Воля этого храброго волонтера

«Мы только начали!» Зловещим эхом отдавался в сознании Уильяма женский голос, погоняя его на напряженные действия: вскочить и вцепиться ногтями в плюшевое обрамление кресла, в тревоге оглядываться в поиске новой опасности для его спокойствия. Содрогаясь от внезапного напряжения, Билл осветил фонариком широко раскрытую металлическую дверь по левую руку — с теми странными выступами с обеих сторон, а потом — её двойника справа, и наконец, серый вентиляционный люк прямо перед ним с железными «решетками», визуальное эхо двум предыдущим дверям. Кэссиди, несмотря на свою устрашающую репутацию, явно не блещет новаторством в выборе декораций. Или, может быть, для неё это вообще не важно. Внезапно, в помещении словно захлопнулся невидимый купол тишины… Источники света, прячущиеся за аккумуляторы, связанные витием проводков с лампами и металлическими дверями с их воздушными затворами, внезапно открылись. Маленькая Кэссиди когда-то даже не заподозрила бы, что провода идут вдоль поверхностей, а напрямик к предметам. А Уильям… ну, он уже привык к подобным странностям. Вот только сейчас они были его меньшей бедой. Роботы, созданные его руками и руками того, кого он когда-то считал лучшим другом, окружали его, несущие угрозу. Грозный звук их шагов, стучащихся по полу, заставлял мурашки бежать по коже, а дыхание становилось всё быстрее, хотя он и пытался удержать его ровным. Может, кто знает, роботы его не учуют. Но в глубине души он отчетливо осознавал, что его присутствие для них не секрет. Такие процедуры он повторял уже не один десяток раз — возможно, они могли продлить его жизнь на пару секунд. Но затем… затем его разрывали на куски, как тряпичную куклу, не оставляя шанса на целостность плоти, мышц, сухожилий и костей. Уилл уже не мог больше терпеть напряженное ожидание, его ум помутился от страха, и в порыве отчаяния он бросился из угла в угол комнаты, чтобы забраться в открывшуюся перед ним вентиляционную шахту. Размер отверстия оказался как раз подходящим для его тела, и он без особого труда проскользнул внутрь, насколько было возможно быстро, мчась к спасительному выходу. Когда Уилл увидел сквозняк света на другом конце, в его сердце зародилось ощущение приближающегося спасения. Он чувствовал, что свобода уже вот-вот окажется в его руках, он сможет вздохнуть вольно! Свобода манила его, казалась уже осязаемой, и… на мгновение в его взгляде померкло светлое пятно. На долю секунды он словно потерял зрение, но вскоре всё встало на свои места… Уилл ощутил, как свобода выскользнула из усталых ладоней. Он моргнул, словно отказываясь верить изумленным зрачкам, взглянул вокруг — и вдруг его горло перехватило молчаливым ужасом. Он был там, в стенах знакомого офиса, под однообразный гул перегруженного вентилятора. В ловушке тех самых «творений», которые сейчас жгли его своими обвиняющими взглядами. В этот миг Уилл почти уверен, его сердце пропустило удар. «Я не позволю тебе уйти!» Звучание голоса девушки, пронизанное садизмом и ненавистью, отгремело по офису, словно приговор от судьи в зале заседаний. Аниматроники, по всей видимости, дрожали от страха столь же сильно, как и Уильям, хотя он сваливал это на шалости своего воображения. В тот момент, когда звероподобные машины, ранее равнодушно глядевшие на своего ката, всполошились и вплотную окружили его — раздались очередные крики ужаса из уст Уильяма. Из гущи аниматронного круга, кольцом заключившего одинокого человека, можно было увидеть как вылетают фрагменты плоти, лопаются мышечные волокна и падают на пол, трещат насыщенные кровью кости, выпрыгивают из обуви персонажей глазные яблоки, отрываются части кожи с прилипшими к ним обрывками ткани, и в самом центре пульсировало последнее человеческое сердце в окружении обрывков разорванной одежды. Оно билось несколько