Особый вид плохого II: Недооценённая юность

      — Ты была великолепна!       — Вот это я понимаю уровень парижской труппы!       — Нет, это уровень корейской балетной академии.       Коллеги восхваляют выступление Джису и обсуждают её исполнение, сидя в общей раздевалке. Они овациями приветствуют девушку, прижимающую полученные от зрителей букеты к груди, и с яркой улыбкой кивает им.       Джису впервые выступала на корейской сцене и сейчас безумно горда собой. Во время поклона труппы в конце концерта она увидела сидевшую на передних рядах Юн Сэа. Художественный руководитель балетной академии широко улыбалась, одобрительно кивая, и громко хлопала в ладони, говоря взглядом, что Джису была бесподобна.       — Джису, ты украла сцену, — обращается к ней Дженни, её коллега, выступающая с ней вместе в парижской труппе. — Но признаюсь, я обзавидововалась, — восторженно визжит она в восторге, обнимая подругу, и не волнуется о том, что их макияж может испачкать им костюмы.       — Это была моя маленькая месть корейскому балету, — тихо хихикает Джису, которая была в близких отношениях с новозеландской балериной корейского происхождения, и подробно рассказывала ей о том, как её два раза исключали из академии. — Так, а где моя маленькая креветочка? — спрашивает она, оглядываясь по обширной раздевалке, в которую по одному заходят танцоры, отчего тут становилось тесновато и шумно.       Дальби сидела со своей няней в ложе бенуара слева, где сидят важные гости или очень богатые зрители, умудрившие приобрести билет не в кассе, а у лично у самих организаторов. Обычно во время выступлений Джису не отвлекается, поэтому даже не смотрела в сторону сидений, чтобы увидеть дочь, но знала, что перед началом концерта она сидела там.       А к концу концерта во время поклона Дальби уже выбегала из зала, чтобы первой встретить мать в раздевалке, поэтому Джису даже не удивилась, не увидев её на месте, когда принимала овации и цветы от зрителей.       — Госпожа! — зовёт её вбегающая в комнату няня, запыхаясь, и настороженно смотрит на мать своей подопечной. — Люнэ, она… она убежала… Простите, я… я даже не заметила…       Женщина не успевает договорить. Цветы с рук девушки падают на пол, и Джису уже выбегает из раздевалки, наплевав на то, что одета в пышную сценическую пачку и пуанты, которые хотела бы первым делом снять. Дальби часто так сбегает, она могла бы не удивляться, но сердце болезненно пропускает удар, ведь каждый раз Джису боится не найти её. В мыслях она желает няне смерти, планируя лишь уволить её после того, как отыщет дочь, и бежит в сторону лобби, где собирались зрители, выходящие из зала.       Их оказывается там немного, но некоторые, увидев балерину, радостно зовут её c просьбами сфотографироваться. В любой другой момент Джису ярко улыбнулась бы им, теша своё самолюбие, но сейчас ей хочется плакать от волнения и кричать от злости.       Второпях скользя пуантами, Джису врывается в полупустой буфет и видит пышную фатиновую юбку дочери бледно-розового цвета. Дальби любит одеваться так, чтобы походить на мать, поэтому на выступления Джису она всегда надевает похожие на пачку платья. Девочка стоит перед парнем, который, сидя на корточках, ярко улыбается ей и что-то говорит.       Девушка застывает на месте, так как тело отказывается подбегать к дочери. Она помнит эту кошачью улыбку, полную заботы и любви. Когда-то она была влюблена в неё, и одна только такая улыбка могла заставить бабочек хаотично порхать в животе. Только Джису не ожидает, что эти самые бабочки ещё не совсем полностью вымерли внутри неё, и сейчас устраивают настоящий хаос в её внутренностях, причиняя боль, но в то же приятно щекоча её былые чувства.       У неё захватывает дыхание и дрожат руки. Джису понимает, что с её возвращением в Сеул была вероятность когда-нибудь столкнуться с Хэином, но она не ожидала, что это произойдёт так скоро. И она не думала, что, увидев человека, которого презирает до глубины сердца, она первым делом вспомнит не о своей яростной ненависти, ни капли не угасшей в ней, а о своей любви к нему, которая была не менее сильной.       — Дальби! — громко зовёт она дочь, когда та, не изменяя себя, уже целует Хэина в обе щеки.       Добрая улыбка парня быстро сходит с его лица, заменяясь сильным изумлением. Эта маленькая общительная незнакомка, рядом с которой он сидел в ложе, представилась ему как Люнэ. Ещё во время выступления других артистов она сама подошла к нему, чтобы познакомиться, и рассказывала о том, что, когда вырастет, станет самой лучшей балериной в мире. А когда на сцену вышла Джису со своим сольным номером, любящая поболтать девочка стала на удивление тихой и с вниманием уставилась на её выступление.       Хэин хорошо понимал её в этом, ведь и сам не мог оторвать взгляда от плавных движений бывшей возлюбленной, которая своей грацией и изящностью заманивала в свои сети, лишая человека дара речи и желания что-либо думать. Лишь любоваться ею и молча восхищаться, предаваясь воспоминания о приятном прошлом, которое у них было.       Он зол и обижен на Джису. После того, как она уехала с Джехёном в Санкт-Петербург, предав его, хоть и заслуженно, Хэин ни разу не признавался ни себе, ни своему психотерапевту, ни даже Гёхвану, умеющему выпытывать из человека все его потайные желания, в том, что всё ещё глубоко влюблён в девушку, которой он разбил сердце и которая сделала то же самое с его.       Сейчас же, смотря на то, как Джису торопливо подходит к ним, двигая ногами, словно плавает в воде, он понимает, как сильно ошибался в том, что всё прошло. Ни её сценический костюм, ни чересчур яркий грим не мешают ему увидеть то, какой красивой Джису всё ещё остаётся для него. Будь они сейчас в отношениях, он посмеялся бы над её яркими бровями и помадой, а потом крепко поцеловал бы, наплевав на все нормы приличия.       — Где ты была, моя креветочка? — настороженно спрашивает она у девочки, поднимая её на руки, и крепко обнимает.       Глазами она недоверчиво смотрит на Хэина, который молча моргает, явно чем-то огорошенный. Но Джису не поверит в то, что это очередное совпадение и Хэин чисто случайно оказался в здании, где она выступает.       — Я искала оппу. Он же говорил, что постарается прийти, — бормочет Дальби в ответ и поворачивает голову к парню.       — Ты пришёл с Чонсоком? — холодно спрашивает Джису, посмотрев на Хэина, хоть и обещала себе никогда больше не разговаривать с ним, ни даже смотреть в его сторону.       — Нет, — отрицательно качает он головой, не зная, как правильно дышать при девушке, чтобы не задохнуться от внезапной волной нахлынувших чувств, которые выбивали землю из-под ног, — мы с ним не общались с того… дня.       — Этот адж… адж… аджощи знает Чонсок-оппу? — спрашивает Дальби, нечаянно подслушав их разговор.       Внутренний голос Джису кричит ей поскорее уйти отсюда. Защитить себя и дочь от этого плохого человека, но ноги вновь предают её и отказываются делать даже шаг назад. Хочется ещё чуть-чуть постоять тут и полюбоваться некогда безумно любимым лицом.       Хэин изменился. Он стал более взрослым, более печальным, более уставшим. Даже стиль его одежды стал зрелым. Теперь вместо обычной футболки или толстовки с принтом какого-нибудь малоизвестного рок-бэнда на нём была чёрная рубашка с несколько расстёгнутыми верхними пуговицами, которые чуть открывают тайну накаченных грудных мышц. Вместо потрёпанных выцветших джинсов такие же чёрные классические брюки. Некогда непослушные волосы цвета смолы аккуратно уложены назад. Неизменными оставались белые кроссовки, просто сейчас они не такие грязные и изношенные, как три с половиной года назад.       — Джису. — Её имя его голосом звучит так нежно и тепло, словно она вернулась в давно покинутый дом. — Я не знал, что она… Дальби, — произносит он в своё оправдание, понимая, что девушка могла подумать.       