ловец снов

нежная рука проходит вдоль ключицы, оттягивая мягкую кожу, вереницей по костям, ласково оставляя след. наполненное теплом тело, излюбленное до краёв, самое близкое и вязкое, в руках томится и лежит, прикрывая глаза. он перейдёт на плечи, всё так же не отрывая взгляда, проведёт круги ледяными пальцами, ощутит тепло и доверие, в очередной раз поймёт весь спектр этого замечательного к нему отношения. сожмёт пальцами, зарываясь меж выпирающих костей, предотвращённый тканью и кожей. оттянет ворот и оставит не нарочные царапины, оглаживая всю область шеи и ей близких, пройдётся мягкой линией от самого горла до губ в едва ощутимых трещинах, и спустится обратно. и тот стоял в опьянённом оцепенении. словно воск вытекали его мысли и взгляды, и тот принимал всё с улыбкой на лице, руки его красились чужими мыслями, он сам был центральной точкой этого восхитительного момента, он был всем и одновременно ничтожным ничем. видел себя в отражении возлюбленного, ловил взгляды один за другим, был самым-самым, и мягко отдавал душу на чужое благо. получал большее взамен, обилие излитых рек слов и пониманий, обещаний до гроба, обещаний быть до конца под одной верёвкой, обещаний помнить и любить невзирая на нечто рядом. и все эти слова он так любил, принимал аромат навязчивых сравнений и аллегорий под свою кожу, раз за разом касался мягких и таких любимых, посмертно прикованных ко взгляду его издыхающему приглушённых надежд. он сделает из этих мечт и планов прекрасный сад, будет смотреть на прорастающие цветы подобно садовнику. со властью его над судьбой, не погубит даже самую уродливую розу. будет смотреть на её лепестки, раз за разом дивясь необыкновенной красоте. внимая её движением раз за разом, едва отрывая взгляд, чтобы моргнуть. движения его, трепетные, и такие мягкие с ней единственной. однако тот был влюблен в весь свой сад из желаний чужих и мечт, будет бережен как с телом, так и с составляющими его излюбленного сознания. любимое тело падет в руки, а тот удержит его с удивительным трепетом, какого ранее не видал. всё так же держит за руки, мягко и податливо придерживая, будто бы принимая форму чужих очертаний. тот осмотрит возлюбленного вновь, его бегающий от стороны в сторону взгляд, его едва уловимые телодвижения, будто бы совершённые в анемии, и тот всё прекрасно понимал. отвечал взаимностью едва заметно. клону приходилось ловить каждый взгляд и долго им наслаждаться. примкнув ещё ближе, всё интенсивнее сокращая дистанцию, и не отпуская таких любимых запястий. ему предварительно понадобилось провести несколько оцепеняющих линий, останавливаясь у локтей, оглаживая сухую и помятую кожу. от его рук становилось все мягче, будто бы превращаясь в приятную на ощупь массу. он любил это тело, любил всё в этом человеке, и будет любить до самой смерти, концепция которой, к сожалению, ему более чем понятна. последний вздох, последний взгляд на такое родное, заученное до безумия, чёрствое и пугающее лицо. последнее, что тот видел. и пред собой в этот раз он увидит нечто иное, более мягкое, ещё более родное, ещё более приятное. увидит во взгляде блеск, схожий со своим. абсолютно идентичное нечто, абсолютное. абсолютный идеал. от этого идеала тот не мог отказаться, забыть, или исправить воспоминания, этот идеал — его личное дело. возлюбленный всегда был чем-то абстрактным. ненависть граничила с любовью, а желание задушить с позывом обнять. горечь мешалась с сахаром, а слёзы лились и смехом, и горем. он объял смысл жить вновь, и тот объял его в ответ. эмоционально наполняя свои действия вкушаемым содержимым. совсем-совсем теплым, и таким учтивым. разум устраивало такое. устраивал подобный концепт и окружение, и смотрящего — веки подрагивали сквозь сотканные нити комфорта. однако тот продолжал, и вновь касался запястий. будто бы возвращал к прежнему состоянию, в исходную позицию. сжимал так, словно в последний раз. наполняя касания любовью и чувствами своими, светлыми словно солнечный свет, и хрупкими подобно хрусталю. он проводит мягко, пальцами вдоль. едва надавит, вновь доказывая. тот игнорировал всё вокруг, фокусируя внимание на руках. игнорировал приглушённые собой слова, игнорировал и собственные вздохи. всё внимание и взгляды