осенняя хандра бездушных

I.

С первого же числа предзимнего месяца пошёл снег, пока только склизкие, мокрые белые хлопья кружили по улице, сыпались на крыши, деревья и дорогу, а через час они тут же таяли, создавая тем самым отвратительные лужи буквально повсюду. Погода стояла премерзкая и тошнотворная, нечто среднее между понятиями об истинной осени и зиме, и от этого внутри только хуже становилось, словно городская слякоть оседала и на рёбрах, и в лёгких, и в сердце. Всё вокруг было грязным и безобразным. Соня лениво отвела разочарованный взгляд от окна и принялась вновь записывать последние части исследования. Пальцы не могли нормально держать ручку, из-за чего слова выходили кривее и непонятнее обычного, многие буквы прописывались неполностью, некоторые — вовсе видоизменились до неузнаваемости. Слово «смерть» было похоже на «греть», а «смысл» — на «мысль». Да сам текст уже раз сто поменял свой изначальный замысел, опять и опять переписываясь. Отшвырнув ненавистную ручку в сторону, Соня тяжко вздохнула и коснулась собственной шеи, будто нашла в той поддержку. — И что на этот раз случилось? — Дмитрий Алексеевич записывал на доске темы по обществознанию для эссе старшеклассников, тщательно переписывая их с листа в руке, и царапал мелом по доске до лёгкого, никого не раздражающего скрежета. Он не обернулся к девушке, но по угрюмым её вздохам понял, что что-то у неё не получалось, шло не по плану. В этом мире довольно-таки мало вещей выходили именно так, как люди того желали, это уже как аксиома была, константа, кому как ближе. Свинцовое чувство горчайшей обиды и многочисленных сожалений тянуло вниз, и Соня, сложив руки на парте, легла на них, спрятав лицо за распущенными волосами. Ей так плохо было, что даже дождь, пародирующий снег, полился с удвоенной силой, размазывая на окнах полосы мутных капель. — Сил ни на что нет, — пробурчала она, прикрывая грустное выражение рукавами тёплого свитера. На тёмно-зелёной доске записывалась третья цитата какого-то, видимо, известного человека, общественного деятеля, писателя, поэта, философа, которую можно было бы выбрать для тезиса в предстоящем эссе. Но, боже, кто бы решил рассуждать на эту тему? Кто бы сказал, что он согласен или несогласен с высказыванием О. Шпенглера: «У человечества нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, так же как нет цели у вида бабочек или орхидей»? Это ведь была прямая дорога в состояние экзистенциального кризиса, думать о таком — значило бы душу собственную губить и понимать, что действительно всё у нас, людей, в жизни отсутствовало. Никакого смысла у нас не было. — Тогда отдохни, — бездумно произнёс Дмитрий Алексеевич, кладя крошащийся мел на место. Белые следы облепили его запястья, оставаясь также на чёрной водолазке и брюках неприятными снежными крошками, а желания идти и мыть руки у него всё ещё не появлялось. Было так лень совершать лишние движения и всё равно на свой внешний вид, что подобная небрежность в нём казалась привлекательнее видимой аккуратности в облике других. — Отдых обычно порицается людьми, — ответила девушка и тихонько чихнула, в тот же миг сильнее зарываясь в согревающие ткани одежды. Ногти посинели от общего холода здания, бледные пальцы болезненно задрожали, дыхание стало медленнее и глубже. Учитель дописал все необходимые цитаты для задания старшеклассников и сел за свой стол, кладя в нижний ящик листок, с которым до этого неразлучно стоял у доски. Ему тоже было холодно. И плохо. И жить не хотелось, к слову, тоже. Он пустым взором взглянул на Соню и зацепился за её лихорадочно трясущиеся пальцы; пожелал к ним притронуться, но так и не воплотил свою волю в реальность, ибо не стоило ему так делать, ни за что на свете. — А ты не обращай внимания на их мнение. Если тебе нужно отдохнуть, то отдыхай и не слушай никого, кто был бы против этого. Собственный комфорт и спокойствие ведь превыше всего, — он скучающе подпёр щеку рукой и мельком заслушался грохотом тикающих за спиной настенных часов. — Полностью согласна с Вами, но кто работу доделывать будет? — без надежды на какой-либо благополучный исход эти слова прозвучали слишком тускло. — Мне здесь ещё писать и писать, — листы, что окружали её со всех сторон, служили тому доказательством. Исследование не закончилось, и окончательный ответ на главный вопрос так и не появился. — Работа от тебя никуда не убежит, тем более ты и так практически каждый день приходишь сюда и что-то пишешь. Отложи её до выходных, к примеру, — он задумался и сжал губы. Что бы ей предложить? Что сделать такого, чтобы увидеть в ней доселе незнакомые эмоции? Что бы могло поднять её с парты и заставить пристально посмотреть на него? — Может, даже допишешь её в субботу у меня дома? — он не сошёл с ума, нет, но был на грани этого. В нём появилось необъяснимое стремление к удивлению окружающих, конкретно Сони, дабы возродить в ней хоть самую малую способность живо реагировать на случившееся происшествие. Девушка, как предполагал и желал того сдержанный преподаватель, после его внезапных слов вернулась в исходное положение, выпрямив спину, и ошарашенно воззрилась на него. Она скептично приподняла бровь, не веря больше ничему, что он говорил, если честно, и переспросила: — У Вас? — он кивнул, и ей пришлось нахмуриться. Что за жуть становилась позволительной, было ли нормальным то, что она могла со спокойной душой прийти к нему и дописать исследование? Это было вполне адекватно, что ученица шла в гости к собственному учителю, с которым у неё и так были довольно сомнительные отношения? Дикость какая-то, если так подумать. — Однако, занимательное предложение. Но на эту субботу у меня уже есть планы. Мне нужно на поминки сходить, — и вроде это было хорошо, а вроде бы и ничуть. Хорошего, конечно, было мало, просто как оправдание перед педагогом звучало весомо, а плохого в этом событии было намного, намного больше. Дмитрий Алексеевич отчего-то улыбнулся, только на жалкое мгновение, а затем сразу же скрыл эту эмоцию, ведь она была совершенно не к месту, являлась странной. — Неожиданно такое услышать, — он убрал руку от лица и без всякого дела положил её на стол, чтобы найти в нём опору и окончательно не свалиться от бессилия и усталости. — Впрочем, не настаиваю. Главное, что там не тебя будут поминать, — вероятно, в скором времени будут и её, но они пока об этом не говорили, добросовестно старались избегать правды в мыслях о конце всего, притворялись живыми, ни разу не раздумывающими о таком жутком и страшном слове как «смерть». — Действительно, — Соня усмехнулась, обернувшись к окну, а в зрачках её так и заплясали бесы, что представляли во всей красе собственные похороны. Как интересно бы вышло, необычно, желанно. — Можем ли мы тогда в пятницу встретиться? Вас это не затруднит? — возвращаясь к насущным делам, она решила, что именно в этот день ей будет удобнее всего дописать исследовательскую работу. У него дома. С ним наедине. Принимая во внимание всё произошедшее между ними раньше и то, что только должно случиться. Вау, абсурд совсем так поступать да ещё трепетать от этого. Дмитрий Алексеевич ответил не сразу, прокручивая в голове наилучший вариант того, что следовало бы сделать при таком раскладе с неудачной субботой, а затем умильно произнёс, предлагая ещё более безумный выбор: — Только если согласишься прогулять первые уроки, потому что мне самому нужно будет на работу к обеду. Утро в таком случае освободится, а вечером ничего не получится, ибо Катя вернётся с ночного дежурства как раз в тот момент, когда у меня начнутся уроки, — значило это либо всё, либо ничего, потому что навряд ли в скором времени такая возможность повторно бы ей представилась. А кто она такая, чтобы не идти на риск? В общем-то, она никто, но всё равно рискнёт, в который раз наплевав на последствия. — Интересно, что же лучше? Пойти на первые два урока профильной химии, а затем ещё и на физику, или побыть у Вас и дописать работу? — он молчал, потому что знал: она уже всё решила. По одному только «интересно» было ясно, что всё в её теле соглашалось с его предложением, но только для вида она задавала наводящие вопросы с итогом, что был сразу понятен для многих. — Думаю, ответ очевиден. Скажите тогда свой адрес, пожалуйста, — Соня взяла листок и ручку, всерьёз готовясь записывать его прямо сейчас, на что учитель очаровательно улыбнулся и устало сказал: — Ближе к пятнице я тебе его пришлю, не торопи события, столько всего ещё может поменяться, — измениться и изменить. Кому и с кем, как говорится, дорогие мои? Намеренно иль случайно (а можно ли вообще случайно изменить?), специально иль внезапно. У Сони так-то ненамеренно и спонтанно, а у него вроде как нехотя и вынужденно, в общем же — прескверно и мутно. Дурно. — Вот и договорились, — ровно через три дня она придёт к нему домой, пока его чудесная невеста будет на работе, и продолжит дописывать исследование. Вот и всё, в планах больше ничего не было и никогда не появилось бы. Так ведь? Нет же. Это чертовски убого звучало, знаете ли. Дёшево как-то и нелепо, ибо между ними могло произойти столько всего. Встревоженные серые глаза бегали с места на места, не задерживаясь ни на чём и ни на ком ни на секунду. Через примерно полчаса можно будет наконец-то пойти домой, но а сейчас она, словно по традиции, говорила с ним о всяком важном и неважном, пытаясь во многом разобраться, думала и сходила с ума от своих же мыслей (от его тем более) и смущалась от возникшей тишины. Когда чарующие глаза с лёгким любопытством глядели на неё, но при этом вслух не произносилось ни слова, становилось как-то неловко и таинственно на сердце, оно билось в странном темпе. Всё же остановив внимание на доске, Соня снова прочитала написанную там цитату О. Шпенглера и опустила взор ниже, замечая там и вторую надпись. Боже, её автором был А. Камю, а сама она звучала так: «Кто ничего не даёт, тот ничего не имеет. Самое большое несчастье не в том, что тебя не любят, а в том, что не любишь сам». И как же это отзывалось в той жалкой мышце за рёбрами, знали бы вы. — Альбер Камю? — восторженно-удивлённо воскликнула девушка, складывая руки на груди. Дмитрий Алексеевич совсем чуть-чуть улыбнулся. — А Вы теперь знаете толк в вещах, как я погляжу. — Это простое совпадение, Сонь, — он со скукой во всяком движении почти прилёг на преподавательский стол и держался от конечной дрёмы изо всех сил. — Его цитаты, как и цитаты многих других великих людей, используют в эссе на экзамене. — Кто ж на такую тему пишет, — как хорошо, что она не сдавала экзамен по обществознанию, по правде говоря, иначе бы потратила всё выделенное время только лишь на рассуждение об этом, изложив избыточное количество мыслей на бумагу и получив за это, наверное, максимум баллов семь, она точно не знала. Довольно нерациональное использование возможностей ожидало её. — От одного её прочтения на душе неспокойно становится. Учитель обернулся к доске, чтобы снова прочитать написанное там, и спросил: — Что тебе в ней не нравится? — обычные слова, несущие какой-то смысл. Смысл? Значение, трактовку, мысли, так будет правильнее сказать. Соня сильнее сжала пальцы, сотню раз проговаривая про себя прочитанную цитату, и явно была обеспокоена её влиянием на своё сознание. — Вероятная правда, — чертовски реальная правда. — Вы так не считаете? По идее, отсутствие способности любить действительно намного хуже того, если тебя не любят. Намного больнее понимать, что на чьё-то «люблю» ты можешь ответить лишь равнодушной улыбкой и фальшивым «я тоже», — так она и поступала всю сознательную жизнь, отвечая подобным образом и Владу, и родителям, и остальным близким людям. «Я тоже». Я тоже делаю вид, будто вы все для меня что-то значите, хотя на самом деле это не так. — Правда, что ли, Сонь? — преподаватель поймал её встревоженный взгляд и наклонил голову вбок, пряча чарующие глаза за прядями тёмных волос. — Я люблю тебя, — и это так чувственно прозвучало, что на миг она перестала дышать. Что он только что сказал… Ей послышалось? Определённо. — Смешно, Дмитрий Алексеевич, очень, — еле проговорила она, крепче прижимая руки к груди, будто желала спрятаться от всего окружающего её бреда. — Жду в ответ твоё фальшивое «я тоже», — хоть и у самого было фальшивое «люблю», но это не имело никакого значения. Суть была далеко не в этом, она покоилась на самом дне. — Зачем? — девушка всерьёз недоумевала и мило хмурилась (по крайней мере, так казалось ему). — Чтобы ты поняла, что это не так уж и больно. Это ничто. Это огромное плевать. Не убивайся о неразвитой способности любить, скорее, довольствуйся этим счастьем великой бесчувственности, — он окончательно прилёг на стол, закрывая глаза и стараясь по возможности заснуть хотя бы каким-нибудь сном. Будь это кошмар или обычный чёрный фон — всё равно, главное, что ему необходимо было отключиться и дать загруженному сознанию отдохнуть. — Меня убивает эта бесчувственность, — Соня не совсем поняла его мысль, из-за чего в большей степени не приняла её, сказав правду и услышав в ответ безразличное и твёрдое: — Тебя убивает только ты сама. — Резонно, — ядовитый сарказм скользнул по кабинету, потому что учитель опять сделал ей больно. Злая ирония уже как защитная реакция работала, просто чудесно. — К слову, выходит, что, говоря своей невесте равнодушное «я тоже», Вы счастливы? — всегда клин клином, никак иначе с ним нельзя было. — Мне всё равно, — Дмитрий Алексеевич зажмурился, представив, если бы всё произошло по-другому, — но если сравнить это со множеством тревог и переживаний, будь «я тоже» правдивым, то да, в каком-то смысле я очень счастлив. Не поверив собственным ушам, Соня усмехнулась и честно выдала, приподнимая брови: — Меня сильно поражает то, что с таким мировоззрением Ваши отношения всё ещё продолжаются. Вы даже свадьбу планируете, — абсурд реальной жизни, дамы и господа, во всей красе был представлен специально для вас. Нравится ли он вам или вас тошнит от него? От вашего решения зависело многое. — Да что ты, кто бы говорил, — тягучий и едкий тон сыпался, точно это бисер был. — Кстати, про свадьбу хотел упомянуть, но забыл, потому спасибо, что напомнила. В конце следующего месяца Катя планирует её сыграть, — у Кати в целом было очень много планов до конца своей жизни, и медленно, но верно она воплощала их раз за разом. — Катя, а не Вы с ней вдвоём? Преподаватель красиво улыбнулся на резко заданный вопрос, ведь он был чертовски хорошим и точным, именно таким, каким он пробил голову раз сто, а затем навылет вышиб собственные мозги. — Только Катя, — имя таким чужим стало для него, что и представить невозможно было, как так вышло-то. Ха, что за неудача. Когда всё превратилось в нескончаемый мрак? Когда всё стало таким однотонным чёрным? Он сначала даже и не заметил этой перемены в окружающем его мире. Соня прикусила губу и аккуратно произнесла, стараясь донести мысль именно в том значении, в котором ей бы хотелось: — Могу ли я назвать Ваш будущий брак принудительным? — Никто никого не принуждает, — грубо сказал он, раздражаясь тем, в какое русло перешёл их разговор. Вроде бы они начинали с совершенно другой темы, так что же сейчас они обсуждали? — Всё по обоюдному согласию происходит. — Но Вы её не любите и женитесь не из любви, а только потому, что Ваша невеста захотела этого. По правде Вам не нужно ничего и не нужен никто. Так не это ли называется принуждением? Идёте против собственных убеждений, прогибаясь под другого человека. Это даже не в Вашем духе. Что на самом деле происходит? — девушка сложила ногу на ногу, и вся её поза стала ещё более закрытой, чем была прежде. Ни одного открытого жеста, всё располагалось в ней лишь в оборонительной позиции. Тьма перед уставшими глазами разрасталась, разливалась во все стороны и впитывалась в душу, окрашивая её в ночные гагатовые камни. Почему ничего не прекращалось? — Соня, это долгая история. Тихое хмыканье сопровождало её слова: — Я никуда не спешу, Дмитрий Алексеевич, и Вы это знаете, — он действительно это знал, но был бы рад позабыть. С ужасной сонливостью в голосе, не открывая глаз и погибая среди всё той же тьмы, он продолжал сидеть с опущенной на стол головой и, не обращая внимания на лежащие вокруг учебники и тетради, сказал: — Я нахожусь сейчас в том возрасте, когда общество требует от человека обзавестись семьёй. И, по идее, я должен выполнять эти требования, чтобы стать полноценным человеком, членом общества. А тут под рукой как раз находится безумно влюблённая в меня Катя. Понимаешь, в чём суть? Я просто извлекаю выгоду из сложившейся ситуации, поэтому никто не заставляет меня идти под венец. Повторюсь, всё происходит по обоюдному согласию. Никакой в нём любви никогда не было, и Соне показались его слова такими забавными, что она слегка рассмеялась, оглядывая его тёмные взъерошенные волосы. — Вам разве не плевать на общество, на весь этот мир? Что за противоречия в Ваших словах? — Возможно, если я стану полноценным человеком, то смогу найти смысл, — боги, дайте ему поспать. Пускай эта несносная девчонка, в конце концов, заткнётся, пожалуйста! Ему было очень-очень плохо по непонятным причинам. Возможно, это просто взыграла предсмертная агония, всякое ведь бывает. — Но Вы и сейчас полноценный человек, — задумчиво произнесла она. — О