Подбери себе лицо (Arrange Your Face)

Доставить письмо «кинугину-но ута [1]» было искусством. Нужно правильно выбрать бумагу, а каллиграфия должна соответствовать настроению, которое отправитель хотел бы вызвать, не говоря уже о необходимости обвязать письмо вокруг подобающего случаю цветка или зеленой ветки. И, конечно же, требовалось, чтобы посыльный был ничуть не менее привлекательным и обаятельным, чем адресат. Утреннее письмо, которое нес Хиромаса, сунув его в свои шелка поближе к самому сердцу, одному из этих условий соответствовало. Бумага была изысканной, бледно-желтой, переходящей в белую. А вот что касается всего остального… Он расправил плечи и раздраженно фыркнул. Все остальное тоже было бы прекрасно, если бы не вызов во дворец из Данджёдай [2]. Из-за этого его почерк был небрежным и торопливым, а цветок, который он сорвал в безупречно ухоженном саду по пути из дома, он нечаянно обезглавил своими же грубыми пальцами. Ну и, собственно, он доставлял свое письмо сам, а это уже было верхом бестактности. И не имело никакого значения, что Сэймэя ничего из вышеозначенного не расстроило бы совершенно. Это было делом принципа. Ну, хотя бы своим стихотворением Хиромаса был доволен. Выходя из Данджёдай он поднял лицо к солнечному свету и мимо Хёбущё [3] направился к левому крылу дворца. Под сапогами похрустывал белый гравий. Вдалеке, за высокими стенами, пела кукушка. Хиромаса улыбался друзьям и знакомым, раскланиваясь с одними и хваля других за удачное сочетание цветов их шелков или за победы в последней игре каи-авасэ [4]. Он свернул за угол и направился к довольно ветхому зданию, примыкавшему к Чюмущё [5[. Черепица выцветшего сине-зеленого цвета на покатой крыше Оммёрё [6] была в трещинах, и, хотя столбы каждый год красили новым слоем киновари, на окнах висели зеленые бамбуковые занавеси, а энгаву подметали и полировали каждое утро, здание все равно умудрялось выглядеть несколько зловещим. Не то чтобы Хиромасе было чего бояться. Чего он мог бояться, когда нес письмо для самого могущественного оммёджи при дворе? Письмо, которое, он был уверен, убедит Сэймэя бросить любую утомительную работу, которой тот сейчас был занят, и провести день в усадьбе Хиромасы. Он надеялся, что Сэймэй будет сговорчив. Ну а если нет, то у него оставался единственный вариант развлечения – приглашение друга, гвардейца Кусуноки-но Токимочи, зайти к нему и выпить. Токимочи был славным парнем, прекрасно стрелял из лука, обладал превосходным певческим голосом, что сделало его любимцем при дворе, и подавал весьма приличное вино, но был склонен без умолку болтать о своих любовных похождениях. Обычно Хиромаса был совсем не прочь послушать захватывающие дух истории о его очередном романтическом увлечении, особенно если речь шла о какой-нибудь красивой и загадочной даме, но что-то в последней влюбленности Токимочи вызывало у него беспокойство. Хруст сложенных бумаг под накидкой напомнил, что он должен вернуть письма, которые Токимочи доверил ему при последней встрече. Содержимое этих писем – образцы поэтического слога таинственной дамы сердца Токимочи – весьма отличались от тех стихов, которые Хиромаса считал идеалом и примером для подражания. На его взгляд, им недоставало утонченности, свойственной настоящим знатокам изящной словесности. Впрочем, всегда оставалась вероятность того, что это он сам не разбирался в новомодных способах выражать свои чувства. Хорошо, конечно, обнимать всего одного возлюбленного, но от всей души – и Хиромасе нравилось обнимать Сэймэя настолько часто, насколько у Сэймэя хватало благосклонности это терпеть, – но, увы, те, кто предпочитал постоянство в отношениях, подвергались опасности отстать от моды во многих вещах. Например, в поэзии. Эта мысль заставила его остановиться, когда он поднимался по ступенькам. Возможно, ему стоило бы переписать свое стихотворение. Потом он вспомнил, что сочинял его почти все утро, и если он сейчас начнет сомневаться в себе, ему придется вернуться в свои