Мать Мэри

Домашний телефон звонит редко. Большинство деловых звонков поступает на телефон в его офисе, и у всех у них есть мобильные телефоны для любого неформального общения. Так что, если звучит домашний телефон , это либо мошеннический звонок, либо… — Себастьян? Что ж, из всех гипотетических вариантов этой определенно не было в его списке. Наступает небольшое молчание, брови хмурятся. Прошло много, много лет, но было бы упущением не узнать голос на другом конце провода. Возможно, он ведет себя самонадеянно, но инстинкт заставляет его ответить голосом, в котором слышится замешательство, — Лидия? На том конце провода, где его возможная сестра, возникает нерешительность. Он чего-то ждет; чего он ждет, он не совсем уверен. Было бы неплохо поздороваться. — Мама умерла. Глэм замолкает. Печальным, причудливым образом почти логично, что они снова собрались вместе только при таких обстоятельствах. Он шокирован не своими эмоциями, скорее их отсутствием. Он пытается, действительно пытается что-то придумать. Шок. Горе. Вместо этого он чувствует себя еще более неловко, не уверенный в том, как он должен реагировать на такое прямое заявление. — Я должна была ожидать этого; тебе все равно, не так ли? – Голос Лидии внезапно приобретает резкий, горький оттенок. — Я позвонила только из вежливости. Я подумала, что вам следует знать.– Прежде чем он сможет ответить словами благодарности, она продолжает. — Служба будет небольшой. Она хотела бы, чтобы мы были там. Так что, может быть, если ты сможешь заставить себя для разнообразия быть чем-то меньшим, чем эгоистом, ты подумаешь о том, чтобы прийти. У нас не так много секунды, чтобы поблагодарить ее за предложение, прежде чем линия отключится. – Глэм стоит, склонившись на холостом ходу над вращающимся телефоном, шнур обвивается вокруг его пальцев, прежде чем быть крепко зажатым в его ладони. Возможно, сейчас самое время ему выбросить это из головы; это факт его старой жизни, а не новой. Мать сейчас присутствует в его жизни не меньше, чем пять минут или двадцать лет назад. — Глэм? Его голова поворачивается к дверному проему, где стоит Вики, скрестив руки на груди и вопросительно подняв бровь. “Это не был какой-то иск, пытающийся снова продать нам гребаную страховку, не так ли? Нет, нет, дай я угадаю! Это был ‘коп’, просивший нас перевести им крутой миллион, чтобы вытащить нашего ребенка из тюрьмы под залог.” Кажется, ее слишком забавляет собственная гипотеза, она посмеивается, тяжело прислоняясь к дверному косяку. Глэм на мгновение переводит взгляд с нее на телефон. — Э-э, нет. Моя мать умерла. Лицо Вики резко вытягивается, глаза на мгновение расширяются от шока, прежде чем ее лицо искажается в гримасе. “Ах, черт”. Внезапно она испытывает дискомфорт, двигаясь, чтобы почесать затылок. — Я не…Извините. И я просто врываюсь сюда, как... Она широко жестикулирует руками, когда полностью входит в комнату. Она подходит, но, кажется, уверена, что уступит ему место. — Подожди. Твоя мама была жива раньше? Я думала... — Я никогда не подразумевал, что она не была такой. — Ну, да, но ты никогда раньше о ней не упоминал. — Ты тоже не говоришь о своих родителях. — Это, — Виктория поднимает палец в качестве аргумента, как бы подбирая возражение, прежде чем ее рука опускается, плечи поникли. — Хорошо. Хорошее замечание. Ее взгляд скользит к телефону, все еще крепко зажатому в его руке. Его глаза следуют за ее взглядом. Он медленно кладет его рядом с трубкой. — Ты в порядке? Я имею в виду, даже если вы некоторое время не разговаривали, это, должно быть, отстой . Он не уверен, что когда-либо видел, чтобы его жене было так неуютно, когда она переминается с ноги на ногу. “Ты хочешь поговорить об этом?” “Не особенно. Мне просто придется сказать сестре, что я не приду на похороны”. Этого никогда не было так много, как на столе. Дело не в недостатке заботы, на самом деле, нет! Но пойти на похороны означало бы снова увидеть его . И, ну, он не совсем в восторге от такой перспективы! “О, точно. Полагаю, тебе следует называть ее б - у тебя есть сестра?! Глэм, что за блядь?” “Просто никогда не казалось важным упоминать об этом”, - напевает он, слегка пожимая плечами. “Если бы это было так, вы бы уже познакомились с ней”. “В этом есть смысл. Почти”. Наступает пара секунд тишины. “Послушай, я не пытаюсь указывать тебе, что чувствовать, или что-то глупое в этом роде, но ты действительно смирился с этим. А-И я не психиатр, но...” тон