расширенных зрачков. — Мы с Вами те, кому плевать на всё. Самозванцы в этом абсурдном мире, пародия на нормального человека — вот кто мы. — И это даёт нам право разрушать собственные отношения с теми, кто нас безумно любит, вступая в незаконную по меркам современного общества связь друг с другом? — между ними остались чертовски незначительные сантиметры, которые действительно не имели никакой ценности. Подошёл бы он ближе или отстранился от неё — была ли в этом разница? Был ли смысл в том, что он предпочёл близость с ней ограничениям субординации и формальностям школьных правил? Ни разу его и не было, смысла этого, не спорьте. — Выходит, что так. Дмитрий Алексеевич вытащил одну руку из кармана, опираясь с её помощью на парту, где стояла Соня, и честно поведал ей, смотря прямо глаза в глаза: — Аморально, неправильно, преступно, то, что ни в коем случае не стоит делать. Согласен ли я на это? — он наклонился к лицу школьницы, скользя затуманенным взором по её сжатым губам. Если приблизится хотя бы на сантиметр, то Соня впервые почувствует то, что никогда не должна испытывать с ним. Особенно с ним, прошу заметить. Однако учитель только усмехнулся над её невинным замешательством, аккуратно кладя голову ей на плечо. — Не совсем. Но это вызвало во мне интерес и дало почву неизвестным доселе чувствам. Он услышал, как она резко вздохнула, из-за чего приподнялись её острые ключицы, и почувствовал приятный аромат, исходящий от неё. Не цветочный. Слава богу, никаких растительных слащавых ноток в ней не оказалось. Это был естественный запах, который в индивидуальном порядке есть у каждого человека, и у Сони, что не пользовалась духами, он был отчётливо различим, оставаясь мнимыми каплями на её одежде, волосах и коже. От него преподавателю не хотелось вывернуть все свои внутренности наизнанку, наоборот, в нём появлялось странное желание не отстраняться от неё, а продолжать так стоять ещё полчаса, час, весь день, да хоть всю жизнь, только бы не отодвигаться от её тела, не оставаться одному. — Интерес — это не безразличие, — прошептала Соня, не имея понятия, куда же ей деть руки, что уже давным-давно не удерживали её в настолько шатком положении. — Избавляетесь от своего бездушия подобным пошлым образом? — и на свой страх и риск она осторожно положила их на плечи Дмитрия Алексеевича, будто отталкивала его от себя, при этом не прикладывая к своему действию никакой силы, потому что ей взаправду не хотелось, чтобы он уходил. Она не желала оставаться в гадком одиночестве. — Затея была твоей, потому, как я понимаю, этот подобный пошлый образ ты разделяешь вместе со мной, — ответил он, прикрывая глаза и чувствуя дрожь от её неуверенных прикосновений к нему. Им стоило бы остановиться? Идите к чёрту, уже настолько плевать, что он без всяких сомнений мог бы сделать со своей ученицей всё, что только в голову взбрело бы и о чём никто среди нормальных людей ни за что не помыслил бы. Думать о последствиях такого — бессмыслица, задумываться о правильности поступков — ерунда, совершать их, эти сумасшедшие деяния, — всего лишь один из способов избавления от вечной скуки. Он готов был сделать с ней любую вещь прямо в этом классе, прекрасно зная, что за тонкой стеной у пятиклассников сейчас шёл урок литературы, а на этаже дежурил завуч, который без всяких предупреждений имел полное право зайти в этот кабинет и проведать его. Какой же это был бред, честное слово. Идиотские мысли пожирали остатки здравого рассудка в его голове, ломая её на неравные части, делая это с такой небрежностью, что проще было застрелиться, чем терпеть этот ужасающе громкий ворох голосов. Хватит, хватит, хватит. Пожалуйста. Он скоро сорвётся, несомненно, и было бы славно, если бы это случилось у края крыши какой-нибудь многоэтажки, прямо на сероватый асфальт, чтобы обезображенное тело его нашли в тот же миг, удивляясь и крича, как это могло произойти в их-то дворе, господи. Было бы славно, очень славно. Так будет намного проще, чем продолжать этот спектакль в роли жизнерадостного и счастливого учителя обществознания, который всегда с удовольствием помогает своим ученикам и рад присутствию каждого из них на уроке. Ха, отвратительное зрелище. Соня приобняла Дмитрия Алексеевича, заключая его в своеобразный перекрёсток неуклюжих рук, и проронила то, о чём думала уже немалое количество времени, стоя сейчас с ним в этих давящих на душу серых стенах: — Хотите, я в Вас влюблюсь? — от её дыхания пряди тёмных волос преподавателя упали на его лицо, но он даже не предпринял попытку убрать их, хоть они определённо ему мешали. — Соня, ты предлагаешь невозможное, — хрипловатым голосом пробурчал он, стараясь заглушить в голове истошно кричащие друг на друга мысли. — В который раз, прошу заметить. Мне не нужно, чтобы ты практиковалась на мне изображать человеческие чувства, мне бы самому для начала научиться умело пародировать их. — Тогда тренируйтесь на мне, а я буду на Вас. Выгода сразу для двоих, не так ли? — она ощущала его на себе, и это было такой непривычной для неё эмоцией, что временами она переставала дышать, едва улавливая стук его сумасбродного сердца совсем недалеко от себя. — Это плохо закончится, не сомневаюсь. Другого исхода у нас просто быть не может, — с явной неохотой поднял голову и снова оказался напротив её лица на непозволительном расстоянии, рассматривая внутреннее смятение девушки со всей серьёзностью. — Ты ведь даже не представляешь, что из этого может выйти. Не знаешь, на что с таким рвением подписываешься. Показать? — «моё равнодушие» — хотел добавить, но промолчал и опустил взгляд немного ниже. Он приблизился к ней, застывшей от предвкушения чего-то нового, и невесомо коснулся её холодных губ, не смея углублять поцелуй. Ничего не почувствовал, только несильную сладость, а глаза его так безразличны были, что плакать хотелось. — Ты ведь серьёзно можешь влюбиться, а если это произойдёт, я тебе ничем не смогу помочь и бездушно разобью сердце. Тебе это надо, Сонь? — посмотрел в её блестящие, словно стёклышки, глаза, замечая то, как бегло она стала облизывать собственные губы. Для неё это было необычно, достаточно непредсказуемо и непонятно. Можно ли это было вообще считать за поцелуй? Навряд ли, это была простая попытка понять, к чему приведут более решительные поступки и будут ли они когда-нибудь между ними. — С чувствами играть не принято, а я пойду против правил и уничтожу в тебе ростки всего того, что только может появиться. Хочешь прочувствовать на себе ту жестокость, которую сейчас испытывает моя невеста? Безрассудно, знаешь ли, — если она согласится, то он снова отметит в её личностной характеристике черты мазохизма, которые, как ему думалось, проявлялись в ней лишь в его присутствии. Наблюдая за ней со стороны, он ни разу не замечал, чтобы она вела себя с кем-то так же, как и с ним. Впрочем, у неё выбора в этом случае не было, ведь вести себя так с остальными людьми было бы очень рискованно и странновато. Начала бы рассказывать о том, что в ближайших её планах значилась своя же смерть, и с ней наверняка сразу бы прекратили разговор, бросив напоследок нелестное замечание касательно её персоны. Стала бы говорить об этом с ним, то… То что? Что в этом случае было бы другим? Он разве не решил бы тоже отговорить её от подобной затеи? Решил бы, наверное. Поступил бы так же, как и все. Соня резко отпустила руки с его плеч, касаясь ими своих губ, и нахмурилась, всё ещё чувствуя то, как легко он к ним притронулся. Даже не встретил никакого сопротивления, не смешно ли? И при этом Дмитрию Алексеевичу было на это так всё равно: будь перед ним кто другой, он, бесспорно, поступил бы точно таким же образом, и не глядя вовсе, кто так близко к нему стоял. Сегодня этим человеком оказалась Соня, завтра, возможно, будет кто-нибудь ещё, ведь разницы так-то не было: чувства у него ко всем одинаково отсутствовали. Пожалуй, этим же вечером с холодным равнодушием он стал бы целовать свою невесту, для которой подобное проявление любви уже было некой милостыней, или не стал бы, напрочь проигнорировав её существование. Тут уж по настроению, как получится. — А если влюбитесь Вы? Не исключайте и такой вариант, — Соня поймала его рассеянный унылый взгляд, что смотрел в сторону окна в двух метрах от них и тщательно в нём что-то выискивал. — Тогда теперь уже я испытаю всё то, о чём говорил до этого. Не особо хочется такое чувствовать, поэтому сделай одолжение и откажись от этой затеи, — Соня с безумной желчью в своём жесте улыбнулась, на что учитель непонимающе приподнял бровь, и в небрежном тоне сказала: — Посмотрим, — она легонько оттолкнула преподавателя от себя, не смотря больше в его глаза, схватила рюкзак, что лежал на полу у парты, и нетвёрдыми шагами, выдающими многие её искренние чувства, вышла из кабинета, оставляя дверь настежь открытой. Связываться с Дмитрием Алексеевичем — значит собственноручно затягивать на шее петлю под его непрямым руководством. Значит самой добавлять в чёрный чай на завтрак мышьяк, покупать новое сверкающее лезвие и хранить его в ванной, заряжать пистолет и направлять его дуло себе в висок, смешивать таблетки и запивать их водой. Кажется, Соня уже начала чувствовать, как верёвка сдавливала её глотку, оставляя на бледной коже багряные синяки. Как чай становился донельзя мутным, лезвие покрывалось брызгами крови, пистолет отпечатывал круглую метку на черепе, таблетки в аптечке заканчивались. Соня из-за Дмитрия Алексеевича начала чувствовать многое: к нему — непозволительно больше прежнего, к себе — нечто неизвестное, но к остальным — всё также ничего. Увы. Но, возможно, ей так только казалось.

IV.