какой неполноценности идёт речь? О той, которую на нас накладывают другие люди? Так проигнорируйте их, всегда же срабатывало. Дмитрий Алексеевич провёл рукой по волосам, стараясь пригладить их, что всё же не получилось, и раздражённо поднялся со стола, выпрямляясь. Он неосознанно скрестил руки на груди, повторяя напряжённый жест Сони, и прижался спиной к твёрдому до боли в костях стулу. — Господи, Сонь, это трудно объяснить, — он недовольно закатил глаза и вытянул ноги, касаясь ими края первой парты, за которой сидела ученица. — Пойми, как бы мы ни были против этого общества, мы всё ещё являемся его частью, которой приходится подчиняться общим правилам, законам и нормам. Мы не можем просто взять и обесценить это всё. Нам никто не поверит, парочка людей с суицидальными мыслями не сможет пойти против целого мира. А вот мир против них сможет. Жуткая несправедливость, оттого-то и желания жить во мне только меньше. Приходится подстраиваться, если говорить грубо. Ты потом тоже подстроишься и поймёшь то, о чём я сейчас тебе говорю. Не приняв его озлобленность из-за нехватки сна, утомления, недомогания всего организма и жутко тягучей беседы, Соня произнесла ту вещь, которая волновала её в данную минуту больше всего. Если он резко стал рабом общества, то пойдёт ли в таком случае по общей дороге жизни, взяв на себя грехи простого народа и шаблон столь унылого и тошнотворного существования? Она ухмыльнулась и проворчала, на что он удручённо вздохнул: — Ребёнок у Вас потом появится тоже только из-за того, что так надо? Любовницу себе заведёте затем потому лишь, что это так стереотипно, идеально подходит под образ мужа, что чаще всего встречается в наших семьях? Умрёте на копеечной пенсии, ведь это так по-настоящему, по-человечески? — можно было привести ещё десятки и тысячи примеров, но она остановилась на самых известных, знакомых практически каждому, кто жил с ними под руку. Он потёр виски, что словно насквозь стальными пулями были прострелены, и с придыханием выдал: — Да ты мне язвишь, — и ведь это действительно было так, сама девушка не скрывала сказанной грубости. — Готов поспорить, что по точно такому же плану пройдёт и твоя жизнь. Или в одиночку сможешь пойти против всех? — Мне на всё плевать, и это уже даёт мне практически безграничную свободу действий, выбор, о котором многие могут только мечтать. Мне всё дозволено. И решить, ведёт ли абсурд к смерти, является моей единственной задачей. По отношению ко всеобщим правилам я совершенно свободна. И эта свобода состоит в том, что я знаю: завтрашнего дня нет. Есть только здесь и сейчас, есть только я, а тот бред, о котором говорите Вы, даже не стоит моего внимания, ведь он ничего не значит. Это всё нелепица, какие-то надуманные человечеством декорации для всеобщего театра, — она возмущённо всплеснула руками, всерьёз гневаясь на бессмысленность его рассуждений. Как минимум на их хаотичность в сравнении с прошлыми его мыслями, по правде говоря. Внимательно проследив за её недовольством, он с беспричинной серьёзностью сжал губы и выдал, прождав перед этим некоторые мгновения, дабы школьница успокоилась и сосредоточенно выслушала его: — Само понятие свободы доказывает, что все мы рабы этого мира. Я не отрицаю твою точку зрения, лишь корректирую. Я несвободен уже потому, что мне приходится надеяться и беспокоиться, размышлять о будущем, надуманном и непрочном, подстраиваться под всех. И меня это не злит, не радует, я ничего не чувствую, выполняю только то, что делает меня человеком, таким же, как и все другие. Твоя неволя заключается в точно таких же вещах, которые ты пока что не готова принять. Не веришь мне? Так выслушай конкретный пример. Если бы тебе действительно было плевать, ты бы сейчас училась в школе? Пошла бы в одиннадцатый класс, чтобы готовиться к экзаменам и поступить в университет или институт, куда ты там хочешь? Шла бы по такому шаблонному пути, следуя людским правилам? Поступала бы так же, как и все, чтобы стать такой же, как и все? Какие-то нотки противоречия звучат в твоих словах, Соня, — он воспользовался её же фразой, чтобы прозвучать весомее, но ей это наоборот не понравилось, только сильнее разозлило (куда же ещё больше? весь запас эмоций на год выплеснула в один момент). — Рабство же нас всех заключается в невозможности изменить конечный исход бытия. Мы все умрём, так не рабы ли мы самой смерти? Мы не можем перечить ей, в её руках находятся все наши жалкие смыслы, что исчезнут вместе с нашим уходом. Реальной свободы нет и никогда не будет в этом мире, вот и всё. Девушка схватилась за неотёсанный край парты, от которого на коже оставались небольшие царапины, а иногда и занозы, и указательным пальцем провела вдоль него, кривя губы от шероховатости мебели. В словах учителя было много правды, раньше ею незамеченной или, лучше сказать, скрываемой от самой себя собой же, дабы не прийти в ещё большее отчаяние от понимания этого факта. Она тщательно пыталась уберечь себя от такой жестокой правды, игнорируя её существование, а он взял и грубо, прямо в лицо рассказал о ней. И ведь был прав, совершенно точно и абсолютно прав, заключая, что мы, являясь рабами смерти, того, чего избежать не получится, никогда и не будем полностью свободны. — Допустим, я соглашусь с Вами, — медленно начала она, не отрываясь от парты. — Я услышала такие мысли, которые показались мне вполне аргументированными. Возможно, я полностью Вам поверила, но эти слова всё равно не служат оправданием того, что, по крайней мере, нужно обязательно идти на поводу этого общества. Мне кажется, если есть возможность поступить по-своему, то именно её и нужно использовать, стараться всеми силами быть собой, а не чьим-то. И в случае со свадьбой у Вас всё также есть выбор, возможность с привычным равнодушием отказаться от того, на что Вам глубоко-глубоко внутри всегда было плевать. Не губите Катю, ведь, в отличие от нас, она умеет чувствовать. В его бездонных глазах что-то быстро сверкнуло, какая-то мысль или чувство (что очень маловероятно, давайте признаем это), и он заинтересованно наклонился вперёд, немного приближаясь к Соне. — Так мне же и на неё всё равно. Будет ей плохо — ну и что? Будет хорошо — ладно, допустим. Я не один делаю больно тому, кто всерьёз меня любит. Ты тоже губишь своего парня, не скрывай этот факт, — ему следовало бы не упоминать её парня при каждом удобном случае, но он не мог стерпеть и не взглянуть на её бурную реакцию, связанную с Владом. Слишком уж у неё искренние были переживания, понимаете? — Он не предлагает мне сыграть свадьбу, и дела у нас не такие серьёзные. Не сравнивайте столь разные отношения, — буквально сквозь зубы процедила, в последний раз мазнув пальцем по парте перед собой. — Только вот чувства его настолько же настоящие и основательные, насколько и чувства Кати. Ты ранишь то же самое, — неужели? Этот единственный вопрос возник у неё перед глазами, вынуждая замереть. — Как так вышло, что ты вообще начала эти отношения? Застывшие сердце и дыхание причиняли ей боль вместе с воспоминаниями о былом, о самом начале этого абсурдного пути, когда всё было совершенно другим. Возможно, предпосылки к тому, что происходило с ней сейчас, были и прежде, но она их благополучно избегала, игнорировала и чистосердечно старалась не замечать. — Этот вопрос следовало бы задать Вам, — больше прошептала, чем выразилась открыто, но эффект от этого был. И неоспоримый. — Я начала эти отношения около года назад, потому что Влад признался мне, а я захотела сыграть в чувства. Как видите, игра затянулась, любовь его стала сильнее, а во мне ничего не появилось. Означает ли это, что я проиграла? Да определённо, лишь смелости не хватает со всем этим покончить. Во мне ничего не трепещет от его комплиментов, признаний, касаний, поцелуев. От него самого меня никак не волнует. Но мы с ним всё ещё встречаемся, вместе ходим в школу, пьём чай у него дома с родителями, курим и от них же скрываем эту вредную привычку. Мы всё также пара, и этого достаточно. Коль он захочет прекратить эту игру, я буду только рада и расстанусь с ним, — Соня в упор посмотрела на преподавателя и не нашла в нём ни капли сочувствия, тепла или сопереживания. В его душе плескался только временный интерес, неизвестная щепотка понимания и пустота, что занимала большую его часть. — Подростковые чувства такие беспечные и искренние, — Дмитрий Алексеевич мягко засмеялся. — В твоём возрасте я, наверное, был на месте Влада, — он впервые назвал того по имени, но как-то быстро и вскользь. — В последний год школы я познакомился с Катей, которая училась в параллельном классе, а на выпускном признался ей и предложил встречаться. Представляешь? Даже я в это не могу поверить, а она наверняка думает, что с того дня ничего не изменилось, я не изменился. Но это ведь совершенно не так. Мои чувства к ней растянулись только на лето, на жалкие и знойные три месяца того первого нашего года. Затем всё, наступил конец, — резким взмахом руки он показал тот обрыв, взрыв, что произошёл с ним в прошлом с такой внезапностью и разочарованием, — но она желает об этом не думать и вот уже столько лет закрывает глаза на моё равнодушие. Временами даже кажется, будто она не может всерьёз настолько сильно меня любить. Возможно, так и есть, уж я-то не знаю, что творится в её голове, — учитель приподнял плечи и опустил взгляд вниз, цепляясь им за пыльную обувь. — Она сказала мне, что обеспокоена вашими отношениями, — его схожесть с Владом в прошлом поразила её и показалась преувеличенным чувством, на деле не таким осознанным, как он выражался. — Её тревожит Ваш холод, за которым Вы скрываете любовь к ней, — всё-таки призналась ему в этом, хотя сначала не хотела выдавать тайну личного разговора с его невестой, поведала бы позже, в более подходящий момент. — Она сумасшедшая, — с тем же смехом произнёс он, имея в виду не прямое значение слова, а переносное, ни в коем случае не оскорбительное, что вы. — Впрочем, лучше уж так, чем если бы она точно знала о моей нелюбви к ней. Соня рвано вздохнула, случайно царапая палец об поверхность парты. Алая тонкая линия прошлась вдоль кожи, образовывая мелкие капли, которые затем спокойно упали на рукав водолазки. — Вы, однако, бессердечный ублюдок, — с упрёком высказалась она, растирая полученную ссадину. — Соня, что за выражения, не в школе же, — Дмитрий Алексеевич так нагло улыбнулся, что тошно стало, и в задумчивости коснулся тонкими пальцами края губ. — И откуда в тебе это сочувствие к незнакомым людям появилось? Пожалела бы для начала своих близких, а то совсем о них забыла, — он удивился тому, насколько холодными были его пальцы, и тотчас убрал их от лица. — Пожалела бы Влада, пожалела бы своих родителей, пожалела бы друзей, пожалела бы себя. Катю жалеть необязательно, для этого у неё есть я. Одним фальшивым «люблю» верну ей веру в наши отношения, потому что это проще. Попробуй так со своим парнем, ему по-любому будет приятно услышать твоё признание, — пускай и фальшивое, лживое, неискреннее, но хотя бы какое-нибудь, верно? Прозвенел звонок, мерзко-правдивый разговор завершился, а Соня не знала, как ей поступить, потерянным взором рассматривая царапину на пальце, из которой перестала течь кровь. Что ей ответить на правду, сказанную таким грубым образом? В принципе, ничего, можно было бы и промолчать, ей же всё равно. Разве нужно переживать из-за таких пустяков, когда ты являешься олицетворением безразличия? Просто успокойся.

II.

В полном одиночестве Соня сидела на кухне в собственной квартире, только что вернувшись со школы, пока её родители всё также находились на работе. Они придут не скоро, через часа три, наверное, если не задержатся, поэтому у неё было полным-полно времени, чтобы отдохнуть после учёбы, сделать домашнее задание и выделить оставшиеся мгновения для себя (под этим подразумевалось думать об отсутствии смысла жизни, часами взирая в потолок или стены, что однажды так неприятно было замечено учителем обществознания). Сейчас она просто поджала ноги под себя, пытаясь удержать равновесие на стуле, и отсутствующим взглядом смотрела в тарелку с любезно оставленным ей от матери обедом, не имея сил даже на то, чтобы взять вилку в дрожащую руку. Такое провернуть было делом не особо лёгким для неё из-за полного упадка энергии. От одного вида на еду ей становилось плохо, хотя она и ела последний раз вроде как вчера, но голод спустя такой большой промежуток времени исчез, а на его место пришло мерзкое отвращение от всего. Её тошнило из-за насыщенного запаха, яркого цвета пищи, из-за безвкусной воды, её гладкой в этот миг нейтральности (обычно ей это нравилось, но не теперь), и от этого было так жутко, что трясло под кожей и до самых костей. Соня неспешно схватила вилку левой рукой, хоть и являлась правшой, но сейчас действительно об этом позабыла, сосредоточившись на аккуратности движений, и хотела уже воткнуть её в разогретую еду, как вдруг та обессиленно выпала из некрепкой хватки её пальцев и с металлическим звоном полетела на пол. Чёрт, ей было лень убирать за собой этот бардак. Отрешённо уставившись на ослабленную руку, она нахмурилась, замечая на своём левом запястье надпись на латыни. Сколько прошло с того дня, как она сделала вместе с Дмитрием Алексеевичем парные татуировки? Бог ты мой, она напрочь об этом забыла, выбросив это воспоминание из головы с той же лёгкостью, что и многие отвратительные годы в своей жизни. Маленькие аккуратные буквы означали пустоту её души, жизни, сердца — всего того, что обычно было свойственно нормальным людям, а в ней напрочь отсутствовало. Но ведь не только в ней, ещё и в том человеке, кто согласился на её безумную авантюру и ввёл краской под кожу точно такое же, словно хрустальное на звук, слово: «vanitas». Девушка порывисто схватила телефон, лежащий всё это время рядом с остывшим обедом на столе, и набрала заветный номер, выученный наизусть до последней цифры, дабы узнать, забыл ли учитель, как и она, о случившемся. Было ли это их очередным сходством — полное неконтролируемое забвение? — Как Ваша татуировка? — без приветствий и прочих формальностей начала она, отворачиваясь от нетронутой пищи. В трубке послышалось небольшое молчание, а затем знакомый голос выдал: — Ты о чём? — простодушно удивился он, откладывая в этот момент книгу в сторону. Он сидел на диване в гостиной и перечитывал некогда любимый роман, чтобы спустя столько лет понять, почему же он вообще стал любимым. — О наших парных татуировках, — звонкая тишина резала слух, но Соня со смиренным послушанием ждала, когда же ей соизволят ответить. Дмитрий Алексеевич приятно усмехнулся, буквально падая спиной на диван, дабы поглядеть в неживой и тусклый потолок комнаты, и произнёс: — Я напрочь об этом забыл, — в его ответе звучала сердечная честность вперемешку с ребячливым изумлением. — Боже, когда мы успели это сделать? Когда я согласился на подобное? — это и не сожаление было, скорее, непонимание собственных действий и поступков в прошлом. Преподаватель кое-как закатил правый рукав свитера, обнажая запястье с надписью, и слишком внимательно для человека, который сам и выбрал это слово, начал его рассматривать и зачитывать. — Vanitas? Кто вообще такое пишет на своём теле? — причитал он, хмурясь. Интересное, конечно, было изображение, необычное, но каким образом он это придумал — без понятия. В его жизни, знаете ли, большая часть событий была полностью стёрта, она в нём отсутствовала. Представьте себе, какой шок он испытывал, когда окружающие ему о чём-то напоминали. Как сейчас, например. Соню не смутила его забывчивость, которая в точно таком же виде присутствовала и в ней, потому она лишь уныло вздохнула и проговорила, не собираясь давать ответы на его многочисленные вопросы: — Можно ли считать, что отсутствие смысла приводит к тому, что память, как и у многих других, запоминает только яркие события, а так как в нашей жизни их нет, мы ничего и не помним? — девушка мельком взглянула в окно за своей спиной и приметила, что сегодняшний вечер был до жути туманным и дождливым, серовато-грязным. — Вернее, — поправил её он, всё ещё смотря на татуировку, — в силу нашего равнодушия у нас никогда и не будет ярких событий в жизни, ведь они все для нас одинаковые. Одно сплошное унылое пятно. Крупные капли дождя зарябили по крышам соседних домов, начиная шуметь с такой силой, точно молоточки застучали, и вялая печаль волной окатила город. — Это грустно, — заключила Соня, следя за первым полноценным ноябрьским дождём, и резко прекратила звонок. Она подняла с пола упавшую от бессилия конечностей вилку, в очередной раз с отвращением взглянула на еду и убрала её обратно в холодильник, так ничего и не съев. В желудке было абсолютно пусто, но питаться не хотелось от слова «совсем». Дмитрий Алексеевич по причине такой внезапности столь же резко отложил телефон в сторону, не отрывая глаз от потолка, и разочарованно скривил губы, спрятав татуировку обратно под рукав свитера. Господи, он ни черта не помнил о своей жизни и о себе самом. Он вообще когда-нибудь жил? Или все эти прожитые за секунду годы только существовал? В его памяти хотя бы что-то осталось, кроме безразличия ко всем и ко всему? Да без понятия, если честно. У него была теперь только одна необходимость — необходимость не быть.

