Обычные будни шаманов города N

- Я дома, - Бэйба проходит на кухню и садится за стол. Челентана, колдующая над обедом, идет доставать тарелку, даже не спрашивая, хочет ли она есть. Она всегда так. - Вот и славно. Как город? ( тарелки звенят привычно уху, ложка зачерпывает суп, Челентана выдыхает дым в сторону) - Там был дождь. - Ммм, дождь, не промокла? - Нет, - Бейба не умеет рассказывать, но не сомневается, что Челентана знает. Челентана всегда все знает. Бейба втягивает запах супа — горячего, наваристого, с томатом, базиликом и орегано, и косится на вазочку в центре стола — достаточно ли там сухариков. Достаточно. Как и всегда. Челентана крепко затягивается сигаретой в мунштуке, глядя, как Бэйба неуклюже ест суп. Когда они по утрам — стабильно, в одно и то же время выходят на улицу, некоторым случайным, не местным прохожим иногда кажется, что она еле стоит, этот божий одуванчик лет восьмидесяти, на котором вещи висят, настолько она худа и жилиста. Но потом они приглядываются к костлявым рукам со свежим маникюром и пальцами, увешанными кольцами, к цепкому ехидному взгляду и как-то интуитивно понимают, что эта старушка может им еще дать фору. Местным и приглядываться не надо — они ее знают. Почти суеверно несут дары практически каждый день. У каждой своя просьба, с которой нельзя прийти ни к кому другому. А даже если и просьбы нет пока, мало ли — Кьяра с золотыми зубами заходит занести баклажанов, Фелиссия, чью дочку спасла Челентана пять лет назад, щедро оделяет ее томатами и зеленью каждый раз, когда торгует на рынке, молчаливый Густаво с потрескавшимися пальцами приносит рыбу из свежего улова, получая взамен крем с жиром барсука и наставления о том,что нельзя забывать надевать свитер, а старый Джованни, когда она проходит мимо, задорно выкрикивает комплименты и уверяет, что починит все, что угодно, что сломается у мадам Челентаны, бесплатно, пусть только попросит. Челентана благосклонно принимает дары и хихикая, флиртует с Джованни. Бейба думает про варккросту — варккроста выбрала выпить жизнь тех, кто хотел уйти из нее. И ей было грустно от того, что она делает. Но она делала это. Люди странные. И нелюди иногда тоже. Суп очень вкусный. Горячий, острый, с фасолью, броколли и поджаркой из овощей. Все, как она любит. У мамы такого не получалось. Бейба откладывает лук на край тарелки и медленно выливает остатки супа в ложку из тарелки, чтобы доесть точно все. Пара капель падают на стол. Челентана привычно и почти моментально вытирает их тряпкой. - Пойдем сходим на рынок, сегодня ярмарочный день. Бейба любит ходить с Челентаной. Челентана перекидывается с торговками репликами, пьет крепкий кофе у миссис Джан на веранде с яблочным штруделем по-венски, рассматривает украшения из цветного яркого бисера, которые привезли мексиканские торговки в ярких шалях. Бейба слушает музыку города. Крики чаек, моторы машин, еле уловимое гудение ветряков на окраине, смех и крики детей, дуновение ветра, приносящего песок из далекой пустыни и запах акаций. Она даже закрывает глаза, чтобы лучше слышать, но Челентана на нее за такое сердится. Поэтому она делает это, когда они уже идут по рынку - здесь нет машин, так пугающих Челентану, и она идет позади нее, чтобы та не увидела. Ей не так уж и нужны глаза, чтобы идти. Челентана знает, но не перестает сердиться и выговаривать ей, каждый раз, как застукает ее за этим: - Ты должна вести себя как человек. Так нельзя. Бэйба знает. Просто иногда это так надоедает. Старые местные знают ее также, как и Челентану. Здороваются: - Привет, Бэйба! Отлично выглядишь, - она выглядит как всегда, но она уже привыкла этим странным словам, хотя и не понимает их. - Как дела, крошка? - Как настроение, розовая леди? Она молча проходит мимо них, но они привыкли и знают, что ее медленный взгляд, останавливающийся на них на секунду — это ее форма общения. Когда она только умерла...