дворцовые покои и просидеть скрюченным и несчастным на коленях за низким столиком до конца дня, а к тому времени, как стихотворение будет готово, уже наступит следующее за следующим после совместной ночи утро, и эта мысль была просто невыносима. Приняв решение, Хиромаса нырнул под занавес из фуд и вошел в Оммёрё. Пока он шел по внутреннему дворику, за ним по пятам следовал сладковатый дымок горящих благовоний. Над небольшим прудиком танцевала бабочка, и Хиромасе пришлось посмотреть на нее дважды, чтобы убедиться, что это была не Мицумуши. Подойдя к комнате Сэймэя, он услышал изнутри смех и приглушенные голоса, возбудившие в нем любопытство. Сэймэй всегда жаловался на тупость своих коллег, и все же, судя по всему, сейчас он совершенно непринужденно наслаждался их обществом. – Сэймэй! – Хиромаса раздвинул фусума, и улыбка застыла на его лице. Кроме Сэймэя в комнате никого не было. Висящая в воздухе книга упала, и Сэймэй вовремя протянул руку и поймал ее. – А, – сказал Сэймэй, – это ты. Хиромаса переступил порог и с подозрением огляделся. Едва слышно вздохнув, Сэймэй поставил книгу на полку. Она тут же переместилась, присоседившись к другой и прижавшись к ней, будто требуя подвинуться. Вторая книга уперлась и устояла на месте, а потом откинула обложку с такой силой, что первая книга полетела по всей полке, зашатавшись на самом краю. – Веди себя хорошо, – сказал ей Сэймэй, и книга упала лицевой стороной вниз и замерла. Хиромаса выдохнул. Комната выглядела так, как будто в нее ворвался демон и сбросил книги и свитки с полок, и теперь больше половины из них валялись разбросанными по полу. На самой верхней полке, самой дальней от окна, были как попало нагромождены ящики из вишневого дерева. Сэймэй стоял неподвижно, сложив руки, и свет сквозь бамбуковые занавеси отражался на блестящем черном шелке его придворного одеяния. С весельем наблюдая за Хиромасой, он склонил голову набок, отчего марлевый лакированный хвост его придворной шапочки каммури вздрогнул. Хиромаса обвел взглядом комнату, уверенный в том, что обнаружит причину беспорядка. Его внимание привлекли бумаги, приколотые к стене: список недавних захоронений по всему городу, расчет запретных направлений и рисунок зеркала из святилища Катори. Затем он увидел их – две ветки с белыми и розовыми цветами на полу. Хиромаса указал на них полным драматизма жестом. – Сэймэй, ты используешь шикигами для уборки комнаты? – Не для уборки, а для перестановки. – Сэймэй взмахнул рукавами и наклонился длинному рабочему столу, на котором лежало около дюжины нераскрытых свитков. – Это было предложение начальника Оммёрё организовать тома не по тематике, а по возрасту и географическому происхождению. Он слегка махнул рукой в сторону цветов. Веточки с розовыми и белыми цветами устремились к Сэймэю, а следом за ними из-под стола выскользнула вырезанная из бумаги фигурка. – Мне показалось уместным попросить помощи у Апельсина Правой стражи для китайских текстов и Сакуры Левой стражи для сочинений с наших собственных берегов. Для знаний, полученных за пределами этих земель, я просто использовал бумажную куколку. – А, ну да, конечно. – По правде говоря, Хиромаса не понимал, почему Сэймэй все еще был способен его чем-то поразить. Ему бы стоило уже давно привыкнуть к подобным вещам. – И почему же для этого задания тебе понадобилась помощь шикигами? Наверняка, ты и сам более чем в состоянии переставить свою библиотеку. – Я занят, – мягко ответил Сэймэй. Хиромаса внимательно оглядел столик. Изящная фарфоровая чашечка стояла рядом с чайником из корейской керамики с зеленой глазурью, а листы нетронутой бумаги мичиноку, только что растертая черная тушь и кисти ждали заметок, которые еще только предстояло сделать. – Занят, – сказал Сэймэй, разворачивая на рабочем столике один из свитков, исписанный внутри символами и мелким убористым текстом, – чтением гороскопов моих сослуживцев. – Гороскопов? – М-м. Обычно при назначении в Оммёрё оммёджи имеет при себе гороскоп, составленный