были прикованы к одной единственной детали. и сейчас определённо одна из сторон одержала полный контроль. по-прежнему он был рядом, вновь отступился от мягких конечностей — беззаботно перешёл к остаткам нетронутых масс и обилий плоти. проведёт от плеча левее вниз, постепенно касаясь и продолжая влюбленно сжимать. проведёт резко обратно, возвращаясь к излюбленным местам. сгладит резкости, вновь коснётся оголённых соединений клеток, рваным на уровне молекул. примкнёт к пальцам, и преподнеся словно дар самому себе, вновь начнёт интенсивно водить круги, не взирая на остальное окружение. он огладит едва формированные выпирающие составляющие. будет предельно нежен, до звона и постепенного треска своего сознания. нежно продолжит держать руки, продолжит смотреть, не отрывая взгляда, вновь по-особенному. ещё более особенно чем обычно, он смотрит на поднятое вверх. он удерживает на весу своего возлюбленного. ещё раз поднимет взгляд. еще раз очнётся. а когда откроет глаза, тело его парализует. он наконец откроет для себя обзор жестоких реалий. ком в горле обострит свое бытие, а тело его деформируется в клубок бессвязных эмоций от увиденного. и он не может остановиться. сжимает ещё сильнее до треска, затягивает с более интенсивной силой, и запинаясь, наконец, отступит шаг назад. он едва держится, и что-то не позволяет его рукам слушаться разум. ему хочется отменить все свои действия, хочется упасть на колени и просить прощения — всё было напрасно. он лишь бездействует, пока его лицо красят капли росы его печалей. сладкие касания были самым настоящем насилием. приглушенный смех были криками боли и треском костей, а доверие, понимание желаний и чувств, любовь и принятие "внутреннего мира" были на деле вытекающими внутренностями. пред собой он видит такое родное, любимое, и всё ещё живое и всё ещё тёплое тело. на шее красуется самый настоящий ожог крепкой хватки, и потёртость от верёвки, что прямо сейчас оставляет синеву бутонов на тонкой коже. руки его висят внизу, пока переломанные в мясо и крупицы кости запястий протыкают кожу, и красят себя и едва держащиеся кисти красным. он пытается приподнять их, пытается с их помощью выползти из ловушки, всё оборачивалось ему боком и болью, о чём свидетельствовали многочисленные вздохи сквозь недостаток воздуха, а так же искажённая гримаса из ненависти, боли и страха. оригинал боялся. вновь считал Редо монстром. вновь испытывал ненависть, не находилось в его душе прежней теплоты. вновь ощущал боль, как причинённая множество раз. по ватным ногам стекают алые реки, а внутренности удерживаются внутри лишь потому, что рваную рану тот усиленно сжимает остатками конечностей. Редо сделает это за него, лишь ещё больше пугая и напрягая. оригинал твердит что-то неясное о ненависти, о собственной боли и будущей мести. о мтом, что это не сойдет ему с рук. о том, что он искренне доверял, и не думал, что всё обернётся следующим образом. сквозь вздохи и обрывистые фразы, Рубедо улавливает каждое слово и принимает в самую душу. оцепеневши продолжает направлять взгляд вверх. ему постепенно перестаёт хватать воздуха, а клон по-прежнему не в силах противостоять, или хотя бы, шевельнуться. это зрелище позволяет испытать удивительный спектр ощущений и чувств. его тело постепенно принимает всё более изощрённый и вывернутый облик, когда кожа покроется мурашками, а голова закружится в тошнотворном позыве. он видит пред собой своего возлюбленного, повешенного на тугой веревке, со вспоротым телом. задыхающегося, в отчаянных попытках выбраться из ловушки, не взирая на переломанные, посиневшие и покрытые алыми лентами запястья. это прожигающее нечто не позволяло спасти его. ломало изнутри, раз за разом выливая яд на искусственное сердце. кости его словно обернутся камнем, как он сам себе твердил. как отрицал восприятие нынешнего, как прекрасного зрелища, того, как принято в их обществе. того, с кем то желал вытворить подобное. и вновь стекая по предрассудкам сознания, он отрицает. нет-нет!