Быть вторым

- Мих, что? Миха только хлюпал кровью из разбитого рта и елозил языком по десне, проверяя, что осталось на месте верхних зубов. Сашенька, теперь уже наследником вернувшийся из Петербурга, оказался скор на расправу и тяжёл на руку. Его злило, что хозяйство свалилось на него, требуя внимания, и пришлось оставить столицу, не доучившись год. Злило, что отец в последние годы размяк, распустил крепостных, хозяйство пришло в упадок. Все у него были крайними, особенно те, кто говорил горькую правду. Миха ему исключительно не нравился, как и брат его Лёшка, и ещё десяток разновозрастных отцовских ублюдков. Но остальные-то не жили при барском доме. Нравилось старому барину, как Миха поёт, была такая слабость. Андрей с ним пел вторым голосом, играли в две гитары. Новый барин обозвал их с порога дармоедами и сослал коров пасти. Оставаться в деревне он не хотел, думал продать всё как есть, пусть уж будущий хозяин потом наводит тут свои порядки. Да с чего-то вдруг передумал. Папашиных художников и музыкантов он после того отрядил заниматься ремонтом, которого в поместье накопилось достаточно. Начать решил почему-то с флигеля. Иногда проверял работу, и тогда Михе влетало первому, а Андрею влетало тоже, но иначе. - Тебя чего-то зовёт, а меня обратно флигель красить послал. Андрюху наследничек, наоборот, полюбил даже слишком. Тем более, что Михе тот был полной противоположностью. Русые волосы, светлые глаза, вздёрнутый нос. Андрюха помнил, как день выдался жаркий, они с Михой в одних портках красили стену флигеля. Ржали и пихались на лесах, не заметили, как подошёл барин, да ещё и ведро с побелкой уронили, окатив его брызгами. Выдрали тогда обоих, причём барин взял хворостину в руки лично. Михе раздал так, что пару раз кожа лопнула. Андрей помнил, как вздрагивали от обиды его плечи, покрытые веснушками и мелкими брызгами краски. Барин разрумянился, сверкал глазами, облизывал губы. Андрюху на лавку сам за шею толкнул, велел штаны спустить не своим каким-то голосом. Бил его долго, замирая после каждого удара. Миха потом сказал - будто любовался своей работой. Миха хотел Андрея дождаться, друг ведь, да барин в какой-то момент заметил и крикнул убираться. У Михи с Сашей, теперь Александром Вадимовичем, стычки были ещё до его отбытия в Петербург на учёбу. Миха был первенец, хоть и бастард, и Вадим Александрович его по-своему привечал, а Сашенька ревновал страшно и обижался, что его с деревенской скотиной равняют. Миха за оскорбления зла не держал, он вообще был мирный и добрый, а Саша на большее не решался, то ли сам боялся отца, то ли тот его чем припугнул. Миха говорил, это не с самого детства началось, позже, когда Саша понял, что ему Миха не только молочным братом приходится. Андрея только краем задело. Так-то были они с Михой из разных деревень. Их с Михой учил художествам и музыке старый пропойца Игнат, который сам получал образование в Италии, у него и познакомились. Мишу барин сам послал, а за Андрюху отец у него просил, на талант напирал, а может, на дела, что они с барином вели. Андреев отец давно был на оброке, а потом и вовсе выкупился, построил завод с барином в доле. Вадиму Александровичу Андрюха приглянулся, в картинах его видел талант, говорил, что, мол, Андрюха своего хозяина прославит. Саша зыркал на него зелёными глазищами - ещё, мол, один на мою голову, совсем отец умом повредился. С тех пор, как Михину и Лёшину мать, Сашину кормилицу и первую нянюшку, выдали замуж в деревню, он словно снова осиротел, стал странным и задумчивым. Любил рассматривать дохлых птиц и зверюшек, смотреть, как режут и разделывают скотину. Стал постарше - важно говорил, что у него научный интерес и учиться он будет на ветеринара. О Сашеньке после няни заботилась гувернантка-француженка, с которой у Андрюхи первый раз было. Потом она сильно поранилась и отчего-то решила, не долечившись, уехать. Её сменил месье, с которым парни за спиной Саши задружились, выпивали и безобразничали. К языкам оба оказались неспособны, только Миха выучил эгалите, фриволите, фратерните, и всех этими заморскими идеями доставал. Саша подрос и уехал учиться в университет. Миха с Андреем остались в имении, при барине. Писали музыку, рисовали, развлекали барина, его девок, с которыми втихаря и сами крутили, и немногочисленных гостей. Миха по дому слугам помогал, Андрюха портняжное да шорное дело понемногу осваивал, всего-то и забот. Миха то и дело торчал в библиотеке, Андрюха тоже кое-что почитал. Барин просил его изобразить то да это, надо было изучать предмет. Жизнь у них была настолько райской, что Андрюхин отец, выкупая из крепости себя и жену, оставил в неволе единственного сына со словами: - Барин тебя любит, хорошо тебе тут будет. Мне капитал начальный нужен, на ноги встать нужно, а там уж мы за тобою вернёмся. - Захочу ли я его ещё отпускать, - улыбнулся Вадим Александрович. - Я и сам не пойду без Михи, - брякнул тогда Андрюха. Барин только в усы улыбнулся. Видно, и сам хотел сыну вольную дать, как тот постарше станет, да не успел. Помирать-то он не собирался, да помер. Не стар был ещё, девок портил, вот одна его и заездила. Были Андрей с Михой барину чуть не наперсниками, а как помер тот - всё в руки взял немец-управляющий, написал в столицу, и приехал их Саша-Сашенька, барин Александр Вадимович. За пять лет вырос он на две головы, стал выше Михи. Раздался в плечах. В глазах нехороший огонёк появился. Нрав у него совсем испортился от отца вдалеке, много кому от него в первый же день влетело. Тумаки направо и налево раздавал. Народец заволновался. С одной стороны, пронеслось бы это бедствие над их головой. Продал бы всё разом, как хотел. С другой - пёс его знает, кто ещё на его место придёт. Судили да рядили насчёт соседних владельцев. А то ещё купит какой мануфактурщик, вон, как Андрюхин отец, да не он ли сам, чтоб завод устроить. Отравит им реку, пропадёт урожай, по миру пойдут. Ан не вышло, что-то молодой барин решил задержаться. И повадился пороть Андрюху чуть не каждый день. Не так посмотрел - ложись, спускай штаны, держись за лавку. А то, бывало, руки выкрутит, или за волосья таскает. Михе-то больше в рожу прилетало, да так, что зубы сыпались. - Это из-за меня всё, - шепелявил он, виновато глядя на друга. - Ты не виноват, - прижимая его к себе, шептал Андрей. - Просто Сашенька наш скотина. Не унимался Саша-то, стал Андрея руками хватать да в углах зажимать, и тот уже чуял нехорошее. Андрей, раз позвали, пошёл, не дожидаясь, пока барин ещё больше расходится. Тот стоял посреди гостиной, сверкая зелёными глазами, и мял в руках ремень. - Ложись, - указал на диванный валик. - И штаны спусти. Андрюха неловко перевесился через валик, носом в засиженные диванные подушки. Покрытая не проходящими уже красными и синими полосами задница торчала вверх. - Что вы, барин... - начал он. - Молчать! - ремень со свистом опустился. - Совсем страх потерял? Ударил со злостью раз, другой, потом отшвырнул ремень, подошёл и положил тяжёлую руку на горящую задницу. Андрей замер, подозревая, что вот оно, приплыли. Барин погладил и сжал одну из половинок. - Барин, что?.. - прикинулся дурачком. - Молчать. Лежи смирно. Ребро ладони проехалось между половинок, пальцы пробрались ниже, обхватывая член. Андрюха взвился и отскочил, подтягивая штаны. - Барин, нельзя так! - Ты ещё будешь говорить мне, что можно, что нельзя? На место и молчать, скотина! - Нет, - Андрей упрямо набычился и попятился. Барин стоял на пути к дверям. В окно, что ли, сигануть? Всё равно далеко не убежишь. - Да ты с ума съехал? - А не вы ли, ваша милость? - попытался образумить его Андрей. Виданное ли дело! - Пустите уж, я пойду, и сделаем вид, что ничего не было. Саша закатил ему такую оплеуху, что голова