На улице шёл печальный дождь, косыми каплями играющий на одежде людей, их лицах, зонтах, на стенах зданий и на крышах. Было зябко и влажно, опавшие золотые листья намертво прилипали к обуви. Соня стояла под небольшим зонтом графитового цвета, который ей в прошлом году на первое сентября подарила мама, и считала количество мимо проходящих людей, на чьих лицах в этот погожий день красовалась улыбка. И их было только двое за последние полчаса. — Можно я встану с Вами под одним зонтом? — прозвучало где-то внизу, и девушка слегка наклонилась, чтобы ей было более-менее нормально слышать мальчика. Тимофей уже приготовился снимать с себя капюшон от дождевика, заранее чувствуя, что ответ будет положительным. Соня загадочно улыбнулась, очарованная большими и горящими от предвкушения глазами ребёнка, и сказала: — А волшебное слово какое? Тим в ту же секунду вспыхнул, смутившись, и пролепетал, заламывая себе пальцы от неловкости: — Пожалуйста, — его тонкий голосок был похож на затяжную мелодию из какой-нибудь старой песни, и она усмехнулась из-за такого внезапного в голове сравнения, освобождая около себя немного места, чтобы можно было вдвоём вполне себе хорошо скрыться от настойчивого дождя под зонтом. Они стояли около остановки, где неподалёку располагался овраг, и ждали старшего брата Тимофея, который пообещал им ещё в полдень как можно быстрее освободиться из университета. Но, как было заметно для всех, его всё не было и не было, он безбожно опаздывал и не отвечал на звонки, где-то находился и молчал, а Соня была вынуждена мокнуть под дождём с его, так сказать, ребёнком по доброте душевной, будто бы и у неё самой не было никаких дел. Хотя, впрочем, дел у неё и правда не было, но ради приличия стоило бы поворчать и высказаться каждому встречному, что её важная встреча была отменена, а какая-нибудь поездка и вовсе не состоялась. Но это так, в теории. На практике же не существовало ничего из этого: ни встречи, ни поездки. Очередной троллейбус остановился прямо перед ними, выпуская из салона пожилую пару, компанию из трёх друзей-школьников и, к глубокому сожалению, больше никого. Никто нужный никак не приезжал, заставляя только сильнее раздражаться. — Тим, я убью твоего брата, если он не приедет на следующем троллейбусе. Не обижайся, хорошо? — пальцы на руках Сони сильно дрожали, из-за чего совсем немного шатался и сам зонт, в который она вцепилась мёртвой хваткой, а мороз октября без каких-либо стеснений проникал под пальто, под свитер, под джинсы и под кожу. Он пронизывал насквозь тысячами острых игл. — Я Вам в этом помогу, Соня, — твёрдо и решительно произнёс Тимофей, хватая её за свободное запястье любезно горячими ладонями. Её током прошибло от такого контраста температур. — Тогда по рукам, — слегка склонившись к нему, лукаво ответила. — За это тебе в следующий раз принесу шоколадку. С миндалём, как ты любишь, — в лужу у её ног упал бордовый лист клёна, оставляя на поверхности грязной воды полукруглые волны. — Ого, огромное спасибо! — мальчик сильнее сжал её тонкое запястье, пока по светло-зелёному дождевику стекали ручьи прозрачных капель. Его мягкие локоны завивались в кудри из-за повышенной влажности. — А то Женя мне вообще не покупает сладости и вместе с родителями говорит, что они вредные. — Всё будет вредно в большом количестве, даже фрукты или овощи, — с философской задумчивостью изрекла Соня, загадочно взглянув вдаль, где тучи заполонили собой всё небо, окрашивая его серыми перьевыми разводами. — Если же есть шоколад в умеренных дозах, то ничего не произойдёт, не переживай, — и чуть ли не подмигнула ребёнку, снова переводя на него тусклые глаза с плохо скрываемой долей тоски. Тим радостно просиял, очаровательно улыбнувшись пухлыми губами, и спустя минуты раздумий о продолжении их с Соней диалога поинтересовался у неё: — Есть ли что-то, что Вы любите? — ему хотелось хоть немного побольше узнать о предпочтениях знакомой и когда-нибудь так же, как и она часто это делала по отношению к нему, подарить ей то, что она больше всего любила. А то ему одному было очень неловко есть вкуснейший шоколад с миндалём, пока она ничем не наслаждалась. Соня от такого внезапного вопроса (или от ледяного ветра, она уже не могла понять, что с ней вообще происходило) вздрогнула, ловя рукавом пальто неясный дождливый брызг. — Ребёнок, ты это к чему? — мрачно выдала она, с особой настороженностью покосившись в его сторону. — Да просто так, интересно стало, — промямлил он, одной ногой утопая в луже и со странным удовольствием продолжая это занятие. Девушка напряжённо пожала плечами и ответила: — Нет, такого нет, — понимаете, она ни за что никогда ни к кому и ни к чему не привяжется, как бы её не вынуждали к этому сложившиеся обстоятельства. — Как я могу что-то любить, если у меня всегда есть риск к этому привыкнуть? — её голос утопился в городском шуме, становясь еле различимым на фоне прочих уличных звуков. Тиму пришлось с заметным усердием вслушиваться в её безжизненные слова. — К примеру, возьмём чай. Обычный чёрный чай без сахара, который я иногда завариваю по утрам. Вдруг он понравится мне настолько, что я стану пить его каждый день и с молоком, и со сгущёнкой, и с холодной водой, и с одним лишь кипятком? Буду довольствоваться им и с отвратительно горьким привкусом, и со слащавыми нотками? Мне тогда уже неважно будет, нравится он мне или я его ненавижу. Я просто-напросто стану зависимой от этого напитка и жить без него не смогу. Не это ли самое мерзкое, Тимош? — она прикусила губу и ощутила, как кончик язык прикоснулся к кровавой ссадине. — Привязанность к кому-то или чему-то — это отвратительно, не советую тебе это пробовать, когда ты подрастёшь. Мальчик от удивления совсем чуть-чуть раскрыл рот, чувствуя, как грудь наполнилась холодным воздухом. Многое из сказанного девушкой он совершенно не понял, ибо внутренне не мог это принять. — Но что плохого в том, чтобы каждый день пить любимый чай? — он нахмурился, глядя на неё снизу вверх. — Это наоборот здорово, любимый чай ведь самый вкусный, — в его словах было столько непонимания, сколько Соня не испытывала даже на физике. Видимо, в восемь лет он ещё не мог вникнуть в то, о чём она ему вещала теперь у остановки. — Со временем тебя станет тошнить от одного вида на него, — и она сейчас не только о чае рассуждала, конечно же нет. Вместо него можно было подставить любой другой набор букв, здесь уж как кому удобнее было. — Настолько сильно он тебе приестся, — и не успела закончить свою мысль, как в шаге от них остановился долгожданный троллейбус, с издевательски медленной скоростью открывающий дверцы. Делаем ставки: появится ли там Женя или же он объявится в завтрашнем выпуске газет в качестве пропавшего без вести? Хотелось бы, чтобы было первое, очень сильно хотелось бы. Из транспорта вышла отчего-то до жути радостная женщина средних лет, сразу же накинувшая на себя капюшон, а вслед за ней показался знакомый силуэт с беспокойным кофейным взором, который тут же пересёкся с ней. Парень поправил рюкзак на плече и застегнул куртку до самого подбородка. Соня звучно цокнула, вручая свой зонт в тёплые руки Тима, и вышла из-под их крепкого укрытия, оказываясь под косыми каплями дождя. Она сильнее укуталась в пальто и в несколько шагов догнала Женю, стараясь придать себе самый обиженный и злобный вид на свете, хотя на деле ей это было не так уж и важно, но будь на её месте кто-либо другой, то он бы, несомненно, испытывал именно эти эмоции из-за немалого опоздания друга. — Евгений Константинович, ты совсем уже с ума сошёл? — она подошла к нему вплотную и грозно поглядела, запрокидывая голову назад, чтобы хоть как-то показать ему весь спектр воссозданных эмоций на своём лице. — Мы ждём тебя здесь под дождём уже почти целый час, — Тимофей согласно кивнул, стоя под зонтом недалеко от них. Женя виновато выдохнул, глядя на девушку раскаивающимися карими глазами, и произнёс: — Прости, пожалуйста! — он сложил продрогшие ладони вместе и зажмурился. Ему было очень стыдно за то, что он заставил их так долго ждать себя на улице в столь ужасающую сознание погоду. — Меня задержали на отработке по химии, думал, что убьют прямо там. Взамен за ожидание предлагаю выпить у нас кружечку горячего чая. Что скажешь? — искренняя улыбка легла на его губы. Соня показательно закатила глаза, скрестив руки на груди, и уже собиралась дать ему слегка колкий ответ, как вдруг Тим подбежал к ним, прыгая по всем встречающимся на его пути лужам, и сказал: — Она не любит чай, давай что-нибудь другое, — девушка была приятно удивлена, что в какой-то степени до него всё же дошёл смысл сказанных ею ранее слов. Какой, однако, он был молодец, прямо золотце прекрасное. Ей бы такой быть, жаль только, что подобное невозможно. Она бы не сделала ни шага для того, чтобы оказаться на одном с ним уровне. Ей было всё равно, а вследствие этого и лень заниматься таким видом деятельности. Она оставалась на своём привычном дне, с гордостью глядя на ту высь, где находился он. Женя испытующе выгнул бровь, стараясь понять, что между ними произошло за время его отсутствия, и, в конце концов, оставил эти мысли, потрепав Соню по вмиг ставшими влажными волосам. Та озадаченно поглядела на него, убрав руку со своей головы, после чего услышала около себя тихий смешок. В таком промокшем виде она выглядела до жути мило, и ему это нравилось.

V.

За последние сорок минут от начала урока она успела переписать в более презентабельном варианте со своих черновиков лишь треть исследовательской работы, пачкая руки в синеватых чернилах. Главные моменты были зафиксированы с одной стороны листа, моменты менее важные — с другой. Цитаты переписывались где-то по центру или между основного текста, подписываясь под каждой почти всегда одним и тем же именем «Альбер Камю». У этого человека Соня переняла слишком много мыслей, многие из которых она находила в своём сознании ещё до прочтения его работ. Сквозь года, поколения, страны, языки они додумались до единой истины, что была ими принята как за утверждение, не требующее доказательств. Смысла в этом мире нет, наше существование — абсурд, вот и всё, других аксиом и быть не могло. А главный вопрос, который в своё время задавал и он, и она, всё также оставался без точного ответа. Приводит ли абсурд к смерти? Соне необходимо было выяснить это как можно скорее, ибо от окончательного решения зависело дальнейшее развитие её жизни. Оно либо могло быть, либо его никогда и не было. — Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Всё остальное — имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями — второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ, — Дмитрий Алексеевич неслышно подошёл к ней со спины, опираясь на парту, где она сидела и писала, и зачитал первые попавшиеся строки, написанные взбудораженным почерком. Это был начальный абзац на тему абсурда и самоубийства в эссе Камю, который тщательно скрывался под остальными разбросанными повсюду листами. Соня вздрогнула, прекращая писать. — Не отвлекайте меня и не читайте, — проворчала она, отодвигая от него бумаги и складывая их в одну кучу. Но не успела она убрать лист, что лежал на самом краю парты, как учитель уже взял его и вновь принялся зачитывать, изумляясь тому, насколько близкими для него были слова французского философа: — Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли — не всё ли равно? Словом, вопрос это пустой. И в то же время я вижу, как умирает множество людей, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы её прожить. Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти), — Альбер Камю в очередной раз был прав, размышляя на ту тему, которая интересовала разом и школьницу, и её учителя, а сама Соня с искренним неудовольствием выхватила из рук Дмитрия Алексеевича листок и положила его в стопку к остальным. Преподаватель с насмешливой досадой выдал, складывая руки на груди и обратно отходя к своему столу: — Мне же тоже любопытно, отчего приходится делить свои свободные часы после занятий вместе с тобой, — девушка озлобленно сжала челюсти и принялась убирать бумагу в бордовую папку к основной своей работе. — Я мог бы сидеть в полном одиночестве и наслаждаться им, но нет, каждый раз приходишь ты и что-то пишешь, не давая мне и слова прочесть, — он начал неспешно закрывать все книги, что лежали у него на столе, и складывать их в одну цельную кучу, чтобы с виду его рабочее место выглядело вполне себе убрано и чисто. — У нас в школе принято обсуждать с руководителем то, что ты собираешься включать в свою исследовательскую работу, поэтому не бурчи и дай мне хоть одним глазком взглянуть на твои труды, — учитель умоляюще взглянул на неё бездонным взором, за что получил довольно резкую и грубую фразу в ответ: — Когда всё напишу, тогда и читайте, — она встала с места и с грохотом кинула на преподавательский стол папку, пригрозив за её прочтение без спроса неминуемой смертью. Хотя для него это, наверное, больше было наградой, чем наказанием. — Какое упрямство, Сонь! — он осторожно взял её рукописи и положил в верхний ящик подальше от посторонних (и своих тоже) глаз, а затем снял со спинки стула чёрное пальто и накинул на себя, тотчас начав поправлять на нём воротник. — Впрочем, нам пора отсюда уходить, мой рабочий день закончился. Тебя проводить до остановки? — и он торопливо схватил ключи от кабинета, направляясь к выходу. Соня никак не прокомментировала восклицание касательно её упрямства, лишь надела на плечи рюкзак и с той же быстротой прошла к двери. — Сегодня же пятница? — уточнила она, оказываясь вместе с учителем в пустом и тёмном коридоре четвёртого этажа, и внимательно проследила за тем, как выступили голубые вены на его бледных кистях, пока он справлялся с тугой замочной скважиной. В их школе с замками всегда было сотни проблем, просто жуть какая-то: тебе либо не удаётся зайти в помещение, либо ты из него уже никогда не выбираешься. И то и другое, к общему сведению, ощущалось так себе. — Тогда давайте лучше прогуляемся по городу и поговорим. Связка звенящих ключей была убрана в карман, а сам учитель направился к лестнице на первый этаж, дабы побыстрее покинуть это давящее на нервы место. — Снова эти разговоры о бессмысленности нашего существования, — тягуче сказал учитель, спускаясь по ступеням. Соня пыталась поспеть за ним, слушая гулкое эхо их шагов, что звучно отдавалось по опустошённому зданию школы. — После них мне ещё сильнее хочется умереть, — он мельком взглянул на девушку и тут же отвернулся от неё, когда она оказалась совсем близко, смотря себе под ноги. — В таком случае немного сменим тему, — ученица попросила преподавателя немного подождать её, пока она переобувалась в раздевалке на первом этаже и куталась в точно такое же, как у него, чёрное пальто. Из них прямо какой-то таинственный дуэт выходил, будто они были в популярном нуаре, затрагивающем проблемы гибели общества и ничтожности жизни. Вау, вот это воображение у неё разыгралось. — Порассуждаем о том, что нечто новое в жизни может дать ей смысл, — закончила свою мысль, как только им удалось выйти из школы, пачкая ботинки в осенних лужах на дорогах. Хоть