Вики смягчается. По какой-то причине это заставляет его чувствовать себя неловко. “Если это тебя напрягает, ты можешь сказать мне. Ты знаешь это, верно? И если ты хочешь пойти на похороны, иди. Возьми выходной. Черт возьми, я пойду с тобой, если тебе от этого станет лучше. Я имею в виду, я уверен, что ты справишься с этим, но — “ “Вики”. Его тон смягчается, он успокаивающе кладет руку ей на плечо. Возможно, роли не должны так складываться. “Я не собираюсь на похороны. Это ничего. Я годами не разговаривал со своей матерью; это ничего не меняет!” Во взгляде Вики вспыхивает нежелание. Она стряхивает прикосновение Глэма, прежде чем наклониться, чтобы поцеловать его в щеку. “Хорошо. Но если ты передумаешь…Ты знаешь. Я буду здесь ”. Но он никогда не менял своего мнения. Неделями, месяцами жизнь текла своим чередом. Он не пошел на похороны. Он полагал, что это к лучшему. Ничто так не портит атмосферу поминок, как появление бывшего родственника. В последующие недели Вики пыталась подсказать ему, мягко подталкивая то тут,то там; попытка ‘туманно’ намекнуть, что предложение все еще в силе. Он им не воспользовался. Только сейчас, возвращаясь с экзамена по музыке для одного из своих учеников, он чувствует необходимость наконец навестить свою мать. Кладбище за пределами церкви, на которой они провели откровенно недостаточное количество воскресных служб. Глэм не был человеком веры так долго, как он вообще был мужчиной, но даже он может признать, что его семья была христианами по расчету. Именно мама была искренней верующей женщиной. Возможно, именно так он узнал, что она будет похоронена здесь. Найти ее надгробие было легко. Оно сделано на заказ; скромное. Очень похожее на то, какой была она. Он бросает взгляд на цветы в своей руке. “Я знаю, ты бы предпочла что-нибудь менее мрачное, чем lilies, но я ... не смогла придумать ничего более подходящего, и не похоже, что ты действительно можешь жаловаться, не так ли?” Кривой смешок, опускаюсь на колени, чтобы положить цветы вместе с другими. Они в печальном состоянии; увядают по краям. Мать хотела бы, чтобы за ними ухаживали, поэтому ... Он начинает отрывать самые худшие из них от стеблей, пытаясь переставить их достаточно хорошо, чтобы они выглядели презентабельно. Потому что даже сейчас внешность - это самое важное, что он мог предложить. “Я не настолько помешан, чтобы поверить, что вы смотрите со стороны. Я говорю не в надежде, что вы меня услышите”, - напевает он, срезая очередную розу со стебля. Он на всякий случай поцарапывает палец об один из шипов. Короткий, резкий вдох. “Правильно! Точка зрения принята”. Глэм убирает руку. Наступает тишина. Не то чтобы кто-то другой мог это нарушить. “Я здесь только для того, чтобы почувствовать себя лучше. Из-за похорон”. На мгновение он колеблется. “Ты бы не хотел, чтобы я был там, не так ли? Я и отец, снова в одной комнате…Это испортило бы вашу церемонию. В первый раз все должно было касаться только тебя ”. Его палец нежно проводит по одному из лепестков цветка, который, кажется, все еще цепляется за жизнь. “Ты это заслужил. По крайней мере.”На него снова наваливается тишина. На самом деле, их разговоры были ненамного длиннее, когда она была жива. “Прости, что я не смог прийти, несмотря ни на что. Если это имеет значение. Это второй раз, когда я пропустил наше окончательное прощание…Первое казалось менее окончательным ”. Он говорит в воздух. Часть его чувствует, что он впустую тратит свое время. Он остается у надгробия, как будто делится секретом. “При всем моем прагматизме, я полагаю, я всегда цеплялся за эту детскую мечту, что когда-нибудь ты выберешься из этого дома. Я знаю, ты ненавидел это. Я просто хотел бы, чтобы у тебя была возможность сказать это ”. Короткий выдох. “Хотя я знал, что у тебя никогда не было шансов. Прости, что я не смог спасти тебя, но это была не моя ответственность ”. У него щиплет в глазах. Он вытирает один из них тыльной стороной ладони. Может быть, это одуванчики. “Наверное, я так и не сформировался”. Пожатие плечами. “Когда-то давно я хотел быть тем сыном, которого ты хотела, но…Я уверен, ты бы понял! И даже если бы ты этого не сделал, это больше не имеет значения ”. Глэм поднимается на ноги, отряхиваясь. “Я надеюсь, ради твоего же блага, что-то будет дальше. Я надеюсь, ты там, где получше”. Он проводит рукой по волосам. Он смотрит на солнце, низко садящееся вдалеке. Это до боли живописно. — Я постараюсь поверить ради тебя.