мотнулась. - Перечить мне не смей! - Да как же это, барин, ведь грех большой! - Учить меня будешь? Ты раб, ты никто! - рявкнул на него Саша и поволок за шкирку к дивану. - Не надо, барин! Андрей упёрся, попытался вывернуться, оттолкнуть, получил тычок, другой, и в какой-то момент даже не понял, как ударил в ответ. И замер, сам испугавшись своего поступка. Саша взревел и ударил его в живот так, что он согнулся пополам. - Эй, кто там! - крикнул барин. Прибежала девка-горничная, Таисья, с которой у Андрея, в общем, тоже было. - Зови кучера, пусть поможет отволочь этого мерзавца на конюшню. В прежние времена это означало жестокую порку кнутом, да только старый барин давно ничего такого не устраивал. Андрей дрожал как осиновый лист, но честь была дороже. Однако Саша приказал привязать его к столбу в одних портках на самом виду, не поить и не кормить. Андрею связали руки за спиной, а на шею надели ошейник, и посадили на цепь, как пса. Он мог сделать небольшой шажок от столба, но присесть бы уже не получилось, задушил бы сам себя. Весь день он изнывал на солнцепёке. Ноги ныли, чесалась натёртая шея. Он пытался привалиться к столбу то плечом, то спиной. Ужасно стеснялся при всех напрудить в штаны. Как стемнело, пришёл Миха, напоил, помог со штанами. - Чем ты его так обозлил? - спросил. - Ударил. - Как? Почему? - Михины глаза в темноте сверкнули. - Так надо было. - Зачем, дурак? - Миха закрыл лицо руками. Андрей упрямо молчал. Миха был прав, он дурак. Надо было не драться, а бежать. К отцу бежать, спрятаться, потом в Сибирь. Он понял, что со всей неотвратимостью с ним сделают то, чего он боится, и застонал сквозь зубы. - Эй, кто здесь? - показался конюх с фонарём, и Миха удрал. Андрею было страшно, мысли всё время возвращались к одному и тому же. Он трясся от ужаса и от ночного холода. Спать он не мог, стоило задремать и начать съезжать по столбу, ремень давил на шею. Ночной холод сменился дневным пеклом. Голова кружилась, в глазах темнело, Андрей провалился в сонную одурь, из которой выдернула только наступившая с темнотой прохлада. Он едва узнал пришедшего навестить его Миху, пил жадно, проливая воду. Чуть пришёл в себя и понял, что обмочился уже несколько раз. - Мих, не смотри, - он застонал от стыда. - Андрюх, терпи, запорет ведь. Бежать надо. - Надо, Мих. - В театр наймёмся. - Я думал - в Сибирь. Какие там театры? - Свой сделаем, - обнадёжил Миха, прижимаясь лбом ко лбу. Мягко поцеловал в губы. - Я тебе такой не противен? - Ты мне никогда не будешь противен. На, попей ещё, губы совсем обметало. "Буду, Мих, буду противен..." - с горечью подумал Андрей. Было у них с Михой такое, что ни с одной девкой не было. Родство душ, одна голова на двоих, а потом уж и всё остальное приложилось. Ещё до Сашенькиного отъезда, пацанами совсем, замирали иной раз, во время драки прижав один другого к земле от странного томления. Поцеловались они у речки, и Миха, начитанный по истории, разъяснял Андрею по греческую и римскую любовь, а тот сперва упирался - мол, грех большой, мы не язычники какие. А потом стояли они в речке по пояс, прячась от случайных глаз, и ласкали друг друга. Тем же летом, тёплой ночью, на сене, под звёздами, Андрей позволил своему знатоку истории всё, о чём тот ещё вычитал. В первый раз было неловко и больно, потом научились, приспособились. Миха показывал ему в книгах срамные картинки, срисованные с древних амфор, а потом нагибал над столом в библиотеке, ласкал вначале пальцами, потом осторожно входил, и становилось так хорошо, так сладко. Барин сам не знал, какое благодеяние оказал, поселив их вместе. Девки девками, а когда не можешь без другого ни дня, когда надо прижаться хоть раз, подержаться хоть за руку, когда порой дождаться ночи невмоготу - это другое. Бывало, когда и барин устанет, девок отошлёт, и гости его по комнатам расползутся, пьяненькие Миха с Андреем вваливались к себе и накидывались друг на друга прямо с порога. Миха, бывало, прямо к двери Андрюху своего прижимал, подхватывал так, что ноги от пола отрывались, и вбивал его в эту самую дверь. А Андрей думал - если бы тот его хоть на печку горячую посадил, всё равно бы не заметил, так хорошо ему с Михой было. Третий день у столба Андрей провёл как в тумане, приходя в себя не до конца и снова проваливаясь. Чудом не удавился. К вечеру пришёл управляющий, кликнул конюха и кучера, они отвязали Андрея и потащили в баню. Тот не мог идти, не мог поднять руки. - Андрюх... - Миха был уже тут как тут, готовый забрать друга. - Велено отмыть его, - сказал конюх. - Ишь, князь нашёлся. Иди, Миха, куда шёл. Они в четыре руки поворачивали его и тёрли. Потом кучер велел конюху выйти, добыл из угла резиновую грушу и наполнил водой. Андрей попытался уползти от толкнувшегося в него масляного пальца, но кучер, приехавший с Сашенькой из Питера, легко его удержал. Расслабил вход, сунул носик груши внутрь и выдавил воду. Потом ещё раз. Андрей нашёл в себе силы оперевшись на лавку нависнуть над ведром. Его тошнило и клонило в сон. В одной длинной рубахе его приволокли к барину. Тот ждал, покуривая длинную трубку в кресле. Указал чубуком на валик дивана, и Андрея перекинули через него. Андрей попытался сползти на пол. - Стоять, мерзавец, - кучер вернул его на место. - Ступай, дружочек, я справлюсь, - сказал барин кучеру. Подошёл к Андрею сзади, развёл чубуком половинки. Андрей снова попытался вывернуться, отползти, сопротивляться из своих слабых сил. Его вело. Саша легко удержал его. - Что же ты, неслух. - Не надо! Пусти! Что ж ты творишь, ирод! - голоса почти не было. - Ирод? - притираясь к нему, переспросил барин. Чувствовалось, что он смазал себя, но всё равно, если лезть сразу, пойти должно было туго. Он толкнулся внутрь, давил и давил, медленно входя, наслаждаясь стонами и ёрзаньем всё ещё сопротивляющегося Андрея. - Кто? Он, да? - развернул лицо Андрея к себе, ухватившись за волосы. - Он?! Я ж вас ещё тогда видел. А про грех мне тут толкуешь. Сашенька задвигался, резко, быстро, не заботясь о том, что чувствует тело под ним. Андрей не прекращал попыток вырываться до тех пор, как барин не насытился и не отвалился, как клещ, не уселся довольный в кресло. - И каково это тебе, быть вторым, а? - глядя ему в глаза, как можно громче и чётче выговорил Андрей. И сполз на пол. Сашенька подошёл и пнул его, как дворового пса. - Скотина блудливая! Назад он тебя не получит, запомни накрепко. Мой будешь, как шёлковый будешь, понял? Тебя на глазах у него брать буду, чтоб на рожу его полюбоваться, а как надоест, запорю, и чтоб ты смотрел! - Как же ты зверем таким-то стал, - зажимая болящий после удара бок прошептал Андрей. И только получил новый удар - в лицо на этот раз. Барин провёл пальцем по разбитой губе, надавил сильнее, другой рукой удерживая за волосы. Андрей рванулся через боль, через вырванные пряди, попытался ползти к двери. Ему казалось, что моментами он проваливается во тьму. Вспышка - он ползёт. Провал. Вспышка - и Сашенька заламывает ему руку, прижимает к полу всем собой и снова толкается внутрь. Андрей орал, хрипел, рвался прочь. - Да, да, вот так, - слышал он над своим ухом. - Я тебя доломаю. Я вас обоих доломаю. Сопротивляйся, так только слаще. Я с тобой, с ним, что угодно сделать могу, помни, мерзавец! Пальцы по одному переломать, зубы по одному повыдёргивать... Андрей не помнил, как провалился во тьму окончательно. С утра он пришёл в себя в давно не используемой гостевой спальне. Кучер явился по его душу, приволок ведро, велел облегчиться и снова вымыл везде. Всё ещё слабый Андрей попытался сперва сбежать, хоть так, хоть нагишом, перевернул ведро, но чёртов кучер повалил его на пол и давил на живот, пока Андрей не взмолился. - То-то же. Будь смирным. Но смирным Андрей не