они и решили прогуляться по городу в этот пятничный вечер, но даже не знали, куда им лучше идти, поэтому просто шли туда, куда им велела душа, сердце, внутренний ориентир (как ещё это можно было назвать?), не обращая внимания на дорогу и улицы, оставленные позади. Со стороны они выглядели довольно странно, если бы вы спросили об этом прохожих, но им вдвоём на это было так всё равно, что они не то чтобы игнорировали существование всех остальных людей, однако часто забывали и о своём, удивляясь тому, что они — о чудо! — всё ещё живы. Это было чертовски подло со стороны незнамо кого позволять им продолжать эту жизнь, самое настоящее издевательство, вынуждающее их всё терпеть и терпеть происходящий вокруг бред. Зачем им это всё нужно, если ничто не имеет значения? — Нечто новое? — переспросил Дмитрий Алексеевич, заворачивая за очередной поворот темнеющих дворов. Между его пальцами уже немалое количество времени тлела сигарета, бессовестно оставляющая вслед за ними пепельную тропинку. Так за ними и проследить можно было, по идее. — Ты про новое увлечение или чувство? — Я про новое событие в жизни, которое стряхивает с неё пыль скуки, — Соня шла совсем близко к нему, иногда соприкасаясь с ним плечами или пальцами. В случае последнего они могли их даже на миг переплести между собой и сделать вид, словно ничего не произошло, даже не посмотрев смущённо друг на друга. — К примеру, прыжки с парашютом, пирсинг, татуировка, экстремальный вид спорта, внезапное происшествие, признание кому-то в любви и прочее похожее, — снова она почувствовала его холодные пальцы на своём запястье, но ничего не сказала, даже не вздохнула как-то иначе. — Это должно избавить от пустоты внутри, в последние дни её слишком много. Преподаватель сделал затяжку, выдыхая дым в небо и глядя на него со слегка приподнятой головой, и понимающе добавил: — А ведь ты права. Пустоты стало изрядно больше, чем это было раньше. Но разве подобные новые события в жизни не несут лишь временный эффект? — он немного повернулся к ней, случайно стряхивая пепел в лежащий на дороге лист. — Допустим, ты прыгнула с парашютом, затем час об этом вспоминаешь, пока в твоей крови всё ещё бурлит адреналин, рассказываешь знакомым, на следующий день ещё кто-нибудь у тебя поспрашивает об этом, а потом конец. Все ощущения от пережитого пропадают в один миг, — он задумался. — Хотя нет, я ошибаюсь. Они пропадают не на следующий день, а уже часа через четыре, что-то я слишком затянул с этим. Девушка грустно усмехнулась, спрятав руки в карманах, чтобы лишний раз не прикасаться ими ни к кому постороннему. — Четыре часа тоже звучат затянуто. Я где-то слышала, что человек чувствует всю полноту собственных эмоций только пятнадцать минут, а всё то, что он испытывает после, — надуманное, сыгранное его же капризным сознанием. — Вот даже как… — преподаватель удивлённо приподнял брови. — Тогда какой смысл в этом кратковременном отсутствии бесчувствия? Стоит ли оно того? — Можем проверить это прямо сейчас, если Вы не против, — она перешла с асфальта на бордюр, встав на него и кое-как удержав равновесие, и испачкала его светлую серость разводами грязи. Теперь разница в росте с учителем составляла лишь пару сантиметров, что только в радость ей было. Он внимательно оглядел её фигуру с ног до головы, утопая в табачном дыму, и скучающе, не придавая её инициативе никакого значения, спросил: — И как же ты предлагаешь это сделать? Неудачно соскользнув с бордюра и чуть не упав на своего спутника, но вовремя спрыгнув обратно на асфальт, Соня с наигранно-задумчивым видом поджала губы и сказала: — Мой излюбленный вариант с парашютом сейчас невозможен, да и нечто такое было бы нереальным, — она разочарованно покачала головой. — Может, пойдём и сделаем парные татуировки, Дмитрий Алексеевич? Учитель резко остановился под увядающей рябиной, неосознанно сильнее прежнего сжимая сигарету в руке, пока та вовсе на две части не разломилась и стремительно не полетела на мокрый асфальт, и с холодной строгостью выдал: — Ты шутишь? Соня остановилась вместе с ним посреди улицы, с непонятным сожалением глядя на последний виток горьковатого табачного дыма, сильнее закуталась в пальто и тихо хмыкнула. — Разве по мне видно, что я шучу? — она со всей накопившейся внутри яростью наступила на окурок, и он мгновенно потух. — Проблема только в деньгах, которых у меня с собой нет. С возрастом всё в порядке, мне совсем скоро восемнадцать исполнится, к тому же Вы можете быть моим взрослым сопровождающим, так сказать. Вроде желательно, чтобы согласие родственник подписывал? Притворитесь тогда моим старшим братом или дядей, у вас актёрская игра всегда была на высоте, — и она непринуждённо улыбнулась, заглядывая в глубь его мрачных глаз, что скрыты были за прядями тёмных волос. — А у тебя, Сонь, уровень безумия всегда был на высоте, это же не только дико звучит, но и в реализации своей будет выглядеть несообразно, — преподаватель презрительно прищурился и немного приблизился к ней, чтобы легче было разговаривать среди городского шума, окружающего их со всех сторон. — Да не всё ли равно? — она издала что-то наподобие быстрого смеха, но похоже это было больше на отчаянное покашливание, скрытое рукавом пальто. — Это уже почти наш девиз, соглашайтесь, жалеть в любом случае ни о чём не будете, я же знаю, — он недовольно закатил глаза, не желая признавать правоту её слов, и выглядело это так красиво на фоне унылого октября, что захотелось запечатлеть этот момент в своей памяти навсегда, но, увы, возможности у неё для этого не было, оттого в голове всплыла недавно произошедшая между ними сцена. — Или поцелуй со мной в сравнении с этим был детским лепетом? — Поцелуй с тобой был обычным примером того, что, если ты в меня действительно влюбишься, мне так или иначе будет плевать на твои чувства, ведь и тогда после случившегося я ровным счётом ничего не испытал, — из-за полуопущенных век создавалось впечатление, будто ему было настолько сильно равнодушно на происходящее в его жизни непотребство, что, в принципе, оно являлось даже не просто впечатлением, а самой настоящей истиной. — Это был не детский лепет, это вообще какая-то глупость была, если говорить откровенно. Заглядевшись на закатное солнце за его спиной, переливающееся золотистыми красками, Соня не сразу нашла, что сказать на его признание. Хотя так-то это признанием и не было, она сама уже давным-давно догадалась, ещё во время того самого невесомого прикосновения к губам, что оно ничего не значило и только доказывало свою никчёмность. — Вы испытываете вину? Вам совестно из-за поцелуя со мной? — вопросы перекатывались на языке подобно бисеру на нитке. — О чём ты говоришь? Какая вина и совесть? — в голосе Дмитрия Алексеевича раздражение и неприятие смешались в единую картину забытья. — Есть ли смысл в угрызениях совести, если у всякого действия одинаковая цена за его свершение — полная бессмысленность. Всё дозволено, за всё я несу ответственность. Но испытывать при этом вину — зачем? Последствия всех действий равноценны: все они в конечном итоге приводят только к одному, к тому, что ждёт всех нас. Любой наш шаг, выбор и поступок будет неизбежно наказан одним лишь способом — смертью. Ничто таким образом не имеет значения, и поэтому наш поцелуй — это такая мелочь, что смешно становится из-за возможности переживать о нём, — он наклонился к Соне, кладя ей руку на плечо. Это ничуть не успокоительный жест был, скорее наоборот, пугающий, доводящий до лёгкого мандража манёвр. — Ты же не переживаешь? — пронзительно посмотрел на неё, будто внутри сто сорок раз помолился всем известным богам, чтобы ответ был отрицательным, иначе всё пошло не по плану, иначе он ошибся и нашёл не ту, иначе ему в который раз пришлось бы во всём разочаровываться. А вы и представить себе не можете, как сильно он не хотел такого исхода, как старался избегать его всеми оставшимися силами. — Уже позабыла о случившемся, — простодушно улыбнулась, натягивая на лицо улыбку, и покачала плечами, как бы намекая, чтобы чужие руки были убраны с них. И правдой ли были её слова? Правдой, ещё какой, вероятно. Учитель постарался поверить её ответу, принять его за единственное в мире подобие абсолютной истины и ничуть в нём не усомнился, продолжая их неспешную прогулку по вечерним дворам, в которых изредка ему встречались измотанные школой ученики и утомлённые работой взрослые. Какие же они все бедные люди были, не представляете. Тратили свою драгоценную, возможно, единственную жизнь на такую ерунду и дальше своего носа не заглядывали, не задумывались даже о том, что всё это, само существование стало входить в привычку, и делать им больше нечего, как зарабатывать деньги или оценки для того только, чтобы быть счастливыми. Так и многие годы у них проходят на накопление и добывание, а средство слепо принимается за цель. Ветер безжалостно игрался с её волосами, укладывая их в совершенно произвольных направлениях, и Соне приходилось ворчливо хватать их, сжимать в руке, лишь бы они только не улетели куда подальше или, по крайней мере, никому не попали по лицу, ибо с ней этот жестокий трюк прошёл уже раз восемь, если не больше. — Так что по поводу татуировки? — поинтересовался Дмитрий Алексеевич спустя долгие минуты молчания. Наверное, время ныне перевалило за шесть часов, по-другому сгущающуюся вокруг них темень объяснить было нельзя. Многочисленные в центре города фонари засветились наверху яркими точками, небольшое их количество в переулках загорелось одной, тусклой и жалкой. Стало холоднее, ибо осень в этот вечер никого не собиралась щадить. — Вы уже согласились, как я вижу? — воодушевлённо произнесла Соня, глядя на неуверенный кивок от учителя. — Тогда нам следует отыскать ближайший тату-салон и узнать цены. Наверное, в районе пяти-восьми тысяч выйдет, если изображение будет небольшим, — она использовала сейчас все свои накопленные за непродолжительную жизнь знания касательно этой области и говорила то, что знала наверняка, стараясь случайной ложью не сбить весь положительный настрой разговора. — Я за тебя заплачу, не волнуйся, — улыбнулся так самоуверенно и надменно, смакуя в голове мысль о том, насколько необычно это звучало для них. Учителя оплачивают вместо своих несовершеннолетних учениц татуировку, когда у тех нет денег? Определённо. Всегда. Каждый божий день, мои дорогие. — Это будет тебе подарком за то, что ты вместе со мной решилась попробовать жить, сделала что-то новое, дабы избавиться от надоевшей пустоты, — она мысленно провела параллель с Владом, который относительно недавно заплатил за неё в троллейбусе. Одна и та же фраза была сказана совершенно разными людьми, в совершенно разном тоне и в совершенно разных ситуациях. И какой же вариант ей нравился больше, сильнее её привлекал, вызывал хоть какие-то чувства? — Мне было бы очень неловко принять такой подарок от Вас, но отказываться я от него не буду, — Соня с чистосердечной признательностью проговорила данную фразу, пряча за распущенными локонами искреннюю улыбку. Подобный жест был действительно ей приятен, она никак не притворялась, когда пыталась скрыть непрошенную радость с лица. Некая теплота стала медленно растекаться по её продрогшему телу, задерживаясь на щеках лёгким румянцем. В метре от них прошёл случайный прохожий, красивый, словно златокудрый ангел, отчего Соня даже заинтересованный взгляд задержала на нём дольше обычного. Незнакомец спешил в противоположную от них сторону, но это не помешало девушке сорваться с места и подбежать к нему, пугая до приглушённого вскрика. Преподаватель равнодушно наблюдал за всей происходящей сценой со стороны, замечая довольно явную худощавость ученицы, которая из-за объёмного пальто сильнее бросалась в глаза. Неужто ей настолько было плевать на собственное здоровье, что она и ела-то не всегда, без каких-либо опасений отказываясь от пищи? Удивительно, она была холодна не только к своим (и чужим, не побоюсь сказать) чувствам, но и к телу, к последнему, что поддерживало в ней хоть какое-то подобие жизни. Чудовищно потерянная личность. Но он разве не таким же был? — Прошу прощения, — раздался её безжизненный голос, испугавший прохожего. Парень остановился рядом с ней и с дико испуганными глазами огляделся, будто спрашивал, всерьёз ли это к нему обратились. Соня, заметив его замешательство, сделала ещё один шаг навстречу ему, чем вызвала в нём чуть ли не самый настоящий приступ паники. Всё же это он оказался жертвой причудливой старшеклассницы, к сожалению. — Вы случайно не знаете, есть ли здесь где-нибудь поблизости тату-салон? — диалог был настолько нелепым, что сразу всем троим, даже тем, кто в нём не участвовал, хотелось развернуться и уйти куда подальше. Незнакомец резко покачал головой и стал нервно царапать кожу ладоней до зудящих покраснений. — Нет, с чего бы мне об этом знать? — пробурчал он и тут же с виноватым видом отошёл от Сони и практически убежал в противоположную от неё сторону. Она засмеялась, оборачиваясь к Дмитрию Алексеевичу. — Видимо, придётся воспользоваться картой в телефоне, — как какое-то открытие выдала она, доставая нужную вещицу из кармана. Экран был таким холодным, что удивляла до сих пор существующая возможность его работы. — Или же с этого можно было начать, не так ли? — учитель ничего ей не ответил, только молча подошёл со спины, заглядывая в карту на её телефоне и протяжно вздохнул, увидев, что ближайший тату-салон находился в трёх автобусных остановках от них. Что же, придётся ещё некоторое время стоять и ждать общественный транспорт, чтобы добраться до запланированного места. Их спонтанные приключения, судя по всему, только начались. Пока они располагались в самом конце переполненного автобуса, что первый к ним приехал и вроде как обязан был довезти до студии татуировки, на телефон Сони пришло не меньше пяти сообщений от Влада, слёзно умоляющего дать ему ответ на вопрос, где же она, чёрт возьми, сейчас находилась и почему не отвечала на звонки последние часов шесть без преувеличений. Девушка на это всякий раз выключала экран и клала телефон обратно в карман пальто, продолжая крепко держаться за жёлтый поручень и глядеть в запылённое окно на мелькающие до резких мазков фонари в глубине тёмно-синего неба. Дмитрий Алексеевич стоял неподалёку от неё, то есть безумно близко, чуть ли не обнимая со спины в силу ограниченного в салоне пространства, и изредка также возмущался на немалое количество пропущенных звонков и сообщений у себя с пометкой «Катя». Их обыскались, что ли? Что за внезапные поиски их душ начались в этот пятничный вечер? Старшеклассница и учитель без тщедушных угрызений совести игнорировали своих же возлюбленных только лишь потому, что им было лень отвечать на их переживания и плевать на беспокойство о них. Им так хотелось сказать, чтобы те не волновались, ведь незачем было тревожиться о том, кто не вспомнил бы об их существовании спустя долгие годы знакомства. Солнце светило, птички пели, деревья увядали, а они когда-нибудь да умерли бы, так смысл какой был в этой тревоге за их состояние? Повторяться не буду, ответ и так был ясен всем. Смысл, как всегда, отсутствовал.