III.

Среда предвещала о середине очередной холодной недели, пробирающей до костей. В Соне не оставалось ничего целого, а эта осень не собиралась жалеть её, была жестоким палачом во время казни, ждущим, когда же ей велят отрубить эту свинцовую голову со стеклянными глазками. Вот диво будет, когда отрубленная плоть оставит после себя кровавую дорожку на пожелтевших листьях клёна. Какой контраст! Какая красочность! В автобусе, что обычно довозил её в целости и сохранности до школы который год подряд, вновь находилась целая куча вечно спешащих куда-то по утрам людей, озлобленных и обиженных на собственную жизнь лишь из-за опоздавшего на три минуты общественного транспорта. Смех да и только, отчего девушке хотелось сердито закатить глаза и поскорее выйти на нужной остановке, где её, как и всегда, впрочем, ждал бы Влад, чтобы вместе пойти в школу (держась за руки — в несбыточных мечтах его). Однотипность городских пейзажей поступала хуже всего: она приводила всякого встречного, соизволившего взглянуть на него, в непреодолимое отчаяние. Мерзость-то какая кругом была — грязь, мрак и ветхость, просто отвратительно, поверьте. В сердце Сони это всё не вызывало ровным счётом ничего, кроме неприязни, как и наверняка в сердце любого другого человека. И в моём, и в вашем, если оно, безусловно, где-то там было. В школе окружающая картина была не лучше (в каком-то смысле в тысячу раз хуже). Глядишь в какое-нибудь окно в коридоре или в кабинете на старый, въевшийся в сознание двор — так тебя и тянет вниз, пластом на асфальт, чтобы до раскола в черепе и многочисленных вывихов, когда человек уже жить не смог бы. Чтобы без сомнений и сожалений. Учительница литературы приболела, дай бог на неделю, от этого в расписании класса Сони крупным шрифтом стоял прочерк и ничего, кроме бесцельного просиживания в коридоре ближайший почти час, не оставалось. Соня кое-как уместилась на скамейке между кабинетами литературы и обществознания и чуть ли прилегла прямо там, положив рюкзак мягкой стороной под голову, дабы в полном комфорте и спокойствии попытаться спародировать нормальный сон. Мимо неё пару раз мелькали фигуры каких-то встревоженных из-за учёбы школьников, иногда и учителя виднелись, но почти перед самым сном, когда она погрузилась в сладкую дремоту, мимо пробежал до боли знакомый невысокий образ девушки, явно нацеленной на кабинет обществознания. Ого, а вот это уже любопытно было. Приподнявшись на локти, старшеклассница пригляделась и поняла, что ни капли не ошиблась, ей не показалось, ведь это действительно именно Катя постучала в самый дальний кабинет в этом коридоре и с огорчением заметила, что он закрыт. — Здравствуйте, — чуть громче обычного произнесла Соня, чтобы её точно услышали, и окончательно встала со скамейки, надевая на плечи рюкзак. Невеста, вздрогнув, обернулась к ней сначала с явным недопонимаем в медовых глазах, а затем слегка улыбнулась, узнавая особу перед собой. — Привет, это ведь ты… — она словно хотела что-то добавить, но так и не придумала, что именно стоило в таком случае говорить. Это ведь ты тогда выслушивала моё нытьё про твоего учителя? Это ведь ты пыталась дать мне, взрослой девушке, совет в личной жизни, являясь при этом подростком? Да, это она была. Приятно снова увидеться, как говорится. Она подошла к ней и встала напротив. — Как твои дела? Как учёба? Как исследование? — Столько вопросов, — Соня смущённо улыбнулась, невольно оглядывая коридор. — Всё хорошо. С учёбой всё хорошо, с исследованием всё хорошо, — если бы. Но не будет же она вдаваться перед незнакомкой в подробности, верно? Ей достаточно будет услышать от неё не совсем уверенное «хорошо». — Что насчёт Вас? Катя сняла с рук кожаные бежевые перчатки и положила их в карман куртки, заломав пальцы от нетерпения в замок. У неё явно было много новых вестей, которыми необходимо было поделиться чуть ли не с каждым встречным. — В жизни наконец-то произошли некоторые долгожданные перемены, — она так и засветилась счастьем, ослепляя им не привыкшую к такой яркости школьницу. — Но сейчас не об этом. Мне бы Диму отыскать, а то его нет в кабинете на четвёртом этаже. Случайно не знаешь, где он? — по глазам было видно, что она ужасно расстроилась, не отыскав его в нужном месте, и это в какой-то степени вызывало неприятную жалость. — Возможно, в учительской, — Соня прищурилась, припоминая информацию, которой у неё, по правде говоря, и не было. — Я с ним сегодня ещё не виделась, у меня обществознание только на шестом уроке будет, — подытожила она правдой. — Тогда можешь, пожалуйста, помочь мне с его поисками, если не занята? В твоей компании мне будет не так уныло и страшно, — Катя привычно засмущалась лёгким розоватым румянцем, хотя даже имени собеседницы своей не знала. Соне хотелось спросить, почему она не могла просто позвонить учителю или написать ему сообщение, но относительно недавняя сцена с проигнорированным телефонным звонком оставила на данной теме глубокий отпечаток изначального провала. — У меня сейчас всё равно нет урока, почему бы и нет? Буду только рада, — да ей на самом деле вроде и плевать как-то было с кем тратить бесполезные минуты от занятия. Зато хоть как-то сможет заполнить свободное время чем-то (вернее, кем-то) интересным. Выгодно это всё-таки было, знаете ли. — Спасибо, — тихонько ответила ей Катя, как только они неторопливо направились к лестнице, чтобы спуститься на этаж ниже в учительскую. В коридорах сейчас было безлюдно и пусто, чудовищно одиноко, отчего непонятная паника подкрадывалась со спины и пугала слабое сердце до его бешеного пульса. Вероятно, девушка переживала не только из-за этого, изредка поглядывая на ученицу, ведь в зорком взгляде её плясало солнечное нетерпение поведать о самом важном, о том, с чего, в принципе, и стоило начать разговор. — Знаешь, у меня есть хорошие новости касательно той проблемы, о которой мы говорили в прошлый раз, если помнишь, — невеста шмыгнула носом из-за премерзкой ноябрьской простуды, идя по левую сторону от Сони, и искренне обрадовалась, заметив, что та ей кивнула. Значит, о её проблемах не забыли, в тот раз её действительно слушали, вау. Чуть ли впервые в жизни такое было, поэтому она набралась смелости и продолжила. — Могу поделиться с тобой этой радостью? Казалось, что старшеклассница догадывалась, о чём Катя хотела поговорить с ней, но вот только это не радость была, нет, ни в коем случае, если она правильно её поняла. С Дмитрием Алексеевичем это ни за что и никогда не смогло бы стать чьим-то счастьем, оно бы и не осуществилось вовсе. Но вслух она произнесла приторно-вежливое: — Конечно, с удовольствием послушаю, — и, ох, как было жаль эту бедную прекрасную Катю. Та незаметно кивнула, улыбаясь, и проговорила: — У меня скоро свадьба будет. С твоим учителем, естественно, — как-то неловко добавила, замечая на лице школьницы явное сочувствие и жалость. Отчего так? Куда делось в данную секунду былое понимание и приветливость? — Всем сердцем поздравляю Вас и желаю прекрасной супружеской жизни и нескончаемой любви, — о, а вот, впрочем, и оно под толстым слоем фальши. Ой какие формальности, какая сладкая ложь, какой бред летели с покусанных губ. — Благодарю, — невеста чуть было не обняла её, но вовремя сдержала свой внезапный чувственный порыв, сложив руки в замок за спиной, что было не самым удобным положением тела в куртке. — Знаешь, у меня сейчас из забот выбор платья и само проведение мероприятия. Какую-то пышную свадебную церемонию я не хочу, простого круга близких людей будет достаточно, да и наряда роскошного мне не надо. Хотелось бы чего-то лёгкого и нежного одновременно. Я слишком многого прошу? — она грустно улыбнулась, чем сжала глотку ученицы в тиски, и той захотелось скинуть её мысленную бархатную руку со своей шеи, чтобы не ощущать больше этого щемящего чувства сострадания. — Просто хочу запомнить этот момент навсегда. Я действительно люблю Диму, поэтому была бы счастлива, если бы всё прошло лучшим образом, — а для него, к её же несчастью, это было чем-то на уровне низменных потребностей, чем-то, что недостойно было его внимания, являлось нелепой людской прихотью (как и в целом подобные обряды и обычаи; свадьба — глупость, вещь примитивная, вовсе не обязательная и иногда даже ненужная). Соня это понимала и умирала изнутри от подобного знания, ибо Катя, скорее всего, о настолько отвратительном исходе даже не задумывалась. — Чуть ли не у каждого встречного спрашиваю насчёт этого злосчастного платья, — она достала из кармана куртки телефон и стала в нём что-то искать, а после показала это школьнице, останавливаясь вместе с ней посреди коридора, дабы удобнее смотрелось. Как оказалось, это были две фотографии с изображёнными на них свадебными платьями внутри какого-то небольшого, но очень уютного магазина. Левый наряд был сделан из более плотной и однотонной ткани, чем правый, и содержал в себе большое количество узорчатых цветов (в большинстве своём алых роз). Второй был сшит из лёгкого и невесомого, как вата, материала и был более открыт у плеч и декольте, зато в качестве украшений на нём виднелись голубоватые васильки, что лучше сочетались с белым цветом, чем яркий красный, режущий глаза. — Какое тебе больше нравится? Чтобы проще было, можешь представить, что это твоя свадьба, обычно со мной так работает, если надо срочно дать кому-нибудь совет, — Соня с немалой долей скепсиса выгнула бровь, прекращая глядеть на свадебные платья, которые ей ничем не приглянулись. Представить, что её свадьба будет с ним? Боже упаси, ни она, ни он не согласились бы на подобный обязывающий тягостными правилами бред. О таком даже трудно было думать, особенно если учесть, что ей этого и не хотелось. Она ни за что и никогда не будет убивать свою жизнь, связывая её с ним. От его равнодушия она повесилась бы в первый же день их совместной жизни, а он бы только безразлично оглядел её некрасивый труп и тихо (лживо) сказал: «Как жаль», что означало бы «Плевать, конечно, только лишние хлопоты появились». Избавляясь от этих липких и ядовитых мыслей, школьница задала встречный вопрос, вспоминая точки из кровавых роз на белом платье: — А у Вас уже какое на примете? — она немного перевела тему с себя на неё, но в этом не было ничего такого предосудительного, потому что так делали абсолютно все люди на нашей планете. — Мне больше нравится второе, но боюсь, что моя мать будет против него. По-любому скажет, что оно неподходящее, слишком открытое и распутное для меня, хотя оно и удобнее, — они продолжили шаг в противоположный конец коридора, минутами забывая, зачем они вообще туда шли, но как только издалека перед их глазами начала мелькать светло-зелёная табличка с надписью на ней маркерным чёрным «Учительская», память возрождалась и напоминала о поисках непонятного чуть ли не для каждого человека преподавателя. — Разве эта свадьба у Вашей мамы будет? — Катя непонимающе на неё поглядела, а Соня с отчаянной непоколебимостью твердила о том, что считала за истину. — Конечно же нет. Так какой смысл в том, что Вы отказываете в таком важном решении самой себе, подчиняясь противоположным взглядам своей матери? Прошу прощения за подобные слова, если они кажутся Вам грубыми, но не обращайте на неё своего внимания и выбирайте только то, что нравится именно Вам, — ученица нервно поправила выбившуюся из общего ряда нитку на изнаночной стороне своей кофты и обернулась к внезапно притихшей невесте. Неужто та действительно обиделась на неё из-за подобных слов о маме? Господи, прости её грешную душу ещё раз, только не заливай слезами эти большие медовые глаза. В запредельно чёрных зрачках Кати что-то заблестело, да и сама девушка удивлённо приподняла брови, ощущая странное чувство дежавю. Эта ученица, идущая рядом с ней уверенным флегматичным шагом, была точной копией своего учителя, по крайней мере, в выражениях и мнениях, полностью совпадающих. Это так странно ощущалось в пространстве неподалёку от сердца незнакомыми режущими ссадинами. — Ты сейчас сказала мне то же самое, что ответил и Дима, когда я спросила его о платье. Такое необычное совпадение, — она всё ещё не могла поверить, что эти слова были произнесены с не подлежащим сомнению сходством. Для Сони же это вовсе и не совпадение было, но удивило не меньше, чем невесту. Такой вот парадокс выбил её из привычного равновесия отсутствием слов для комментирования замечания. Катя поспешила загладить наступившую по её же вине паузу, сталкиваясь с возникшей тотчас угрюмостью на юном лице, и практически добежала последний метр до учительской, останавливаясь напротив закрытых дверей. — Извини, забудь, в последнее время совсем не думаю, прежде чем что-то говорю. Плохое качество во мне, к сожалению, формируется, — девушка поджала губы, намазанные тёмно-бежевой помадой, и непроизвольно качнулась вправо, буквально врезаясь во вход помещения. — Давай вновь о хорошем? После свадьбы, возможно, у нас и ребёнок появится, — Соня уже даже и не знала, что говорить, стоя молча со скрещенными на груди руками. Находясь в отношениях с Дмитрием Алексеевичем, о таком и мечтать никто не посмел бы. Он и ребёнок, огромная ответственность, живой человек, которому необходима его несуществующая любовь, были вещами несовместимыми, совершенно разными. Однако, Катя была довольно смелой личностью, но с таким не справилась бы. Старшеклассница ей искренне не желала заводить ребёнка от учителя, готова была молиться за это каждый божий день в пять утра в углу комнаты, но, в общем-то, не её это было дело, потому и вмешиваться она в него не собиралась. Обычная трата драгоценных сил выходила. — Я хотела бы мальчика, хотя и против девочки не была бы, — создавалось такое печальное ощущение, будто бы Кате не с кем было об этом говорить, поэтому она быстро-быстро вываливала всю информацию на старшеклассницу, знающую о личной жизни той довольно-таки много, играя роль незнакомки. Тот же преподаватель ни за что бы не выслушал подобные её абсолютно нормальные для взрослого человека мечты и привёл бы, как обычно, множество аргументов против них, несомненно раня её тонкую натуру. Если ему это не нужно было, он бы сделал так, что это утратило бы всякую ценность для вас, но вы бы этого даже не заметили. Он умело подводил людей к нужным для него вещам, не указывая им на это прямо, и был мастером в управлении людскими душами, когда у самого она отсутствовала. — Тогда буду надеяться, что все Ваши желания исполнятся, — Соня даже руки приподняла как бы в восторге, улыбаясь практически до треска кожи, но потом вернулась в исходное мрачное положение, отстраняясь. Катя готова была от такого расположения и понимания заплакать прямо на месте, игнорируя скоротечность продемонстрированного любезного жеста. Еле как сдерживалась, чтобы не уйти в так и не свершившиеся объятия, куталась в куртку, дабы не сомкнуть школьницу в неуклюжих руках против её воли. Но протяжный скрип в любом случае не дал бы ей это сделать, ведь он оповещал об открытии двери в учительскую. Держа в руках учебник по обществознанию для одиннадцатого класса и выходя из помещения неспешным шагом, в коридоре прямо перед девушками появился Дмитрий Алексеевич, оглядывая их слабой угрюмостью. Он во второй раз уже застаёт перед собой интересную картину: его возлюбленная, пришедшая к нему на работу, потому что у неё появилось свободное время для этого и потому что она скучала по нему, и ученица, с которой он, можно и так сказать, изменял той самой возлюбленной, любезно о чём-то беседовали между собой. Начало какого-то бредового рассказа было, ей-богу. Какое-то странное притяжение противоположностей он наблюдал. После невнимательного осмотра взволнованной Кати, он перевёл усталый взгляд на Соню и в многозначительном молчании пересёкся с её пустыми стёклышками. Та быстро ушла, сердечно попрощавшись с его невестой, и поправила лямку рюкзака, поднимаясь по лестнице обратно на четвёртый этаж. Теперь в гордом одиночестве. Возлюбленная