Даруя любовь

Юнги знает; он знает, что ему не следовало этого делать. Он знает разницу между фантазией и реальностью, но иногда реальность настолько непритягательна, что он предпочёл бы ещё немного побыть в своём личном пузыре. Юнги знает; он знает, что у него есть обязанности. Он знает, что ему есть чем заняться, нужно написать рэп и закончить мелодии, но иногда ему просто хочется отсидеться и расслабиться, потому что всё может его немного перегрузить. Юнги знает; он знает, что это неправильно. Он знает, что должен сосредоточиться на странице с незаконченным текстом, лежащей перед ним, но иногда ему просто хочется посидеть и посозерцать что-нибудь более приятное. Возьмём, к примеру, Чимина. Всё, что он делает, будь то просто разговор своим нежным голосом или то, как он просто смотрит на Юнги, как будто тот единственный человек в мире, он находит в этом утешение. После того, как однажды ночью Чимин сломался у него на глазах, слёзы лились из его глаз, а дыхание было прерывистым, Юнги взял на себя ответственность убедиться, что с Чимином всегда всё в порядке. Он проигнорировал жалобы и поддразнивания другого участника, сказав Юнги, что тот чрезмерно контролирующий. Но в Чимине есть что-то такое, что очаровывает Юнги в самые неподходящие моменты, и всё же ему, кажется, всё равно. Может быть, это из-за особого блеска в глазах Чимина, когда тот смеётся, он не слишком уверен. Чимин знает — такое было бы трудно не заметить, — что Юнги много наблюдает за ним. Этот пристальный взгляд несколько нервирует, поскольку порой кажется, что Юнги сверлит дырки у него в затылке. Тем не менее, Чимин на самом деле не против. Ему нетрудно встретиться взглядом с Юнги, большую часть времени зачинщиком выступает он сам, но ему хочется спросить, почему Юнги это делает («Почему ты не посмотришь на кого-нибудь попривлекательнее? Должно быть, от меня у тебя глаза болят»), но он никогда не бывает уверен, когда выпадет получше время вопрос задать, потому что всякий раз, когда он приближается к Юнги, тот уходит. («Честно говоря, ты самый красивый человек, которого я знаю».) Юнги действительно хочет сказать ему — он действительно хочет, — но слова никогда не выходят как надо. Иногда он смотрит на затылок Чимина, прикидывая в уме, что хочет сказать («Чимин, ты мне действительно нравишься. Типа, очень сильно. Больше, чем друг»), но когда Чимин оборачивается после того, как Юнги зовёт его по имени, всё вылетает в окно, и он остаётся беззащитным с раскрытым ртом и изумлённым взглядом, устремлённым на него. Однако Чимин продолжает улыбаться, едва показывая десны, ожидая, что тот что-нибудь скажет. («Я вроде как догадался. И я, эм, думаю, ты мне тоже нравишься».) Юнги думал, что любовь играть со словами, записывать их, придумывать и выплёскивать на большую толпу даст ему преимущество в исповеди. Но, похоже, это не тот случай, если дело касается Чимина; есть миллион слов, которые он мог бы сказать, и всё же ни одно из них не подойдёт. ~*~*~*~*~*~*~*~*~*~ Чимин немного сбит с толку. Он в замешательстве, потому что знает, что нравится Юнги, но ничего с этим не делает. Чимин снова чувствует, как в его затылке просверливают дырки, и он начинает немного раздражаться. Он пытается читать свой комикс, но чтение становится всё труднее, когда он чувствует, что кто-то пристально смотрит на него. Чимин фыркает и оглядывается через плечо: — Почему ты продолжаешь пялиться на меня? Юнги в шоке — выражение его лица выдаёт всё: — Я. Эм. Нет? Чимин слышит, как на заднем плане тихо играет телевизор, и, судя по звукам невыносимо надрывных воплей, это одно из любимых шоу Юнги. — Ты да, хён. Я чувствую твой взгляд у себя на затылке, и это немного раздражает, — огрызается Чимин, свирепо глядя на Юнги. — О, я… прости. Я не хотел тебя раздражать, — Юнги отводит глаза в противоположный конец комнаты и сглатывает, горячий румянец заливает его щёки, когда он прикусывает губу. Чимин сдувается, внезапно почувствовав себя виноватым за то, что накинулся на Юнги. Он хмурит брови и встаёт со своего стула за обеденным столом, чтобы присесть рядом с Юнги на диван, их бёдра нерешительно прижимаются друг к другу. Чимин осторожно кладёт руку на колено Юнги. — Я сделал что-то не так? — Чимин мысленно отмечает, как Юнги заметно напрягается от этого прикосновения. — Нет, — Юнги облизывает губы и смотрит на Чимина, — на тебя просто, э-э, интересно смотреть? Чимин приподнимает бровь, и он уже собирается открыть рот, чтобы ответить, и… Губы Юнги на его губах. Чимин ахает, широко раскрыв глаза и всё ещё слегка приоткрыв рот, когда Юнги продолжает прижиматься губами к его губам. Юнги зажмуривает глаза и сжимает в кулаке ткань футболки Чимина, притягивая его ближе, чтобы вызвать реакцию. Чимин позволяет своим глазам медленно закрыться, когда его губы движутся вместе с губами Юнги, его кончики пальцев впиваются в колено Юнги, когда он придвигается ближе. Юнги нежно прикусывает нижнюю губу Чимина, и они оба удовлетворённо вздыхают. Чимин кладёт другую руку на основание шеи Юнги, когда тот опускает его на подушки. Он ненадолго отстраняется, глядя на Юнги, нависающего над ним. Юнги снова наклоняется, слегка смещаясь, чтобы ему было удобнее, и трётся носом о нос Чимина. Чимин здесь, прямо перед ним, и он отвечает ему взаимностью. У него комок в горле, и он действительно хочет рассказать Чимину всё. Как много он для него значит, как сильно он ему нравится, как сильно он заботится о нём, но он, кажется, не может проглотить комок в горле. Он заглядывает Чимину в глаза, и на лице Чимина появляется мягкая улыбка, которая убеждает Юнги, что всё в порядке. Юнги кладёт ладонь на щёку Чимина, на его лице расцветает улыбка, прежде чем он снова прижимается губами к губам Чимина. («Я думаю, что мог бы полюбить тебя. Хотя бы совсем чуть-чуть».) («Тогда это хорошо, потому что я тоже тебя люблю хотя бы чуть-чуть».)