VI.

Поиск тату-салона был не самым простым занятием, особенно во тьме позднего вечера, пока пренебрежение морозом и уставшим как и моральным, так и физическим состоянием не дошло до высшей точки. В буквальном смысле завалившись внутрь, эти двое кое-как поднялись на третий этаж незнакомого дома, украшенного светло-голубым орнаментом, и не с первого раза поняли, куда именно им идти, потому что, поймите, три одинаковых металлических двери без надписи не являлись для них хоть каким-то ориентиром. Спустя же пару минут настойчивого стука в, не поверите, нужную дверь, её им открыл парень лет двадцати пяти, почти ровесник учителя, удивлённо на них поглядевший. Не каждый день можно было встретить такую парочку на своём пороге, потому изумление его было вполне себе оправданным и немного забавным. Сама студия радушно встретила их уютным теплом вперемешку с ароматом горячего кофе, ярким светом многочисленных ламп, увлекательным дизайном помещения и от силы двумя посетителями вместе с тремя татуировщиками, коими являлись две девушки примерно тридцати лет и вышеупомянутый молодой человек со светло-розовыми крашеными волосами и пирсингом в ушах. Он был одет в чёрные штаны и простую футболку, благодаря чему с лёгкостью можно было заметить целое разнообразие его татуировок на руках и шее. Загадочные тёмные узоры обволакивали его светлую кожу, создавая явный контраст оттенков, а бросающееся в глаза изображение вьющейся змеи на его предплечье наталкивало на мысли о чём-то таинственном и загадочном, почти потустороннем. — Добрый вечер, — со льстивым радушием произнёс Дмитрий Алексеевич, проходя внутрь и ухватывая за собой вмиг замолчавшую из-за новой, доселе незнакомой обстановки Соню. Она попыталась промолвить нечто похожее, поздороваться со всеми, но вышло у неё только жалкое подобие человеческой речи, что понятно было далеко не каждому. Тату-мастер в том же смущении улыбнулся, складывая пальцы в замок, и принялся объяснять им, что и к чему здесь было. Окружающие не обращали на них никакого внимания, только в редких случаях окидывали спокойным взором, и в целом обстановка располагала к умиротворению и утешению, что было приятнейшим фактом. Как только разъяснения касательно самого процесса были закончены, парень оставил преподавателя и школьницу одних, предлагая им вдвоём обсудить эскиз парной работы, на которую они были нацелены. Постаравшись почувствовать себя как дома (так, по крайней мере, им велели сделать), они уселись на мягкий диван у входа в студию, предварительно развесив свои прекрасные пальто на предоставленные им вешалки, и сосредоточенно посмотрели друг на друга, мысленно пребывая в урагане бушующих дум. Соня непроизвольно поправила подол школьной юбки, цепляясь за него, как за единственное спасение от тяжёлого взора в нескольких сантиметрах от неё, и расправила плечи, упираясь спиной в бархатную поверхность мебели. — С этим тяжёлым рюкзаком и уставшим от постоянной учёбы видом по тебе легко догадаться, что ты ещё школьница, — прошептал ей у самой шеи Дмитрий Алексеевич, придвинувшись донельзя близко и сложив ногу на ногу. От этого сомнительного жеста она резко выдохнула и, к несчастью своему, поняла, что отстраняться ей от учителя больше некуда, поэтому пригляделась к нему, заостряя внимание на том, что в этой светлой и пёстрой студии его можно было сравнить с грубым чёрным пятном в силу траурных цветов в одежде. — Может быть, я студентка, — также тихо добавила она, словно их разговор кто-то всерьёз собирался подслушивать. Смех да и только. — Давайте, например, с педагогического, так веселее. А Вы мой однокурсник, лучший друг, парень, родственник… Выберите то, что душе Вашей угодно, — хитро склонила голову вбок и приметила его невероятно прямую осанку, которая, казалось, выдавала в нём некие аристократические повадки флегматичного господина из прошлых веков, доживающего свои последние лета с крайне неподходящим его статусу безразличием. Вот это она, однако, замечталась, потому после и задумалась, вспоминая последнюю сказанную реплику. — Хотя мы договаривались на старшего брата или дядю, как мне помнится. Учитель запрокинул голову назад, невольно любуясь белым потолком, многочисленными лампами в нём, и язвительно скривил губы, больше продолжая свои мысли, чем размышления спутницы. — Если я скажу, что в школе тебя легко спутать с восьмиклассницей, то ты сильно обидишься или сразу же впадёшь в отчаяние? — ткань водолазки с явным садизмом обхватывала его горло (но руки на его бледной коже смотрелись бы намного лучше, признайте это), вызывая у девушки довольно противоречивые эмоции. — Сделаем вид, будто это не так, — наступившая привычность пространства избавила её от недавнего напряжения, и плечи расслабленно опустились. — Просто будем импровизировать несмотря ни на что. Он провёл рукой по слегка взъерошенным волосам, закрыл глаза и положил пальцы на веки, легонько их потирая, и выразил в этих своих неспешных действиях такую горестную усталость, что любому встречному передалось бы это жуткое состояние разбитости. — Шикарный план, ставлю ему сто из ста баллов, — чистый сарказм железным шариком прокатился по сердцу, оставляя в нём горький солёный привкус и бесчисленные гематомы. — Родителям что скажешь, умница моя? — ох, боже мой, это его обращение к ней настолько её смутило, что она вмиг покраснела и отвернулась, случайно пересекаясь взглядом с татуировщиком, который уже подготавливал для них своё рабочее место. Он мило улыбнулся ей и продолжил занятие, перебрасываясь парой слов со своей коллегой, которая набивала женщине большую птицу с раскрытыми крыльями на спине. Интересный замысел, ничего больше и не скажешь здесь. — Родители не узнают, — ответила Соня, так и не обернувшись к учителю. Тот этого, впрочем, и не увидел, только уловил, что голос девушки стал более тусклым. — Конечно, не сомневаюсь, а ответственность при этом будет всецело лежать на мне. — Я Вас не заставляю, откажитесь, если Вам что-то не нравится, — в том же язвительном тоне проговорила она, предпринимая попытку скрыть возникшее раздражение постукиванием пальцев по собственному колену. Прошло уже немалое количество времени, а они эскиз так и не выбрали, выдумывая оправдание насчёт её несовершеннолетия и беспрерывно пререкаясь друг с другом без всякой злобы в качестве ответной реакции (понятие раздражения сюда не входило, так как это было совершенно другой эмоцией). — Да разницы уже никакой, — Дмитрий Алексеевич убрал руку от лица и раскрыл глаза, возвращаясь в исходное своё положение. Соня всё также сидела рядом с ним, но теперь и вовсе не смотрела в его сторону. — Если тебя это хоть как-то обрадует, то это будет самой маленькой на свете платой за то, чтобы вернуть тебе чувства и избавить от пустоты. Выполняю доброе дело, получается, — холодно усмехнулся, не вкладывая в данное выражение никакого глубокого смысла, ибо в правдивость его и не верил. Не вдумывался, не вносил значимость, скользил только по шаткой поверхности. Соня с недоверием покачала головой, заправляя после этого волнистый локон за ухо, а то он мешал, возмущал и сердил её гнилое нутро. — Звучит так, будто выполняете мою прихоть, а не доброе дело. Это будет обычная проверка мнения о том, что нечто новое в жизни избавляет от скуки лишь на время. Будем засекать, сколько это время длится, — постучала ноготком по стеклу наручных часов, указывая на бешено бегущие стрелки, а потом протёрла его подолом юбки, потому что заметила на нём несильное помутнение, а это так-то неудобно было да и некрасиво. Терпкий кофейный аромат вскружил сознание, добавляя в него горечь окружающей действительности, и захотелось прямо сейчас исчезнуть, раствориться так же, как и кофейный осадок на дне чашки. Чтобы окончательно, бесповоротно, без шанса на неудачу. В конце концов, Дмитрий Алексеевич и Соня единогласно пришли к выводу, что лучшим вариантом их парных татуировок будет надпись на латыни, перевод которой они знали уже давно, ибо как-то на уроке обществознания учили и разбирали одно крылатое выражение, содержащие его в себе. Парень поддержал их затею, помог выбрать размер, шрифт, цвет и расположение эскиза и за чуть больше сорока минут справился со своей работой просто идеально и шедеврально, за что получил почти искренние комплименты от странной парочки (к слову, он всерьёз посчитал, что они были в отношениях и вместе учились, поэтому Соне не пришлось переживать о своём возрасте, в чём ей очень помог преподаватель, искусно подыграв ей) и плату в размере десяти тысяч, любезно предоставленную учителем (девушка вовек не забудет об этом, когда-нибудь оплатив ему также по достоинству). Тонкая игла, вбивающая пигмент в кожу, в первые мгновения удивляла своей резкой колкостью, затем дарила еле заметные болевые ощущения, которые можно было сравнить с тысячью порезов бумаги, и в конечном итоге стала настолько привычным повреждением, что ничего и не испытывалось. Эффект новой, незнакомой до этого боли длился от силы четыре минут. Покраснение — несколько часов. Привыкание к чужеродному изображению на собственном теле — два дня. На левом запястье у Сони и на правом у Дмитрия Алексеевича было выведено только одно слово, идентичное для обоих, несущее одинаковый смысл. Высотой в семь миллиметров и длиной в три с половиной сантиметра, печатным чёрным шрифтом было написано «vanitas», что с латинского языка переводилось как пустота, тщетность, бесполезность; бессодержательность, ничтожность, ложность; лживость, хвастовство и тщеславие. Довольно многозначное слово было, из-за чего имелась возможность внести смысл в любое из предложенных понятий. В пустоту особенно, ведь как же это абсурдно было придавать значимость целому ничто. Теперь они вдвоём были связаны друг с другом выведенной на коже многочисленными повреждениями тщетностью бытия. «Vanitas vanitatum et omnia vanitas», как говорилось из века в век, из уст в уста.

VII.