мгновений, прежде чем замереть навеки. Или не навечно? Как будто ничто не нарушало упорядоченный ход вещей, всё вновь обрело свой обычный ритм. Вилл, казалось, не был разорван на кусочки, хотя, несмотря на отсутствие видимых ран, он ощущал эхо боли в каждом уголке своего тела. Съежившись от дискомфорта в своём кресле, он рассеянно обрисовывал в темноте своего рабочего кабинета фонарик и планшет. Его взгляд был туманным от слёз, которые лились скорее из-за бессознательного стремления организма оберегать себя, чем от желания плакать. Ведь Уильям редко поддавался эмоциям до такой степени. Он устал. Жаждал тишины и покоя, даже зная, что этот кабинет — его настоящий дом, цена за его неконтролируемый гнев на этот мир. «Я не дам тебе покоя!» В сердце Уильяма слова палача не оставили и следа. Он почувствовал себя пустым и разбитым, словно вся надежда покинула его. Уильяму были безразличны звуки окружающего его мира, даже железные лязги аниматронных ног, что доносились до его ушей. Его взгляд был тяжелым и неживым, он неподвижно устремил его в пол своего кабинета. Возможно, она сейчас веселится, думал он, ведь он за это долгое время хорошо её узнал. С этими мыслями Уильям просто решился смириться с неизбежным, не пытаясь бороться.

***

Открыв глаза вновь, Майкл впал в состояние умственного истощения. Поразительно, но он не пришел в сознание от криков Уильяма куда раньше, которые сейчас пронзали воздух, напоминая визги забиваемой на скотобойне свиньи. Предположительно, причина крылась в продолжительном недосыпе — и тот редкий момент, когда сон все-таки овладевал им, его отцу не удалось его оборвать. И, как признавал себе сам Майк, он почувствовал себя значительно лучше. И не он один. Элизабет растеклась по его телу, словно по матрасу. Она казалась чрезвычайно спокойной и сатисфицированной, словно с нее спала огромная ноша забот. Ее кудрявые огненные локоны были в беспорядке, а счастливое лицо прижалось к его животу. На лице Майка проступила коварная ехидная улыбка. Он взял себя в руки, дабы не дать своим колкостям вырваться наружу, и ласково погладил сестру по волосам, заставив ее издавать довольные звуки в полусне. Их встреча стала для Майкла самым счастливым событием за долгие годы. Ведь он так соскучился по самым обычным радостям бытия, как, например, по разговорам с близкими. Конечно, он стал по настоящему ценить эти мгновения лишь тогда, его этих мгновений лишили. Но говорят же: лучше поздно, чем никогда, верно? Мысли Майкла прервал животный концерт, предвестник проголодавшейся тишины внутри. До конца он так и не разобрался, в каком именно состоянии пребывали люди, окружавшие его в этой обители. Было очевидно, что живыми их назвать сложно — но каждый из них испытывал столь земные потребности… Все это казалось нелепо, однако, с другой стороны, вполне резонно? Годы, проведенные в роли полуживого существа, в чьи обязанности входило освобождение душ детей из корпусов аниматронных созданий, делали простую жажду и голод вполне привычными, даже в подобном абсурдном мире. Майкла переполняла ностальгия по тем дням, когда он мог насладиться чем-то приготовленным. Ведь в глубине души, помимо страсти к живописи, он истинно восхищался искусством кулинарии. Его мама тоже нередко поддавалась этому увлечению, день за днем возясь у плиты. И вот маленький Майкл не пропускал шанса стать её подопечным в этом увлекательном деле. Конечно, от шаловливого ребенка едва ли ждали чего-то серьезного — лишь подать необходимое для блюда, порезать овощи и свершить все те мелкие, но так важные поручения. Это были теплые воспоминания. Заглубившись в дыхание, Майкл аккуратно подхватил Элизабет, которая, к его собственному удивлению, оказалась несомненно легкой. Актуально было сопоставить её вес с весом компонентов аниматроников, перед которыми она казалась