учителя проводила таинственную незнакомку признательным взором, а после обернулась к преподавателю, радостно и крепко обнимая его. Вдвоём они стояли посреди тёмного школьного коридора, слушая хорошо различимые из расположенных поблизости кабинетов перешёптывания, и прижались поближе друг к другу, будто целую вечность не виделись. Отвратительный цветочный аромат вновь окутал Дмитрия Алексеевича, перекрывая ему доступ к чистому воздуху, и он захотел прекратить эту сцену как можно скорее, наконец отстраниться от мягких волос девушки и её тонкой шеи, от которых запах исходил сильнее всего. Избавьте его от этого жестокого мучения, пожалуйста, его скоро стошнит от него. Впрочем, как и весь день, шестой урок тоже быстро прошёл. Катя задержалась у него ненадолго, лишь максимум на полчаса, а все последующие занятия слились в одну кучу и пролетели сквозь него со скоростью света. Только обществознание с одиннадцатым классом хоть как-то вернуло его к жизни, ибо Соня, сидящая в одиночестве перед ним за первой партой, все сорок пять минут усердно писала конспект и ни разу не взглянула на него, будто специально игнорируя. А ему ведь хотелось расспросить её насчёт разговора с невестой, что же такого интересного они могли обсуждать между собой. Это так странно выглядело, что не покидало его голову ни на миг. Он настоятельно попросил старшеклассников сдать ему тетради с конспектами и несколькими выполненными заданиями к себе на стол после звонка, но не предполагал, что Соня и в этот раз искусно проигнорирует его, сделав это молча. У него от такого внезапно изменившегося поведения закрадывались сомнения касательно их беседы с Катей. — Сонь, — резко позвал он её после того, как она намеревалась преспокойно выйти из его кабинета, отчего ей и пришлось вздрогнуть, обернуться и вновь подойти к нему, дабы молча встать рядом. — Давай поговорим? — довольно настойчиво попросил он, продолжая сидеть за столом, из-за чего ему приходилось глядеть на девушку снизу вверх. — О чём? — непринуждённо спросила она, смотря при этом отрешённо на стену в конце помещения. — О твоём разговоре с Катей. После него ты прямо сама не своя стала. О чём она тебе поведала? — Дмитрий Алексеевич положил ногу на ногу и взволнованно покачал носком правой. Его начинала смущать эта загадочность взаимоотношений между Соней и Катей, хоть он и придерживался мнения, что чего-то серьёзного между ними не было. Возможно, невеста даже не знала имени его ученицы, возможно, она так болтала буквально с каждым учащимся этой школы — об этом он точно, конечно, не знал. Школьница усмехнулась, заметив его волнение среди общего фона равнодушия, но всё также показательно избегала открытого с ним взгляда. — Ничего интересного, поделилась лишь мечтами и планами по поводу предстоящей свадьбы, — так-то это было очень даже интересным событием, но не будет же она ему в этом признаваться? Не будет рассказывать, как мысленно жалела девушку и испытывала к ней самое настоящее сострадание. Да она и не хотела испытывать к ней всё вышеперечисленное, поэтому была бы очень рада, если бы через минут пятнадцать это всё исчезло из её груди. Учитель наигранно-поражённо приоткрыл губы, показывая тем самым крохотную долю собственного удивления, которую перебивало искреннее безразличие, пускай и не самое вежливое, и сказал с нарочито тягучей интонацией: — Оу, а дело, оказывается, у нас такое серьёзное, — он непроизвольно сжал пальцы до побеления. — После того, как мы обсудили с тобой эту тему, я планировал отменить помолвку. Так как же её отменить, если всё зашло настолько далеко? Прикусив кончик языка, Соня, в конце концов, обернулась к нему, тут же сталкиваясь с глубоким безжизненным взглядом, и твёрдо произнесла, немного упрекая: — У Вас всё ещё есть время и возможность для прекращения этого абсурда. Он заглянул в её серые глаза и как-то тепло улыбнулся, чуть-чуть наклоняя голову вбок. — Ты права, я не выдерживаю этой игры в роли её возлюбленного, — и это признание, в котором, на удивление, звучала только одна правда, далось ему очень тяжело, поэтому он и скрыл боль за лучезарной улыбкой. Так ведь для всех нас было проще, да? Приближался конец перемены, в школьных коридорах становилось всё тише и тише, а в кабинет обществознания начинал заходить следующий класс. По на малость знакомым лицам Соня поняла, что это был класс Влада, и он сам, следовательно, через некоторое время столкнулся бы с ней. К сожалению? К великому сожалению. — Так откажитесь от всего, — вымолвила девушка, с испугом оглядывая входящих школьников. Каждый был ей знаком, а совсем скоро в дверном проёме появился бы тот, кого она знала слишком хорошо. Учитель проследил за её настороженным взглядом и произнёс то, что заставило её мгновенно обернуться обратно к нему и нахмуриться: — И от жизни тоже? — он бы с удовольствием, если честно, прямо сейчас покончил с собой, но, увы, было столько вещей, которые удерживали его от совершения этого желанного поступка, что даже как-то грустно становилось. Соня неосознанно коснулась края преподавательского стола, как бы напирая на него, и хотела ответить на столь провокационный вопрос, но её остановило неожиданное объятие со спины, практически сбивающее её с ног. Знакомые тёплые руки обвили её плечи, а рыжие кудлатые пряди замелькали совсем близко-близко. Влад так незаметно подошёл к ней, что она до смерти испугалась его, замерев на месте и не имея никаких слов для того, чтобы хоть как-то подать ему признаки жизни. — Дмитрий Алексеевич, Вы не нагружаете Сонечку своими исследованиями? — мелодичный голос парня заботливо опустился на плечи девушки, как и его руки, несильно прижимая её к себе. Почему он позволял себе прикасаться к ней? Зачем это делал? Ах, верно, он же был её возлюбленным. Она совсем позабыла об этом, погрузившись в последний месяц в совершенно другие размышления. Преподаватель спокойно посмотрел на ученика, напрочь запамятовал о том, что его диалог с Соней прервали, и лживо улыбнулся ему, вставая со своего места и оказываясь из-за этого прямо напротив застывшей девушки. Ледяная насмешка обрушилась на неё откуда-то сверху. — Нет, не нагружаю Сонечку, — как же мерзко эта форма её имени прозвучала его бездушным голосом. Вот бы он никогда её так не называл, для обоих же было бы лучше: её от такого выворачивало наизнанку, а его чуть ли не трясло от презрения. — Это хорошо, — с лёгким смехом произнёс Влад, отстраняясь от девушки, и солнечно улыбнулся, после чего наклонился к её лицу и невесомо поцеловал в щёку, прошептав: — Встретимся тогда на следующей перемене у кабинета математики. Школьница безучастно кивнула, пока тот намеревался через толпу одноклассников пройти к своей парте, и резко потёрла рукавом формы кожу лица, будто бы стирая с неё остатки присутствия Влада. Его поцелуй был ей омерзителен. Быстро буркнув на прощание учителю короткое «До свидания», она, не оглядываясь назад, вышла из помещения и поспешила на следующий урок. Жуткий зуд растёкся по покрасневшей щеке, а на душе стало чертовски паршиво, как только она выбежала на лестницу и услышала трель металлического звонка. Кажется, она опоздала на литературу. И, кажется, она тоже больше не выдерживала этого любовного притворства.

IV.

Над ухом резко прозвенел будильник с какой-то приторно-жизнерадостной мелодией, и экран телефона засветился ярко-голубым цветом, включаясь. У Сони не было ни сил, ни желания вставать с постели и отключать эту раздражающую вещицу, поэтому она продолжала лежать на кровати и глядеть в тёмный от отсутствия света потолок, сложив руки на животе. В последние дни ей вообще ничего не хотелось делать, только мрачно улыбаться и чего-то ждать. Чего же именно? Без понятия, но щемящее чувство где-то за рёбрами безумно сильно волновалось и будто ежесекундно на что-то надеялось. Вероятно, на скорую смерть. Телефон, наконец, перестал звенеть на всю комнату, а экран погас, как нечто в стеклянных глазах девушки; морозное ноябрьское утро началось. В половину девятого уже шёл первый урок, профильная химия, одноклассники во всю обсуждали между собой решение задач и уравнений, рыдали от непонимания тем и предстоящей самостоятельной работы, а Соня, в принципе, должна была давным-давно выйти из дома и направиться по адресу, который ей прислал учитель. Они ведь договорились встретиться в эту пятницу, закрывая глаза на её школьные уроки, чтобы обсудить написание исследовательской работы и, возможно, порассуждать о чём-то ещё. И девушка об этом помнила, клянусь вам, со вчерашнего дня даже немного морально подготовилась, но этот треклятый будильник словно убил в ней всё желание идти. Теперь она не хотела ни в школу, ни к преподавателю обществознания, хотя, по крайней мере, последнее возбуждало в ней сильный интерес, если признаться честно. Всё хорошенько обдумав, она пришла к выводу, что самым разумным вариантом было действительно остаться дома и сохранить своё душевное благополучие и спокойствие, ибо они стояли превыше всего, поэтому, отчего-то неумело схватив телефон и уронив его при этом раза три, она нашла номер Дмитрия Алексеевича и коротко написала ему: «Доброе утро, я сегодня не смогу прийти к Вам. Прошу прощения». Спустя две минуты пришёл такой же немногословный, как ей казалось, ответ: «И в школу ты тоже не пойдёшь, верно? Хорошего тебе сегодня дня». И вот откуда он это знал? Либо у него было слишком сильное понимание её натуры, либо по своему учительскому опыту он догадывался, что нынче наступила пора прогулов занятий среди школьников. Или же причина была «два в одном», почему бы и нет? Ближе к девяти часам она встала с постели, потупив взгляд в стену на добрые пять минут, и прошла на кухню, включив электрический чайник. Вода в нём звонко забурлила, а тусклая его подсветка окрасила её в светло-голубой оттенок. Родители должны были уйти на работу ещё часа два назад, что на деле и произошло, ничего в этом удивительного и не было. Она, как и всегда, осталась в полном одиночестве, села за стол и сделала глоток горячего чёрного чая без сахара, обжигая язык и глотку. В груди было чудовищно тепло, а снаружи — безумно холодно, и контраст температур вызывал в ней не самые приятные чувства. Неподалёку лежал телефон, внезапно вспыхнувший, и нахмуренная девушка заглянула в него, увидев новое сообщение. Не от учителя. От Влада. Парень с помощью множества восклицательных знаков и злобных смайликов спрашивал у неё, почему она не разбудила его к первому уроку. А ведь точно, она ещё вчера обещала позвонить ему в семь утра и, если будет настроение, вместе пойти в школу. Эта клятва напрочь забылась её сознанием, как и существование Влада в целом. Получалось, что она не сдержала слово и перед преподавателем, и перед парнем. Не отвратительно ли это было? Ответьте, пожалуйста, ей-то плевать, главное, чтобы самой было удобно (а горячий чай и прогул школы создавал именно такое ощущение удобства). «Извини, забыла», — нехотя написала Соня парню, откладывая телефон в сторону экраном вниз, дабы больше не отвлекаться на подобные неприятные мелочи и спокойно наслаждаться внезапным выходным. На её теле появилась дрожь, пальцы ненадолго затряслись, и глаза сами по себе закрывались. Очередная волна сонливости окутала её пустую душу, и девушка, положив сначала на столешницу согнутые руки, затем легла на них головой, зажмурившись. Мятежные пряди волос упали во все стороны, задевая даже кружку с чаем, и Соня погрузилась в привычную ледяную тьму, заснула. Её обессиленное сознание попросту отключилось. Во второй раз она пришла в себя катастрофически поздно и протяжно застонала от неудовольствия, подняв чугунную голову со стола. Всё тело болело, в висках будто что-то бурлило, глотка разрывалась от тысячи металлических игл. Круглые настенные часы оповещали о наступивших пять минут назад трёх часах дня. Телефон же, который она схватила первым делом дрожащими руками, поведал ей о десятках гневных сообщений от Влада, что жаловался ей на пропущенный зачёт по географии (от него зависело многое в его жизни, представляете?), ведь если бы Соня изначально не забыла его разбудить, то он бы и не опоздал на урок, всё вовремя сдав. Не судьба, видимо, так зачем злиться и тратить энергию на бессмысленную эмоциональность? Незачем. Да и это не её, в общем-то, были проблемы. Когда она окончательно проснулась, то мгновенно вылила в раковину остывший чай и побежала в свою комнату, на ходу хватая школьный рюкзак. Она скинула в него практически все вещи с рабочего стола: несколько ручек, пару карандашей, телефон, мелочь и многочисленные черновики исследовательской работы, потом в нелепой спешке принялась надевать свитер и джинсы, кое-как перебегая в коридор. В конце концов, накидывая на себя и чёрное пальто, и рюкзак, обувая ботинки, она, не успевшая причесаться и умыться, выбежала из дома на дождливо-снежную улицу и вмиг промокла, пока шла до автобусной остановки. Что же, в такой час Женя должен был быть дома, тем более из-за смерти младшего брата он взял небольшой перерыв от учёбы, поэтому она сумела бы поговорить с ним обо всём. После того, как она узнала эту печальную новость от Влада, она так и не успела погоревать со своим другом, и именно сейчас собиралась это сделать. Она знала, что ему было чертовски одиноко и больно, ей тоже было паршиво, хотя, безусловно, не из-за смерти Тимофея, а по причине внутренней пустоты и разногласий. Она поехала к нему, чтобы утешить его скорбящую душу, а он, может быть, хотя бы немного успокоил бы её демонов, заставив на время позабыть о них. Или не успокоил бы, что было вероятнее всего, но это ладно, уже даже и не грустно. Банально. Соня стояла напротив квартиры Жени (вроде как семнадцатой, она её номер никогда и не запомнит) и настойчиво стучала в его дверь, не в силах дотянуться до дверного звонка, до которого нужно было всерьёз дотягиваться, то есть выполнять лишние движения. С её волос стекали дождевые капли, на пальто они искрились бриллиантовыми бусинами, а с рюкзака падали на лестничную площадку, обводя вокруг неё, словно мелом, непонятную фигуру. Спустя минуту дверь открылась и сильно осунувшийся за несколько дней парень удивлённо посмотрел на нежданную гостью, тут же пропуская её внутрь. На нём висела простая жёлтая футболка и спортивные штаны, в которых с виду было жутко холодно в этой теперь уже мрачной квартире, и Соне сразу же захотелось обнять его, ведь такое поведение было совершенно нормальным для тех, кто желал посочувствовать близкому человеку. Скинув с себя мокрое пальто и обувь, положив к ним рюкзак, она тут же подбежала к другу и повисла у него на шее, вдыхая знакомый сладкий аромат имбирного печенья. — Здравствуй, — прошептала она ему, ощущая на себе его несмелые объятия, и он молча кивнул, утыкаясь в её влажную макушку. — Привет, Соня, — безжизненно ответил он, сжимая губы. Что же это она к нему пришла столь неожиданно, без предупреждения? Собирались ведь завтра на девятый день встретиться, так в чём было дело? И почему, господи, она его жалела? С каких это пор в ней было нечто такое? — Какими судьбами пожаловала сюда? Она закатила глаза, машинально хватаясь за его футболку. — Сам знаешь, — ему, что ли, больно было говорить напрямую о смерти Тима? Точно, это же очевидно, почему она вообще спрашивала об этом? Нормальному человеку всегда больно. — Где твои родители? — поинтересовалась она, дабы отвлечься от насущной печали. В помещении было необычно тихо, морозно и тускло. Висевшая в коридоре люстра никак не спасала от подступающей тьмы. — Мать с подружками третий день выпивает, плачет вместе с ними, горюет, — парень презрительно фыркнул и тяжко выдохнул. — А отец… У отца теперь тоже подружки есть, — он сглотнул неприятный ком в горле и аккуратно отстранился от угрюмой Сони, кладя ей руки на плечи. Его грустная улыбка перекликалась с мраком в кофейных глазах. — Тогда давай, пока их нет, с головой утонем в чае, сигаретах и разговорах? Девушка улыбнулась, накрывая его