Октябрьское утро не жалело никого, охлаждая пыл всякого встречного морозами, что были сильнее любой зимней вьюги. Соне пришлось к излюбленному пальто добавить зимний вязаный шарф, а лоферы заменить на берцы, дабы хоть как-то согреться в этом хилом одиночестве. Влад сегодня в школу не придёт, как было видно из его сотни сообщений об отвратительном самочувствии: кашле, высокой температуре, боли по всему телу. Девушка, конечно, пожелала ему поскорее вылечиться и самого крепкого здоровья на ближайший год, но это были такие формальности, что и сказать-то в общем нечего, она писала ему это только ради видимости поддержки, потому что самой было глубоко всё равно на его самочувствие. Вроде бы здорово было, что он отсутствовал, а вроде бы и нет. Никак. Но шаблон сообщения с душевными переживаниями о нём, которые в одинаковом виде отправлялись Соней, наверное, уже второй год, был написан и сейчас. В конце добавила красное сердце и улыбающийся смайлик, на что парень отреагировал смущённым стикером в виде милого щенка и поблагодарил за пожелания о выздоровлении. Вот и хорошо, около очередной обязанности была поставлена галочка, и на шесть часов точно девушка могла бы позабыть о Владе, ведь своё дело она сделала и была теперь полностью свободна. У школьных ворот, что непрерывно скрипели не только из-за многочисленных учеников, которые проходили сквозь них, но и из-за чудовищного ветра, Соня практически сбивалась им с ног. Она торопилась дойти до здания голубого цвета и наконец зайти в него, потому что ей необходимо было согреться, привести себя в порядок и вдохнуть полной грудью, чтобы не заплакать от ещё одного бессмысленного дня в этом пустом мире. У ступеней школы она заметила учителя обществознания и его невесту, которые о чём-то неспешно разговаривали, иногда улыбались и даже смеялись друг другу, прерываясь на редкие приветствия со стороны школьников преподавателю. Соня на представшую в таком внезапном виде картину секундно усмехнулась и постаралась как можно быстрее пройти мимо знакомой фигуры в чёрном пальто и стоящего рядом с ней образа в светло-бежевой куртке, не совсем ей известном, но имеющим некоторую ценность. Это её не любили, получается? Пожалуй, печальное известие было. Когда она прошла совсем рядом с ними, поднимаясь по главной лестнице, то невольно уловила часть диалога, включающую в себя следующее: — Сходим сегодня куда-нибудь? — спросил певучий голос Кати, невесты, и Соне показалось, что это, скорее, было прошение, мольба, чем обычное для возлюбленных предложение провести время вместе. Дмитрий Алексеевич ответил не сразу, сначала многозначительно промолчал, а потом произнёс: — Зачем? И этим было сказано всё. Соня мельком обернулась в его сторону, сочувствуя (будто бы) Кате, и моментально поймала ответный безразличный взгляд с потухшими в его зрачках огнями. Учитель заметил её, но так же, как и она, ни слово не сказал, и в таком молчании они и поздоровались друг с другом, задав при этом мысленно кучу вопросов, что, увы, остались без ответа. В школе же было чертовски уныло. Все уроки смешивались между собой, информация никак не разделялась, а шла лишь единой кучей, всё мелькало перед глазами сплошной разноцветной массой. Внутри было тоже уныло и мерзко, хотелось поскорее пролистнуть этот день в календаре, как и многие недели до этого. Как годы и целую жизнь. Когда уже всё закончится? Когда наступит долгожданный нуль, покой и больше ничего? Сколько нам ещё ждать этого драгоценного часа? После занятий Соня ощутила странный эффект дежавю, когда вновь покинула учебное заведение под руку с преподавателем обществознания. В этом не было чего-то запретного, так ведь? Иначе охранник не пропустил бы их и в первый, и во второй, и во все последующие разы, которые обязательно ещё произошли бы. Но этот случай отличался от предыдущего тем, что никуда они и не планировали идти, не предавались во власть спонтанных мыслей и затей, а всего лишь расположились у остановки, находящейся в относительной недоступности от школы, и завели разговор о всяких пустяках, с диким желанием ожидая того момента, когда можно будет, в конце-то концов, сказать другому то, что у самого обжигало глотку, ломало рёбра и душило изнутри. Они ждали автобус, который довёз бы Соню до дома, в полном одиночестве. — Как день у Вас прошёл? — поинтересовалась девушка, подходя к самому краю остановки и заглядывая в ребристое отражение лужи. Учитель насмешливо оскалился и стал с заметным нетерпением что-то искать в карманах пальто. — Учитывая, что у меня не было урока с твоим классом, то всё просто замечательно, — дрожащими от холода руками он вытащил мятую пачку сигарет и ярко-красную зажигалку, доставая табак и зажимая его между бледными губами. — Ладно, это шутка. Всё, как всегда, прескверно. Что насчёт тебя? Соня отошла от лужи и спряталась под большим навесом, ибо дождь начинал капать всё чаще, скользя по коже, волосам и одежде. — Солидарна с Вами, — сказала она, кутаясь в пальто и пряча замёрзшие ладони в рукавах, стоило октябрьскому ветру подуть на её фарфоровую фигурку. — Сегодня было уныло, жутко и одиноко — прескверно, в общем-то, — и желчная горечь обволакивала всякий вырвавшийся изо рта звук, окутанный горячим паром дыхания. Дмитрий Алексеевич пару раз громко щёлкнул зажигалкой, царапая кожу пальцев о ребристое колёсико, и закурил, подобострастно вдохнув ядовитый смрад. — Одиноко? — уточнил он и чуть изумлённо приподнял брови. — Тебя парень, что ли, избегал? Обычно всегда хвостиком за тобой ходит, — его тело чудовищно сильно дрожало и безбожно умирало от холода, спасаясь остатками душевного тепла. Скоро и этот баланс будет ниже нуля, станет всецело отрицательным. Старшеклассница засмотрелась на смолящую сигарету и подумала, что ей бы не мешало её попросить, но это уже переходило все границы дозволенного и общепринятые рамки приличий. Хотя их между ними и давно не было, что уж тут говорить, но забывать об этом не стоило и сдерживать себя тоже было бы неплохо, поэтому она решила об этом даже не зарекаться. Ничего, потерпит, с молящими глазами будет следить за каждым табачным витком дыма и медленно, но верно погибать от дикого желания ощутить его на своих губах. — Ему плохо, заболел, поэтому в школе отсутствовал, — внезапно вспомнила о том, что следовало бы всё-таки дать ответ касательно Влада, поэтому немедля его пробурчала. — Пришлось самой себе составлять компанию на целый день, ужас. Стоя под светом яркого вечернего фонаря, находящегося на улице недалеко от остановки, учитель задумчиво склонил голову и посмотрел на печальный серый асфальт. — Навести его тогда, принеси ему сладостей, фруктов, чая или что там обычно больным нужно… — на его лакированных ботинках покоились, подобно летней росе, дождевые капли. — Покажи ему свою искреннюю заботу, Сонь, тебе же несложно это сделать? — на тёмных волосах его тоже блестела вода. Девушке пришлось немного нахмуриться, потому что явная издёвка в его тоне вызвала омерзительное чувство тошноты, из-за чего она язвительно и заметила: — Так же несложно, как и Вам сходить куда-нибудь со своей невестой, — как же ярко раскрылись его глаза, с пристыженной ошеломлённостью перебегая с асфальта на её изнурённую персону, что смеяться захотелось от всей души, подло, искренне и чисто. — Мне ведь это так нужно, идти к Владу, что я готова потратить на него своё свободное время, деньги, силу и энергию. Будто у меня дел никаких не было после уроков, — она фыркнула и прошлась вдоль края тротуара, внутренне ликуя из-за своей маленькой победы над его вечным циничным сарказмом. Дмитрий Алексеевич окинул её радостный лик поражённым и горделивым взором, закатывая бездонные глаза и нервно проводя языком по верхним зубам, что привело к не менее саркастическому замечанию: — Думать об отсутствии смысла жизни, часами взирая в потолок или стены, — это не дело, как бы многие сказали, — яркий огонёк его сигареты то вспыхивал, то угасал в такт бешеному пульсу школьницы. Если и вовсе прекратит гореть, то и сердце её тотчас же остановится. — Да и я Кате не просто так отказал, сегодня весь вечер буду занят. — Размышлять о способах самоубийства и выбирать самый подходящий, с прикрытыми глазами сидя посреди комнаты, — это не занятие, как бы многие выразились, — ей бы стоило заткнуться ещё тогда, когда она подходила к нему с темой своего исследования, буквально выпрашивая стать её проектным руководителем, но, дамы и господа, уже было поздно, слишком, поэтому она и не сдерживалась в словах и выражениях, что в нормальном виде взаимоотношений «учитель/ученик» никогда и не были бы произнесены. А если бы случайно и вырвались, то за ними сразу бы последовало справедливое наказание. Но, поймите, и нормальные учителя не использовали бы в своей речи столько бесчувственной иронии. Они бы так-то и не были настолько бессердечными, в отличие от некоторых. — Что за пародия, — преподаватель порывисто взмахнул рукой, отчего пепел разлетелся по рукаву его пальто. Серые снежинки рассыпались по чёрной мгле, быстро скатываясь вниз, на землю. — Ты слишком многое позволяешь себе, когда находишься рядом со мной. Я твой учитель, не забывай об этом, — его нравоучения выглядели нелепыми, неподходящими и вздорными, чем-то до одури непривычным и ненужным, хоть всё и должно было ощущаться в точности да наоборот. На остановку стали подходить ещё люди, такие уставшие и измученные после рабочего дня, что каждого из них хотелось пожалеть, погладить по голове и сказать: «Чтобы это всё не терпеть, можно умереть. Что насчёт парного самоубийства?». Но прохожие не так бы их поняли, вызвали бы кого-нибудь, дабы их забрали и упекли куда-нибудь. Так себе это было удовольствие, на единицу из пяти. — Да что Вы, неужто в Вас совесть воскресла? — Соня не верила в это и пыталась понять, каким вообще образом в его голову могли прийти подобные мысли. Может, кто-то на них намекнул, сказал нечто серьёзное про это гиблое дело? Сам бы он такое не произнёс, не в его духе было жалеть о чём-то, так как большинство событий из своей жизни он просто-напросто забывал, помещал в самый дальний уголок сознания и никогда больше оттуда не вытаскивал. — Пути назад ведь теперь нет, к счастью или к сожалению. Совместная исследовательская работа, поцелуй, татуировка… поздно оглядываться назад и приходить в шок из-за всего произошедшего, — она пожала плечами, прокручивая в голове всё то, что между ними уже успело случиться. Половину и она не помнила, честно говоря. — Вам из этого списка что-то не нравится? В его мрачных глазах сверкнула блестящая мысль, которую он и воплотил в реальность, делая ленивую затяжку. — Боже, я успел позабыть о татуировке, — бесстыдно проигнорировал последний вопрос девушки, опять же, начиная вести речь о не самом насущном и важном. — И трёх дней не прошло, как я перестал ощущать на себе это новшество. Мы засекли время, а оно пролетело слишком быстро. Впрочем, как и предполагалось заранее, — пожилой мужчина, стоявший позади него, сморщил нос, когда почуял исходящий сигаретный дым, и закашлялся. Учитель заметил это и отошёл от него в сторону, дальше обращаясь к ученице. — Мне всё равно. Боль была, но её больше нет. Её не было уже вчерашней ночью, а инородное изображение на теле я и подавно перестал замечать. Мимо проезжали десятки разнообразных машин с горящими огнями от фар, что без перебоя освещали тенистую улицу, а в глазах-то как ярко они рябили, сбивая с толку и практически с равновесия. Троллейбусы и автобусы, которые останавливались в метре от них, все без исключения были неподходящими, а нужный транспорт всё никак не приезжал то ли специально, то ли с невинной случайностью. Лёгкая ухмылка на лице Сони от бессильного отчаяния стянула рот. — Полностью с Вами согласна. Всё точно также. Лишь редкий зуд заставляет вспомнить, что игла и краска не вернут нам смысл жизни, вернее, никогда и не дадут его. Эта затея, как и многие другие, оказалась провальной, — надо было с парашютом прыгать, серьёзно, без преувеличений. А ещё лучше без него, с крыши какого-нибудь высокого дома. Тогда бы это дело принесло хоть какую-то пользу, имело бы хоть какие-то последствия. И не волновало какие, ведь таким образом оно было бы по-настоящему стоящим. — Как жаль, — ему было плевать. Своим красивым холодом Дмитрий Алексеевич украсил невзрачную улицу, становясь прекраснее самого октября. — Одна скука кругом. А с неё ведь всё и начинается, Сонь. Сначала тебе становится скучно из-за надоевшего однотипного распорядка дня: шесть утра, завтрак, автобус, работа или школа, дом, дела, дела, дела, сон, и всё повторяется снова и снова по кругу. После ты начинаешь всё чаще задаваться вопросом: «Зачем тебе, собственно говоря, всё это нужно?». Слово «зачем» здесь самое главное, но это и так ясно, — он кинул сожжённую сигарету на асфальт, наступая на неё ботинком, а после швырнул окурок на проезжую часть. Яркий огонёк тут же потух, и сердце вмиг замолкло. — Скука пробуждает мысли о цели существования и даёт ответ на основной вопрос, подталкивая человека к принятию неизбежной монотонности, либо к убийству самого себя. Иронично выходит, не правда ли? Изначальное бездействие приводит к конечному действию, — его мечтательный образ сливался с туманной тьмой вечера, и лишь бледность кожи выбивалась контрастом на сумрачном фоне огней. Соня, словно находясь в неком трансе, вяло кивнула и сжала кровоточащие губы до хмурой серьёзности на лице. Ей жутко хотелось спать, лечь прямо здесь, на влажном и грязном асфальте, и навечно уснуть крепким сном. Потом бы её машина переехала, вот и отличный исход был бы, только, к сожалению, некрасивый, но это мелочи, обычные предпочтения. На самом деле ничего из этого не являлось важным, она о простых прикрасах размышляла и старалась не упасть от усталости прямо в лужу позади себя. Сонные серые глаза то медленно закрывались, то резко моргали, как только замечали, что погружались в неподходящую для этого дремоту, оттого Дмитрий Алексеевич с беспокойством и поглядел на Соню, будто бы без какой-либо тревоги произнося: — Не засыпай, тебе ещё домой ехать, — а бархатный голос его так и убаюкивал, губительно действовал на сознание девушки вопреки всем его намерениям. Чем больше он говорил, тем сильнее хотелось спать — вот такую формулу вывела она, всей душой надеясь на то, что он больше не будет открывать свой рот. Люди же, что стояли на остановке, с некоторой заинтересованностью наблюдали за ними, пытаясь не показывать этого. — Который год не могу выспаться, а в этом всё только хуже стало, — запричитала Соня, зевая куда-то в свой пушистый вязаный шарф. Чем больше в её жизни было учёбы, тем меньше оставалось времени на полноценный сон. Вот и вторая формула, в общем-то, с не особо радостным выводом, но всё же. — Изображение прямо перед глазами плывёт, и в голове чуть слышен звон, — зажмурилась и прекратила ходить кругами по остановке, изначально думая, что это помогло бы ей справиться с ухудшением самочувствия, но всё стало только хуже. Дмитрий Алексеевич нахмурился, подошёл к ней и положил руки ей на плечи, слегка наклоняясь к побледневшему лицу. — Ты точно сможешь одна доехать до дома? — теперь он ничего не пытался скрыть, с явной тревогой и беспокойством спрашивал, всерьёз переживал о её состоянии, что было довольно-таки исключительным, особенным проявлением чувств для него. Когда он в последний раз так о ком-то заботился? Он и о себе постоянно забывал, а тут паниковать начал из-за несерьёзного недомогания Сони. В нём нечто странное происходило, какие-то неизвестные доселе перемены, несомненно. И хорошо ли это было, плохо ли? Кто знает, кто знает… — До этого же как-то добиралась, не переживайте, — Соня легонько улыбнулась, ощущая в горле подступающую тошноту от очередной лжи, но поспешила вернуть себе более-менее нормальный вид, выпрямляя спину и поражаясь крепкой хватке преподавателя на плечах. Да всё и правда было не так плохо, если сравнивать, к примеру, с четвергом на прошлой неделе, когда она в прямом смысле умирала на протяжении всех уроков, а затем, придя домой, легла в постель и спала пятнадцать часов подряд, из-за чего затем чуть в школу не опоздала. Даже, можно сказать, сейчас всё отлично было, замечательно. Учитель нехотя согласился с ней, но руки так и не отпустил, не отходил от неё, всё пристально-пристально вглядывался в пустые серые глаза, в которых отражались разноцветные огни вечернего города, и не поверил ни единому её слову. Она же стояла перед ним бледная, уставшая и слабая, готовая в любой момент потерять сознание и несла такую чушь о том, что всё было в порядке, говорила не переживать ему. Как здесь не переживать, если во взгляде её не было ни жизни, ни чувств? Коль взглянем в эти стёклышки, так моментально и потонем в смертельной тоске. Он печально потрепал её по голове, касаясь бархатных волос и с тяжким вздохом собираясь отстраняться, на что она наоборот приблизилась к нему, наступила берцами в лужу между ними и встала на носочки, сжимая воротник его пальто дрожащими пальцами. Неощутимо притронулась к его губам, прикрывая глаза, и тотчас же отошла от него на некоторое расстояние, случайно улавливая осуждающий взор со стороны пожилого мужчины. Интересно, узнай он о том, какие у них были социальные статусы, а также то, что они в этот миг находились в отношениях с другими людьми, как бы он отреагировал? Накричал бы на неё, обозвал отвратительными словами или бы даже избил? Любопытно, что было бы в таком затруднительном случае. В своё оправдание перед Дмитрием Алексеевичем она поспешила сказать, замечая в чертах его строгость и сдержанность: — Почему-то подумала, что сейчас для этого был самый подходящий момент. Вы, знаете ли, очень красивы при свете вечерних фонарей, — а на деле всё было не совсем так. Безусловно, красота его очаровывала, но нежелание и дальше слушать этот убаюкивающий голос в придачу с сохранившимся порывом курить, чувствовать на губах своих ядовитый привкус табака, который она на миг украла у него, имели более сильное над ней влияние, чем что-либо ещё в данную секунду. Безумно обречённо опустив голову и тихо, коротко засмеявшись, преподаватель судорожно растрепал собственные чёрные волосы, а после спрятал руки в карманах, расправив плечи. Что же, внезапный поцелуй обжёг губы холодом и не вызвал в сердце больше ничего. Только осознание факта измены, как таковой, заставляло дыхание сбиваться, но это с непривычки. Потом телу снова станет всё равно, да и мозгу тоже. — Не поступай так беспечно, Соня, — буквально умолял он и тоскливо смотрел на неё, стоящую у бордюра. Как же он не хотел испытывать к ней хотя бы что-то, но с каждым разом становилось всё тяжелее и тяжелее, господи. Он всегда ощущал жуткий страх из-за возможности привязаться к человеку, отчего и упрашивал его исчезнуть из своей жизни на целую вечность, чтобы уж точно ничего не почувствовать к нему. — Это и не беспечность была, Дмитрий Алексеевич. Простое любопытство, — боковым зрением она уловила подъезжающий нужный ей транспорт спустя такой длительный промежуток времени. — Вот и автобус приехал, — не слишком ли много она позволяла себе по отношению к нему? Да плевать уже. Яркие желтоватые огни машины окутали остановку со всех сторон, огибая фигуру девушки и резким пятном выделяя её на фоне света, но учитель не обратил на это никакого внимания, честно спросив у неё, ибо ему жизненно необходимо было узнать ответ на заданный вопрос: — Тебе нужна моя любовь? Соня как-то странно-длительно посмотрела на него, вытаскивая из рюкзака мелочь на проезд, отчего звонкие монеты посыпались в её ладони. — А Вы мне её дадите? Он заметил, как одна монетка, что казалась и так полностью грязной и безобразной, укатилась на дорогу. Вслед за ней под влиянием морозного ветра улетел багровый лист клёна, разрываясь на части из-за колёс проезжающего мимо автомобиля, под которые он угодил. — Ни за что. И ни больно никому не было, ни хорошо.