стал, облегчившись, снова попытался бежать, перевернул ведро уже со всем содержимым. В спальню меж тем зашёл ещё и Саша. Вдвоём они скрутили Андрея, связали, а ноги прицепили к палке с петлями, не дающей им сойтись. Его выволокли в другую спальню, уложили животом поперёк кровати и снова привязали как пса, за шею, так что при каждом рывке ошейник сдавливал горло, лишая воздуха, аж в глазах темнело и тело обмякало. - Звали, барин? - в комнату влетел Миха и обомлел. Оторопело замер. - Стой, - приказал Саша. - Смотри. И достал ремень. Михе было не впервой смотреть, как его Андрюха получает горячих, послушными они в жизни не были, да и в последние дни такое повторялось слишком часто. Хотя сегодня было как-то по-другому. Барин, что ли, разозлить его пытался? - Смотри. Таисья внесла в комнату поднос, поставила на столик, ахнула и сбежала. Барин зло глянул ей вслед. - Как ты думаешь, - перекладывая на подносе овощи, прикидывая, как лучше, по длине или по толщине, спросил у Михи Саша, - сколько он способен принять? Миха вскочил, бросился на него, сшибая по дороге столик. Барин с кучером вдвоём накинулись на него, повалили, связали, примотали к стулу. - Смотри, сука. Ты здесь никто, - прошипел Саша. Взял морковку и приставил ко входу Андрея. Потом взвесил на руке некрупный кабачок. - Может, сразу вот это? Миха забился заорал матом, Андрей тоже задёргался, хотя уже знал, что верёвки держат крепко. - Не будем торопиться, - Саша снова обвёл вход Андрюхи носиком морковки. И вдруг резко загнал её внутрь, да так, что Андрей врезался бёдрами в кровать. - Растянутый ещё с вечера, а, Мишка? - Не-е-ет! - закричал тот, рванулся и упал вперёд вместе со стулом. Кучер поднял его. - Смотри, пёс. После морковки настала очередь кабачков и баклажанов. Андрей и Миха выли на два голоса. Устрашающих размеров кабачок двигался внутри Андрея, чувствовавшего только унижение и боль - за себя, за Миху, который всё это видит, за их бессилие. - Видишь, Мишка? - барин вытащил кабачок, раздвинул половинки, показывая не сходящееся отверстие и розовые стеночки внутри. - Можешь ты так? Не можешь, потому что он мой, понял? - и сунул свою лапищу внутрь. Поводил, вызывая новые вопли Андрея. - Дружочек, запри Мишку. Следующую неделю барин с кучером связывали Андрюху то так, то этак, чтобы всё у него не затекло и не поотваливалось. Он то болтался как муха в паутине, то бился на кровати под тяжёлым телом Саши, под его крупным, безжалостным членом. Миху он всю неделю не видел, не зная, радоваться из-за этого или горевать. Вдруг барин в гневе его пришиб. Но он обещал убить Миху на глазах Андрея. И то, и то повергало в ужас и оцепенение. Андрей на второй день перестал есть, на пятый день перестал сопротивляться, потому что не было сил. Лежал безвольный, как в жару, смутно осознавая происходящее. - Андрей, - услышал он девичий голос. Это была Таисья, та самая, что видела всё непотребство. - Барин велели тебя покормить, а то он меня прибьёт. - Миха... - спросил Андрей сипло. - Сбежал, - одними губами ответила Таисья. Андрей улыбнулся и позволил ей влить в себя пару ложек бульона. - Барин затопить велели, дело к осени, - болтала она о своём, возясь у печки. Андрей думал о Михе. Пусть кому-то показалось бы, что друг его бросил. Нет, он наверняка отправился к отцу Андрея, вдруг да у того получится выкупить его из неволи, вдруг да деньги заставят Сашеньку отказаться от мести. Так тепло стало на душе, появилась надежда. Саша, войдя, сразу заметил перемену в его настроении, побагровел от гнева и потащил Таисью к кровати, намотав на кулак косу. Швырнул на пол. - Что ты ему сказала, дура?! Девка только выла и закрывалась. Саша схватил стоявшую у печи кочергу и принялся бить её куда ни попадя, со всей силы, остервеняясь всё больше. Таисья, упавшая на пол, кричала не своим голосом. Андрей тоже кричал - крыл Сашу отборным матом, звал на помощь. Никто не явился. Когда Таисья затихла, барин взял кочергу и сунул в печь. Подошёл с раскалённым железом, навис над Андреем. - Ты... ты... - отбросил кочергу, пробормотал: - Не могу... Навалился, вошёл, гладил бёдра и приговаривал: - Такие белые, такие гладкие. Андрюша, Андрюшенька... Я ему мстить хотел, а теперь тебя хочу, по-настоящему себе хочу. Будь со мной ласковым. Андрей в ужасе попытался его оттолкнуть - этот зверь только что на глазах у него убил девушку, пачкал его её кровью и просил ласки! Его тошнило, он снова кричал и вырывался. - Андрюшенька, - зашептал барин. - Она ведь не одна такая. Думаешь, Мишка твой убежал, и всё? Мать его осталась, братец младший. Твои две дочки по двору бегают. Людей тебе не жалко? Их три деревни у меня. Все-е-е они жить хотят. Я тебя развяжу сейчас, и ты будешь послушным. Не убежишь никуда, руки на себя не наложишь, так-то, Андрюшенька. Саша сжал его член, и Андрей захлебнулся криком. - Будешь слушаться, да? - Б-буду... - Ты меня ещё полюбишь, Андрюшенька, - обещал Саша. - Ещё просить будешь. Я из тебя повытравлю Мишку-то твоего. А его найду и растерзаю. "Я никогда в жизни тебя, зверя, не полюблю," - со всей ясностью понял Андрей. Дальше жизнь пошла странная. Андрею казалось, что он сошёл с ума, что прозрачная стенка отделила его от остального мира. Он ходил, как под водой. Ел и пил через силу, под присмотром кучера или управляющего, всё время хотел спать, но заснуть не мог, когда ему выпадала редкая возможность. Барин велел ему продолжать ремонт флигеля - кроме покраски стен сделать лепнину и расписать плафоны на потолке. - Что ты, одалиска, всю жизнь тебя в спальне держать? - напутствовал он своего пленника. - И помни моё обещание. А прихватывая днём или ночью, шептал совсем другое: - Век бы тебя из постели не выпускал, не выходил бы никогда из тебя. Или совсем уж безумное: - Хочешь? Хочешь, да? Мало тебе? Я найду, чем тебя заполнить. К нему пристала как репей идея, что Андрей должен его полюбить, как минимум - захотеть. Перекинув его через многострадальный валик дивана, наваливаясь и вдалбливаясь, он просунул руку Андрею под живот, обхватил член и задвигал кистью. Резко, болезненно, выдаивая такой же болезненный оргазм. Андрей кусал губы, корчился в его руках, на глаза наворачивались слёзы от стыда. Задница саднила изнутри и снаружи. Пороть его барин не прекратил, лупил, наслаждался, любовался, а потом засаживал, на ходу вспоминая, что надо заставить Андрея его захотеть. Нёс чушь о том, что боль может быть удовольствием. Может, были такие безумцы, которым нравилась боль. Может, причинять её надо было как-то по-другому, а барин не умел. Но для Андрея боль так и оставалась болью, а удовольствия Саши оборачивались сплошной мукой. А тот ещё и девок мучил, то одна, то другая в слезах выбегали из его спальни. Едва прикрывшись, лишь бы убраться. С россыпью синяков, с выдранными клочьями волос, в следах от порки. Андрей смотрел на себя в старое зеркало в гостиной и понимал, что сам такой же замотанный. Когда его звали к барину, он вздрагивал и сжимался. Когда барин наведывался во флигель проверить, как идёт работа, а на деле - напасть на Андрея в очередной раз, - трясся и пятился, пока не упирался в стену. В голове стоял полный туман, и даже рисование не спасало. Рука выводила греческих пастушков и пастушек как будто отдельно от него. Время потеряло всякий смысл, сбиваясь в один липкий комок. Было так тяжело каждое утро подниматься. Андрей решил, что полегчает, если выпить. Но со двора его не пускали, а никто из слуг ему помочь не решался. Чего уж там, после Таисьи с ним и заговаривать боялись. Он бы уже и барский винный погреб обнёс, но там с какой-то стати тоже затеяли ремонт. Андрей отчего-то столкнулся с хмурым, погнавшим его прочь кузнецом. Больше месяца спустя, когда дни уже стали холодными, а по ночам