точнее, когда она только начала жить с Челентаной, они вначале чурались ее. Тогда мама только умерла, и она осталась одна, она просто ходила по Городу. Тогда она и научилась слышать его, различать его голоса. Она тогда подключала руки — улавливая пальцами ритм и тон. Челентана говорит, что это выглядит так, словно она дирижирует оркестром. Она попросила не делать ее так при людях, но когда она выходит на балкон, ей никто не мешает. Так удобнее. Рядом с мамой ей было спокойно. Нет, мама, конечно, ругалась на нее и заставляла делать ее всякие неприятные и непонятные вещи — например, расчесываться или мыть посуду. Но пока мама была рядом, она могла думать о своем, жить в своем мире, куда более понятном и интересном, чем этот. И безопасном. А потом ее не стало. Она бродила по городу, просто идя вдоль улиц — никогда не запоминала их. Мама ругала ее, говоря, что все дети запоминают свой город уже в шесть лет, а ей двадцать пять, могла бы запомнить хотя бы свой район! Но зачем? Ведь мама всегда рядом. А потом ее не стало. И он шла, шла по этим одинаковым улицам — это потом она уже научилась различать из по голосам, а тогда она шла и шла по ним, пока не пришла к морю. Легла на песок и осталась там лежать. Хотелось кушать, но еды не было и где ее взять, она не знала, поэтому вставать смысла не было. Потом она пошла в море, чтобы попробовать поймать рыбу. Вспомнила: видела, так делали дети. Но прибой сбил ее с ног, и ей было сложно подняться. Она пыталась, но у нее все никак не получалось, море все снова и снова сбивало ее с ног и накрывая водой с головой. Соленая вода попадала в уши, в глаза, нос и рот. Там ее и нашла Челентана. Вначале она услышала шаги, ее дыхание и трость. Потом незнакомая старуха подошла совсем близко, накрыла ее шалью, и немного покряхтывая, опустилась рядом с ней на песок. - Уф. Далековато же ты забралась. А кричишь на весь город. Всех чаек распугала. Незнакомая старуха говорила странные вещи. Она не кричала. Она молча лежала. Как любой умерший человек, выброшенный на берег морем. Но Челентана все говорила и говорила. Это уже потом она узнала, что она действительно может кричать на весь город. Тогда она еще не понимала и не могла соизмерять силу. А потом Челентана сказала: вставай-вставай, пойдем, я налью тебе супу. И она встала. Медленно перекатилась на бок в мокрой одежде, закашлялась, выплюнула воду изо рта, тяжело поднялась вначале на четвереньки, а потом и во весь рост на дрожащих ногах, опираясь на старуху. Ногам было больно. Лицу тоже. Дома Челентана налила ей горячего супу — первого за неделю со смерти мамы, и лечила ее сбитые, все в синяках ноги, как лечила всех остальных, кто приходил к ней по утрам. Если бы ее спросили, что произошло, она не смогла бы сказать. В ее голове это звучало так: Вначале она жила с мамой. Потом мама умерла. Потом умерла она сама. Потом она стала жить с Челентаной. Все остальное было не очень понятными и не нужными деталями. Челентана понимала ее лучше, чем мама. Она могла с ней разговаривать. Она объясняла ей, что она может делать. Так что через какое-то время — может год, а может три, она уже знает, что ей делать, когда Город мучительно громок, как отводить глаза тем, кто слишком пялится на нее, как упокоить души тех, кто вьется вокруг своих домов, будучи слишком привязанными к земле, как заговорить боль и много всяких других вещей. Мама даже не видела умерших, и не слышала Город. Она была доброй с ней, насколько могла, но она мало чем могла ей помочь. Так что это хорошо, что Челентана нашла ее. Бейба любит ходить на рынок с Челентаной и одновременно не любит его. Слишком много цветных пятен, слишком много звуков, слишком много запахов, среди которых всегда есть страх. Те, кто обманывает других, всегда пахнут страхом. Сегодня большая ярмарка, людей больше, чем обычно, может быть в этом дело. А может быть в том, что утром была варккроста, и поэтому она уже потратила много сил. Так что она почти не замечает, как напряжение возрастает, и она все больше закрывается от внешнего, цветные пятна становятся просто пятнами, а не витриной с овощами, например, голоса сливаются в почти один неразличимый гул. В таком состоянии она обычно ориентируется только на Челентану — ее силуэт, запах, юбку, голос она видит