VIII.

Вальяжные кривые буквы прыгали по строкам листа в клетку, упрямо склоняясь влево, а из них выходили различные слова, предложения и даже тексты, наполненные настолько глубоким смыслом, что его в них и вовсе не было. Соня дописывала очередную главу в исследовательской работе, сидя, как обычно, за первой партой перед учителем обществознания, который успел отвлечься от чтения учебника по экономике для десятого класса и смотрел теперь всецело на неё, подпирая щеку ладонью. Сегодня он чувствовал себя намного лучше, чем вчера, да и старшеклассница, наверное, тоже. По крайней мере, этой ночью ей удалось хорошенько выспаться и встать с утра пораньше без дикой головной боли. Его тонкая рука, что лежала до этого на столе без всякого дела, незаметно потянулась к листам ученицы, чтобы, в конце концов, прочитать их содержание, хотя обладательница таинственных записей и была против этого. Он осторожно потянулся к отложенной в сторону бумаге и уже хотел было её забрать, как вдруг Соня резко прекратила писать, отбросив ручку немного от себя, и первая забрала листок, на который с таким усердием покушались несколько минут. — Не забывайте мои слова, — проворчала она, напоминая об их последнем разговоре насчёт исследования. — Когда закончу, тогда и читайте. Он, противясь внутренним желаниям, всё же убрал руку и стал раскладывать многочисленные учебники и тетради, что лежали на его рабочем месте, в небольшие стопки, никому не мешающие. — Это жестоко, дорогая моя, — с наигранной обидой заметил учитель, а Соня только устало подняла взгляд с записей на его фигуру. — Расскажи хотя бы, что сейчас творится в твоей мрачной голове. О чём ты думаешь? Какие мысли хочешь запечатлеть в своей работе? — чем больше он задавал вопросов, тем меньше хотелось на них отвечать, поэтому девушка и прикусила нижнюю губу, задумываясь. Если она сейчас начнёт рассказывать ему о мыслях в своём сознании, то это ведь ничем хорошим не закончится? Наверняка нет, всё станет только в тысячу раз хуже, хотя, казалось бы, куда ж ещё. — Коварный ход, но нет, — она удручённо покачала головой и посмотрела на настенные часы, оповещающие о середине седьмого урока. — Я ничего Вам не расскажу. Дмитрий Алексеевич фыркнул, опустился на сложенные на столе руки и прикрыл глаза, пока кончики его волос как бы невзначай разбросались по учебникам и тетрадям, находящимся неподалёку от него. В таком беззащитном положении он выглядел очень уютно и мило, но Соня ему в этом ни за что не призналась бы, вы и сами это понимаете. Стрелки часов совершали седьмой по счёту оборот, тишина в кабинете жестоко давила на виски, из-за чего те словно пульсировали, и в целом было довольно спокойно и скучно, до безумия неинтересно находиться там. Она прекратила написание исследовательской работы и просто сидела без дела, рассматривала затаённо притихшего преподавателя. Ей думалось даже, что он заснул, потому никак не реагировал на её присутствие рядом с ним. В конечном итоге она сдалась и рассерженно произнесла, складывая руки на груди: — Так уж и быть, — и семи минут не протянула, а Дмитрий Алексеевич тут же раскрыл томящиеся глаза, внимательно слушая. Видно, он всё-таки не спал, просто отдыхал и создавал видимость полного покоя. Вероятно, он всё это время думал о чём-то важном для самого себя. — Размышляю я сейчас на тему, которая не совсем связана с абсурдизмом, однако, она мне близка и интересна. Я думаю об отсутствии привязанности, о животном страхе перед ней, — сосредоточенное вслушивание в её слова убивало неловкостью. — Знаете, мне ничего не нужно, следовательно, я ни к чему не привязываюсь. А не привязываюсь я потому, что боюсь всё потерять в любую секунду. Выходит, что в моей голове привязанность — это постоянный страх и неизбежная потеря. Трудно объяснить, но к такому выводу я пришла ещё давным-давно, когда мне и десяти лет не было, — замолчала, царапая ногтями кожу пальцев до покраснения. — И это ненормально. Дети не должны ломать себе голову подобным способом. Нахмурившись, учитель выпрямился и не знал, что ему стоило сказать на такую внезапную откровенность. Оказалось, в жизни Сони всё было не просто плохо, а отвратительно и мерзко (однако, каждая её фраза до жути напоминала его самого, чему он не в первый раз искренне удивлялся). Стараясь говорить аккуратно, дабы никак не задеть её, он пробормотал: — Как так вышло, что в столь юном возрасте ты пришла к этому умозаключению? — и внутри у неё что-то треснуло, закровоточило на уровне рёбер. Ей не хотелось рассказывать ему всё. Нет, это было уже слишком, но хотя бы частично поведать о случившемся ей безумно нужно было, иначе она разбилась бы полностью в этот же миг. — Если говорить коротко, то в ходе многочисленных проверок я поняла, что многим людям, точнее, близким людям, наплевать на меня. Им серьёзно всё равно, — она мрачно засмеялась, кладя руки на парту. За последние пару минут она столько раз поменяла своё местоположение, что это слишком явно выдавало её нервозность касательно темы их диалога. — Даже не знаю, как лучше сказать, но я всегда думала, что, например, мать в любом случае должна беспокоиться о своём ребёнке, любить его, хотеть проявлять к нему эту самую любовь. Но в действительности это оказалось не так. Ей плевать хотелось на меня, и не только ей! Относительно недавно произошла одна ситуация, которая изначально казалась мне очень нелепой и глупой, но сейчас я понимаю, насколько много она значила для меня. Рассказать Вам? Он видел, как дрожали её пальцы, как глаза блестели от появившихся слёз, как голос трескался от каждого произнесённого звука. Он видел, как тяжело ей было, и единственное, что мог сделать, это сочувственно взглянуть на неё и сказать: — Если ты не против, — впервые нашёлся человек, который захотел её выслушать, и ей не было страшно из-за последствий раскрытия потаённых секретов, ведь она знала, насколько всё равно ему было. Даже не удивится, если он уже под вечер забудет обо всём, что она ему сейчас расскажет. От этого не было обидно, было всего лишь тошно, поэтому она глубоко вздохнула и молвила: — Думаю, мои суицидальные наклонности Вам и так понятны. Но, знаете ли, мне всегда хотелось, чтобы они были понятны и моей матери. Мне нужны были её сочувствие и жалость. Я столько раз ей на них намекала, говорила напрямую, но она только смеялась вместе со мной и никак не реагировала на то, что её дочь хочет убить себя. Довольно странное поведение. Впрочем, суть слегка не в этом. Однажды я не хотела идти в школу, потому что морально чувствовала себя просто отвратительно, поэтому и сказала об этом маме. Она вроде как и разрешила мне прогулять один день, но я понимала, что нужны были какие-то доказательства того, что это не обычный прогул был, а вполне себе веская причина для отсутствия. Поэтому я начала нести всякий бред о мерзком душевном состоянии в школе, из-за чего-то смеялась, шутила, из-за чего-то почти плакала. Вела себя непонятно, если так подумать. В один момент увидела лежащую рядом с собой верёвку и как бы невзначай завязала петлю, а потом вскользь упомянула, что уже несколько лет задаюсь вопросом, зачем нам на двери в гостиную нужен был крючок. На полном серьёзе я сказала, что было бы славно на нём повеситься, и улыбнулась. Мать улыбнулась в ответ, видимо, не придав моим словам никакого значения. Тогда я подошла к двери, взяла стул, который стоял там неподалёку, встала на него и начала привязывать верёвку к крючку. После отрегулировала её под свой рост и надела на шею петлю, затянув как можно крепче. Я буквально стояла прямо перед своей мамой, в метре от неё, и шутила о том, что способ взаправду оказался рабочим. Я сказала столько нелепых шуток о суициде, что-то про школу приплела, улыбалась, а на глазах моих блестели слёзы, ведь я прекрасно понимала, что в любой миг могла сделать шаг вперёд и умереть, так как мать ещё сказала мне о том, что не умела спасать висельников. Я могла бы в тот момент покончить с собой прямо перед ней, а она бы никак не отреагировала, неужто ей серьёзно было плевать? В итоге простояла я так минут шесть, потом молча всё убрала, напоследок сказав, что пока все будут отсутствовать в доме, я могла бы повеситься, потому что теперь точно знала о несомненном исходе этой затеи. В ответ мне ничего не было сказано, и разговор наш закончился. Мёртвая тишина заволокла своей противной липкостью весь класс, но Соня не намерена была молчать. — Как Вы мне прикажете это понимать? — с нечеловеческим отчаянием вопросила она, оттягивая воротник свитера, так как позабытое на время ощущение верёвки на шее вернулось вновь. Оно окутало её кожу, бесчувственно сжало глотку. — Как подобное поведение со стороны матери я могу расценивать в качестве любви? А я и не могу, в общем-то. На лице его возникла ломающая сердце тоска и, подавшись невиданному ранее порыву, он через парту приблизился к Соне, притрагиваясь к её лежащей на поверхности холодной руке. Сжал её, добил своим морозом, пытаясь с особым усердием пародировать нормальную людскую поддержку. — Она же не могла быть настолько уверена в том, что все слова твои — это глупая шутка, — девушка вздрогнула от такого резкого прикосновения, но руку не убрала, понадеялась на что-то. — Она и не должна была в это верить, не должна была смеяться вместе с тобой, не должна была равнодушно глядеть на твоё тело, привязанное к петле. Все её действия должны были быть прямо противоположными. — Наверное, — неуверенно проговорила она, а из серых глаз её потекли бусины слёз, падая на исписанные листы, кожу и одежду. Она поспешно вытерла их рукавом свитера, всхлипывая, на что преподаватель изумлённо оглядел её жалостливую фигуру и замер. Где-то в том месте, где должно было быть сердце, заболело, кто-то вытащил его и засунул обратно, изрезал вдоль и поперёк своими стёклышками. Произошло именно то, чего он с таким тщательным усердием избегал, поэтому ему пришлось тотчас же выпустить руку школьницы из своей ладони и отстраниться от неё. — Но это так, просто один из примеров. Главная мысль моя ведь в том, чтобы понять: стоит ли избегать привязанности к людям и может ли она у меня вообще сформироваться нормальным образом, учитывая то, в какой семье я выросла. Его облик стал более сдержанным и серьёзным, как будто его что-то безумно испугало, а руками он дотронулся до сидения стула, стараясь их спрятать от самого себя, чтобы не вспоминать то, где они недавно лежали. — Из всех типов привязанности у тебя избегающий, так ведь? — без каких-либо сомнений определил он, следя за каждой упавшей слезой, от которых Соня старалась избавиться. Боже, она опять не выдерживала. — Тебе сложно доверять другим, при возникновении тесной связи тебе хочется закрыться, сохранить независимость, остаться в привычном одиночестве. Тебе трудно понимать чувства других и свои тоже. Эмоционально недоступна, холодна и безразлична. Боишься того, что тебя бросят, поэтому бросаешь первая, а если кто-то, не интересующий тебя, предлагает отношения, то играешься с ним, изучаешь его, получаешь выгоду и накапливаешь опыт для дальнейшей жизни. Избегаешь ответственности, тянешься к недоступным людям, потому что так увлекательнее, сложнее, более чувственно, — учитель усмехнулся, неосознанно поддаваясь корпусом тела вперёд. — А как же насчёт эмоциональных качелей? Как я мог про них забыть, Сонь? Это самое весёлое и интересное. Любишь играть с людьми в «горячо-холодно», а когда играют с тобой, то сходишь с ума. Мне продолжить? — и он готов был на пальцах объяснить ей всё от и до, не зря же работал в школе. С влажными ресницами, убитыми в кровь губами, она похлопала в ладоши звонко и презрительно, не в силах пойти на большее. — Браво, аплодисменты! — он ни черта её не успокаивал, будто поменял изначальную тактику, и вот от этого ей уже действительно было неприятно. Он неожиданно воздвиг между ними ледяную стену, граница которой как раз проходила между его столом и партой. — Вы не хотите стать психологом, Дмитрий Алексеевич? Откуда такие познания в человеческой