прихватывал первый морозец, неожиданно приехал отец Андрея, о котором тот и думать забыл, проведя все эти дни как заезженная бессмысленная скотина. Андрей работал во флигеле, когда за ним явились барин и кучер парой. - На колени. Руки за спиной сведи, - приказал Саша, Андрей послушался, и кучер тут же обмотал запястья верёвкой. Потом схватил за волосы. - Открой рот. Андрей увидел, что у барина в руках, и замотал головой, но кучер держал крепко. Он зажал Андрею нос, и как только тот попытался вдохнуть ртом, барин сунул ему в рот железное кольцо, едва зубы не обломав. Затянул на затылке ремешки. Приспустил штаны, вытащил уже налившийся член и сунул Андрею в рот, в самое горло, не давая дышать. Саша трахал его глубоко, тяжело, безжалостно натягивая на себя. Кончил в горло и отпустил не сразу. Оставив пока кольцо во рту, предупредил: - Это тебе наперёд наука, чтобы не болтал лишнего. Там отец твой приехал, выкупить тебя захочет, да я не отпущу, так и знай. Дурак ты, Андрюша. Он с тобою ни дочек твоих не будет выкупать, ни Михину родню. Они со мной останутся. Так что не расстраивай старика, не говори ему глупостей. Саша сам поправил ему одежду и волосы. Кучер ухмыльнулся, заправляя член в штаны. Пол был заляпан белым. Барин сопроводил его в гостиную. Отец сидел на том самом диване, на котором Андрея столько раз мучили. - Смотрите, Сергей Иваныч, кого я привёл, - разулыбался Саша. - Марфушка, вели подавать. Садись с нами, Андрюша. - Здравствуй, сынок, - разглядывая бледного, осунувшегося, с тёмными кругами под глазами Андрея, сказал отец. - Как ты тут? Не обижает тебя Александр Вадимович? - Нет, - каркнул Андрей. Горло саднило, говорить было больно. - У нас с Андрюшенькой всё хорошо. Правда? - Да. Марфа и перед ним бухнула в тарелку наваристых щей из фарфоровой супницы. Жирный запах супа забил ноздри, вызывая головную боль. Андрея замутило, он и так бы не смог пропихнуть в больное горло ни куска, ни ложки. - Переутомляет себя работой. Вызвался плафоны во флигеле расписывать, и оторваться не может, - Саша поцокал языком. - Человек искусства. Краски целыми днями нюхает, говорю, хоть в парке выйди подыши, погода-то какая. - Разбаловали вы его. Отца-то уж ослушаться не посмел бы. Хватит ему у вас нахлебничать. Цена за него небольшая выходит, но всё деньги, да и тратиться на него не придётся. Толку вам от него никакого. - Куда нам торопиться, Сергей Иваныч, - расслабленно сказал Саша. - Денежки, они никогда не лишние, особенно когда дела ведёшь. Не хотите продолжить нашу дружбу в память о моём покойном отце? Совсем порвать с нашей семьёй решили? Сына выкуплю, долю в мануфактуре выкуплю... Я вам другое предлагаю. Давайте расширяться, может, и прямо здесь, в Леонтьевке, завод свой построим, опять долями, ну? Сергей Иваныч покосился на Андрея, потом прикрыл глаза, что-то прикидывая. - А сын ваш ещё у меня погостит, флигель как раз распишет, а там и завод нимфами да зефирами украсит. Оба деловых человека расхохотались. - Ты ступай, Андрюшенька, приляг, - ласково сказал Саша. - Дружочек, проводи его. Кучер отвёл Андрея в комнату, куда его уже окончательно переселили из их общей с Михой, достал фляжку и заставил Андрея выпить несколько глотков. Особого вкуса не было, вода и вода, но усыпила быстро и надолго. Поговорить с отцом наедине Андрей так и не смог. Они виделись в тот раз ещё дважды - когда Сергей Иваныч заходил во флигель полюбоваться работой сына и когда прощались перед отъездом. Роспись отец похвалил, велел Андрюше не переутомляться, а Саше приглядывать за ним, как будто не замечая загнанного выражения в глазах сына. Деньги действительно сыграли - только не в ту сторону. Время текло вязким киселём. Порка, верёвки, тяжёлое тело сверху и болезненные толчки внутри стали для Андрея рутиной. Оскорбления, перемежаемые с жарким шёпотом "Андрюшенька" и рассказами, что именно барин сделает с Михой, если тот попадётся ему в руки. Андрей боялся, что его же собственный отец денег ради Миху и сдаст. Боялся, что Лёша придёт с вестями от брата и получит кочергой. Саша часто срывался на слуг, на мужиков, бил смертным боем, с девками обращался не лучше, чем с Андреем, видать, одного его не хватало. Андрей молился за своих, но Саша их не трогал, своё обещание держал. По утрам, если настроение было хорошим, барин звал Андрея с собою завтракать. Велел Марфе подавать его Андрюшеньке горячий шоколад для укрепления сил. Сам читал газету и некоторые новости зачитывал Андрею вслух. Бывало, читал он вслух и книжки, которые выписывал из столицы, и они вдвоём даже эти книжки обсуждали за вечерним чаем. Но это было совсем не то, что с Михой ругаться из-за модного писателя Достоевского. Андрей знал, как никто другой, насколько Сашино настроение переменчиво. Стоило сказать не то, посмотреть неправильно, или слишком притягательно, на его вкус, облизать ложку, или сделать ещё бог весть что, - добро пожаловать на диван, стянуть портки и терпеть. А среди зимы Саша вдруг рассвирепел, ударил Андрея по лицу, чего давно не случалось. Потом в живот добавил, бросил на пол и пнул несколько раз. - Ты что творишь, собака? По краю ходишь! Пока Андрей думал о Михе, рука сама собой вывела его в виде одного из греческих пастушков на плафоне. - Раздевайся, - приказал Саша. После бросил спиной на грязный пол, на впивающиеся в спину щепки и мусор, чтобы Андрей видел свою роспись, вошёл резко, на всю длину. Андрей принимал теперь легко, настолько его барин растрахал. Саше показалось недостаточно для наказания, он принялся выкручивать соски, искусал Андрею шею и плечи, исцарапал его всего, и наконец попытался поцеловать. Андрей завертел головой, отказываясь подчиняться, и Саша сжал двумя пальцами его горло, и зашептал на ухо: - Кого же ты так не жалеешь, Андрюшенька? Дочек своих? Или какую из них без матери оставить хочешь? Голова закружилась от недостатка воздуха. Андрей покорно открыл рот. - Нет уж, ты не просто подставляйся, целуй меня по-настоящему, как его целовал, а не то... - пригрозил Саша. - Ты уж постарайся, не гневи меня. И Андрей постарался. Целовал его именно что старательно, не испытывая ничего, кроме омерзения к этому зверю. А тот ухватился за его член, задвигал рукой, усиливая механическое возбуждение от толчков внутри, которое в большинство обычных дней оставалось без разрядки. Саша пользовался им, иногда лишь вспоминая, что хочет привязать к себе Андрея. Но не сегодня. Он буквально выжал из своей жертвы удовольствие, и пока тело содрогалось, выбрасывая семя, в душе Андрея бурлили стыд, злость и отчаяние от бессилия. После этого Саша прогнал его, голого и босого, через двор к большому дому, завёл в подвал, и Андрей с ужасом увидел, что теперь здесь устроены были клетки. В одной из них лежало истерзанное тело, человека было невозможно узнать. - Не знаю, что за зверь живёт у меня внутри, - почти со слезами проговорил Саша, заталкивая бывшего как в тумане Андрея в одну из клеток и приковывая руки к прутьям её верха. - Он хочет крови, и я не могу ему противиться. Этот человек ничем не провинился, а я мучаю его который день, чтобы накормить зверя. Тогда он и остальных меньше трогает. Я не хочу такого для тебя, Андрюшенька, я хочу поберечь тебя для себя, но ты меня вынуждаешь. Не зли зверя, прошу тебя. И снова Андрей провёл три дня без еды и воды, проваливаясь и повисая на онемевших руках, грязный от собственных испражнений. Его будили крики того, предназначенного в жертву зверю, соседа. Он видел то, чего хотел бы никогда не видеть. Он кричал и плакал вместе с несчастным. Когда барин приказал освободить Андрея, он снова едва мог шевелить затёкшими руками и ногами. Двое слуг оттащили его в баню и отмыли для Саши снаружи и изнутри. Приволокли в комнату, бросили на кровать. Барин