самым высокопоставленным лицом. Заинтересовавшись, Хиромаса спросил: – Ты читаешь свой собственный? Брови Сэймэя изогнулись в несколько недоверчиво-высокомерном изгибе. – У меня нет записанного гороскопа. В этом совершенно нет никакой необходимости. – Чей же тогда гороскоп ты читаешь? – Хиромаса подошел ближе, пытаясь разглядеть имя на свитке. Сэймэй поднял руку, и свиток с треском свернулся. – Один из моих сослуживцев, человек, который обычно так же надежен, как водяные часы, о которых он заботится, в последнее время стал довольно чудаковатым. Я не знаю, каков этот человек в обществе, а другие люди, с кем я советовался, сказали мне, что он склонен к внезапным причудам и фантазиям, но все же в его поведении есть нечто странное. Сменив тактику, Хиромаса занял место за столиком и уселся на подушки. – Значит, ты решил свериться с его гороскопом, чтобы найти объяснение изменениям в его поведении? – Да. – Ясно. – Хиромаса потрогал чайник и, обнаружив, что тот еще горячий, налил себе чашку чая. Это был совершенно немодный напиток; его прописывали только самые чокнутые целители, но Сэймэй утверждал, что это помогает ему сосредоточиться, когда он работает. Хиромаса сделал глоток, одобрительно хмыкнув от приятной горчинки, и продолжил: – Ты нашел что-нибудь полезное? Сэймэй отобрал у него чашку. – Пока нет. – И ты еще отчитываешь меня за то, что я слушаю сплетни! Из чашки поднимался пар, делая ресницы Сэймэя еще чернее. Он отпил из чашки, а затем сказал: – Чтение гороскопа никоим образом не похоже на выслушивание придворных сплетен. Хиромаса рассмеялся. – Ну-ка, давай посмотрим? Как зовут твоего сослуживца? – Огава-но Джиро. Он один из ученых, который занимается токэйгаку [7], и наш самый опытный мастер календаря и рокуё [8]. – Увидев пустой взгляд Хиромасы, Сэймэй поставил чашку и объяснил: – Он лучший знаток времяисчисления и знает больше, чем любая другая живая душа, о том, как определить правильное время для проведения императорских, общественных и частных ритуалов. – Понятно, – сказал Хиромаса, хотя ему было совершенно непонятно. Он пододвинул чашку обратно к себе и покрутил. – Ну, твоего господина Джиро я не знаю. Никогда о нем не слышал. Хотя, подожди... Разве не он женат на даме Эмон, сестре господина Кусуноки-но Киёнори? Настала очередь Сэймея выглядеть озадаченным. – Сожалею, Хиромаса, но не имею ни малейшего представления. – Уверен, это тот же человек! – Хиромаса с воодушевлением взмахнул руками и задел пару кистей, которые покатились по столу. – Мой друг Токимочи – начальник Сахэйкорё [9], ужасно скучная работа – несколько раз упоминал о дядюшке, который, собственно, стал ему дядюшкой через этот брак. Поговаривают, что господин Джиро находится под сильным давлением со стороны своей семьи, они хотят, чтобы он взял младшую жену. Предполагаемая невеста родом из дома Фудживара – второстепенная ветвь, конечно, но все же это большая честь, – но он сопротивляется свадьбе. Сэймэй взял чашку и сделал изящный глоток. – Не знаешь, почему? – По словам Токимочи, там просто ужас. – Хиромаса перегнулся через стол и понизил голос. – Говорят, господин Джиро настолько любит свою жену, что никогда не станет делать ничего, что могло бы причинить ей хоть малейшую боль. Сэймэй поджал губы и издал резкий горловой звук. Довольный тем, что поделился своими знаниями, Хиромаса откинулся назад. – Что ты на это скажешь, м? Я знаю, что для мужчины любить свою супругу ужасно старомодно, но… Сэймэй уставился на цветок апельсина на полу, явно погрузившись в свои мысли. – Ты уверен? – В чем? Что любить – это старомодно? – Хиромаса моргнул. – Ну да. Но, с другой стороны, когда дело доходит до важных вещей, я несколько традиционен, Сэймэй, надеюсь, ты это уже понял… – Я не об этом. – Гладкие брови Сэймэя нахмурились. – Ты уверен, что господин Джиро любит свою жену? – Да вот буквально недавно мне об этом сказал Токимочи. Отказ господина Джиро даже думать о браке с девицей Фудживара вызывает немалое