душе, когда у самого её нет? А его это радовало, ибо он ощущал, как-то непонятное «нечто» в груди утихало. — Потому что у нас много общего, — снова, снова, снова. Какими-то двойниками они были, ей-богу. — У меня тот же тип привязанности, что и у тебя. Я просто сказал тебе то, что искал касательно себя, вычитывая об этом некоторую информацию. Не так трудно было понять, что ты испытываешь то же самое, — это было проще простого, так, к слову, потому что в его жизни произошёл точно такой же переломный момент, когда он решил признаться близкому другу в том, что чувствовал. Тот его не понял, на следующий день стал игнорировать, через неделю прекратил общение, а спустя месяц бросил. Вот так поступают близкие друзья, знаете ли. Они почему-то исчезают из его окружения: все поголовно, увы (Соня тоже пропадёт? так не отлично ли это будет?). — Как весело, — услышал он от неё нескрываемый сарказм и, слава богу, не заметил ни единой слезы, что действовали на него достаточно странно, так, чтобы он больше никогда не захотел их видеть. — Всерьёз боитесь привязываться к людям? — настороженно кивнул под её пытливым успокоившимся взором. — А я-то думала, почему Вы мне отказываете. Вот как всё получается. Соня заметила в нём нечто новое: во всяком его движении сквозили отстранённость и тревога, он сам будто испугался этого, да в итоге брезгливо произнёс: — Не хочу играть с тобой в бессмысленные игры, исход которых и так понятен. Да и будет ли хотя бы что-то правильное в том, что ты привяжешься к эмоционально недоступному мужчине, который является твоим учителем старше тебя на несколько лет и у которого есть невеста? Не вижу ни одного плюса, даже звучит это как-то по-больному, — Дмитрий Алексеевич не смотрел на неё, уставился куда-то в пол, ожидая реакции на свои слова. Но девушка промолчала, давая ему право высказаться, и это взаправду было смело, учитывая его внезапный язвительный тон и искренность, скрывающуюся за слоями грубости. — Не хватает заботы, любви и тепла, что твои родители тебе так и не дали? Уж извини, ничем не смогу помочь. Не хочу быть значимым взрослым для старшеклассницы, у которой, судя по всему, ещё и проблемы с отцом. Я не твой папочка, чтобы лечить твои травмы, заботливо гладить по голове и обнимать при трудных ситуациях, — но именно это он, чёрт возьми, и делал, сам прекрасно осознавая. Отрицание всегда было его излюбленным видом психологической защиты, он так обожал отказываться от существования чего-то нежелательного. — Мне не нужна роль твоего родителя, говорю сразу, дабы впоследствии между нами не было никаких недопониманий. Мы не в каком-то дешёвом романе с разницей в возрасте у главных героев, мы находимся в чёртовой реальности, от которой голоса в голове только и подначивают каждым утром прыгнуть с крыши. Вот мы где! — и всё могло быть намного хуже, если бы не резко вспыхнувший экран телефона, лежащий поблизости. Преподавателю позвонили в такой важный и честный момент, как и всегда, так-то, оборвав его мысли на полуслове. Дмитрий Алексеевич раздражённо прошипел, схватил телефон и ответил на вызов, говоря медленно и с расстановками, смотря при этом всецело и безостановочно лишь на задумчивую Соню. Кто-то умолял его подойти к нему и выручить в беде, как понятно было со стороны, и наш прекрасный и лучший учитель обществознания просто не мог бросить человека в несчастье (такое о нём закрепилось ложное мнение в школе, но будь на это его воля, он бы даже трубку не взял). — Мне нужно уйти на некоторое время, — он неохотно встал, положил телефон в карман брюк и направился к выходу из класса. — Завуч попросила помочь ей с бланками для пробников в учительской. Побудь пока в одиночестве, и, — флегматичный взгляд в пол казался в какой-то степени виноватым, но действительно ли это было так? — прошу у тебя прощения, если как-то задел своими словами. Но это горькая правда, которая в сотню раз лучше сладкой лжи. Соня небрежно заправила за уши слегка влажные от недавнего плача пряди волос и притронулась к своим искусанным губам, точно прикрывала их, чтобы не сказать лишнего. — Всё нормально, — он молча ушёл, и она также тихо заплакала, стоило двери захлопнуться. Проведя не более пяти минут в полном одиночестве, старшеклассница всё-таки успокоилась, всхлипывая теперь не через каждую секунду, а через три. Уже хоть какой-то прогресс был, молодец. Она поставила локти на парту и прикрыла лицо холодными ладонями, омывая их многочисленными слезами по непонятно даже какой причине. Конечно, её могли и задеть слова Дмитрия Алексеевича касательно всего того, о чём она успела ему поведать, но это ведь была такая мелочь, да? Истерика её началась далеко не из-за этого, просто чьё-то постоянное подавление эмоций и их избегание сыграли своё дело и, накопившись за целые полгода, в итоге высвободились не в самый подходящий для этого момент. Но что поделать, она зато плакала перед учителем, а не перед кем-то ещё, и это вообще-то очень хорошая новость для неё была. Дверь как-то неестественно дёрнулась, широко отрываясь, и Соня аж вздрогнула, приподнимаясь, ибо не ожидала, что преподаватель вернётся так быстро. А она ведь сейчас вся в слезах была, выглядела просто отвратительно разбито и ужасно и не была готова к продолжению их бесцеремонного разговора. Что за напасти, перед кем она так сильно провинилась? — Привет! — послышался певучий голос и в помещение в тот же миг вошла невысокая девушка, Катя, останавливаясь на месте при виде школьницы. Дежавю пронзило их память и приятное чувство узнавания друг друга тоже. — Извини, опять не вовремя, — она смущённо огляделась, но учителя, к которому, видимо, и пришла, не отыскала. — А где Дима? Вернее, Дмитрий Алексеевич, — ей было так непривычно называть его по имени-отчеству, что румянец на щеках только усилился; стыдно было прямо взглянуть на ученицу, о чём другом могла идти речь? Ошарашенная Соня присела обратно за парту, облегчённо вздыхая полной грудью, и еле слышно произнесла: — Он в учительской, должен вернуться примерно через пятнадцать минут, — от отчаяния и непонимания того, что ей нужно сейчас сделать, она схватила ручку и первый попавшийся лист, начиная переписывать то, что и так уже было записано и не требовало никаких корректировок. Бесполезная работа, как и вся её жизнь. Невеста стыдливо потопталась у входа, прикрывая за собой дверь, и сняла с себя бежевую куртку, цепляясь за неё, как за спасительную соломинку. — Могу я тогда его здесь подождать? — не поднимая головы, Соня кивнула. Она в пятый раз обводила слово, царапая тем самым тонкую бумагу. — Я же не отвлекаю тебя от работы? — аккуратно сев за преподавательский стол и повесив на стул рядом с ним верхнюю одежду, Катя сложила руки на коленях, сконфузившись. Она никак не ожидала, что встретит здесь кого-нибудь, кроме своего жениха, ведь у него в это время обычно не было уроков. А тут вдруг снова та старшеклассница, с которой она сталкивалась пару раз до этого, видно, прилежная ученица была, раз оставалась в школе на дополнительные часы. Когда-то она поступала также, днями и ночами напролёт готовясь к экзаменам, чтобы поступить в университет мечты. Не вышло, к сожалению. Все усилия были напрасными. — Не переживайте, я, в принципе, уже закончила, осталось только на проверку сдать, — и это была правда, ведь ей в любом случае пришлось бы оставить преподавателю всё то, что она сегодня у него написала. Исследовательскую работу никто не отменял, несмотря на внутреннюю печаль и внешнее разногласие. Помедлив с ответом, Катя всё же произнесла и наклонила голову слегка вбок, отчего волосы упали на плечи: — Он над тобой хоть не издевается? Не мучает тебя? — он и на это был способен? Всё интереснее и интереснее становилось, хотя девушка, бесспорно, спрашивала это не с тем замыслом, о котором Соня могла подумать. Да и в целом многие его фразы и высказывания, обращённые к ней, кто-то мог расценивать и как оскорбление, но она так не поступала, потому что испытывала от них какие-либо отрицательные эмоции лишь на миг, а потом всё снова забывала. — Нет, ничего такого, — она выпрямилась и сложила руки в замок перед собой, отчего её вид стал более серьёзным и взрослым. Если так подумать, они просто хотели бы вместе как можно скорее умереть, изменяли своим партнёрам друг с другом, целовались два раза, сделали парные татуировки, а ещё он совсем недавно говорил, что не хочет быть её папочкой (не то чтобы это грустно было, скорее, необычно прозвучало). А так, действительно ничего такого не было. Всё вполне нормально, хорошо. Не стоило лишний раз кому-либо переживать, а его невесте тем более. Катя положила ногу на ногу, покачивая одной из них под столом, и умиротворённо выдохнула. Её любимое вязаное платье приятно гармонировало с серостью стен, но всё равно казалось здесь лишним. — Это хорошо, а то мало ли что, — молвила она, пробегая заинтересованным взглядом по помещению. — Иногда, как мне кажется, он бывает слишком суров, но, наверное, к ученикам это не относится. — Что Вы имеете в виду? — упустила бы Соня такую прекрасную возможность чуть больше узнать о Дмитрии Алексеевиче? Конечно же нет, без всяких сомнений. Чем больше информации у неё имелось, тем выше был шанс задеть внутри него то, что обычно он задевал в ней. Клин клином, как говорится. Невеста робко опустила медовый взор и постучала длинными светлыми ногтями по коленям. Она так восхитительно смущалась, быть может, это и стало причиной того, что учитель решил начать столь странные отношения, непохожие ни на что другое, именно с ней? Соня, по крайней мере, поступила бы таким образом. Эта застенчивость увлекала с первой секунды знакомства, но действовала сродни временному эффекту. — Извини, это случайно вырвалось, — пролепетала она, не собираясь изначально говорить о таком сокровенном с первой встречной. Однако, порывы души сами диктовали правила и грубо брали её волю под контроль. — Просто он ко мне так холоден, что иногда жутко бывает. Я знаю, что он меня любит, но ему это так трудно даётся показывать. Думаю, как девушка, ты меня понимаешь, — но Соня ведь не была его девушкой, чтобы это понимать. Она вообще не знала, как ей сейчас поступать, находясь в столь комичном и нелепом положении, будто в той самой напряжённой сцене фильма, когда жена находит любовницу мужа у него на работе. Или убийцу допрашивают в качестве свидетеля собственного преступления. Сами выберите подходящую для себя версию произошедшего, ибо Соня предпочла бы выстрел в висок, вот честно. — Я это совершенно не к месту сказала, да? — Катя загляделась в маленькое окошко около себя, в котором виднелся весь слякотный тусклый школьный двор, и виновато приподняла брови у переносицы. Что за мученический вид, боже, он сразил бы кого угодно наповал. При этом ученица понимала её состояние, то отвратительное чувство, когда изнутри всё вырывалось наружу, рушило доселе заколоченные на сотни гвоздей ставни и попросту выворачивало плоть наизнанку. Сегодня с ней это уже произошло, и чуть-чуть влажные ресницы служили напоминанием о моменте, что желательно было бы позабыть и никогда больше не вспоминать. — Каждому иногда хочется высказаться, особенно незнакомцам, в этом нет ничего такого, — молвила она в ответ, сжимая челюсть до колкой боли в висках и зубах. — Тем более я не занята, поэтому всё нормально, — улыбка медовых глаз, сидящих напротив, озарила её приторным блеском. Слишком ярко было, совсем неподходяще. — У тебя парень есть? — только не ещё один человек, который решил поинтересоваться её личной жизнью после того, как рассказал о проблемах в своей. Ей подобного хватило с Дмитрием Алексеевичем, поэтому, пожалуйста, прекратите. Прекратите, прекратите, прекратите спрашивать её о чувствах к несчастному Владу. Уже реально тошнило от такого. Тем не менее ей пришлось послушно кивнуть, давая тем самым понять, что она с удовольствием выслушает девушку дальше. — Тогда, может быть, ты сможешь мне что-нибудь посоветовать в плане отношений, — отличный вывод был, просто шикарный. Спрашивать у неё советы