руки своими, и уверенно произнесла, поражаясь его родителям: — Конечно, — он ей с искренней благодарностью во взоре кивнул, она же отодвинулась от него и направилась на кухню. — Пойду чайник поставлю, ты пока можешь прийти в себя, — и действительно, последние пять минут он и вздоха нормального сделать не мог, сдерживая нескончаемый плач вперемешку с истошным криком. По правде говоря, он убить себя хотел, прежде чем к нему пришла Соня. Но не вышло, вот и слава богу. Тонкой спичкой она зажгла плиту, ставя на вспыхнувший синий цветок тяжёлый чайник, и достала из верхнего шкафа первые попавшиеся кружки. Добавила в них два пакетика малинового чая, от которого её часто тошнило, и подошла к столу, невзначай взяв оттуда имбирное печенье. Рядом с ним лежала запечатанная плитка молочного шоколада с миндалём, что так сильно был любим ушедшим Тимофеем. Кажется, она обещала ему в следующий раз подарить эту сладость, но, как видите, ничего у неё не вышло. К чёрту оно пошло всё, если честно, и эта секундная злость разломила печенье в её ладони на сотню частей, крошащихся прямо на розовую скатерть. — Ты со школы пришла? — послышался звонкий голос Жени откуда-то из ванной под грохот журчащей воды. — Далеко ведь, не стоило, — уже тише добавил он, умываясь этой ледяной жидкостью, от которой щёки и пальцы горели огнём. Соня торопливо вытерла крошки со стола и выбросила их, прожигая чайник ожидающим взглядом. — Нет, я из дома, — она постучала ногтями по раковине, неосознанно опираясь на неё бёдрами. — По некоторым обстоятельствам не пошла сегодня туда. — Ясно, — парень неуклюже вытер влажную кожу махровым полотенцем и прошёл на кухню, жмурясь от яркого света лампочек. — Как там Влад? — Без понятия, по идее у него всё должно быть нормально. Почти, — Соня безучастно поглядела на него и безразлично пожала плечами. — Всё как обычно у него. Её друг сел за стол, прижимаясь спиной к стене, и устало сложил руки на груди, цепляясь глазами за её понурую фигуру в таком привычном траурном чёрном. — А у тебя как? Она отвлеклась на вскипевший чайник, чей свист оглушил пространство вокруг, и сосредоточенно разлила кипяток по кружкам, ставя их затем на стол и садясь напротив ожидавшего от неё ответа Жени. Его общая утомлённость передавалась и ей. — Я в порядке, — эта слишком явная ложь неестественно быстро слетела с её искусанных губ, сопровождаясь недоверчивым хмыканьем парня. Соня сделала глоток не самого приятного малинового чая и усмехнулась, обжигая кипятком язык. — В обратном. — Прямо как и я, — сказал Женя, измученно улыбаясь, задумался и взял небольшой кусок имбирного печенья — Прямо как и я… — он медленно откусил его и отложил в сторону, больше за вечер не притрагиваясь к еде, будто ему вмиг стало тошно от всевозможных сладостей. От печенья, зефира и шоколада. Особенно от молочного шоколада с миндалём, упаковка которого лежала прямо в центре стола и разделяла его на две равные части. Эта сладость словно преградой была между ним и подругой. — А с исследованием что? — порывисто спросил он, оглядывая пальцы Сони, что слишком явно дрожали и уж точно не от холода, а от чего-то внутреннего и своего, личного. — Да ничего, иногда пишу, иногда нет, — неспешно ответила она, натягивая рукава свитера ближе к запястьям, дабы зудящее «vanitas» никем не было замечено. — Сегодня должна была продолжить, но как-то не получилось. Я пошла не к учителю, а к тебе, — этот жест не укрылся от парня, но он решил промолчать и простодушно улыбнулся, произнося: — По крайней мере, с учителем ты не выпьешь малинового чая и не покуришь, — верно, с ним она сделает вещи похуже: вывернет душу наизнанку, заплачет, изменит Владу и, очень вероятно, покончит с собой. Примерно в таком виде проходили их обычные встречи, и сегодняшняя, бесспорно, не была бы исключением. Они разве когда-то были исключениями из череды общих правил? Да нет, вроде и не были, они же не особенные, а самые обычные, простые люди среди кучи точно таких же серых масс. Премерзкий терпкий розоватый чай отражался на белых стенках кружки, пузырился у краёв её поверхности и водоворотом кружился на самом дне, гипнотизируя всякого туда смотрящего. Доев печенье, девушка пробормотала, запивая имбирную сладость: — Насчёт покурить, — она сжала посуду в руках, точно готова была швырнуть её в стену в любую секунду, но это только с виду так было, правда, — сходим сейчас на балкон? Женя странно прищурился, наблюдая за её загадочным поведением довольно длительное время, и кивнул, тотчас же молча вставая со стула и направляясь в коридор, чтобы вытащить из кармана куртки полупустую пачку дешёвых сигарет, купленных два дня назад у ларька позади университета. Мерзкий у них, конечно, был вкус, но на организм они действовали всё также губительно. Может быть, и в тысячу раз хуже. Было бы славно, если бы всё так и происходило на самом деле. Оставив недопитый чай на столе, Соня пошла вслед за парнем, словно тень шагая позади него до самого балкона, а после неловко взяла у него сигарету, настораживаясь от его подозрительных кофейных глаз, в которых созревала какая-то пугающая мысль, чудовищно правдивая. Женя уверенным взмахом руки поджёг её табак, зажигая затем и свой, и встал рядом с ней у окна, всматриваясь в вечерний беспокойный город. Мелкие горящие огни фонарей и машин мелькали как звёзды во мраке улиц, взывая само нутро к непонятной тревоге. Горький дым окутывал лёгкие и создавал туманную пелену близ зрачков. В столь умиротворённой тишине между ними прошли ещё две сигареты, и только затем они заговорили вновь. — В последний раз, когда мы здесь стояли, я думал, что ты была не права. Сейчас мне кажется, что ошибался лишь я, — Женя втянул побольше табачного дыма и, изнурённо прикрыв глаза, неохотно выдохнул его обратно. Соня с любопытной скрытностью рассматривала некоторую часть оврага, что виднелась из окна квартиры и пока не исчезла во тьме вечера, и приблизилась к оконной раме, почти припадая к ней. — Ты про что? — она абсолютно ничего не помнила да и не хотела вспоминать, оставаясь в родном неведении и равнодушии. Когда вообще они последний раз здесь, на балконе, виделись? В прошлом месяце, наверное, да? Уже как-то всё равно было на подобные пустяки. — Про бессмысленность жизни, — парень флегматично коснулся выбившейся пряди волос, развевающейся на ветру, и заправил её обратно за ухо Сони. Та никак на это не отреагировала, продолжая смотреть на овраг. — После того, как Тим умер, я понял, что ничто в моей жизни больше не имеет значения. Неужто я так сильно младшего брата люблю? — он опустил уголки губ вниз и приподнял брови. — Наверное, это смешно. Соня потушила сигарету о стену дома, слегка наклоняясь вперёд, и выбросила окурок в окно, наблюдая за стремительно летящим вниз табаком. Она обернулась к другу, оказываясь спиной к раскрытым створкам, и скривила рот из-за сильного осеннего ветра, который игрался с её волосами так, как ему заблагорассудится, постоянно вскидывая их по разным направлениям и путая друг с другом. — Нет, это очень по-людски: разочаровываться во всём, когда в твоей жизни исчезло только что-то одно. Или же кто-то, у кого как, — она содрала кожу у большого пальца правой руки и апатично стёрла с него каплю крови, совсем-совсем незаметную. У неё так скоро все руки будут в мелких ранах, нормально и не помоешь, из-за мыла ведь всё будет щипать. Женя повторил за ней, бросив окурок в открытое окно и мысленно извинившись перед каждым прохожим за столь непотребное деяние, и спросил, вмиг приобретая до ужаса серьёзный вид: — Кто же или что исчезло у тебя, Соня, раз ты так давно во всём разочаровалась? — в голосе его не было ни капли сомнения в том, что она испытала на себе это режущее чувство бессмысленности много лет назад, но, чёрт возьми, спрашивал он у неё об этом только сейчас, жестоко игнорируя его всё это время. Она испуганно на него поглядела, замирая от неожиданности и честности вопроса, и нерешительно начала заламывать пальцы. — Я не знаю, — ответила честно, вздыхая, — ничего не помню. Возможно, что-то такое и правда было, но я без понятия, — она растерянно схватилась за голову и завязала взлохмаченные волосы в некое подобие хвоста, придерживая их одной рукой, ибо резинки у неё с собой не было. — Наверное, я потеряла себя. Парень грустно-длительным взглядом посмотрел на неё, поправляя ворот жёлтой футболки, что чужеродным пятном горела на фоне вечерней тьмы, и полушёпотом молвил: — Себя ты ещё не потеряла, успокойся, я это точно знаю. А вот душу свою или сердце… скорее всего. Девушка в том же притихшем тоне сказала, улавливая за спиной, на улице, гулкие сигналы машин и светофоров: — Но в груди у меня сейчас что-то бьётся, а понятие души такое расплывчатое, что не факт, будто она вообще у нас есть. Про неё и говорить необязательно. — Как скажешь, я не отрицаю твои слова. Однако, в тебе действительно чего-то не хватает, но я всё понять не могу, чего же именно. У тебя взгляд такой стеклянный, словно это глаза куклы или мертвеца, но ты же живой человек, стоишь сейчас передо мной и всё глядишь и глядишь своими стёклышками, — он сокрушённо опустил плечи и притянул её будто бы безвольное тело к себе, крепко прижимая. Она никак не вырывалась, не касалась его в ответ и не возмущалась, просто позволяла сжимать себя в тёплой отчаянной хватке и расплетать недопричёску ловкими пальцами. — Соня, знаешь, ты не живёшь, а существуешь. Усмехнувшись, она уткнулась в его обнажённую ключицу. Ей показалось, что её задели куда-то прямо в цель, распотрошив полностью все внутренности, и от этого хотелось рухнуть под поезд, эпично раскинув руки в стороны, и безумно рассмеяться. А потом вы бы собирали её остатки с железнодорожных путей, уж извините. — Давно уже знаю об этом, Женя, это для меня не новость, — покаялась она. — Но я удивлена, что ты сказал об этом напрямую. Обычно все молчат, либо просто не замечают, как сильно мне хочется исчезнуть. — И как ты это сделаешь? Когда? — в ужасе расспрашивал он, глядя на сизое небо позади неё. — Какие странные вопросы ты задаёшь. Присоединиться, что ли, хочешь? — она закрыла глаза и всматривалась теперь в собственную черноту с мелькающими звёздами. — Может быть. Подул сильный морозный ветер, проникая под одежду, под кожу и в самое сердце, и всё в слабом теле затряслось, зашаталось в разные стороны. — Нет, тебя я с собой не возьму, — твёрдо пробурчала Соня и насупилась от наглого холода. — Тебе ещё жить и жить в этом трудном мире. — Обрекаешь меня на все эти мучения? — обиженно произнёс Женя, согреваясь её тёплым дыханием у шеи. — Отговариваешь от смерти, хотя сама стоишь в первых рядах тех, кто с удовольствием покончит со всем окружающим? Что за несправедливость. — Ты достоин жизни. Тем более я знаю, что со временем ты найдёшь в ней новый смысл, — беспрекословно твердила девушка и уже хотела вернуться на кухню, но Женя продолжил, начиная новую мысль, поедающую его сознание последние несколько дней. — Откуда такая уверенность? Я не найду, — он разглядел на тёмно-сером небе подобие звёзд и робко отстранился от Сони, будто почувствовал, что она желала бы отсюда как можно скорее уйти. — А откуда такая уверенность в том, что не найдёшь? — Я не умру только в том случае, если ты также согласишься жить. — Это же такая ответственность большая, даже жутко слышать. Как я могу обещать тебе свою жизнь, если при первой же удобной возможности лишусь её? — девушка изумлённо глядела на него и боялась того, что ей придётся дать ему клятву, слово, сказать то, в чём она никогда не будет уверена. Как она может говорить сейчас о чём-то, что произойдёт в будущем, если она не знает, в чём суть этого будущего? Невозможно быть уверенным в том, что ещё не случилось и не факт, что когда-либо вообще случится. — Тогда пообещай, что это будет хотя бы не в этом ноябре, иначе я просто не выдержу потерю сразу двух близких людей, — он всё принимал слишком близко к сердцу и с душераздирающей истошностью протягивал ей мизинец, чтобы скрепить тем самым, как в далёком детстве делал каждый ребёнок, их безумную клятву. В стеклянных глазах отражалось всё его боязливое отчаяние. — Обещаю, — и раз она ему обещала, значит, обязательно не смогла бы сдержать слово. Если бы он только не попросил её клятвы, то она, возможно, прожила бы очень долгую и долгую жизнь, ибо клятвы её ужасно обременяли и никогда, если честно, не исполнялись. Но он попросил об этом с жуткой мольбой в голосе, и ей не оставалось ничего другого, кроме как солгать ему без всяких сожалений и протянуть в ответ мизинец, сжав дрожащие пальцы между собой. Окончательно отстранившись друг от друга, дав пустое обещание, они вышли с холодного балкона и Соня, будто ничего жуткого и личного между ними не произошло, с беспечностью в голосе произнесла, идя на кухню: — Пойду чай допью. Ты со мной? Женя остановился посреди гостиной и тревожно посмотрел на подругу, искренне не понимая причину этого неприятного чувства в груди. — Нет, — видите, она же сказала, что он будет без неё. Уже сейчас отказом отвечал на её вопрос о совместной деятельности. Вот молодец. Постоянно бегущие куда-то со стремительной скоростью стрелки часов дошли и до десяти вечера, промчавшись мимо неполного просмотра какого-то нелепого фильма и чтения книги с непонятной обложкой в виде то ли яблока, то ли груши странных размеров и форм. Как только они перевалили за двадцать второй час, Соня подскочила с места и бросила другу, что ей пора уходить домой. Тот также быстро встрепенулся и последовал за ней в коридор, где она уже натягивала на себя ботинки и пальто, что успели высохнуть. — Соня, не глупи, ты можешь остаться у меня на ночь и не идти в такую тьму к себе домой. Тем более троллейбусы теперь редко ходят в такое время, — Женя пытался остановить её, всерьёз беспокоясь за благополучие этой несносной девицы, но она упорно продолжала застёгивать пуговицы на верхней одежде и лепетать что-то безумное о бессмысленности его волнения. — Когда приду домой, то позвоню тебе. Не беспокойся и спасибо за сегодняшний день, мы о многом поговорили, — она накинула на плечи рюкзак и вежливо улыбнулась. — Просто вспомнила кое-что важное, что обязательно нужно сделать, — и не успел парень хоть как-то отреагировать на её внезапный уход, как она уже хлопнула дверью перед его недоумевающим лицом и побежала вниз по лестнице, цепляясь за перила. Топот её обуви оглушал весь подъезд, пока она на ходу искала в телефоне переписку с одним человеком, чей относительно недавно присланный адрес был буквально в пяти минутах ходьбы от дома Жени. Соня спешила в такой неподходящий для подобных визитов час к Дмитрию Алексеевичу, потому что не выдерживала больше ни черта в своей жизни и не хотела, чтобы о таком её состоянии знал кто-либо из близких людей: друг, парень, родители… Преподаватель же мог об этом знать, ведь ежесекундно испытывал то же самое и был единственным человеком, кто мог бы помочь ей. Вернее, посоветовать что-нибудь или хотя бы намекнуть, что ей в таком случае делать: убивать себя прямо сейчас или сдерживать до одури смешное обещание? (к слову, его ответ она и так знала, но старалась не верить в него и безбожно отрицать, не думая о таком неоправдавшем надежды исходе). Возможно, кстати, что она с самого начала хотела пойти после дневного сна к учителю, но испугалась, свернула на повороте чуть раньше и пошла к совершенно не тому человеку. Провела с тем человеком длительное время, о многом поговорила, о многом умолчала, но постоянно думала о другом и в ужасе смотрела на часы, точно специально кричащие на неё, что если она не уйдёт из той квартиры прямо сейчас, то потом будет поздно. Что же, в любом случае лучше поздно, чем никогда, поэтому ночной ноябрьский воздух и притих на время, не мешая ей идти к нужному дому, а городской шум и вовсе исчез, оставляя после себя только множество разноцветных огней. Красный, жёлтый, синий, зелёный… Цветов так много было, а смысла в них никакого.