явился к нему, что-то говорил, но слова сливались в сплошной шум. Андрей не то что руки, головы от подушки не мог поднять. Он почувствовал прохладную ладонь, накрывающую лоб, Саша крикнул что-то, началась суета, но Андрею было всё равно. Глаза не открывались. В подвале, конечно, было не так холодно, как на улице, но он застудился. Его бил тяжёлый кашель, жар гулял в теле. Кто-то сидел рядом, держал его за руку и говорил: - Был у меня человек, там, в Петербурге, чахоткой помер. Ты хоть не бросай меня, Андрюшенька... Саша, как выяснилось, почти не отходил от него, пока кризис не миновал. Сидел рядом, за руку держал. Рассказывал про свою жизнь в Петербурге, про Университет. Пересказывал книжки - научные и простые. Андрей аж заслушивался, забывался, но как с Сашей надолго забыться? - А ведь отец мне картины твои прислал, просил показать кому-нибудь знающему, - повинился Саша. - Зол я был на вас с Михой, в печке их сжёг. К Андрею несколько раз возили земского доктора. Тот всё понял, и сколько мог оттягивал неизбежное, говоря, что больной ещё недостаточно окреп. Когда Андрей начал выходить на улицу, слуги, жившие при доме, от него шарахались. - Всё из-за него, ирода, барин так лютует, - подслушал он разговор Марфы со старой кухаркой Михайловной. - Не виноват Андрюша, дурёха. Пожалей его, - отвечала старушка. - Прицепился проклятущий, к мальчонке. Марфа только в сердцах брякнула чем-то тяжёлым о стол. Он дошёл в тот день до конюшен, глядел на истоптанный снег, который когда-то был белым и чистым. У столба, к которому его приковывали ещё летом, когда-то в прошлой жизни, сейчас барин порол кнутом старосту Купчина, из которого родом был Андрей. Сашино лицо разрумянилось, глаза блестели. Андрей хотел тихо убраться, но барин уже заметил его. - Как хорошо, Андрюша. Заволок его в конюшню, бросил в сено лицом, стащил штаны. - Андрюшенька... Снова тугой такой... Как я по тебе соскучился... Вышел, перевернул к себе лицом, снова вошёл и впился в губы. - Поцелуй меня, Андрюшенька. Покажи, как ты скучал. Хлестнул по лицу. - Покажи, собака! Не лежи бревном, обними меня, навстречу подайся! Андрей неловко обнял его. Шевельнулся. - Вот так, да, Андрюшенька. Плечи твои белые, я с ума сойду, - Саша рванул ворот рубашки, поцеловал в плечо, оставляя синяк. - Улыбнулся хоть раз бы мне, Андрюшенька, ты же любишь меня, правда? Ты ж совсем другой, смешливый, шкодливый, что ж ты ходишь как тень? В тот раз он был почти ласковым, гладил плечи и бёдра, проводил по исхудавшим бокам и целовал, целовал. Потом позвал во флигель. Всю Андрееву работу, всю роспись, над которой он с лета трудился, закрасили, забелили. - Заново придётся, Андрюшенька, столько трудов насмарку. Но ты ведь постараешься для меня? Да это потом, потом. Сперва картину мне напишешь, на которой мы с тобою любовью занимаемся. Напугал ты меня. Думал - помрёшь, и ничего от тебя мне на память не останется. И Андрей написал ему картину, попросив лишь не глядеть на незаконченную работу. Замысел родился сразу, оставалось только перенести его на холст. Душа горела, руки чесались, масляные краски, наносимые слой за слоем, казалось, сохли слишком долго. - Андрюшенька, - увидев картину, прошептал Саша. Обнял его сзади, поцеловал между шеей и плечом. - Ты необыкновенный, Андрюшенька. Так всё почувствовал, так всё понял, чего я хотел. На картине Саша вколачивался в перекинутого через треклятый валик Андрея. Оба смотрели прямо на зрителя. Саша - поглощённый собственным удовольствием, гордо демонстрирующий - это моё. Андрей - рыдающий от боли, с искажённым мукой лицом, с отчаянием в глазах. Он не забыл и исполосованную задницу, и синяки на плечах. - Таким тебя люблю, Андрюшенька. И зверь мой тебя любит. И тебе нравится, да, теперь я вижу, когда ты это так нарисовал. Андрей был готов к тому, что его изобьют до смерти или снова бросят в подвал, но не к тому, что потащат на ненавистный диван в гостиной. "Неужто и вправду любит меня? - думал он. - Нет, с теми, кого любят, ведь так не обращаются? Или любит? Вон как бесился, когда я заболел." И покорно подавался навстречу своему монстру. - Улыбайся мне, Андрюшенька, - требовал теперь Саша. - На людях улыбайся. Ближе стой, чего ты от меня как от чумного бежишь. Я не обижаю тебя, как других, даже балую, тяжёлой работой не гноблю, живёшь ты как барин, ешь с моего стола. Иногда Саша даже кормил его с руки. Потом заставлял брать в рот. Вначале не обходилось без железного кольца и связанных рук, как в тот раз во флигеле, потом Андрей смирился и с этим. Покорно переписывал плафоны во флигеле, выводя теперь Михино лицо лишь пальцем по высохшей штукатурке, чтобы не быть пойманным. - Миша, Мишенька, - шептал он. - Увидимся ли мы когда-нибудь? Сможем ли быть вместе? Примешь ли ты меня такого? Он понял, что прожил так почти год, когда случилось страшное. Марфин малец был пойман за обрыванием барской малины. Был он на свою беду одним из внебрачных детей старого барина. Саша ударил ребёнка, вдруг взъярился, стал как безумный, наносил удар за ударом. Мать бросилась между ним и сыном. Он отшвырнул её со злостью. Андрей попытался остановить его, удержать руки, повиснуть на нём, но тоже был отброшен и схвачен кучером и конюхом, подручными барина. Остальные дворовые, кто сбежался на шум, просто стояли и смотрели. Саша пинал безвольное тельце, в котором уже не осталось жизни, потом плюнул, велел прибраться и ушёл. - А с тобой я после разберусь, - бросил он Андрею. И разобрался. Явился в комнату к нему, где Андрея стерег конюх. Сыпанул у кровати горох. - Мышей разведете, барин, - сказал Андрей, собирая в кулак остатки гордости. Этот зверь к нему прикасался, был в нём, целовал его. Этот недостойный жизни урод. Андрей не мог ему сейчас противиться, отвечая за жизни близких, и думал: "Возьму грех на душу, на каторгу пойду, но он жить не будет." - Раздевайся. На колени становись. Руки вытяни. Привязал Андрея к кольцу, специально вделанному для барских развлечений в стену. Выгнал всех и поднёс к самому носу Андрея выточенную, выглаженную деревяшку, похожую на балясину крыльца, но хоть не такую огромную. Смазал её маслом, оглаживая. - Давай, Андрюшенька, сам. Боюсь тебя поранить. Приставил деревяшку к его входу и осторожно, настойчиво надавил на плечи. - Давай, мой хороший, или я сам, но тогда уж за себя не ручаюсь. Порвешь себе всё, помрёшь не приведи Господь, и людей за собой утащишь. Андрею деваться было некуда. Пока этот негодяй жив, должен жить и он, и уничтожить зло. Медленно он подался назад, сам не зная, выживет сегодня или нет, что останется от него, не разорвётся ли всё внутри, когда его буквально насадят на кол. Медленно. Вперёд и назад. Под пошлые комментарии Саши. Скоро стало казаться, что растягиваться уже дальше некуда, но как-то получалось. - Ненасытный ты, Андрюшенька, - шептал барин. - Мало тебе моей любви будет - стану вот так заполнять твою жадную дырочку. Наконец деревяшка стала входить в Андрея целиком. Саша подвигал ею, покрутил и затолкал до конца, до блинчика, не дающего провалиться внутрь. - Поцелуй меня теперь, Андрюшенька. Андрей покорно подставил губы, старательно поцеловал, надеясь, что его сейчас не стошнит. Горох под коленями заставлял переминаться, и внутри от каждого движения сдвигалась "балясина", заставляя каждый раз вздрагивать от боли и страха. Чтобы его не шатало, он изо всех сил вцепился в кольцо и в кровать. - Вот и молодец. А теперь держись. Саша достал знакомый ремень, размахнулся и ударил. Обожгло спину, Андрей дёрнулся, деревяшка резко сдвинулась внутри, заставляя вскрикнуть. Барин бил снова и снова, не разбирая куда. Бил, не жалея силы, не то, что прежде. Красные полосы оставались на руках, на плечах, кончик ремня несколько раз огнём