смятение. – Что ж. Интересно. – Сэймэй замолчал, погрузившись в себя. Он бросил быстрый взгляд на свитки, лежащие на скамье, затем явно заставил себя выйти из задумчивости. – Итак, Хиромаса, что привело тебя сюда? – А что, человек не может проведать друга на его рабочем месте? – Нет, когда человек, о котором идет речь, находит указанное место работы – цитирую – «жутким». – Сэймэй! Но это место именно что жуткое… Сэймэй мягко улыбнулся и сделал еще глоток чая. – Хиромаса. – Ой, хорошо, хорошо. – Нервничая и чувствуя, как пульс бьется в горле, Хиромаса полез в складки своих придворных шелков и вытащил утреннее письмо. Он положил его на стол между ними, внутренне поморщившись от такого неказистого вручения. – Это тебе. Сэймэй поднял брови, снова поставил чашку и взял письмо. – Скоро час Лошади. – Я написал его намного раньше. – М-м. – Сэймэй подцепил пальцем поникший стебель, которым было обвязано письмо. – Твое отношение просто согревает мне сердце. Лицо Хиромасы залила краска. – Когда я его сорвал, на нем был цветок. Красивый белый цветок с тонкой розовой полоской на каждом лепестке. Он отломился. Это вызвало у Сэймэя кривую улыбку. – Право, Хиромаса, я не понимаю, почему ты упорно продолжаешь придерживаться этой традиции, если знаешь, что я не отвечу. – Но ты мог бы, – сказал Хиромаса. – Хоть один раз ты мог бы, и тогда все мои стихи будут стоить того, чтобы просто получить одно твое стихотворение в ответ. Резкое выражение лица Сэймэя смягчилось, и насмешливая улыбка сменилась нежностью. – Ах. Ты слишком хороший. – Сэймэй отбросил потрепанный стебелек цветка, раскрыл письмо и прочитал, беззвучно шевеля губами, словно он произносил заклинание. Хиромаса затаил дыхание, представляя строки, написанные им на листе:

Ночью во тьме – голос лисы. Утром – следы на росистой траве. О, что же принесет мне день?

Тоска переполняла его. Он повозился с пустой чайной чашкой, наклонив ее к себе, чтобы рассмотреть рисунок листьев, затем поправил ровно кисти и расправил стопку бумаги. Смешно быть настолько неуверенным в себе после всего этого времени, но он давно решил никогда не воспринимать привязанность Сэймэя как должное, и результатом стало это постоянное состояние полного надежды ухаживания. Сэймэй поднял глаза, в его глазах мелькнул огонек. – Я могу дать тебе прямой ответ. – Он придвинулся ближе и наклонился, приблизив губы к уху Хиромасы – так близко, что теплое дыхание коснулось щеки. – Днем я должен поработать, но вечером я буду очень рад видеть тебя у меня дома. Разочарование сменилось восторгом. – Хорошо. А, я имел в виду… Превосходно. – Хиромаса просиял, что было с его стороны неподобающе, но ему было все равно. – Теперь мне действительно нужно работать, – сказал Сэймэй, отвернувшись с легким вздохом. – Да. Конечно. – Еще не готовый уйти, Хиромаса поднялся и, обходя цветы и бумажную куколку, все еще валявшихся на полу, направился к столику, чтобы взглянуть на гороскопы. К большинству из них были прикреплены ленты и печати, цвета которых, вероятно, указывали на составившего их мастера. Он выбрал один наугад, но с воплем отдернул руку, когда бумага начала крошиться. – Некоторые из них, должно быть, очень старые! Сэймэй оторвался от перечитывания утреннего письма. – Те, что хранятся в ящиках, относятся к периоду до основания столицы. – До Хэйан-кё? – Прежней столицы, – поправил Сэймэй. – До основания Нары. Хиромаса в изумлении уставился на свитки. – Что же ты тогда во всем этом ищешь помимо гороскопа господина Джиро? Плавным жестом Сэймэй сунул утреннее письмо под свою придворную накидку и встал рядом с Хиромасой. Не обращая внимания на гороскоп господина Джиро, он взял другой, сломал печать и, развернув его на скамье, склонился над ним, проводя пальцами по линиям схем, начертанных на нем. – Всегда полезно что-то знать о своих сослуживцах. – Я думал, ты избегаешь состязаний. – Скорее это зависит от характера состязания. – Выпрямившись, Сэймэй коротко улыбнулся, прищурив глаза. – Разве ты не согласен?