Узнав о том, что Джису сегодня выступает, он не знал, чего ожидать. Хэин лишь планировал посмотреть на неё и молча уйти. Отпустить её, закрыть гештальт, как ему казалось. Но план перевернулся вверх ногами ровно в тот момент, когда Джису вышла на сцену. Ничего он не сможет закрыть, и старые чувства и раны вновь окрасились в кровь, обжигая и причиняя приятную боль.       — Дальби — моё корейское имя, — произноси девочка, не понимая, почему этот дядя и мать так странно переглядываются и почти не разговаривают. — Аджощи, а почему вы так смотрите на мою мамон? — спрашивает Дальби, не стесняясь своего вопроса, который вызывает у Хэина лёгкую усмешку, а Джису заставляет строго насупить брови на дочь.       — И как же я на неё смотрю?       — Как мой папá смотрит на неё, — честно отвечает она, заметив это ещё во время выступления матери.       — Папá? — переспрашивает Хэин, поворачивая на Джису пронизывающим холодом взгляд.       Он понимает, что не имеет больше прав на эту девушку, и обжигающее пламя ревности должно лишь терзать его изнутри, не показывая себя окружающим, как это было раньше. Но сейчас этот огонь становится больше из-за злости на Джису. Он думает о том, что она всё-таки добилась того, к чему стремилась. У неё счастливая семья, умная и такая же красивая, как и она, дочь, успешная карьера в балете.       Хэин всегда был и оставался бы грязным пятном в её идеальной жизни.       — Мой отец, — невозмутимо кивает Дальби, обнимая мать за шею, и не видит того, как она кусает нижнюю губу очередной раз ощущая себя так, словно сделала что-то плохое.       Джису пытается внушить себе то, что её возвращение к Джехёну — это не что-то неправильное. Она сделала это ради дочери и ради себя, ведь не могла оставаться одной. Но почему тогда уже второй раз за своё пребывание в Сеуле она ощущает себя так, словно совершила преступление?       — Он сейчас на гастролях, но скоро прилетит к…       — Нам пора, — перебивает её мать, опуская на пол, и крепко берёт за ладонь, чтобы та вновь не убежала.       Что-то подсказывает Джису, что Дальби ещё долго болтала бы с Хэином.       В голове мелькают воспоминания о том, как они с Хэином планировали забрать Дальби на море и побыть немного втроём. От этих мыслей уголки глаз наполняются влагой, но Джису сдерживает себя, чтобы не показывать ни дочери, ни самому парню то, как ей сейчас больно.       — Но мамон, как же оппа? — бормочет Дальби и пытается отцепить ладонь матери, чтобы продолжить поиски. — Я хочу его увидеть! — громко кричит она и требовательно топчет ножками в балетках по мраморному полу. — Я хочу его увидеть!       — Люнэ, ты что делаешь? Принцессы так себя не ведут, — строго шипит ей мать на французском, ощущая то, как от неловкости пылают щёки.       Сев на колени перед девочкой, она вглядывается в ревущее лицо дочери, понимая, что подобные капризы вполне нормальны для её возраста и характера. Джису посетила немало специалистов в Париже и в свободное время читает много книг по детской психологии, чтобы всегда быть подготовленной. Она любит быть лучшей, а значит, ей хочется быть лучшей матерью для своей дочери, потому что она до сих пор не может перестать чувствовать вину перед ней за то, что когда-то не хотела её и бросила при рождении.       Хэин так же опускается на одно колени и заботливо смотрит на девочку. Он чуть касается колена Джису, которая, заметив это, чуть отодвигается в сторону, так как не желает вновь ни на миллиметр ощущать его прикосновение. Даже такое.       — Дальби, не плачь, детка, — произносит он тихим нежным голосом и виновато смотрит на Джису, которая так же обернулась на него из-за последнего сказанного слова. Оно им обоим причиняет жуткую колющую боль изнутри. — Чонсок мой близкий друг. Я помогу тебе с ним встретиться.       — Да? — с интересом в глазах спрашивает она, чуть поуспокоив слезы, но все равно продолжает плакать, как бы мать не пыталась вытереть ей слезы. Та в свою очередь с недоверием смотрит на парня, ведь прекрасно знает, что они с Чонсоком больше не общаются. — Адж… адж… аджощи, — произносит она это сложное для неё слово, на что Хэин в очередной раз притупляет взгляд от подобного обращения к себе. — А вы будете и моим ами?       — Чон Дальби! — строго прикрикивает на неё мать, недовольно нахмурившись, и думает о том, как заставить их уйти уже.       Но Джису не хочется, чтобы дочь устраивала очередную истерику, ведь ей ещё несколько месяцев выступать в этом центре искусств. А просто так Дальби ни за что с ней не пойдёт, уж Джису это знает, ведь дочь была вся в неё.       — Ни в коем случае Чон Хэин не будет твои другом! — произносит она, несильно сжав её за плечи, но Дальби её приказ ничуть не трогает.       Она заворожено смотрит на своего нового знакомого, который к тому же близкий друг её будущего мужа.       — Тонтон, у нас даже фамилии одинаковые! — радостно выкликивает она и, когда Джису опускает её, хлопает в ладоши.       Отныне Чон Дальби будет представляться всем своим корейским именем, ей начинает здесь нравиться.       Джису смотрит на Хэина и замечает то, как он прячет сжатые кулаки. Подняв глаза на его лицо, она видит, как дрожат его губы, словно хотят что-то сказать, и она предугадывает то, что бы он хотел сказать.       Дальби носит фамилию Джехёна, и любое упоминание о старом враге даже сейчас нервирует Хэина.       Она неосознанно усмехается себе под нос, подумав об этом. Всё-таки Хэин совсем не изменился, ведь костяшки его пальцев даже сейчас разодраны. Но её не должно волновать в кем в этот раз дрался этот парень. Джису обязана оградить дочь от этого человека.       — Что за тонтон? — спрашивает Хэин, услышав усмешку Джису, но не стал поворачивать на неё голову.       Он не думает о том, что больше трёх лет не общается с Чонсоком и понятие не имеет, как вновь наладить с ним отношения. Хэин до сих пор на него обижен, но сейчас, когда он смотрит на влажные глаза этой маленькой девочки, которая одной своей улыбкой манит к себе и заставляет его желать ей всего самого лучшего, ему это неважно.       — Дядя, — отвечает Джису неосознанно, привыкшая сразу же переводить французский дочери местным людям, и так же не смотрит на Хэина.       Как бы она не пыталась отодвинуться, он продолжает быть слишком близко к ней. Она чувствует тепло его тела, слышит его голос, видит боковым зрением его лицо. Хэин вновь неожиданно и нагло врывается в её жизнь, обещая разбить ей сердце, и Джису готова наивно поверить в том, что это не так.       — Я не могу понять, как так получилось, что я «дядя», а Чонсок-хён — «оппа», если он старше меня? — с неприкрытой обидой спрашивает Хэин, заставив Джису тихо рассмеяться его милому возмущению.       Он поворачивает на неё голову и вновь за этот вечер обвораживается некогда любимой девушкой. Её смех и улыбка всегда заставляли сердце выстукивать непонятный ритм и выбивать воздух из лёгких. Хэину казалось, что они достаточно пережили, что в них обоих появилось слишком много ненависти и разочарования друг к другу, чтобы он мог вот так, как мальчишка, раз за разом влюбляться в неё.       — Госпожа!       Голос подбегающей в их сторону женщины средних лет быстро возвращает его в реальность. Нет, это уже не та Джису. Её называют «госпожой», «мамой», «кумиром». Они уже никогда не смогут быть прежними.       — Госпожа, — повторяет Хэин с ироничной усмешкой, на что девушка безразлично фырчит.       Встав на ноги, она поворачивается к няне дочери и высокомерно скрещивает руки на груди. Ей кажется, что перед тем, как выбежать из раздевалки, она успела крикнуть няне, что она уволена. Но Джису рада, что та всё-таки пришла, ведь ей надо кое-что сказать Хэину наедине.       — Уведи Дальби, я сейчас приду, — приказывает она ей ледяным тоном голоса, и няня, послушно поклонившись, берёт девочку за ладонь.       Та чуть ёрзает на месте, пытаясь отцепить руку, и тянется свободной к Хэину.       — Тонтон, ты обещал, помнишь? — говорит она и хмурит брови.       