лизнул лицо. Одни удары ложились поверх других, рассекая кожу. Андрей кричал, не переставая, до сорванного горла, до хрипа. Ему казалось, что внутри у него просто всё перемешалось и никогда уже на место не встанет. Саша привычно вцепился в волосы, развернул к себе. - А ну говори, любишь меня? Андрею было так смертельно плохо, что вдруг стало всё равно, что будет с ним, что будет с другими, убьёт ли он своего мучителя или тот его... - Я тебя ненавижу, - просипел он и плюнул в нависшее над ним лицо. Саша с силой стукнул его головой о стену, и опустился мрак. Андрей пришёл в себя, лёжа на животе, на кровати всё в той же комнате. Приоткрыл глаза. Всё мутилось, больно было даже дышать - отдавало внутри. - Андрюшенька, очнулся, мой хороший? - провёл ему по волосам сидевший тут же барин. - Говорил же я тебе быть осторожнее. Пришлось доктора звать, зашивать немного. Снова заставил меня переживать, что же ты, Андрюшенька? А я тебе малинки принёс. Открой ротик. Андрей ткнулся лицом в подушку. Когда барин оттянул голову назад за волосы, Андрей закрыл ещё и глаза, чтобы не видеть сочной рубиновой ягоды. Но сладкий запах забирался в ноздри. - Никто не смеет мне перечить, да ещё прилюдно, чтоб ни один даже помыслить не мог, - прошипел Саша ему на ухо. - Жри, скотина! Зря, что ли, Марфа собирала? - и размазал Андрею по лицу целую горсть ягод. Сок закапал на белую наволочку. - И помни - у тебя ни-че-го своего нету, ты весь мой, до последнего волоска мой! - Нет, барин, - ответил Андрей. - Весь, да не весь. Душа-то божья. Саша отпустил его, весь вздрогнул. - Батюшка из Купчина приезжал вчера. Адскими муками грозился, убийство, дескать, грех большой. Сказал, что бог долготерпелив, как и народ наш, но всему конец наступает. Каяться велел. Говорил, что мы с тобой во грехе живём, что давно тебя не видал. Хотел тебя исповедовать - доктор наговорил, что вот-вот помрёшь. Ты слова-то мои помни, знай себе, помалкивай. - Ещё я на исповеди не врал, - покачал головой Андрей и застонал сквозь зубы. - И так довольно нагрешил. - Дочек двоих прижил невенчанным, - покивал Саша. Андрей уронил голову на подушку, оставляя алый след. - Ты отдыхай, мой хороший, поправляйся быстрее, а то я уж по тебе скучаю, никакого терпежу нет. И правда, терпежу в нём не было никакого. Андрей долго валялся в жару, от раны воспаление пошло. Саша отправил своего дружка-кучера, и тот чуть ли не в самом Петербурге добыл хинин. А как Андрею полегче стало, начал он ходить по стеночке, и сзади ещё принимать не мог, Саша решил, что уже можно, и трахнул его в рот. Так и повадился, пока Андрей медленно приходил в себя. А по осени объявился Миха. Приехал в карете, да не один, а с судебным приставом и с адвокатом своим. Не в цепях, не под охраной, а одетый по-господски. Саша настолько уверен был в своей безнаказанности, что вызвал и Андрея в гостиную. - Садись с нами, мой хороший. Андрей сел, всё ещё неловко. Всё существо его тянулось к Михе, но он не смел. Из разговора стало ясно, что отец сильно не рассчитывал на совесть Сашеньки и оставил копию завещания своему доверенному лицу в Петербурге. Там была и вольная для Миши, и Ржевку он ему отписывал, и особо отметил семью его, а также Князева Андрея с чадами, сколько б их ни народилось, и матерями их, в том числе, но не ограничиваясь, теми, что уже были известны и тоже в завещании прописаны. - Экий ты быстрый, - сказал на новости Саша. - Я апелляцию подам. За наследство-то ещё потягаемся, а тяжбы - они долгие. А люди смертны. Вот взять того же Князева Андрея. Весной ещё помер, волки задрали, страшно было смотреть, ай-ай-ай. - Так вот же он, живой! - возмутился Миха. - Обознался ты, Михаил Юрьевич, - особо напирая на отчество, ответил Саша и усмехнулся недобро. - Это Филька. Скажи, Филька? Не обижаю я тебя? - Нет, - тихо сказал Андрей, за его спиной приподнимая рукав и показывая Михе натёртое верёвкой запястье. - Волки, значит? - раздувая ноздри, спросил Миха. - Уж не те ли волки, что двух слуг твоих растерзали, того, что с тобой в Петербург уехал, и того, что ты сам после прикупил? - Волки, Мишенька, волки. А тех двоих чахотка взяла. И от доктора бумагу в суд представлю. - Грош цена таким докторам, что не отличают волков от чахотки! - У нас хороший доктор, - неожиданно вступился Андрей, прямо глядя на Миху. Пойми меня, как всегда понимал. - Вот, Филька не даст соврать, - приобнял его барин за бёдра. - Ты ступай, Филя, работы во флигеле ещё довольно. Дружочек, проводи его. Кучер вытолкал Андрея, которого ноги не несли. Пока он не вышел за двери, они с Михой смотрели глаза в глаза. Миха его не бросит. Костьми ляжет, а не бросит. Только бы и вправду не лёг. Может, и отец чем подсобит, раз уж другой наследник с деньгами объявился. Только дожить бы. Хорошо, что бог отвёл, не дал ему сил, чтобы убить Сашеньку. Ржевку на время тяжбы взяли под казённое управление. Дела в других двух деревнях, где жестокая, но бестолковая власть не привела к порядку, шли из рук вон плохо. Суды требовали денег. Но Саша не оставлял мысли обустроить завод, разом обскакав Мишу и посильнее привязав к себе Сергея Иваныча. Он задумал поправить дела, женившись на девице с хорошим приданым. Обычно нелюдимый, редко появлявшийся в местном Собрании, он неожиданно отправился в уездный город, на бал в доме полицмейстера. Там видный, высокий и красивый, со столичными манерами, Саша имел большой успех у местных девиц на выданье, и присмотрел себе дочку одного из соседних помещиков, пересидевшую в девках Аннушку. - Вы совершенно ангельское, нежное существо, - говорил он, целуя ей пальцы всё в той же гостиной. - Я вот что придумал. Чтобы ваш дивный образ был со мною, когда я в разлуке тоскую по вам, пускай мой художник напишет ваш портрет. А вы будете бывать у нас чаще. - Это ваш художник? - спросила Аннушка, оглядывая Андрея. - Он и сам красив, я бы переманила его, чтобы любоваться. - Я начинаю немного ревновать. Скоро вы будете, надеюсь, хозяйкой этого дома и моего Андрея тоже. - Так ты крепостной? - взгляд у ангельского существа сделался слишком хищный. - Да, барыня. Готов служить вам. Андрей принёс альбом и карандаши, за которые не брался бог весть сколько. Вспомнил свою гитару - куда-то она пропала? Куда пропали стихи и музыка? Тяжело вздохнув, он принялся делать наброски, пока господа пили чай и беседовали. На счастье или на беду, во дворе поднялась какая-то суматоха, и Саша был вынужден оставить предполагаемую невесту вдвоём с Андреем. - А ты хорош, - подходя сзади и проводя пальчиком по его шее, сказала Аннушка. - Хотел бы видеть меня своей хозяйкой? - Нет, - оборачиваясь к ней, спокойно сказал Андрей, беря её за руку и заставляя продолжить движение пальца ниже. Ворот сдвинулся, обнажая засос. - Не поймите неправильно, вам стоит бежать отсюда. Это замок Синей Бороды. Он настоящий зверь, убийца. - Ты ревнуешь? - протянула Аннушка. - Бог с вами, я не хочу, чтобы вы стали такой же жертвой, как я, - проводя руками по лицу, ответил Андрей. - Вы бы ревновали к монстру, который на ваших глазах забил ребёнка? Он в гневе совершенно не владеет собой, и если вы... - А вот и я, - появляясь на пороге со слишком знакомым Андрею румянцем и блеском в глазах, сказал Саша. Андрей сделал вид, что погружён в работу. - Уже скоро темнеет, не правда ли? - обратилась Аннушка к хозяину дома звонким, напряжённым голосом. - Говорят, недавно волков видели. Не хотелось бы возвращаться по темноте, хотя я так ценю ваше гостеприимство. Но я непременно вернусь, чтобы дорисовать портрет. Она не вернулась. И вообще с женитьбой у Саши как-то не складывалось, пошла о нём дурная слава. Не сложилось и с бумагой о якобы смерти Андрея. Доктор наотрез отказался выдавать такое заключение, хотя ему кучер и денег