легкой, как пух. Или причиной было то, что с момента их знакомства ей приходилось обходиться минимальным рационом? Майкл отметал подобные размышления. С вниманием, достигшим вершин мастерства за долгие годы ночных дежурств, он выскользнул из своей скромной кровати. Легким, изящным движением стопы он опустил дверную ручку, после чего тихонько подтолкнул дверь, заставив её распахнуться и удариться ручкой о стену с едва слышным звуком. «А теперь, заморим червячка и попытаемся не погибнуть.» Майкл тихо бормотал слова, как будто убеждая самого себя, а не дремлющую Элизабет, после чего, осторожно ступая, отправился в направлении кухни. Он обходил гостиную и особенно старался избегать взгляда на дверь комнаты Кэссиди. Не сегодня. Никогда. Войдя на кухонное пространство, Майк неожиданно замер, словно словесный поток внутри его затих, когда он увидел того, с кем не предполагал столкнуться так скоро. Лицо Майкла мгновенно нахмурилось, когда мальчик повернулся к нему. «…М-Майкл.?» Взгляд его младшего брата отражал откровенное сомнение. Он прекрасно осознавал перед собой родного старшего брата, на его лице читалась знакомость — несмотря на годы разлуки, он бы и в толпе узнал его силуэт. Без той пресловутой маски лиса из мультфильма или насмешливой ухмылки «аристократа», перед ним стоял тот самый. И, к собственному ужасу, старший также прекрасно знал что… «Это я». Мальчишка на долю секунды померился взглядами, затем рванул в бегство, словно предчувствовал очередную порцию боли от разыгравшегося деспота. Боль, которая найдёт его снова, углубляя страх перед безжалостной пастью Аниматроника. Неожиданно, вследствие того, что Эван не обращал внимания на маршрут своего бега, уткнув веки крепко друг к другу, его путь был внезапно прерван мягким препятствием. Без сомнения, это был его брат. И хотя момент был напряжённым, Майк с легким оттенком смешка в голосе выпустил из груди: «Аккуратнее, малыш.» Эван сжался, ощущая, как страх наполняет его, как будто он снова оказался в ловушке челюстей Фредбера. Мысль о том, чтобы снова стать узником жуткого золотого медведя, вызывает у него неприятную желчь в горле. Это последнее — чего он бы хотел! Но перед его личным убежищем, своей комнатой, внезапно оказался Майк, ставший на его пути неожиданным припятствием. Эван не чувствует в себе сил побороть его; его охватывает ужас. «Прости.» Внезапно, блестящие от слёз глаза Эвана испустили капельки на пол от того как они расширились, и, несмотря на всепоглощающий страх, Эван сталкивается взглядами с братом. Он не верил в то, что видел. В них копилось сожаление, понимание и скорбь. Эмоции — не свойственные брату, которого он помнит. Затем он заметил образ своей сестры — которую держал Майкл. Обрушившаяся на него волна ностальгии и воспоминаний вызывала нестерпимую боль в голове. «Но нам нужно поговорить. Я знаю, у тебя нет причин мне доверять — но по крайне мере выслушай. Я о большем не прошу.» Эван был в полном недоумении относительно того — что Майк хотел просто поговорить. Какие слова могут быть обменяны между ним и человеком, отнявшим его жизнь? Как он может вести диалог с тем, кто обрушил на него столько боли? Ни за что на свете он не станет вникать в оправдания этого человека! «…Или можешь продолжить бегать от своих проблем в этом тесном пространстве, в надежде на то, что мы никогда не встретимся… хотя ты должен прекрасно понимать, что мы будем видеться чаще — чем тебе того хочется. Ты ведь уже устал бегать, разве нет?» Хотя Эван вряд ли желал этого, он, всё-таки, выразил своё согласие. Не в первый раз он ищет спасения в бегстве при виде брата. И как часто ему ещё придётся искать укрытия? Рано или поздно он измучится! И, хоть он и не признаёт этого вслух, каждый его побег занозой вонзается в его сердце, принося душевную боль и печаль. Огорчение его