касательно отношений — значит автоматически идти к их краху. Ежели учитывать, что её губы касались тех же губ, что и Катя, то всё явно давным-давно пошло не по плану. — Пожалуйста, скажи, что мне делать, если он временами отстраняется от меня? Даже видеть не хочет, но при этом я понимаю, что и отношения прекращать не собирается. Как бы ты поступила на моём месте? Понимаю, что это не самое лучшее, что я могу говорить о твоём учителе, но ты уже взрослая и знаешь, насколько тяжёлыми могут быть отношения, — звучное «он» было сказано так убито и проникновенно, что вены захотелось вскрыть от вложенной туда печали. — Трудные вопросы Вы, конечно, задаёте, — старшеклассница и не собиралась думать над решением данной проблемы, так как сама была не на месте невесты, а на стороне преподавателя. Пришёл бы Влад к кому-нибудь исповедоваться о своих отношениях и сказал бы всё то же самое, но только про Соню, так как же она могла понять, что необходимо делать ему и Кате соответственно? Никак, ребята, никак. — Прошу прощения, но я не смогу Вам ответить, — никогда и ни за что. Невеста вновь мельком посмотрела в окно, словно взаправду нечто, располагающееся за старым стеклом, того стоило, и с пониманием опустила плечи, спустя столько минут становясь менее напряжённой как телом, так и духом. — Ты права, прости, пожалуйста. Я не сдержалась, высказала тебе здесь всё накопившееся, хотя у тебя самой наверняка и своих дел предостаточно, — дел и правда было много, но попытка углубиться в личность учителя выбивалась на первое место, перебиваясь при этом и страхом, и тревогой перед истиной. — Мне просто тяжело, — прошептала она, потому что не желала высказывать это в своём привычном бойком тоне. О таком вроде как не принято было говорить вслух, а она это сделала, попытавшись скрыть оплошность тихим голосом. Вышло, не вышло — не им решать, по сути. И, вероятно, Соня должна была испытывать к ней жалость, но она не чувствовала совершенно ничего. Круглые разводы капель на бумаге размыли синеватые чернила, и множество слов утратило свой первоначальный смысл. Это было так заметно со стороны преподавательского стола, вы и не представляете. — Стоит ли мне взамен спросить, почему ты плакала? — Катя осторожно пересеклась с испуганным взором школьницы и подалась немного вперёд. Нет, не тот метод она выбрала, задев своим вопросом абсолютно не то, что нужно было. — Не утруждайтесь. Оборонительная позиция Сони была учтена, и класс растворился в предпочтительном для всех молчании, только часы двигали стрелки с чудовищно громким биением. Им оставалось ждать, когда вернётся близкий человек для девушки и вполне незнакомая личность для старшеклассницы (но вы посмейтесь, всё ведь наоборот было), и в этом ожидании оставалось лишь неотрывно глядеть на дверь, которая бы с минуты на минуту открылась. Впрочем, этот долгожданный миг и настал через четыре минуты и тридцать шесть секунд, усердно просчитанные, принося Соне безмерную радость, потому что всем нужно было видеть, как раздражение Дмитрия Алексеевича мгновенно сменилось сдержанным удивлением при виде этого невозможного синтеза, а быстрый уход ученицы из кабинета и брошенное ей напоследок прощание, которое в ответ было произнесено и самой Катей, убили его окончательно. Наверняка теперь голову будет ломать, о чём это они здесь между собой говорили, ибо невеста его ни при каких обстоятельствах не скажет об этом. В подобном уж точно не нужно было сомневаться, её скромность не позволила бы произнести прямо ему в лицо такую дикую грубость (правду). Не способна она была на это, что очень жаль; поведала бы ему о своих переживаниях и, может быть, получила бы от него милость в виде кратковременного сочувствия, на деле появившегося в обличье безбожной фальши, но нет. Прикрытие ложной слепотой казалось ей наилучшим выходом из их безнадёжного положения.

IX.

Они лежали на полу в его квартире в гордом одиночестве, пока никого из родителей не было дома, глядели в потолок и в него же выдыхали табачный дым сероватыми узорами. В помещении было жутко холодно из-за раскрытого настежь балкона, но это не доставляло никакого неудобства, наоборот, придавало моменту захватывающей пикантности, ибо дрожь непрерывно бегала по всему телу и покалывала его, морозила. Влад перевернулся набок, к Соне, и сделал затяжку, сказав: — Так, по-твоему, жизнь не стоит того, чтобы её жить? Её лопатки упёрлись в скрипучие деревянные половицы, а голые ступни буквально вдавились в них от осенней прохлады. — Да, — больше слов говорить, в принципе, и не требовалось, но внезапный вопрос парня всё же оставил после себя таинственный осадок. Почему он об этом спросил? С каких пор его интересовало подобное? Когда это жизнелюбивый Влад успел стать таким пустым? Видимо, она пропустила этот момент, проглядела из-за ладоней, плотно прикрывающих глаза, оплошала с ним, в конце-то концов. Его равномерное тёплое дыхание, расшевеливающее пряди волос девушки, обжигало живостью и трепетом, доказывало то, что абсурд пока что не привёл душу к смерти, но с приятной улыбкой поджидал его за ближайшей тенью. Занавески с той же вялостью раскачивались из стороны в сторону, переливаясь в лучах утреннего солнца морской голубизной. Умиротворение с щепоткой лёгкого волнения накрывало пространство. — В нашем существовании нет никакой ценности? Нет никакого смысла? — парень свободной от сигареты рукой коснулся предплечья Сони и медленно провёл вдоль него, осознанно задерживаясь на тонком запястье. Он аккуратно погладил выпирающую кость и прикоснулся к ледяным пальцам, своенравно переплетая их между собой. Девушка решила пренебречь подобной вольностью с его стороны, но с видимым презрением потушила пепел в лежащее поблизости, на полу, непонятное стеклянное блюдце и вздрогнула, как только её ладонь сжали с большей, чем было прежде, силой. — К чему ты ведёшь, если и так знаешь, что я тебе скажу? — на потолке будто расцветали звёзды, гонимые подступающим с неба солнцем. Она чувствовала, что Влад придвигался к ней всё ближе и ближе, но не поворачивалась к нему. Не хотела. Боялась. Отчего же так дрожала, коли не от холода? Конечно, от страха, от чудовищной боязни близости, обступающей её бренное тело со всех углов. Если Влад возжелает вновь показать ей свою чистую любовь, она умрёт, по-глупому погибнет на полу его квартиры. Хоть у неё и имелось полное право в любой момент отказать ему, но она не могла это сделать прямо сейчас, словно её что-то останавливало. Вдруг, вспомнив неуверенные, но осторожные касания, она его полюбит? Вдруг захочет ощутить их на себе вновь? Увы, но нет, нет, нет. Неопытные проявления чувств не пробуждали в её сердце ни одного лишнего биения, скорее, тормозили его активную деятельность от происходящей странности. Влад приподнялся на локтях, с каким-то влюблённым и опечаленным восторгом взирая на Соню, и приблизился к её бездушному лицу, нависая сверху. Он невольно поцарапал кожу о древесину пола, отчего приоткрыл рот, и девушка усмехнулась, прикрывая стеклянные глаза, что не могли смотреть в чуть расширенные от чувств зрачки возлюбленного. Тот только поправил свои мешающие волосы, которые успешно перекрыли ему весь обзор на прекрасную девушку, и накрыл её губы своими. Попытался сквозь этот тяжёлый жест поведать ей обо всех внутренних переживаниях, но в ответ не получил никакой решительной инициативы, даже не почувствовал, как её руки обвили его шею, ибо они продолжали лежать внизу с крепко сжатой горящей сигаретой. Она была важнее него? Что ж, неприятно было это осознавать. Соня в первый миг неосознанно подалась ему навстречу, углубляя поцелуй, но тут же возвратила всё в исходное положение, осознав абсурдность собственных действий. Не те губы притрагивались к ней, совершенно не такие, абсолютно другие они были, какими-то, что ли, незнакомыми и чужими они казались на ощупь. И настырность их была непривычной, ведь в последнее время её партнёры нисколько не хотели совершать таких действий, избегали подобных интимных прикосновений к ней и твердили, будто это беспечность обычная была. А ведь это не беспечность, простое любопытство, да? До ужаса смущённый Влад отпрянул от неё, непроизвольно облизывая губы, и опять лёг рядом, из-за чего гулкий грохот при его соприкосновении с половицами отпечатался секундной головной болью. Соня не хотела открывать глаза, чтобы не сталкиваться с окружающей её действительностью, и в видимой черноте сравнивала послевкусия от столь необычных взаимодействий. Фальшивая решительность парня проигрывала честному (или нет?) равнодушию другого человека. Да и этот другой человек, по правде говоря, превосходил его во многих смежных понятиях. Чёрт, а он ведь уже отказал ей, так почему становилось лишь интереснее? Почему хотелось большего? Тающий пепел задел кожу её пальцев, и от резкой боли она раскрыла глаза, возвращаясь в реальность, к тому, кто в данный момент отдавал ей всё и не требовал ничего взамен. К тому, кто не был безразличен, в отличие от кого-либо ещё. Она взглянула на Влада, который окончательно потушил едкий табак и принял сидячее положение, потупив взор к освещённому утром балкону. Теперь в нём тосковала глубокая горечь. — Тимошка вчера умер, — прошептал он, запрокидывая голову слегка назад. У Сони от услышанной новости сбилось дыхание, и она тотчас же закашляла. — Упал в овраг около своего дома и напоролся на металлические балки, — он с трудом сглотнул, явно сдерживая слёзы, и зажмурился. — В его жизни не было смысла? — спросил он одними губами в пустоту перед собой. Так вот почему он завёл разговор на эту тему; сейчас она его поняла и приняла. — Возможно, он был, — ответила она, оставляя окурок в подобии пепельницы и вытягивая руки вверх, перед собой. В пространстве между пальцами засквозили остроконечные блики, а сердце уже давным-давно было пробито насквозь, оттого никакой жалости, сочувствия и сострадания в нём не было. — Но ты же утверждаешь, что он отсутствует, — как же сильно дрожал его голос. Ещё чуть-чуть и он сломается, разобьётся на осколки вместе со стеклянным блюдцем, если его немного подтолкнуть вперёд (Влада или посуду? вот в чём вопрос). Пальцы сомкнулись в кулаки, а после обессиленно упали обратно на пол. — Но не отрицаю, что у кого-то могут быть такие вещи и люди, которые придают им видимость всеобщей ценности, — Тим ведь прекрасным мальчиком был, милым и хорошим, застенчивым. Любил гулять вместе с ней, когда Женя слёзно просил её об этом, а иногда и платил определённую сумму за данную услугу; ему нравилось получать от них подарки и постоянно в тайне от всех членов семьи есть шоколад с миндалём. В общем и целом, она была знакома с прелестным дитём. — Хотя, бесспорно, всё это глупость. Обыкновенное избегание реальной сущности вещей, — взгляд у него также красивый был, завораживающий. — Только вот ребёнок о таком и не думает, он просто живёт. Сгорбившись и уткнувшись в согнутые колени, Влад неразличимо повёл плечами, саркастично проговорив: — И это абсурд? — он невесело улыбнулся. — Это проклятая жизнь, — отрезала Соня, перевернувшись набок спиной к нему. Внизу было безумно холодно, ветер проникал и под одежду, и под рёбра, пока занавески продолжали плавно раскачиваться. Всё утихло после того, как Влад напоследок произнёс: — Женя нас в субботу на поминки приглашает, девять дней будет, — девушка лишь кивнула, прижала замёрзшие руки к груди и безразлично уставилась на желтоватую стену перед собой, на которой совершенно ничего не висело: ни мебели, ни картин, ни фотографий. Было так пусто и морозно, страшно, по-настоящему мрачно. — Конечно, по-другому никак, — за её спиной послышался тихий всхлип, и Влад всё-таки заплакал, утопившись в скорби по мальчику. Октябрь закончился для многих на слишком печальной и неоднозначной ноте, обрушив на несчастных людей весь имеющийся ледяной гнев, и последний багровый лист клёна вновь был раздавлен колёсами мчащейся к верной смерти машины, разлетаясь на кривые осколки. Кто-то, к сожалению, был вынужден разорваться с той же свирепостью.