—твердит он глубоко в себе, когда как не нарочно улыбается, стараясь стянуть с себя лицо пристыженно, под строгим чужим взором, оставляя следы на собственных горящих щеках, прикрывая изогнутые в наслаждении уголки алых его губ, на чьих просторах таким же алым впечатались мысли и самые сокровенные желания, непринятые никем, и даже отвергнутые обладателем. он ощущал себя самым стереотипным примером "плохого" человека — образ, который он старательно избегал, и впитывал в себя по исключительной неволе, убегая раз за разом, оправдываясь и чуть не плача в "собственной" тени. и вот стоило ему отслоить себя от этой липкой кожи, стоило обнажить сознание и душу, стоило обернуться доверием и искренними чертами, он осознаёт, что сбросил с себя рассудки и сознание. выбросил в пустоту того, кем на деле и являлся. утопленный в чернильной склизкой массе, меж страниц запятнанного дневника его, силуэтами и чёрствыми линиями вырисовывал он образ, такой неоднозначный и мрачный, отливающий ядом, за километр несущий болью и "плохими" намереньями. был ли он, существовал ли, если же и являлся им, то почему до сих пор жив? и почему он рассуждает об этом? почему он рассуждает о загадке по ту сторону зеркала, когда его реальные руки красятся алым, до треска сжимая основание тонкой шеи? почти выдавливая золотой знак качества, заставляя предсмертно биться в конвульсиях. и тот взаимодействует, из последних сил оставляя всё больше алых цветов, заливая краской всё тело и лицо, дабы смотря в отражение он вспоминал каждый раз безжалостно убитый силуэт, висящий на веревке поневоле. и продолжает нагнетать, когда в очередной раз клон ощутит прожигающую боль в кистях. будто бы сам разум его вырвал нервы из соединений. электричество бьёт изнутри, якобы теорией и на практике ощущая все яды и пытки, боль отдавала во все его миллиметры полос клеток, и вытекающим составляющим. и образ его, в отражениях битых зеркал повсюду, тусклый, словно совершенно стёртый. «массовка», иначе говоря. "лишь временная мера", "не значимая деталь". совершенно точно отречённая, и совершенно всем безразличная крупица. ведь это сборище зеркальных отражений, и постепенно он душит одно из них. смотрит в лицо полное ненависти, смотрит в лицо полное печали и разочарований, будто бы желающее сказать что-либо. гнилые, совершенно неидеальные слова и фразы. те, кого не должно было существовать, ошибки природы чудом выжившие льются реками бреда и взахлёб выданного монолога огромного разочарования. и ни намека на прежнюю любовь. ни намека на прежнюю мягкость, романтическая трагедия кончается драмой и плохим финалом. он умер слишком рано, слишком рано, чтобы быть до конца рождённым. но забрать своё перерождение в качестве дара, или случайности, в любом из вариантов неверное решение. и отражение пустеет. мёртвое тело в его руках, вязкое и тонкое, умершее слишком и непозволительно рано. ещё не успевшее пролить достаточно мерзости, висит с переломанными костями в петле. умер ли он от боли, остановки искусственного сердца, или удушья. не важно. он мёртв. он мёртв и теперь он ничтожен для Рубедо. теперь он является никем, каким-то незнакомцем, случайно похожим. теперь он просто несчастный случай. теперь его раны лишь случайная картинка в сознании. он ничтожен. ничтожество, ничего не значащий опыт. лишь отрывок воспоминаний, и случайность. тот, с кем не стоило контактировать. плохой этап в жизни, и не лучшее решение для спутника. тот, кто покинул слишком рано и внезапно. тот, кто солгал и оставил. тот, кто виноват по итогу, и тот, кого он мешал с горькими и сладкими чувствами. он стал никем, и более не отражался в зеркалах. лицо стало его неестественно размытым, прозрачным и однотипным, постепенно забывалось, забывался и голос. не залитым краской алых лент, не выражающее прежней злости, мёртвое, совершенно бездушное. ничего, как ранее упоминалось, не значимое для Редо. его вытекающие наполняющие из ран, ленты опутывают оголённые руки, а ресницы и веки под влиянием гравитации прикроют омертвевшие, совершенно безжизненные, лишённые дна и блеска глаза. залитые бутонами синевы, стебли которых захватили территории щек и губ, прикрытые траекторией алых нитей. шея характерно трещит для безжизненного тела. кажется, будь он жив, это было бы достаточно болезненно. останки принимают нечеловеческий облик, мешая собственное мясо, слёзы, и едкие предсмертные воедино. висящее на натирающей тонкую шею верёвке, всё ещё подрагивающее, и всё ещё