V.

Его квартира располагалась на восьмом этаже и горела приглушёнными оранжевыми огнями среди кучи других тёмных потухших окон, словно спасительный свет маяка при жутком мрачном шторме. Дверь подъезда была открыта, поэтому звонить в домофон никому не пришлось, и Соня с удивительной осторожностью дошла до лифта, нажав на засветившуюся синим восьмёрку. Она прижалась спиной к стене, запрокинув голову наверх, и раздражённо зажмурилась, сталкиваясь с яркими лампами на потолке лифта. Всё тело дрожало от холода (либо от предвкушения), а пальцы сжимались до побелевших кулаков и прятались в карманах пальто, пока на губах появлялись новые ссадины да кровоточили старые. Выйдя из лифта, она встала напротив двери в его квартиру и затаила дыхание, подняв трясущуюся руку напротив звонка. Ей бы стоило стремительно развернуться и со всех ног бежать отсюда, да? Стоило бы вызвать такси или всё тем же бегом добраться до своего дома? Стоило, конечно, это знали все, спросите у кого угодно, каждый скажет ей уходить из его дома, но, чёрт, кто тогда избавит её от дробящей пустоты внутри? Кто? Влад? Да он не сможет, ни смелости, ни опыта не хватит. Женя? У него своих проблем по горло было, сейчас, наверное, сидит в ванной и вены режет. Родители? Извольте, только не они, о них мы даже не говорим, не забывайте. Так кто же тогда? Именно, он. Проклятый учитель по проклятому предмету из проклятой школы. Ирония судьбы прямо, дамы и господа. Она со всей силы нажала на дверной звонок и не отпускала его, пока не услышала скрежет замка и человеческое присутствие рядом с собой. Открылась треклятая дверь, на пороге перед ней стоял уже ничему не удивляющийся преподаватель, а в ней что-то хрустнуло и растеклось багровой жидкостью по рёбрам. Натянуто улыбнувшись, она предательски дрожащим голосом спросила, поправляя лямку рюкзака: — Катя здесь? Дмитрий Алексеевич уставшим взором оглядел её с ног до головы и издевательски улыбнулся в ответ, опираясь на дверной косяк: — А ты к Кате пришла? — будь его воля, он бы захлопнул дверь перед её лицом ещё в самом начале или, что было бы лучше, вовсе не открывал, попросту игнорируя надоедливые звонки, но не зря же она пришла к нему в такой час и с таким отчаянием в глазах, так ведь? Какая ещё бредовая мысль пришла в её сумасшедшую голову, для осуществления которой ей жизненно необходим был именно он? Аж любопытно стало, возможно, он её и пустит к себе, всё-таки время позднее было для путешествий туда-сюда. Соня еле как разглядела его во тьме лестничной площадки, которая освещалась одной-единственной лампочкой старше её лет на двадцать, и прищурилась, в тот же миг замерев на месте, когда увидела на запястьях его, обнажённых благодаря чёрной футболке, свежие порезы. Некоторые полосы до сих пор кровоточили, стекая мелкими каплями крови на порог, некоторые были обработаны и даже заклеены пластырями. Кажется, она отвлекла его от очень важного занятия, поэтому-то он на неё и злился. — Нет, я пришла к Вам. Но если Вы сейчас не одни, то это будет довольно неловко и проблематично, — прошептала девушка, переводя изумлённый взгляд с глубоких порезов на его саркастическую улыбку. — Катя в больнице, я здесь один, поэтому тебе повезло. Её всю ночь не будет дома, — он приложил ладонь к порезам, полностью накрывая их пальцами, и отошёл немного в сторону, как бы пропуская Соню внутрь. — Ты принципиально саму судьбу подкупила? — он неслышно засмеялся, а девушка торопливо переступила порог квартиры и встала посреди коридора, ожидая, пока учитель закроет за ними дверь и окажется рядом. Как только это случилось, она аккуратно спросила у него, снимая с себя рюкзак и пальто: — Почему Катя в больнице? Он мельком посмотрел на неё и пошёл в ванную, включая кран и подставляя под ледяную струю воды испещрённое вдоль и поперёк запястье. Сквозь образовавшийся шум он произнёс: — Долго рассказывать. Но история эта, мягко говоря, удивительная, — девушка недоумевающе слушала его и, сняв грязную обувь, выключила свет в коридоре, дабы пройти вслед за ним. Преподаватель протирал запястье перекисью водорода и криво клеил на самые глубокие порезы пластыри, изредка пересекаясь с её обеспокоенной хмуростью лица. Он сел на бортик ванны, а она встала напротив него и помогла обработать последние раны, дрожащими пальцами касаясь его покрасневшей кожи. Один из порезов перечёркивал выцветшую надпись «vanitas» пополам, искажая её до практической неузнаваемости. — Сонь, она беременна, — сказал он и странно усмехнулся, поправляя мешающие пряди волос. — Катя беременна уже целый месяц, а сказала мне об этом только сегодня, когда под вечер что-то пошло не так. Понимаешь, что-то пошло не так, и она в такое позднее время поехала в больницу. Соня, что, господи, сейчас происходит? — он буквально умолял ответить на его вопрос, убийственными глазами глядя на неё снизу вверх и сжимая её руку в своей. Неужто он пытался порезать вены из-за этого случая, из-за этой внезапной новости? — Я не знаю, — ошарашенно пробормотала она, освобождаясь из его крепкой хватки, и отошла ближе к двери в комнату, опираясь на неё спиной. — Позвоните ей сами и спросите. Дмитрий Алексеевич вымученно вздохнул и махнул рукой, вставая с ванны. Он безразлично посмотрел на порезы и подошёл к девушке, равнодушно говоря: — Да плевать уже, — выключил свет и направился в какое-то другое помещение, которое, как выяснилось позже, было кухней. Секундная тьма окутала всё живое до потери пульса. — Ты вроде как ко мне в гости пришла, да? Хочешь чай? Соня подошла к кухонному столу, нервно садясь на его край, хотя прекрасно понимала, что так делать не нужно было, особенно в чужом доме, но от внезапно нахлынувших переживаний ей было всё равно на подобные пустяки, а обычное сидение на стульях показалось ей сущей скукой. Учитель только задумчиво окинул взглядом её ребячливую выходку и встал у раковины, опираясь на неё бёдрами и складывая руки на груди. — Мне ничего не нужно, — ответила ему Соня и огляделась, замечая, что в сантиметрах двадцати от неё стояла ярко-красная кружка с какой-то прозрачной жидкостью (вероятно, водой, но мало ли), которую было бы славно никак случайно не задеть и не разбить. — Как скажешь, — произнёс преподаватель, наблюдая за всяким её движением, словно она представляла из себя нечто очень важное и ценное, и наклонил голову, пряча глаза за тёмными волосами. — Но, знаешь, если тебе от меня всё-таки что-то нужно, то скажи об этом прямо. Я не умею читать мысли других людей, а ты сюда пришла явно не просто так, — какая ученица в здравом уме заявилась бы к своему преподавателю в половину одиннадцатого вечера? Никакая. Точнее, только Соня бы так поступила, не поняв даже, что в этом странного-то было. В принципе, ничего, дело самое обычное, повсеместно встречаемое, видимо. Абсурдное, дорогие мои. Старшеклассница поудобнее уселась на стол, болтая ногами в воздухе, и поправила ремень на джинсах, который из-за постоянного её ёрзанья перекрутился в другую сторону. В полной тишине она приводила себя в порядок, слишком явно чувствуя пристальное за собой наблюдение, и после застыла, упираясь локтями в колени и кладя подбородок на раскрытые ладони. — У меня в рюкзаке есть черновой вариант исследовательской работы, который я планировала сегодня с Вами разобрать. Но время теперь позднее, да и мне лень, — неторопливо начала она, смотря в пол. — Хотя я наконец-то дала окончательный ответ на поставленный ещё в сентябре вопрос, — учитель выгнул бровь, показывая тем самым свою заинтересованность в исследовании, но девушка этого не заметила и сказала то, что говорить, опять-таки, ей совершенно не следовало. — Дмитрий Алексеевич, но я не этого хочу, с работой можно повременить. Желание у меня сейчас другое. Могу ли я Вас поцеловать? И он, серьёзно, искренне засмеялся, убирая руки с груди и хватаясь ими за края раковины, дабы не завалиться на пол от нелепости очередного её предложения. Она пришла к нему ради этого? Забавно. Чертовски неправильно и смешно. — Для той, кому всё равно, ты делаешь это слишком часто, — сквозь смех произнёс он, не веря в реальность происходящего и задумываясь даже о том, что на самом деле он лежал сейчас без сознания в ванной, пока по его рукам стекала кровь. И Соня к нему не приходила, и он не обрабатывал кровоточащие порезы. Такое ведь тоже могло быть? Безусловно. — Разве? — с неподходящим для этого безразличием бросила она, не поддаваясь его бархатному веселью. Что смешного было в том, что она напрямую, как он и просил, поведала ему о своих желаниях и целях, с которыми заявилась в эту квартиру? Она пришла сюда для того, чтобы избавиться от пустоты сердца благодаря возможным чувствам к нему, ничего зазорного в этом не было. Она предупреждала его о подобном отчаянном поведении ещё очень-очень давно. Коль в ней ничего не останется, она придёт к нему и заберёт хотя бы некое подобие чувств, их пародию. Ей и этого будет достаточно, правда. Преподаватель отшатнулся от раковины и приблизился к девушке, подходя к ней вплотную. Он опирался на стол по обе стороны от неё и с возмущённым равнодушием рассматривал её бледное лицо, стеклянные глаза и искусанные губы — зрелище, вызывающее жалость. — Чего ты пытаешься этим добиться? — в открытую спросил он, а она в тот же миг ощутила на своей коже его дыхание и неуверенно, но также открыто посмотрела на него. — Чувств к Вам, — в его бездонных глазах затрепетал еле заметный огонёк, что он старательно пытался потушить в себе, но непрерывно терпел неудачу. — Извини, что огорчаю, но у тебя ничего не получится, — с отчего-то фальшивой суровостью молвил он и всерьёз уверовал в свою же ложь, намереваясь увеличить расстояние между ними (сейчас-то оно было дьявольски катастрофическим), но Соня не дала ему этого сделать, притягивая к себе и целуя. Неумело, неаккуратно, несильно, не ощущая от него никакого сопротивления. Ха, почему он всегда говорил и делал совершенно разные вещи? Кому он пытался соврать: себе или ей? Или сразу им двоим? Как упоминалось выше, излюбленным лжецом он был лишь для самого себя, словами навязывая то, что сердцем никогда не испытывал. Дмитрий Алексеевич напористо углублял их бессмысленный поцелуй, касаясь холодными руками её шеи и рёбер под свитером, пока Соня старалась удержаться на месте и хваталась за его плечи. Ткань футболки создавала странное трение между её пальцами, в прямом смысле вынуждая прижиматься к нему ещё ближе, лишь бы не потерять равновесие, отчего она и поднялась выше, зарываясь трясущимися пальцами в его чёрные гладкие волосы. Он на это только усмехнулся, проводя ладонью вдоль её позвоночника, и почувствовал, как она обвила его талию ногами, несмело прогибаясь под ним. Смахнув случайно локтем ту самую красную кружку с, вероятно, водой, Соня вздрогнула, ибо учитель практически уложил её на стол, не обращая никакого внимания на звон битых осколков, что разлетелись по всему полу кухню. А пытался он игнорировать их потому, что кружка принадлежала Кате, которая оставила её на столе прямо перед тем, как уехала в больницу и проводила его молчаливым осуждающим медовым взглядом. Но ему теперь как-то плевать на это было, без обид. Ему теперь от самого себя было чудовищно тошно и мерзко, а благодаря Соне — отвратительно и скверно, как-то по-настоящему и честно. Оставив на её нежной шее последний болезненный укус, Дмитрий Алексеевич слегка отстранился от неё и секундно обвёл презрительным взглядом рассыпавшиеся красные осколки, тут же вновь наклоняясь к Соне и очевидно-насмешливым тоном произнося: — Видишь, даже после всего случившегося ты ко мне ничего не чувствуешь. И я к тебе тоже. Так какая может быть надежда на внезапно возникшие чувства ко мне? Девушка закатила глаза и поджала покрасневшие губы, искренне не понимая, для кого сейчас был устроен весь этот спектакль. Зрители ведь даже не покупали билеты на данное представление, они вдвоём имели полное право на то, чтобы снять друг с друга театральные маски и прекратить игру, выкинув абсурдный сценарий в окно и честно признавшись во всём. Она заткнула ему рот, закрыв его рукой, и усмехнулась тонне укора в его слегка расширенных зрачках, ведь запредельно близко ощущала на себе его сбившееся дыхание, которое ему никак не удавалось восстановить. — В Ваших словах нет никакой ценности, поэтому мне не стоит воспринимать их всерьёз. Странно, что я поняла это только сейчас, — искренне выдала она, свободной рукой поправляя горло свитера, что было оттянуто вниз. Учитель нахмурился и хотел было убрать её пальцы с собственных губ, как вдруг остановился на полпути к её запястью, сжимая его, ибо с неясной горечью на языке девушка сказала: — Займитесь со мной любовью, — и сама же отпустила руку, кладя на его плечо. Очередной небольшой осколок упал со стола на пол, разбиваясь вдребезги на ещё большее количество частей, стоило Дмитрию Алексеевичу соскользнуть ладонью с талии девушки на поверхность столешницы, и он снова отчаянно засмеялся, утыкаясь лицом ей куда-то в шею. — Сонь, с ума сходишь, — прошептал он, вдыхая лёгкий аромат, исходящий от её волос, и заметил, как сильнее она прижалась к нему. — Вам ведь плевать. А я так, возможно, хотя бы что-нибудь почувствую. — Ты несовершеннолетняя, у тебя есть парень, а у меня невеста. Я старше тебя на семь лет, а также, о боже, являюсь твоим учителем. Ещё что-нибудь добавить к этой заведомо провальной идее? — в спешке перечислял он всё больше и больше аргументов против этой затеи и с нетерпением ждал, когда же она откажется от собственных слов. Или не откажется, что было более вероятным событием, исходя из её непростого характера. Она невесомо переместила руку с его плеча на спину, проведя вдоль каждого позвонка, касаясь затем явно выделяющихся сквозь кожу рёбер, и промолвила: — Через полторы недели мне исполнится восемнадцать. На парня моего всё равно, на невесту Вашу, не побоюсь сказать, тоже. Возраст не так уж и важен, социальный статус, если о нём забыть на время, тоже не имеет значения. И идея эта не безумная, просто отчаянная, — какие жестокие слова она, однако, говорила, не стыдясь этого и не испытывая из-за них никаких угрызений совести (это понятие в ней вообще отсутствовало). Преподаватель отрицательно покачал головой, спутывая тем самым свои пряди с её в непрочные узелки, и вздрогнул, почувствовав на костях хрупкие прикосновения. — Я к тебе ничего не испытываю, а ты при этом хочешь мне отдаться? В этом разве есть хоть что-то хорошее? Соня прикусила кончик языка и задумчиво прищурилась. — Лучше скажите своё фальшивое «я тебя люблю». Так будет проще не только мне, но и Вам. В ответ услышите лживое «тоже», поспокойнее станет. — Я не буду этого делать, — преподаватель скинул с себя её руки и отстранился, оставаясь стоять при этом также напротив. Она же порывистым взмахом сама перестала его трогать всем, чем только можно было, но со стола не слезла, озираясь на разбросанные вокруг осколки. — В сексе без чувств нет ничего хорошего. — Но с Катей Вы ведь им и занимались, — правдиво заметила она, на что учитель беспокойно растрепал свои и так взлохмаченные волосы. — Это уже не твоё