и слышит всегда и может часами ходить за ней, не особо фиксируя, куда и зачем. Достаточно того, что Челентана знает. Сама она скорее внутри, чем вовне. Это вполне комфортное для нее состояние. Дома было бы лучше, но так тоже можно. Можно рассказывать свои любимые истории внутри себя - она их помнит, слово за словом, абзац за абзацем. Они никогда не надоедают. Можно подбирать цвета для будущей мозаики из кусочков стекла, пайеток и камушков, которую она делает дома - она помнит их все. Можно просто слушать гул земли. Он успокаивает. Из комфортного около-не-бытия ее вдруг выдергивает понимание, что она врезалась в кого-то и вообще, куда-то целенаправленно идет. Ноги очень быстро несут ее куда-то на другой конец рынка от совершающей свой обход Челентаны, все предметы вокруг становятся чересчур четкими, словно она перешла в боевой режим. Под конец она просто бежит и только забегая за угол шапито, понимает в чем дело. Мужчина грубо оттолкивает женщину. Он не бьет, но толкает ее. Она почти не слышит, что он говорит, его слова смешиваются в один агрессивно-уничижительный гул. А вот тревога сжавшейся, о чем-то просящей женщины орет красной сиреной в ее голове. - Отстань. Я тебе ничего не обязан. Я тебе сколько раз говорил? Почему твой щенок мешается под ногами? Никто не заставлял тебя рожать, скажи спасибо, что я тебя еще не уволил, пользуешься моей добротой. Кто тебя еще возьмет? - Пожалуйста, Мистер Бонс, последний раз, извините, пожалуйста. Он поворачивается на шум с презрительной рожей, и даже не успевает изменить выражение лица, когда в него врезается ее кулак. Она рычит, ревет слоном, вгрызается зубами в его шею, бьет с размаху коленом, сшибая его с ног, рвет ногтями, в глазах, как всегда в такие моменты, чернеет от ярости и она теряет себя в сплошном желании причинить как можно больше вреда. Убить. Уничтожить. Соленая кровь размазывается по лицу. Рвущаяся ткань трещит. Стук сердца становится все громче. Реальность растворяется, и она вместе с ней. * * * * Следующее, что она слышит и видит — это голос Челентаны и небо. Судя по прохладе и мокрости, она лежит в траве на спине. Солнце слишком яркое. Небо слишком светлое. Одежда слишком неудобная. Челентана разговаривает с мерзким мужиком, ее голос врезается в уши слева: - Ох, Мистер, и не повезло же вам, упали прямо в куст, вот это ничего себе, да? Голову может быть напекло? Не было такого раньше? Может быть уже возраст, Мистер, в вашем возрасте надо уже поосторожнее, давление мерили сегодня? А то я тоже бывало думаю, что молодка, а по лесенкам так быстро уже не бегаю, - Челентана хихикает, и Бэйба сгорает от стыда и вины от того, что ей приходится сейчас заниматься разговором вот с этим вот из-за нее. Одновременно, когда она слышит его растерянный голос, в висках снова начинает подниматься гул, в глазах чернеет, а кулаки сжимаются. Гул крови пульсирует в ушах. «Нельзя убивать. Нельзя убивать. Нельзя» - голос Челентаны в ее памяти стоит между ней и этим придурком словно кирпичной стеной. Слишком много всего. Желание вцепиться ему в рожу. Красно-черные картинки из детства. Голоса Челентаны и мужика в нескольких метрах от нее. Строгий голос Челентаны внутри. Ее начинает скручивать Невыносимостью. - Все как в тумане. Что я тут делал вообще? - у мужчины растерянный голос. - Кажется вы хотели сказать этой милой мисс, что если ей не на кого оставить ребенка в то время, как она работает на вас, нужно нанять ей няню. Кажется вы говорили, что много устаете последнее время, но понимаете, что нельзя же бесчеловечно относиться к таким хорошим сотрудницам, - голос Челентаны мягкий, увещевающий, совсем неуловимо укоризненно-назидательный, и такой заговорщицкий, так, словно они на одной стороне. А еще Бейба слышит, что он чуть слышно вибрирует. Эти двое точно не замечают. Люди вообще мало чего слышат. - Кстати, я как раз свободна, совсем беззаботная старушка (Бейба словно видит ее кокетливую улыбку с обманчиво беззащитным взглядом в этот момент) и могу посидеть с ребенком за небольшую сумму. -Да? Вот и замечательно. Подходите завтра, как