выматывает. Страх его изнуряет. Потому когда он отвечал, он делал это с заминками, медленно — но, несмотря на колебания, он старался проявить решимость. «Т-только один шанс!.. Я… эм, устал!.. И… в-в-выслушаю… н-но!.. Если я хотя бы н-н-на мгновение почувствую т-т-то что ты издеваешься… на… над до мной!.. Я. я… я…» И тут Эван не сдержался и воскликнул: «Я ТЕБЯ УДАРЮ!» Заподозрив бурю ударов, Эван моментально принял позу защиты, скрыв лицо в ладонях, как будто был готов к неминуемому унижению, к изничтожению своего достоинства, которое едва удерживалось в его хрупкой осанке. Однако вместо ожидаемой жестокости в воздухе зазвучал легкий смех, а вслед за ним последовал ласковый жест — нежное прикосновение к волосам Эвана, быстрый по своей длительности, ведь Майк не отпускал Элизабет, но для Эвана мгновение растянулось до бесконечности и наполнилось теплом после пережитого испытания. «Хорошо, малыш. Постараюсь не разочаровать.» Майкл с легкостью преодолел расстояние до компактного стула и осторожно опустил на него Элизабет, несмотря на ее сопротивление и упрямые попытки держаться за него. В конечном итоге она сдалась, обхватив руки вокруг себя, словно строила бастион из своих ладоней, и склонила голову над столом. Майкл, заняв место напротив, смягчил обстановку жестом, предлагая Эвану сесть, и сложил свои руки на стол, ожидая своего брата. Эван с видимым сопротивлением, неловко опустился на стул напротив, казавшись на взводе, словно готов был вот-вот сорваться и исчезнуть. Майкл был искренне признателен, что Эван нашел в себе силы противиться искушению покинуть комнату. Немного собравшись, Майк начал разговор; его голос звучал утомленно, но был наполнен теплотой и едва уловимым привкусом обаяния — чертой, присущей Афтонам. «Звучание отца» — это часть необычайного дара или, вернее сказать, харизмы, которая живет в каждом члене их семьи. «С чего бы начать… Простыми извинениями я не отделаюсь, мы это оба понимаем. Как бы долго и много я не говорил «прости», это не изменит того, что я сделал с тобой.» Майкл с грустью уклонился взглядом. «Я понимаю ты зол, напуган и прямо сейчас борешься с желанием покинуть эту комнату. И сперва, я хочу объясниться — тот инцидент не был… спланирован. Это не оправдывает моих действий — но я никогда не хотел причинять тебе такой ущерб.» Майкл говорил без умолку, а Эван, настороженно вслушиваясь, пока давал своим чувствам приспособиться к мысли, что его брат не замешан в чем-то отвратительном. «Я пользовался твоими страхами — чтобы скрыть свои собственные и по итогу, это привело к тому — что я совершил неумышленное, но убийство.» Эван всё ещё улавливал каждое слово, стараясь постичь смысл того, куда стремится его брат в своей речи, перед тем как он продолжил: «Поэтому, я предлагаю тебе компромисс.» У Эвана брови взмыли вверх, когда он заметил, как его брат внезапно встав с места, направился к ближайшему кухонному столу и схватил за острое лезвие недавно отточенный нож. На первый момент Эвана накрыло волной страха, а вслед за этим пришли ошеломление и недоумение, когда вперед была протянута рукоятка ножа в его сторону. «Око за око». Я не буду сопротивляться. Причини мне боль. Столько, сколько тебе хочется. Так будет справедливо.» Глаза Эвана сузились до крошечных кружочков, когда Майкл преклонил колени в его присутствии. Ручка оружия словно магнетом притягивала его внимание, раздираемое между мрачным желанием отомстить и стремлением оставаться благородным. Глубокая неприязнь к брату колыхнулась в его сердце, однако… «Ты ведь уже пытался мне навредить. В образе золотого медведя. Но не мог. Это твой шанс, малыш. Если тебе полегчает, почему бы не позволить этому событию случиться? Просто… выпусти весь тот гнев и ярость, что в тебе накопились за годы и считай мы квиты. Будет двигаться дальше, хорошо?» Глубокие