сулил, и говорил, что подлога не будет. Дескать, есть труп задранного волками, со слов крестьян - Андрея Князева. Можно будет и откопать при надобности. А когда кучер попытался доктора припугнуть, мол, не последние волки в лесу, тот просто выгнал его из кабинета, напомнив, что и ему самому может понадобиться помощь, а доктора-то нет, волки съели. Андрей закончил портрет, пока барин ещё на что-то надеялся, и портрет этот Саша бил и бил ножом, когда понял, что не сложилось и не сложится. Чем хуже у него шли дела, тем чаще он срывался на дворню, на мужиков, и даже ударил немца-управляющего. Тот на другой день собрался и уехал в город. Оставил записку, что взял бы долги по жалованию из казны, да там мышка повесилась, и он знает, как вернуть свои деньги. - Сам всё развалил, я его засужу! - бесился Саша. - Что ты так смотришь на меня, Андрюшенька? Радуешься моим несчастьям? Тебя я нипочём не отдам, даже если ты будешь последним, что у меня останется. Давай-ка сюда, - он похлопал по диванному валику. Андрей-то на свою беду уже давно выздоровел... В первый раз после болезни было до того страшно, казалось, вот сейчас, сейчас всё разорвётся снова. - Один ты моё утешение, Андрюшенька, - пыхтел ему в ухо барин. - Не зря я тебя второй раз с того света достал. Ну-ка, скажи, что благодарен мне, что любишь. Скажи, как хочешь, чтоб я взял тебя, как ты по мне соскучился. И Андрей покорно лгал ему, думая: "Миша, Мишенька, простишь ли ты меня за это?" Теперь у него появилась надежда, теперь он ждал, что Миша вытащит его, и эта надежда как будто заставила его проснуться, делая настоящее всё нестерпимее. Зимою, на Святки, Андрей совсем загрустил, вспоминая, как в это время они с Михой ходили колядовать. Как вместе мастерили себе страшные хари, пугали народ и безобразничали. С тех пор, как вернулся Сашенька, в деревне народ лишний раз на улице собираться боялся, какие уж тут праздники. Но Саше вдруг пришла мысль его растормошить. Ворвался среди ночи пьяный, а пьяным он обычно не напивался. - Едем! Едем с тобой кататься! Праздники ведь! Веселиться будем! Только мы с тобой! По его представлениям, Андрей должен был веселиться, если его связать, спеленать медвежьей шубой и швырнуть в санки. Саша погнал через лес, от тряски по ухабам Андрей съехал с лавки, шуба сползла, встречный ветер пробрал до костей. Снег летел в лицо. Андрей вдруг понял, как давно не бывал дальше флигеля и конюшен. Куда делись все его силы? Санки резко остановились, Андрея бросило вперёд. Вдалеке послышался вой. - Что, не нравлюсь я тебе? - спросил, наклоняясь к нему и обдавая винными парами, Саша. - Да чего я спрашиваю. Тебя ж давно волки съели. Восстановим статус кво? Выкину тебя сейчас в сугроб, хочешь? - А сам ты чего хочешь? - спросил у него Андрей. Саша открыл было рот, закрыл, помотал головой, прислушался к вою. Не ответил. Вздёрнул Андрея на колени, вытащил свой член и сунул ему под нос. - Давай-ка в этот раз сам, не понравится - волкам оставлю. Совсем уж самому не получилось, натура барина взяла своё. Опять всё кончилось тем, что он принялся резко натягивать Андрея на себя, заставляя давиться и задыхаться, и выплеснулся глубоко в горло. Потом потрепал ласково по волосам. - Ну вот. Замёрз? Поедем уж, а то опять простудишься, а доктор к нам, небось, и ехать теперь побоится, - Саша снова закутал его в шубу и погнал коня назад. Андрей лежал в тряских санках, глядел в затянутое тучами небо, с которого сыпал снег, и думал: "Однажды ведь это кончится, Господи?" А в феврале, когда небо поменяло свой цвет в предчувствии весны, они с Сашей сидели ранним утром и пили не кофе, не шоколад и даже не чай, а копорку - настолько барин поиздержался. Саша развернул столичную газету недельной давности - с таким опозданием до них доползали новости. И тут буквально ворвался кучер, рассыпал по столу какие-то листы. - Брось это старьё, в городе всё бурлит, уже и до нас доползла эта зараза! Андрей бросил взгляд на листки и обомлел - высочайшей милостью император даровал крестьянам свободы... - Тебя это не касается! - рявкнул на него Саша. - Пошёл к себе! Тебя по бумагам на свете нету, тебя волки съели! И девок твоих съедят! - Ты не посмеешь теперь! - Андрей встал и выпрямился. - А они их декабрём съедят, - усмехнулся Саша и двинул ему кулаком в лицо, разбивая нос и сшибая с ног. - Дружочек, запрём-ка мы нашего беспокойного покойничка, как водится. Они заломали Андрея, затащили в его комнату и в четыре руки сорвали одежду. Пока барин прижимал брыкающегося Андрея к полу, кучер сбегал за ошейником и цепью. Цепь оказалась издевательски короткой, даже распрямиться полностью не давала. Андрей мог пользоваться кроватью и ведром, до окна или печи бы уже не дотянулся. - Так-то, Андрюшенька, - швыряя его одежду в печь и вороша огонь кочергой, проговорил Саша. - Не отдам я тебя. А отбирать придут - запрусь с тобою во флигеле да подпалю его. Что там, дружочек? Кучер потянул немногочисленные пожитки из шкафа, куда Андрею в своё время приказали перетащить вещи из бывшей их с Михой комнаты. Какие-то его, а какие-то и Михины. В огонь полетели тетради и альбомы, которые Саша небрежно перелистывал перед тем: он уже раньше жадно обшаривал их все, не оставляя Андрею ничего личного, и безжалостно повыдирал все Михины портреты. Михины книжки, Андреева одежда, Михин шарф, давно уже им не пахнущий, карандаши и краски, какие-то безделушки. - Нет тебя больше, Андрюшенька. Только вот тут ты и остался, - барин указал на свою грудь. - Ступай, дружочек, я уж тут дальше сам. Что же ты, Андрюшенька? Учу тебя, учу, неразумного, а ты всё за старое. Саша прошёлся туда и сюда, накалил на огне кочергу, подступил к Андрею. - Что, заклеймишь меня? Снова бить будешь и оглоблю в меня пихать? - сжимаясь в углу кровати, спросил Андрей. Саша отбросил кочергу к печке. - Поговорить с тобой хочу. Куда ты от меня всё бежишь? Кто о тебе ещё будет так заботиться? Мишенька твой нищий? Ему ты нужен такой? Ты мой, хочешь или не хочешь. Ты весь мной пропитался, ты всюду будешь носить меня с собой. Ты от меня никогда не избавишься. Хочешь - иди хоть сейчас. Давай, я тебя отпускаю, - он развёл руки, но даже не собирался отомкнуть цепь. - Иди, иди, всё равно ко мне вернёшься. Потому что по-другому жить уже не сможешь. Ну, иди ко мне, дай я тебя обниму, пожалею. Кто ещё, если не я. Иди, не бойся. Он действительно прижал к себе Андрея, обхватив за плечи, слегка покачивая, словно убаюкивая. - Ну так что, Андрюш? - Саша погладил его по щеке, покрыл лицо осторожными, лёгкими поцелуями. Спустился ниже, на шею и плечи, тихо, бережно лаская. Огладил его всего, медленно, успокаивающе. Бока, бёдра, округлые коленки. Гладил долго, прежде чем пробраться ко внутренней части бёдер, осторожно разводя ноги. Андрей замер, не зная, чего ожидать. Это было неожиданно, а вкупе с Сашей "неожиданно" означало "опасно". Что за ловушку тот приготовил на этот раз? Саша... накрыл член губами, взял неглубоко. Отпустил, подышал на головку. Андрей вцепился руками в простыню. Ему было и хорошо и страшно. Саша сосал, помогая себе рукой. Заметно было, что некоторый опыт у него имеется. Пальцы другой руки проникли в Андрея, осторожно растягивая, поглаживая бугорок простаты. Андрея, оторопевшего от недавней речи, от неожиданной ласки, расплавило, смело, накрыло таким удовольствием, что перед глазами искры заплясали. Он пытался отдышаться, а Саша встал, укрыл его и вышел, на прощанье сказав: - Видишь, я не зверь, Андрюшенька. К вечеру он ждал и боялся прихода Саши - будет тот как сегодня или как раньше? Что делать с новым, ласковым Сашей, он не представлял. Но в тот день к нему никто не пришёл. О его существовании как будто позабыли. Прошло четыре дня. Воды ему не оставили. Нетопленная