раз и начнете, - по голосу слышно, что мужчина явно еще не в себе, но интонации у меня в любом случае совсем другие, не такие, какие были. - Спасибо, - у женщины дрожит челюсть, глаза наливаются слезами, но она стойко придерживает начальника, помогая ему идти. - Ничего-ничего, милая. Я приду завтра с утра и все будет хорошо. Они уходят как раз вовремя, потому что невыносимость накрывает Бэйбу с головой. Слишком долгий день. Слишком сложный день. Сначала варккроста, которая отняла много сил. Теперь это. Ей не нужно было идти на рынок. Она должна была знать, что это случится. Она садится, и судорожно рвет траву рядом с собой, раскачиваясь и почти в голос прерывисто и протяжно вытягивая: - аАЫы Ыы Ыы Ыы Ыы Ыы Ыы Ыы Невыносимо неправильно отпустить этого человека. Он плохой. Не честно. Тело хочет рвать его на части. Откусить ему голову. Ее скручивает почти до судорог бессмысленностью порыва, который она не может реализовать. И она раскачивается и выплескивает свое недостижимое в воплях. Челентана садится неподалеку от нее, прикуривая сигарету и глядя на реку. Люди рынка уже знают их, ее крики никого здесь не испугают. Поэтому она просто курит сигарету, задумчиво глядя на реку в ожидании, когда Бэйбу отпустит. Не бывает ведьм без темной стороны. Даже таких как Бейба. Не совсем ведьм, а так, что-то третье. Если бы она верила в големов... Неуклюжее рыхлое тело, словно недолепленное. Неумение толком говорить. При этом сила и выносливость слона и верблюда. Магические способности третьего уровня. Доступ к силе местами больше, чем ее. Но вот то, как она видит мир...словно ее мозг также недолеплен. Иногда она понимает меньше, чем трехлетний ребенок. Иногда быстрее и глубже, чем она сама. Ну что же. Кому-то море дарит черных кошек, кому-то фамильяров...ей вот повезло на кого-то побольше. Значит она достойна. Она справится. И не такое дерьмо еще случалось. Так что...Ну, срыв. Челентана отлично представляет, как Бэйбу корежит сейчас. И что помочь она ей ничем особо не может. Кроме как прикрыть. Разрулить ситуацию в земной части реальности. Побыть рядом. И это немало. Ой, как немало. Не в ее годы волноваться. Сколько тех срывов было на ее веку. Пройдет и этот. Она любуется каштанами на берегу — сколько здесь живет, сколько помнит себя — с детства любила их. Надо пожарить. И тыквы, скоро Самайн. Они будут делать фонари из тыквы и тыквенный суп. Бэйба не очень оценит фонари, но ничего. Бэйбе достанется суп. А вот она сама повеселится на славу. Самайн — хорошее для нее время. Сигарета заканчивается, и она тушит окурок со следами помады о землю, щелчком пальцев с ярким маникюром отправляя его в урну, стоящую неподалеку. Сигарета заканчивается, а завывания Бэйбы — нет. И тогда она начинает напевать колыбельную. Старую колыбельную своей бабки про Изабель, живущую в темном лесу и варящую грибной суп, когда за окном встает полная луна. Голос слегка дребезжит, что неудивительно, когда тебе за восемьдесят, и ты куришь как паровоз. Бэйба затихает к третьему куплету. Как и всегда. - Ничего, милая. Ничего. Бывают и такие дни. Они сидят на траве набережной, глядя на закат. После срыва тело всегда слабое. Мама всегда ругала ее за приступы. Пыталась что-то объяснить, требовала прекратить. Она делала только хуже. Челентана знает, что ее не надо трогать. В голове пустота. И стыд. А потом она чувствует, что тело начинает замерзать. И они встают и идут домой. Челентана что-то говорит про тыкву и самайн, и про то, что завтра надо запечь баклажаны, и про то, что Маурите надо помочь, и она начинает чувствовать, что клюет носом. Осталось дойти до дома. Челентана держит ее под руку, опираясь на нее так, словно ей нужна поддержка. Смешно. Но она как будто верит, и держится, чтобы довести ее до дома, словно это она отвечает за эту маленькую, обманчиво маленькую и сухонькую старушку, одну из сильнейших ведьм Города. Город провожает их взглядом, отводит нехороших людей в сторону, подключает зеленые светофоры, рыжих котят, трущихся об ноги, птиц и теплые лучи закатного солнца, греющие спину. Завтра будет новый день.