саморазрушительные высказывания Майкла неумолимо подводили Эвана к критической точке кипения, и в один пронзительный момент Эван с острой необходимостью схватился за ручку орудия. Острый стальной клинок вонзился в плечо старшего, вызывая мучительный крик от боли, которая мгновенно разлилась по телу, а кровь начала медленно красить одежду в тёмный цвет. Он наблюдал, как гнев безупречно вырисовывался на лице Эвана, но потом, словно вялое продолжение, последовало разочарование. Эван же ощутил уязвимость своего сердца, пронзительнее, чем предшествующие боли до этого — во время его побегов, и потому, когда он извлёк лезвие из нижнего слоя кожи Майка, он не смог нанести второй удар, а лишь обессиленно роняет нож на землю. Почему он плачет? Тяжелый, истомленный взгляд старшего брата вывел его из равновесия, слова потеряли всякий смысл, мысли перепутались. Эван был ошеломлен той пьесой, которую режиссировал Майк, несмотря на то, как он когда-то, в детстве, разгорающемся в гневе, мечтал разодрать его лицо, раздробить череп, вызвать отчаянные крики от боли… Сейчас, в этот момент из его собственных мечтаний, его наполнило только глубокое сожаление. Эван невольно протянул руки к своему брату, осторожно и неуверенно обнял его, словно опасаясь его очередного исчезновения. Страх остаться одному снова наполнила грудь мальчика. Вихрь смешанных чувств, связанных с братом, его поступками, а также с действиями Майкла, всколыхнул Эвана до слёз. Майк осознал, что его поступок был неправильным. Но как ещё вернуть доверие того, у кого оно расшатано до основания? Он знал, что на словах это не передашь. Несмотря на то, что решение было безрассудным, болезненным и чрезвычайно пугающим, он о сожалении и не думал. Братья обнялись, и в то время как Майкл с трудом сдерживал слёзы, не желая показывать свою слабость, Эван был полон слёз — его эмоции разрушали все барьеры. На этот раз, в отличии от решения в молодости, Майк не собирался затыкать Эвана. Он дал брату свободу выпустить накопившиеся чувства, пусть это даже и казалось безумием или нелепицей — к черту все это, сейчас это было безразлично. Они оба были потеряны в попытках понять, как себя вести друг с другом. Но теперь истина начинала пробиваться сквозь пелену сомнений. Майкл внезапно понял, что Элизабет совсем не спит. Её взор — беспощадный и ясный — говорил о том, что она уже намерена выразить ему все свои претензии в момент их уединения. Вопреки тому, Элизабет без задержки влилась в их групповое обнимание, а Майк, не сдержав эмоций, дал волю слезам, однако улыбка не сходила с его лица. Да, обоюдного прощения не последовало со стороны Эвана, и Элизабет еще не простила Майка, так же как и он не простил её. Но они были готовы пережить это испытание и двигаться дальше. Вместе. Майкл уже открывал рот, чтобы что-то сказать, но внезапно его перекосило от увиденного… ЕЁ лицо. «Ну и шумиху вы тут устроили… Афтоны» Произнесла Кэссиди, вдруг появившаяся из ниоткуда, с раздражением в голосе. Майкл воспринял её слова с иронией, хоть и не стал задерживаться на этом. Заинтригованный знакомым тембром, Эван невольно улыбнулся, поворачиваясь к источнику. Элизабет в ответ изогнула губы, будто попробовала на вкус кислую цедру. Между тем, Майк с полной ясностью понял одно — общение с родными привлекло к ним неумолимое внимание. Все дети тоже присутствовали здесь. Не в облике механических кукол, а в виде изнуренных, истощенных, мучительно утомленных духов, которые обращали взгляд на своих «товарищей по несчастью», словно на мертвецов. Шарлотта в частности, была полна решимости встать на защиту своих старинных друзей. И в этом была своя железная логика — связи между семьями Афтонов и Эмили всегда были крепки и нерушимы с любой стороны. Ну, рушимы с одной стороны… Только сейчас Майк осознал, в каком дерьме они оказались.