дело, Соня, — грубо отрезал он, и ей от этого ни холодно ни жарко стало. Она только улыбнулась и ядовито проговорила, соглашаясь: — Конечно, не моё дело подсчитывать, сколько девушек стонало под Вами, пока Вы пытались разобраться с их помощью в самом себе. Я права? Теперь ему хотелось закрыть её дурной рот рукой, лишь бы она только замолкла и перестала глядеть на него этими чарующими стёклышками, сменив взор с умоляющего на презрительный. — Дорогая моя, заткнись, — прикрикнул он и озлобленно оскалился, пиная ногой ярко-красный осколок в сторону. Звучный грохот разлетелся по всей квартире, взаправду пугая. Девушка зажмурилась и слезла со стола, становясь на расстоянии нескольких сантиметров от преподавателя, и приподняла голову, чтобы в упор взглянуть в его мрачные глаза. — Давайте сделаем это один раз, и я замолчу, как Вы того и просите. Быть может, тоже смогу разобраться в себе. Он безразлично наклонился к её смущённому лицу и решил произнести, прежде чем цинично притронулся к её измученным губам: — Твоя воля, надеюсь, жалеть об этом ты будешь недолго, — Соня кивнула и опять поддалась навстречу его резкому темпу. Перед кем он оправдывался такими заумными словами — было неясно, ведь после того, как он их произносил, он совершал прямо противоположные действия. Сколько раз он отказывал Соне? Да миллион, если не больше. Сколько раз он в действительности не шёл на поводу её безумных бесов? Ни разу. И от этого смеяться хотелось, вот честно, противоречивость его личности убивала своей абсурдностью и смешила до боли в животе. Какое непостоянство, ей-богу. Вот что бывает, если наплевать на всех и всё, но при этом старательно делать вид, будто ты всё ещё адекватный человек. Ерунда какая-то. Придерживая её за талию, пока они, целуясь, шли в спальню, Дмитрий Алексеевич всеми силами пытался забыться в этих приятно-неприятных ощущениях и касался её там, где до этого ни разу и не думал притрагиваться. Да он вообще на её счёт ничего не думал с первого дня их знакомства, до того, как она предложила ему написать исследовательскую работу, лишь изредка задерживал на ней взгляд во время урока или в коридоре по неясным для себя причинам. Просто так. А сейчас он снимал с неё мягкий вязаный свитер, кидая его куда-то в сторону, и укладывал её на свою кровать, наваливаясь сверху. В какой момент в его жизни всё пошло не так? Давно ведь уже, Соня просто стала спусковым крючком его огнестрельного безумия. — Мне включить свет? — поинтересовался он, сквозь ночную тьму рассматривая редкие очертания её фигуры и в основном действуя на ощупь. Девушка покачала головой и тихо сказала: — Не надо, — она не желала видеть, что произойдёт между ними, собственных ощущений для неё было предостаточно. Если при ярком свете увидит весь этот ужас, то мгновенно убьёт себя и действительно пожалеет о содеянном, а ей не хотелось признавать его правоту, не хотелось раскаиваться. Учитель выдал тихое «хорошо» и, аккуратно сняв с неё джинсы (с нарочитой медлительностью расстёгивая на них ремень), положил их на другую сторону кровати, на секунду замерев. Чёрт, как так вышло, что они начали заниматься этим именно с того края, где обычно спала Катя? Это отвратительно. Все они были отвратительными. Он несильно надавил на её бёдра, дабы она расслабилась и не сжимала его ногами так крепко, как делала это уже довольно длительное время, и опустился к её шее, чтобы вновь поцеловать. Он тянул с самым главным, и они оба это прекрасно понимали, но не возражали, делая вид, будто всё было нормально. Только вот ничего нормальным уже не было. Соня касалась его напряжённого тела под футболкой и замирала каждый раз, когда он прикусывал её кожу, неосознанно царапая его спину. Ему это не приносило никакой боли, всего лишь сбивало дыхание и заставляло прижимать её дрожащее тело ближе к себе, чтобы чувствовать всё, что происходило в этот момент с ними. Чтобы ощущать все изменения и реакции друг на друга. Неумелыми движениями она стянула с него футболку и обвила руками шею, пытаясь поцелуем заткнуть все рваные вздохи, слетающие с его губ. Он в свою очередь любезно ловил каждый её стон и вынуждал сдерживать все последующие, холодными пальцами притрагиваясь там, где ему явно не следовало этого делать, ибо Соня с нарастающей настойчивостью касаний оставляла на его коже всё более и более глубокие царапины. В конце концов, она случайно содрала с его запястья пластырь, от чего свежая рана закровоточила прямо на простынь и мелкими красными каплями обрушилась на её плечи и ключицы. Преподаватель предпочёл пренебречь подобным, а девушка только молча согласилась, пытаясь понять, что случилось с её разгорячённым телом, которое теперь трепетало от всякого вздоха на него и простого взгляда до боли завораживающих бездушных глаз. Господи, это его равнодушие и отстранённость заводили её, и он об этом знал, не прерывая при возможности их полуночный зрительный контакт и красиво усмехаясь всякому её смущению. Он на самом деле о многом догадывался по реакциям её тела, но тактично молчал, только изредка надавливал на эти точки и получал в ответ её бешено бьющееся сердце и встревоженный взгляд, что, к удивлению его, ему нравились и в точно таком же виде воспроизводились с его стороны, из-за чего Соня минутами могла заметить его явное смущение да услышать трепетно быстрый стук сердца. Чем ближе они друг к другу становились, чем меньше одежды и стыда на них оставалось, пока ноябрьская ночь сгорала дотла, а разноцветные городские огни потухали, тем меньше в них было тепла. Словно тонкие спички перед тлеющей сигаретой, они также гасли до беспросветной тьмы и меркли на фоне беззвёздного неба. Им было чудовищно холодно и одиноко. Каждый толчок опустошал их сердца всё больше и больше ровно до тех пор, пока в них не осталось совсем ни-че-го.

VI.

Одетая в столь непривычные теперь свитер и джинсы, которые она кое-как отыскала в темноте среди прочих разбросанных по кровати и полу вещей, Соня тихонько прошла на балкон, с ужасным скрипом открыв его дверь. На практически разряженном телефоне высветилась целая куча пропущенных вызовов от Жени и Влада, а также одно непрочитанное сообщение от матери, которое отличалось от других общим спокойствием, ведь в последний раз девушка написала ей о том, что осталась на ночь у Влада и беспокоиться ей было незачем. Влад, как ни странно, об этом не знал, потому и звонил ей, чтобы выяснить, где она заплутала, так и не вернувшись от их друга. В общем и целом, в телефоне её творилась какая-то нелепица, всеобщая паника разрывала его многочисленными звонками, но девушке на это было всё равно. Она взглянула на загоревшиеся цифры и удивилась тому, что не спала в такой поздний час. «03:15» после всего случившегося показались ей чем-то странным. Дмитрий Алексеевич то ли спал сейчас, то ли нет (она об этом не знала и знать не хотела), но при этом спокойно лежал на кровати с прикрытыми глазами, без футболки, и безмятежно дышал, будто полтора часа назад между ними ничего не произошло. Наверное, это была правильная реакция на подобное безумство, по-настоящему взрослая и логичная, рациональная, та реакция, которую Соня почему-то не могла принять. Она не могла просто лечь спать и уснуть крепким сном после подобной встряски чувств, не могла неподвижно лежать и апатично глядеть в мрачный потолок. Ей хотелось каких-то ярких действий, чего-то ещё такого, что сумело бы вывернуть её наизнанку, выпотрошить все внезапно появившиеся чувства и засунуть их обратно в жутком беспорядке, путая всё, что только можно было. Она желала очередного безумства, сумасшествия, называйте как хотите, просто чтобы вновь почувствовать себя живой, хотя бы на такой короткий миг. Она стянула с края кровати небольшой полосатый плед, накинула его на дрожащие плечи, посильнее закутавшись, и вышла на балкон, тотчас ощущая буквально зимний воздух в лёгких. На тёмных улицах, что были видны с восьмого этажа его квартиры, никого не было (да это и логично, но всё же), город стал таким же пустым, как и она, и лишь мороз шагал по его улочкам, изредка избавляясь от чёрных туч, дабы тусклый месяц осветил хоть что-нибудь. Или кого-нибудь. Разницы-то отныне никакой не было. Девушка уселась на деревянную табуретку, кое-как поджимая под себя ноги, чтобы они окончательно не обледенели, и потянулась к пепельнице, стоявшей на полке неподалёку. Хоть в ней и было пусто, но зато там лежала одинокая сигарета и коробок спичек, жизненно необходимые ей, без которых она не выдержила бы ничего. На секунду нервным взмахом она осветила пространство вокруг себя, а после вдохнула премерзкий табачный дым и скривила губы, что тут же начали щипать из-за нескольких несерьёзных ран на них. Было одновременно и больно, и плохо, и приятно, и хорошо. Неадекватное состояние у неё было, в общем-то. Дверь за её спиной скрипнула, и она нехотя обернулась, пересекаясь с опустошённым взором учителя, который натягивал на себя футболку и выглядел настолько уставшим, что мысль о том, будто бы он и вовсе не спал, казалась наиболее реалистичной. — Ты довольна? — спросил он и встал неподалёку от неё, с неким осуждением глядя на сигарету. Возможно, глядя и с завистью. — А Вы? — отстранённо, вопросом на вопрос произнесла она и не успела сделать новую затяжку, как преподаватель взял из её руки табак и закурил сам, садясь практически у самых её ног на холодную плитку и прижимаясь спиной к балконным доскам. Он согнул ноги в коленях и на одну из них положил испещрённое запястье с сигаретой, измученно наклонив голову вбок. — Во мне всё ещё ни черта нет, — честно сказал он, и глаза у него были такие грустные, как осеннее небо без звёзд, что она с превеликим удовольствием утопилась бы в этом жутком омуте. Соня наклонилась к нему, с неким сочувствием осматривая его внешний вид, и торопливо забрала табак обратно, сжимая его искусанными уже не только ею губами. — Понимаю Вас, во мне тоже ничего нет, хоть Ваши прикосновения и были мне приятны. Преподаватель грустно улыбнулся, облизывая иссохшие губы, и вместе с девушкой замер, как только заметил, что телефон в его кармане ярко загорелся синеватым светом. Он лениво вытащил его и перестал улыбаться, как только прочитал короткую надпись «Катя». Она звонила ему, как оказалось, уже в пятый раз за последние полчаса и, видимо, хотела сообщить что-то действительно важное и срочное. — Я поставлю на громкую связь, — пробормотал Дмитрий Алексеевич, смотря теперь всецело на Соню. Она нахмурилась и укуталась посильнее в плед. — Зачем? — по-настоящему не понимала она, быстро-быстро хлопая ресницами из-за кружащего повсюду ветра. — Мне уже нечего скрывать перед тобой, — ответил ей учитель, пожимая плечами, и, наконец, взял трубку, в которой сразу же послышалось учащённое дыхание невесты. — Дим, ты не спишь? — спросил знакомый певучий голос, и Соня задрожала в сотню раз сильнее. Боже, что будет с этой премилой девушкой, когда она узнает, что её дорогой возлюбленный изменил ей с ученицей, у которой она же и спрашивала совета касательно своих отношений? Ой, беда какая наступит… — Только проснулся, — ответил преподаватель, замечая, с какой иронией тряслась его рука, держащая ледяной телефон. — Понятно, — шёпотом сказала Катя и всхлипнула, тотчас же утирая море слёз, чьи волны были слышны даже сквозь трубку. — Дима, извини, но всё отменяется, ребёнок отменяется, — она зарыдала и только спустя время продолжила ломаным голосом. — У меня замершая беременность. Несчастная невеста замолчала, Дмитрий Алексеевич прищурился, безучастно глядя в телефон, а Соня от внезапности заявления прикрыла рот рукой и потушила сигарету в стоящую рядом пепельницу, пуская последний убивающий дым по воздуху. Долгая тишина пронзила весь город, а секунды входящего вызова непрерывно увеличивались, маленькими цифрами бегали по экрану. — Но всё нормально, не переживай, — попросила Катя, переставая плакать (без сомнений, только до окончания звонка, после вновь продолжит), и учитель стал внимательно вслушиваться в её слова, крепко сжимая телефон в руке. — Можно будет попробовать ещё раз, — и невеста в тот же миг сбросила вызов, из-за чего балкон снова погрузился в губительную тьму. В новой жизни ведь должен быть смысл, да? Так почему в его жизни опять ничего хорошего не получилось? Почему? Соня округлила глаза, смотря на потухший экран (и на потухшего изнутри преподавателя тоже) и вновь наклонилась к нему, в этот раз сжимая его руку и пылко упрашивая: — Перезвоните ей, — плед съехал с её плеч, сваливаясь на плитку балкона, но никто не стал его поднимать, оставляя где-то на грязном дне. — Разве нужно это делать? — Дмитрий Алексеевич разочарованно взглянул на лежащий в пепельнице окурок и уткнулся лопатками в доски за спиной, зажмурившись от неудовольствия. Девушка активно закивала головой, и пряди её волос упали прямо на свитер. — Клянусь, она ждёт Вашего звонка. Ей тяжело, она ищет поддержку в Вас, — забормотала она, с новой силой сжимая его руку, отчего он с явной неохотой позвонил Кате, случайно задевая пальцы Сони, а после и её ладонь. Пять гудков подряд привели к сброшенному вызову и ироничному прищуру учителя. — Она не берёт трубку, — без какого-либо удивления констатировал он очевидный факт и огорчённо хмыкнул. Девушка в непонятном отчаянии от услышанной новости о ребёнке обеспокоенно поджала губы и забегала тревожным взглядом по балкону, требуя: — Звоните ещё, я бы даже посоветовала сейчас съездить к ней, — она неосознанно наклонялась к нему всё ближе и ближе, пока ей это позволяло расстояние между табуреткой и полом, и выглядела настолько опечаленной и очаровательной, что Дмитрию Алексеевичу захотелось запечатлеть этот момент навсегда с помощью фотографии или портрета. — Слишком много лишней суеты, — произнёс он, восхищённый её живым беспокойством, которое раньше очень редко за ней наблюдал. — Мы и так завтра с ней увидимся. Так есть ли смысл в том, что предложила ты? Поражённая его жестокими словами по отношению к собственной невесте, совсем недавно потерявшей их общего ребёнка, она отпрянула от его холодной руки и рассердилась. Это было уже слишком, перебор бесчувствия и отсутствие адекватного мышления, его фраза столь скоро вывела её из равновесия, что вынудила дать ему пощёчину. К её же сожалению, не такую уж и сильную. Звонкий хлопок пронзил слух, и преподаватель улыбнулся, искренне завидуя и восторгаясь её эмоциональности, ибо сам никаких чувств не испытывал даже при такой ситуации. — Выпустила пар? — без всякой злобы спросил он, притрагиваясь к зудящей щеке, а Соня быстро отстранилась от него, выпрямляясь на табуретке. Она от самой себя не ожидала такого. — Чего ты-то злишься? — искренне недоумевал от её ярости, но старался понять, чем она была вызвана. Неужели сверхсильное сочувствие к Кате у неё появилось? Вот это да, в какой-то степени похвально, поаплодировать бы. Ему бы дать такую способность, жениху, а не незнакомой для невесты девушке. Старшеклассница всерьёз не могла понять, что на неё нашло, раз она осмелилась ударить собственного учителя лишь из-за того, что ей не понравилась его реакция на эту семейную трагедию. Но