Этим выражением лица и вопросом она жутко напоминает ему Джису, и Хэин с умилением треплет ей волосы.       — Конечно. Только если ты и меня будешь называть оппой, — улыбается он, чуть опустив голову к девочке.       — Не буду. Оппой я буду называть только своего жениха, — хихикает она, довольно улыбнувшись во все молочные зубы.       — Ох уж хён с его харизмой. Ни капли не изменился, — бурчит себе под нос Хэин, выпрямившись, и, ещё несколько секунд смотря в спину активно подпрыгивающей на месте девочки, не может скрыть улыбки.       Ему очень сильно понравилась эта девчонка. Но он не может признаться в этом даже себе, ведь она дочь Джехёна, которого он презирает всем своим нутром, и Джису, которая бросила его, сбежав с этим парнем в Россию.       — Чего ты пытаешься добиться? — сердито спрашивает Джису, отвлекая его от мыслей.       Она продолжает стоять со скрещёнными на груди руками и испепелять Хэина яростным взглядом. Она не может не заметить того, как Хэин смотрел на её дочь, но всячески отгоняет любые мысли о том, что они поладили. Когда-то очень давно она волновалась за это и мечтала о том, чтобы её дочь и любимый парень стали близки.       — Хочу наладить личную жизнь твоей дочери? — отшучивается Хэин, поворачиваясь к девушке, и хорошо понимает её скептицизм. — Не волнуйся, я хочу лишь ей помочь. Это ни в коем случае не коснётся тебя или твоего любимого мужа.       — Что ты здесь делаешь, Хэин? — требовательно интересует Джису, расслабляя руки, и тяжело вздыхает.       Она уверена, что если бы она увидела его до начала концерта, то определённо не получила бы столько оваций.       — Не знаю, — честно признаётся он и опускает вниз голову.       — Опять врёшь… — шепчет Джису и сжимает пальцы в кулак.       Она внушает себе в мыслях, что её не должно волновать ни причины его визита, ни то, что даже сейчас он скрывает от неё правду. Потому что, если правда состоит в том, что у него до сих пор сохранились к ней чувства, она не сможет это спокойно принять.       — Я всегда плачу за свою ложь, — отвечает он так же шёпотом.       Хоть в буфет то и дело заходят и выходят люди, ему кажется что они тут одни. Он делает шаг вперёд, сократив между ними расстояние, и смотрит в её полные злости глаза.       — Ты была великолепна сегодня, — бормочет он настолько тихо, что Джису приходится чуть придвинуть к нему лицом, чтобы продолжить слушать его голос.       Тело вновь отказывается выполнять приказы разума, оттого хочется впервые за эти годы вспомнить то, как она когда-то отключала весь здравый смысл и шла по зову сердца. Джису уверена, что сделав это, она обязательно поплатиться, и очередная боль следом должна будет её отрезвить.       — Я… я был так обижен на тебя все эти годы. А сегодня… сегодня был очень горд тобою. Тем, чего ты добилась на сцене и… у тебя великолепная дочь, — говорит он неуверенном тоне, пытаясь подобрать слова, и гипнотизирует Джису своим нежным голосом, заставляя забыть о реальности.       Мысленно она возвращается в однушку, в их мягкую постель, где этот самый голос шептал ей признания в любви.       — Прекрати, — произносит она, но слова, отказавшись озвучиваться, были произнесены лишь движением губ. — Я… ненавижу тебя, Чон Хэин, — говорит она, наконец сумев совладать с эмоциями и ощутить то, как она считает, должна сейчас себя чувствовать. — Ты отрава. Ты сладкий яд, который обманывает своим приторным вкусом, а потом медленно и мучительно окисляет все внутренности, превращая их в бесформенный комок, — говорит она в таком же неспешном темпе, и с каждым словом выражение её лица всё сильнее искажается в отвращении.       На этих словах она быстрым шагом направляется к выходу из буфета, прекрасно зная, что Хэину нечего будет отвечать. Она хорошо видела в его глазах то, он считает, что она права, но Джису больше не будет вестись на его лживые сожаления и пустые обещания о том, что он станет лучше.       Опыт показывает, что он на это не способен.