тёплое тело, что уже никогда не будет живым. всего лишь три составляющие, лишённые смысла и связи. и руки Редо принадлежащие, холодные, выкрашенные алым, дрожащие. масса разных прилагательных. однако в голове одно. руки того, кто убил свою любовь. и ведь правда, он убийца, более чем. и как бы не пытался отрицать причастность, со стороны пусть и выглядит, словно весьма болезненный суицид. однако лишь он знал детали этого дела. видел лицо в слезах и удушье. собственными руками выворачивал запястья наизнанку. самостоятельно разорвал хрупкие ткани кожи, заставив кровь литься ручьями по полу. окрасил всё в красный. собственные руки, чужие. даже верёвка была покрыта алыми следами. операция одновременно увенчалась успехом, и самым ужасным провалом. тело не было идеально, тело было совершенно — путаница во мнениях, только и всего. он огладит мёртвые ткани, бережно касаясь руки. идеален лишь для обсессивной фантазии, в бреду, и предсмертных слезах. и он очнётся задыхаясь. откроет глаза в петле, после того как оледеневшая рука коснется его лба, по его же воле. "отдам всё, лишь бы обернуть это"—пронеслось в голове. и всё отмоталось, словно реальность слушала его. только вот станет ещё хуже. оригинал висит в оцепенении, вернее сказать, клон. его тело разрывается на мельчайшие частицы под давлением дефицита кислорода и неимоверной боли. он закатывает глаза, не в силах даже шевельнуться. но он ощущает на себе живые, горячие руки. ощущает на своей шее горячую, живую хватку, и жгучий бред в ярком взгляде. он видит возлюбленного живым. он смотрит сверху вниз, на того, кто рвёт ему горло. смотрит с сожалением и разочарованием, пока внутренности вываливаются из тела постепенно чернея в небытие, и не отражаясь в зеркалах. никто его и не вспомнит. постепенно он все больше терял сознание, всматриваясь в такой милейший ранее силуэт. он смотрит с пониманием, отмщением, извращённой и неузнаваемой любовью, которая граничит с ненавистью. он возжелал понять, и оказался на чужом месте. если он возжелает счастливого финала, всё обернулось бы иначе? от размышлений его выбивает резкий вдох. он смог набрать воздуха, и не время томно рассуждать о всевозможном бреде. руки его станут черствее, а обломанные запястья крепче. ещё тяжелее. и всё станет таким страшным. а взгляд этот, постепенно убивающий. окрашенный в кровавый, отливающий смесью из очерневшей ненависти. и этот взгляд не отражался сквозь зеркала. он осознаёт себя внутри, сделает очередной рваный вдох. едва удержится на весу, и наконец победно закроет глаза. очнётся на своем месте, напротив задушенного тела, все так же ластится к руке, всё так же красит лицо в красный. он осознаёт себя сквозь это безрассудное убийство, становится более полноценной личностью. возрастёт в собственных глазах, и поймёт наконец солгав, — оно того стоило. было лишь ступенью в жизни, было лишь этапом и чёрствым прошлым. и очнётся вновь, порванный на мелкие кусочки вилами реалий. то было самообманом и защитной реакцией. он тонет в ненависти, утопленный самим собой. вязкая жидкость пробирается сквозь органы, и наполняет почерневшие лёгкие. а след на шее его, памятный — натёртость от веревки, ещё долго будут "радовать" глаз отпечатками мёртвого тела на нём. вырезанное на груди клеймо и позор, навсегда зависшее в памяти самым ужасным воспоминанием. нежеланная смерть, нежеланное прошлое, и мир этот воображаемый насквозь соткан гнилью возращен лишь для страданий. в отражении он увидит верёвку и пустоту. сломленное зеркало напротив не отражало ни его взор в чистом обличии, ни его белую сторону, измазанную собственной кровью и чернью. 