это уже превышало всё, что только можно было, да? Это уже было слишком, какое-то беспредельное равнодушие, так ведь? Она, безусловно, всегда знала, что он не чувствовал внутри себя ничего, но сейчас это было уж очень жестоким отношением к Кате, он мог бы и подыграть ей, частенько ведь срабатывало, так почему не стал? Почему показал ей своё истинное безразличие именно в такой тяжкий для всех момент? Ударить бы его ещё раз, только вот не получится, потому что сил у неё больше ни на что не было. — Потому что Вы мерзкий человек, — без сожалений сказала она, ломая ноготь на указательном пальце. — Ваше равнодушие насилует окружающих Вас людей. Оно губит не только Вас, но и их. Абсурд страданий какой-то, — разбито улыбнулась, смахивая с ресниц непрошенные прозрачные капли слёз, а Дмитрий Алексеевич наигранно прижал руку к груди, будто раскаивался за содеянное, и приподнял брови, прожигая её ядовитым взглядом. Соня возмущённо расцарапала кожу вокруг ногтя и крикнула, непроизвольно подаваясь вперёд: — Да не глядите на меня так! Я уже знаю, что Вы хотите сказать, но нет. Я не такая же, как и Вы. Мы совсем не похожи! Моё равнодушие не делает другим больно в отличие от Вашего. Моё равнодушие ни к чему не приводит, оно губит только меня, — она порывисто вскинула руку и не заметила даже, как задела пепельницу. Только после оглушительного грохота она опустила виноватый взгляд на плитку и принялась всё убирать за собой в этой почти кромешной тьме, как учитель остановил её, аккуратно придерживая за плечи, и со всей любезностью велел продолжать свою тираду, выплёскивать на него навалившиеся эмоции и не беспокоиться, потому что он сам потом всё уберёт, как и осколки на кухне, впрочем. Его бездушное спокойствие в такой-то грандиозный момент злило её лишь сильнее, поэтому, встав теперь у окна, она неприязненно посмотрела на него сверху вниз и сурово молвила: — И ни слова про Влада. Прекратите сравнивать Вашу невесту с ним. Может, мы вообще ставим друг друга на место своих партнёров, а затем ещё и возмущаемся? — преподаватель лениво пожал плечами и со странным удовольствием вслушивался в каждую яростную нотку её голоса, который звучал на всю улицу с его балкона назло спящим соседям, если честно. — Её чувства к Вам не сравнятся с его чувствами ко мне. Я бы сказала, что чувства Влада жалкие, искусственные, не столь глубоки, как думаете Вы. Я не причиняю Владу боль, просто даю опыт первых отношений для последующих в его жизни. Дмитрий Алексеевич медленно поднялся с пола, становясь по левую сторону от Сони и внимательно посмотрел в окно, за которым редко-редко, но всё же проезжали машины. Какая-то даже заехала во двор его дома, останавливаясь у соседнего подъезда и освещая яркими фарами детскую площадку поблизости. — Временами ты несёшь такой бред, не представляя, как сильно твой парень тебя любит. Рассказать? — он наклонился к ней, задав этот простой вопрос, и она более отчётливо разглядела смертную усталость в его холодных глазах. Не сразу, но кивнула, и он словно обрадовался этому, цепляя пальцем прядь её мягких волос. — Со стороны, видимо, виднее, или это просто ты настолько слепа. Знаешь, как заметна его любовь к тебе? Вместо того чтобы сидеть на уроке и записывать конспект, он неотрывно глядит на тебя, не может насмотреться, старается как бы невзначай притронуться к тебе, поймать ответный взгляд или прикосновение. В коридорах он всегда ходит рядом с тобой и ждёт, когда ты заговоришь с ним, пускай это даже будет какой-то бред. Ему приятно любое твоё внимание. А глаза как у него блестят, когда он смотрит на тебя, как он улыбается и смущается. В книгах нет и сотой доли того, что происходит с ним из-за тебя. Он по уши влюблён, а ты стараешься сделать вид, будто это не так. Боишься, что ли? — последнюю фразу он прошептал, как будто понимал, что это личное, действительно правдивое высказывание было. — Перестаньте врать, — взмолила Соня серыми стёклышками, острые осколки которых, казалось, ранили его в самое сердце. По крайней мере, он не мог объяснить ни самому себе, ни кому-либо ещё, почему из-за неё этой осенью у него так болело где-то между рёбер. — Он не любит меня. Это невозможно. Невозможно любить кого-то вроде меня! Невозможно в целом кого-то любить. Учитель пропустил сквозь пальцы её локон, отпуская его на ключицу девушки, и грустно вздохнул, наблюдая за сизыми облаками на пустом ноябрьском небе. — Если бы люди не могли любить, то не было бы стольких вещей, Соня. Не было бы и стольких людей. Не было бы целого мира, по правде говоря. Ради чего бы тогда все жили? Все были бы такими же бесчувственными мертвецами, как и мы, человечество бы не развивалось, оно бы погибло, — начал он с какой-то философской щепоткой, возможно, очень даже наигранно, но у неё от слов его слёз на глазах становилось всё больше, да и они, если честно, уже безостановочно текли по щекам её, по шее, скрываясь за воротником свитера. — Это только ты никого не любишь. И я. Все остальные, очень многие, любят, им дана возможность ощутить это великое чувство, — он мог бы договорить, сказать, что, увы, такие вот дела, но им ничего из этого дано никогда и не было, но решил промолчать, увидев её слёзы. Если бы сказал хоть что-то ещё, ей бы стало только хуже, хотя на деле хуже и быть не могло, ведь она достигла своего предела, бессознательно стирая влагу с глаз и открывая нараспашку окно перед собой, дабы морозный ветер успокоил её, раз никто больше не мог или не хотел этого делать. Она схватилась за оконную раму, слегка высовывая голову наружу, и посмотрела вниз, на дорогу, что находилась от неё в метрах двадцати точно. Она всегда мечтала ощутить, насколько долго будут длиться эти три секунды полёта до кривого асфальта у подножия подъезда, и в его квартире ей наконец-то представился этот случай, пускай и очень маловероятный и жалкий, но хотя бы какой-то. — Я хочу умереть этой ночью, — невнятно пробормотала она, но Дмитрий Алексеевич её понял и невесомо схватил за плечи, отстраняя от окна, а после и вовсе закрыл его, чтобы прекрасный вид с восьмого этажа не соблазнял её на самоубийство (хотя он и сам еле сдерживался от осуществления этого грешного деяния). — И это твой окончательный ответ? — уточнил он, ловя на себе её недовольный взор. Главное, что не её ловил с окна, правильно же? — Ты соглашаешься с тем, что абсурд приводит к смерти? — она попыталась вновь схватиться за оконную раму, но учитель на этот раз, устало вздохнув, мягко схватил её за талию и напрочь вывел с балкона, несмотря на её дикое сопротивление в виде приглушённых криков и чуть ли не детских ударов по его рукам. — Я соглашаюсь с тем, что эта жизнь просто не стоит того, чтобы её жить. Для меня это слишком сложно и трудно. Я больше не могу, — сквозь слёзы говорила она и с удивительным усердием пыталась вырваться из его недообъятий, словно находилась в психбольнице и была одним из самых буйных пациентов, а он — терпящим все её выходки врачом. Интересная ролевая игра, конечно, но ей она не понравилась. Преподаватель буквально впихнул её обратно в спальню, закрывая за собой балконную дверь, и нервно провёл по волосам, благодаря вспыхивающим уличным огням замечая, что она уже с какими-то претензиями сидела на его кровати и в упор смотрела на него, взаправду обижаясь на то, что он её остановил от самоубийства. Впрочем, он бы тоже обиделся на своего спасителя, но речь сейчас не о нём шла, а о ней, ничего не понимающей, действующей с самого начала их встречи в каком-то странном порыве, в какой-то мере сумасшедшей. Сейчас в центре его редкого внимания была она, и это, несомненно, играло свою роль. — Ты только не прыгай, а то слишком публичная смерть будет, — будничным тоном, будто такое уже в пятый раз происходило с ними, сказал он и прошёл в глубь комнаты, складывая руки на груди. Соня обернулась к нему и кукольным недовольством нахмурилась, говоря в ответ: — Главное, что это смерть. Остальное неважно, — и, боже, в таком юном возрасте она не должна была о таком даже думать, не то что говорить. А она и думала, и говорила, и действовала, и чего только не делала, дабы воплотить в жизнь все свои безумные идеи. — Так Вы остановите меня или подтолкнёте? — вновь задала ему этот вопрос, но теперь не по телефону, а вживую, глядя прямо глаза в глаза. Он бы не сумел спрятать свой правдивый взгляд от неё, и она обо всём этом знала, о всей его мерзкой правде, которая чертовски сильно надоела воздвигнутой лживой неприступностью. Учитель промолчал, тогда как глаза его о многом ей поведали, и Соне пришлось переместиться на другой край кровати, чтобы получить ответы, фразы, реплики на остальные душераздирающие вопросы. — И что Вы тогда предлагаете? Не жизнь ведь, нет? Вас самого от неё тошнит, — Дмитрий Алексеевич задумчиво оглядел её продрогшее тело и резко схватил за руку, больно сжимая запястье. Он молча повёл её на кухню, включая мерзкий яркий свет, ослепляющий сознание, и усадил на первый попавшийся стул, игнорируя разбросанные по полу и столу красные осколки. Соня непонимающе следила за его грубыми действиями, пока он в полной тишине открывал и закрывал многочисленные ящики, будто искал в них что-то, и схватила один из кусков разбитой кружки, что лежал неподалёку, дабы отстранённо повертеть его в руке. На пол, кроме осколков, покатилось что-то ещё, и девушка заинтересованно пригляделась, узнавая в круглых и овальных бусинах разнообразные таблетки. Преподаватель стоял у самого дальнего ящика и вытряхивал их в дрожащую ладонь из многочисленных ярких упаковок, но в большинстве своём они рассыпались и скатывались мимо его руки. В конце концов, он взял некоторую горсть лекарств, крепко сжал их и другой рукой стал наливать в две прозрачные кружки воду из чайника. Соня стала догадываться, что же он предлагал ей вместо прыжка с восьмого этажа. — Пей, — сказал он ей, протягивая кружку и таблеток семь точно, но, не получив никакого ответа, со злостью поставил это всё на стол прямо перед ней, а сам отошёл ближе к раковине. Он и без этих лекарств кое-как держался на месте, буквально вжимаясь в опору позади себя. — Что это? — с нескрываемым недоверием поинтересовалась девушка, перекатывая по столешнице какую-то особо круглую красную таблетку, и косо поглядывая на оставшиеся шесть. Учитель опустил уголки губ и внимательно посмотрел в свою кружку с до сих пор вертящейся в ней жидкостью и сухо произнёс, будто говорил о предстоящей в этом месяце погоде: — Без понятия. Намешал кучу всего. — Но это ведь будет мучительная смерть, — заметила Соня, кладя осколок на место и хватая теперь этой рукой целую горсть таблеток, которую ей дал преподаватель. Проглотить бы это всё за раз, запить водой — и дело с концом. — Пускай. Исход один, — Дмитрий Алексеевич тут же поднёс ко рту все таблетки и проглотил их, ставя кружку в сторону, закашлялся, сгибаясь чуть ли не пополам. Ещё ничего не подействовало, а ему уже было смертельно плохо. — Если же не хочешь страдать, то ладно, иди прыгай. Всё-таки теперь плевать. Только сделай это по-тихому, не хочу доставить кому-либо проблем раньше времени, — прохрипел он, всё также продолжая истошно кашлять, и направился в спальню, чтобы спокойно лечь на прохладную кровать, закрыть глаза и заснуть долгожданным вечным сном. Как же долго он мечтал о собственной смерти, боже, неужели это действительно наконец-то произойдёт? Не раздумывая больше ни о чём, девушка с тем же отчаянием самоубийцы выпила все лекарства, торопливо прошла к нему в комнату и легла рядом. Она с глупой улыбкой на всё ещё влажном от недавних слёз лице уставилась в потолок и раскинула руки в стороны, пока он, зажмурившись, лежал на боку, обнимая сам себя, и наблюдал за ней. За этим нечеловеческим отсутствием жизни. — Смысла нигде никогда и не было, — радостно сказала она, разглядев наверху невиданную раньше точку от красноватого уличного огонька, и протянула к нему трясущуюся руку. — Абсурд совсем, — пробубнил учитель, пытаясь сдуть прилипшие к влажному лбу волосы, что мешали ему глядеть на девушку. — Который приводит к смерти, — в помещении было одновременно и холодно, и жарко, хотелось либо накрыться с головой одеялом, либо снять с себя всю одежду. — Всё-таки приводит? — Приводит. В исследовательской работе Сони, что лежала в рюкзаке где-то в коридоре, так и было написано в заключении: «Исходя из всех вышеупомянутых примеров, я пришла к выводу, что согласна с главным вопросом исследования. Да, абсолютно точно, абсурд приводит к смерти», поэтому она просто озвучила его вслух, всего-то. — Великолепно, — усмехнулся учитель и поморщился, заслушавшись бурлением собственной крови под черепом. — Зачем нам тогда всё это нужно? Зачем нам даруют жизнь? Почему нас вообще не спрашивают, хотим ли мы рождаться на этом свете? — Потому что это нелепость. Бред какой-то. Эгоистичная людская прихоть, — Соня игралась еле различимыми тенями своих пальцев, что отражались и на стенах, и на потолке, и терпела ужасную тошноту, давящую на горло. Преподаватель прислушался к своим ощущениям, отличным от последствий передозировки лекарств, которые рвали его изнутри, и негромко проговорил: — Боже, мне плевать даже на это. Соня повернула голову в его сторону, запутываясь в собственных волосах и мыслях. — И это Ваши последние слова? — Судя по всему, — с тяжестью ответил ей он и по-настоящему обрадовался тому, что она повернулась к нему. — А твои какими будут? — Мне холодно, — одними посиневшими губами выдала она и опустила руки, кладя их на живот. — Это из-за действия таблеток. — Нет, — её возражение было каким-то напускным, — знаете, мне было холодно уже тогда, когда Вы прикасались ко мне. Он протянул к ней руку, чтобы проверить, взаправду ли она сейчас лежала перед ним, такая слабая, в шаге от смерти, и вздрогнул, когда прикоснулся к её ледяным ладоням. — Обычно всегда холодно только покойникам, — он переплёл их пальцы между собой, а она тихонько засмеялась, прикрывая глаза от навалившейся усталости. Ему пришлось подхватить её последний смех и издать нечто подобное, криво усмехнувшись. — Значит, я мертва уже несколько часов. Как не умереть после всего случившегося? — говорила она почти не двигающимися губами, с трудом делая вдох после каждого слова. — Спать с Вами — это самое настоящее самоубийство, таблетки или прыжок с балкона — ерунда в сравнении с этим. — Оригинально, — Дмитрий Алексеевич также прикрыл глаза, погружаясь во тьму. — Неужели я тебя убил? — Подтолкнули, хотя сначала сказали, что спасёте. — Как жаль, — равнодушно прошептал учитель и замолчал. Он её теперь не слышал, а она и не говорила ему больше ничего. Оба умолкли. Навсегда растворились в чёрном омуте пустоты, так и не сумев вынырнуть из него наружу. Они не смогли полюбить друг друга, до самого конца прикрывая свои истинные чувства пеленой безразличия. Да хотя бы кого-нибудь они так и не смогли полюбить, умерли в полном одиночестве, окутываемые ноябрьским промозглым ветром, без каких-либо сожалений. А затем, спустя холодные и одинокие дни и недели без них, наступила зима, и осенняя хандра бездушных закончилась самым банальным, но желанным исходом.