печь давно остыла, Андрей мёрз под тонким одеялом. В доме он был не один, он даже пытался кого-нибудь дозваться, но никто не приходил. Потом поднялась суета, затопали тяжёлые шаги. Дверь, запертую на замок, вынесли. - Здесь какой-то похожий, - Андрею посветил в лицо фонарём полицейский. - Это произвол! - раздался из коридора голос Саши. - Саша, я на твоей стороне. Как старый друг твоего отца говорю - ты прямо сейчас отдашь мне мальчишку. Саша фыркнул. - Он на три года меня старше. - Что за разница. Про то, как ты крестьян обижаешь, по всей округе слухи ходят. Соседи возмущаются, боятся, что твои крестьяне бунт поднимут, а на них перекинется. Доктор написал донос на тебя, жалобу, что ты ему угрожал. Батюшка купчинский тоже написал в епархию. На прошлые штучки твои, может, глаза и закроют, благо ты своим людям был хозяин, а теперь, если ты что учудишь, тебе и их припомнят. Так что сейчас ты отдаёшь мальчишку вместе с его выводком и пальцем никого не трогаешь после этого. Я за тебя под суд идти не хочу, ты меня под комиссию подводишь. Продавай имение срочно, первому, кто заплатит, и убирайся отсюда подобру-поздорову. - Куда я его продам? Оно уж в казну заложено. - Значит, быстрее соберёшься. А мальчишка сейчас же едет со мной. Ты слышишь вообще меня? - Нет! - закричал Саша страшным голосом. - Не отдам! Андрюшенька! - Держи его! - рявкнули в коридоре. Слышно было, что сопротивляющегося Сашу поволокли прочь. Полицейский с фонарём вышел и вернулся с кузнецом, чтобы отомкнуть ошейник и цепь. Принёс какую-то одежду. Дал напиться. - В подвал спуститесь, - попросил Андрей. - Он там людей мучил, вдруг кто живой остался. Ты ж, небось, эти клетки и делал, - обратился он к кузнецу. - Покажи им. - Наше дело подневольное, - насупившись, глянул на него кузнец. - Сам-то ты что ж перед ним ноги раздвигал? Андрей только рукой махнул. Его проводили в гостиную, где на ненавистном диване сидел полицмейстер и жаловался доктору. - Полный дом полиции, а этот мерзавец золотишко прихватил и сбежал. Хозяина только в жёлтый дом везти - воет, дерётся, то императора поносит, то совсем уж бредит. Управляющего полгода как выгнали, на кого весь этот бардак оставлять, пока казённых не пришлют? А ну как мужички без присмотра вразнос пойдут? Мальчишка ещё этот - куда его девать, до разбирательства уехать не должен, да кто ж такой позор под своей крышей примет? - Здравствуйте, - сказал Андрей. И бухнулся на колени перед доктором: - Спасибо вам. Отплатил бы, да нечем. Хотите, пока не уехал, портрет ваш нарисую? -Ты встань, встань, - смущённо попросил доктор. - Я на войне только такие ужасы и видел. Как ты чувствуешь себя? - Да всё в порядке, - улыбнулся Андрей. - Вот и поживёшь пока при больнице. Поможешь мне, заодно и портрет нарисуешь. - А где же Миха мой? - В Петербурге он, - с отвращением разглядывая Андрея, ответил полицмейстер. - Девок твоих в Ржевке пока пристроим. Я Михал Юрьича сюда от греха пускать не хотел. Эй, парень, ты чего? - Да голова что-то кружится, - хватаясь за диван, слабым голосом сказал Андрей. - Я четыре дня не ел, - и свалился на руки одному из полицейских. Встречи с Михой он ждал с нетерпением и страхом. Он ужасно соскучился по другу, по его объятиям, по родному запаху, по улыбке, которую ничуть не портила устроенная Сашей прореха в зубах. И одновременно он боялся, не зная, примет ли его Миха, поняв, каким он стал, что натворил за время их разлуки. Весь изведясь от ожидания, он нарисовал чернилами на простом листе портрет доктора. Потом рука сама вывела Михины черты. Андрея всё ещё покачивало, но он не мог сидеть на месте, обежал всю больницу и придумал, что бы нарисовать на стенах, чтобы больным было веселее поправляться, оставалось только добыть краски и получить разрешение доктора. Койки все были заняты, несколько больных лежали даже в коридоре. Разумеется, Андрея поселили не здесь, а на лавке в сторожке. Вокруг больнички был разбит небольшой садик, и Андрея заинтересовал небольшой деревянный домик, не похожий на сарай, с зарешеченными окнами. - Это для буйных, - пояснила ему одна из санитарок. - Чтоб они остальным своими криками не мешали. Там их и держат на цепи, пока в Бедламовку не отправят. Здесь-то у нас особо негде. На свою беду Андрей заглянул в тот домик. Чтоб не быть нахлебником, он помогал убирать, ходить за лежачими, разносить еду и кормить тех, кто сам не может. Не миновал и буйного отделения, где обнаружился Саша, в смирительной рубашке, весь всклокоченный. - Силком его кормим. Я держу, нянька суп протёртый в него пихает. Заплюёт тут всё, морду извозит, мой за ним потом, пока нормальные люди ждут, - бранился прихвативший его санитар. - Авось, в четыре руки быстрее управимся. - Андрюша... Андрюшенька, ты пришёл, не забыл меня, - залопотал Саша, заметив его. Андрей остолбенел, замер на пороге. - Смотри-ка, - усмехнулся санитар. - Никого не признаёт, а тебя признал. Андрей отмер. - Поесть надо, Саша, - за все годы знакомства он впервые назвал его не барином, не по имени-отчеству, а так, просто и ласково. Саша покорно открыл рот перед поднесённой ложкой. - Андрюша, - зашептал он, когда тарелка опустела. - Я с тобой так... а ты... Видать, душа и правда божья, не смог я её измарать. Ты ведь придёшь ещё, Андрюшенька? Не бросишь меня? И пока Сашу не увезли в сумасшедший дом, Андрей ходил кормить его, гладил потом по волосам, дескать, молодец, Сашенька. А тот, казалось, этими встречами только и жил. Даже приехавший Миха не смог Андрея отговорить от этих посещений. Красок расписать стены Андрей так и не достал, зато снова начал петь. У него вдруг пропал сон, и ночами он сидел в больничке, болтая с санитаркой и помогая ей, если нужно. Хорошо, если усталость сваливала его на пару часов к утру. К ним привезли одну девчушку, совсем мелкую, она боялась и плакала без мамы, и Андрей стал пересказывать ей сказки, придуманные для Михи, переделывая на ходу, чтоб не так страшно было. Пел ей тихонько. Потом только сообразил, сколько народу его слушает. Когда Миха наконец явился из своего Петербурга, они бросились навстречу друг другу, прижались, слепились, сплавились и долго так стояли, боясь нарушить хрупкость момента. Им предстояло узнавать друг друга заново, слишком многое изменилось за эти почти два года. Им предстояло решить массу неприятных вопросов. - Что же дальше, Миха? - спросил наконец Андрей, никогда не имевший много возможностей распоряжаться своей судьбой, а за последнее время совсем отвыкший. - В Петербург тебя увезу. Я там на театре. Ржевка отцу твоему отойдёт, - он кивнул на Сергея Иваныча, стоявшего рядом, которого Андрей даже не заметил, так занимал его Миха. - Я ему по гроб жизни должен, с судами этими, с бумагами, а у артистов - какие деньги... Лёшку управляющим пока поставим, он свой человек, толковый, из меня-то барин никудышный, всю жизнь в доме тёрся, земли не нюхал, - он покачивал Андрея в объятиях, убаюкивая, уговаривая. - Завод построим, отец твой говорит, будет кому работать, крестьяне-то с волей своей без земли останутся. Да что я всё о делах! Как я соскучился по тебе, Андрюшенька... - и зарылся носом в волосы. Андрей сам не понял, как рванулся прочь. Его колотило. - Андрюш... - потянулся к нему Миха. Миха, не Саша. - Пожалуйста, - жалобно попросил Андрей, пытаясь отдышаться. - Как хочешь меня зови, хоть Бобиком, только не Андрюшей. И снова прижался к Михе, вдыхая его успокаивающий запах. Спустя почти месяц они смогли уехать в Петербург. Им ещё предстояло притираться заново, учиться жить на воле, самим заботясь о себе. Андрей отошёл далеко не сразу, пока позволил Михе себя хотя бы поцеловать. А Миха, пока его не было, как оказалось, стал пить запоями. Но теперь они были вместе и ничто не могло их расцепить.