𔓕𔓕𔓕 и очнётся в один миг. резко его живое тело окажется в реальности, набирая воздух, и подрываясь со спального места. воздух такой свежий. намного более свежее того, что был раньше. тот обжигал легкие изнутри своим накалом, а нынешний нежен и мягок. мягок был и тот, кто по-прежнему спит, сжимая одну из рук Редо, что по-прежнему осталась где-то внизу. двойник потрогает своё лицо свободной, будто бы убеждаясь, а реален ли он? во всяком случае, набрав достаточное количество доказательств, он наконец выдохнет. очередной бред приснился. и каждая ночь была одинакова. вчера вновь какое-то мясо с убийством в порыве эмоций, сегодня более кровавое нечто. когда же его сны будут хотя бы чуточку лояльнее к нему? так и до умалишения недалеко—рассуждает сам про себя двойник, смотря в пустоту ошарашенным взглядом. он привык, и не представляет ночей без этих странных сюжетов, порождений его отравленной фантазии. он пытался контролировать свои сны, пытался подолгу выучивать, что любая непонятная ситуация, это сон. однако все было тщетно. каждый раз он переживал до онемевших рук и подрагиваний внутри сна, каждый раз был приговором и страхом. и насколько бы он не был близок и мягок прежде, сколько бы не ощущал ласки и доброты в свою сторону, по-прежнему ничего не менялось. оставалось чёрствым, мутным, и ужасно страшным. взгляд его привлекает внимание ночь за пределами укрытия. огромное количество звезд отпечаталось на фальшивом небе, словно вырисовывая самые невообразимые картины. кисти его расслабятся, когда его взор привлечёт внимание что-то более приятное, нежели кровь и бездыханное тело его родственной души. невообразимые шедевры красили небо, словно звезды были каплями, отголосками самой настоящей кисти, и центральной каплей являлась луна, свет которой сквозь многие мили проникал и в своеобразное помещение, падая на лицо художника, принадлежащего Редо. тот мирно и ровно дышит, пока руки его машинально тянутся за чужими, явно лишившись источника тепла. клон искренне насладится видом мирно смотрящего в темноту Альбедо. внутри его снов, всё было предельно просто. он их и вовсе не помнил. а если и что-то бывало, запоминалось, обыденно ерунда, как у всех нормальных людей. и сколько бы оригинал умолял не комплексовать ещё и по этой причине, тот неугомонный разум доверху набитый травмами не имел возможности избавиться от своеобразной зависимости собирательства причин угробить свое эмоциональное состояние. однако, даже при таких условиях, он никогда не отказывался от чужой любви. дефицит её сказался на нём пожизненно, но никто не был против. взаимная неловкая отдача красила однотипные дни. и вот, один из таких, очередной сон — где смысл всей жизни жестоко погибает от рук самого Редо. тот едва держится, дабы не разныться от резкого осознания подобной детали. словно понимание, что человек которого боготворил, был в шаге от убийства. правда ровно напротив. спустя внегласные инстинктивные уговоры сквозь сон и тихий бред, больше похожий на бессвязную речь, он все же ложится обратно, и прижимает возлюбленный силуэт как можно ближе. зарывается под чужие руки, вынуждая прижимать взаимно. обхватит тело под руками, и зароется лицом в шею, словно в поисках укрытия от бури. и ведь так легче. он предпочтёт избегать взглядов на лицо. после таких фантазий стыдно даже в глаза смотреть. и клон не понимал, как до сей пор оригинал не убежал в страхе, а лишь посмеивался тихо и тактично, со всех кровавых рассказов, с подробностями его многочисленных смертей. эта необычная ночь оказалось самой что ни на есть обычной. каждый раз он просыпался либо в холодном поту, либо и вовсе не просыпался, продолжая смотреть свои кошмары без передышки. однако всегда, почему-то, было нечто общее в этих жутких повестях — всегда его возлюбленный, или он сам, были лишены жизни. всегда эти сны наполнялись кровью и мраком, когда типичные реалии включали в себя приятные моменты и мягкость как с его, так и с собственной стороны. тёплые руки касались таких же, себе идентичных. согревали щёки после мороза, трепали локоны когда хотелось побыть рядом, и нервы когда хотелось сойти с ума от скуки. и сейчас Редо примкнёт к нему ещё ближе, обхватит обеими руками и всем телом, не позволяя и шевельнуться. он идеален. он идеален и мягок. даже сквозь сон поглаживает голову, пусть и несёт неясный бред, но остаётся рядом. и клон признаёт, что не сможет отказаться от такой жизни, даже если ему представится возможность забрать чужую. слишком дорого ему это внимание и поддержка. слишком дорог ему он, и его чудесные касания. он вновь сомкнёт глаза, но на этот раз погрузится в глубокий отдых и сон. без сюрпризов и расчленений, крови и криков. он зароется поглубже в чужое плечо, коснётся собственных кистей сквозь чужое тело, и наконец провалится в отдых, любимый, и оглаживаемый со всех сторон.