Чтобы они потухли.

      Лиза правда ненавидела эту мелкую девчонку, что всегда была сама по себе. Терпеть не могла её противный голос и светлые глаза, что так или иначе сияли такой детской невинностью.       Лиза не понимала с чего бы им сиять.       И Лиза хотела, чтобы они потухли.       Макарова не могла объяснить ничем свою резкую ненависть к самой младшей, из всех присутствующих, девчонке. Она ничем не цепляла — только раздражала.       С самого первого дня раздражала.       И Лизе совсем не стыдно было бить по голове ногами девчонку в розовом балахоне, что лежала на короткой траве, которую рабочие так аккуратно косили каждую неделю.       Совсем не стыдно было толкать с деревянной, так называемой, сцены, что была во дворе их временного дома, девчушку с бутылкой из плотного зелёного стекла в руках.       Ни капельки не стыдно.       Эта девчонка со внешностью ангела не вызывала восторг и умиление, кое должны вызывать ангелы. Эта девчонка вызывала неконтролируемую злость у Макаровой.       И Лиза ничем не могла это объяснить.       Макаровой не хотелось, чтобы на лице ангела желтели синяки не от её рук, потому и бросило в злость после того, как на девчушку набросилась одноклассница. Лиза хотела бы после Поцелуевой оставить свои следы на девчонке, хотела бы закрыть своими синяками, синяки от чуждых кулаков. Чтобы только от её рук гематомы на светлом лице расцветали.       Только от её рук.       Но растерянный, сломавшийся от обиды, голос, что в недоумении спрашивал у всех, будто бы кто-то отзовётся и ответит ему, у Макаровой вызвал мимолётный, совсем секундный стыд. Может это совесть наконец-то доползла до мозга, а может и сердце балуется, устраивая блядскую патологическую тахикардию.       «Да за что я получила?» — ещё надолго зависнет в голове у Лизы. Этот казалось бы немой вопрос, потому что ответа девчонка так и не услышала, теперь и у Макаровой вызывает интерес.       Ангел получил просто так.       А после того, как девчушка стала тягать вместо своего розового балахона оранжевый, чужой, со вставками светоотражающими, Лизе уже совсем не казалось, что ангел получает просто так и она в который раз сгорала от желания погасить две яркие и такие светлые бусины, что обрамлены длинными ресницами. Хотела она их погасить и тогда, когда ангел стал водиться с Макаровой, да не с ней.       Ангел стал водиться с другой Макаровой: с той, чья внешность северо-восточная привлекала и притягивала девчонку белолицую.       Не то, чтобы Лиза хотела, дабы девчушка с ней таскалась везде. Вовсе нет — наоборот, хватило бы Свете смелости подойти к ней, так у Лизы сразу же начались бы чесаться кулаки, словно ангел этот чёртовый возбудитель аллергии.       И всё равно Лиза не хотела, чтобы девчонка водилась с её однофамильцем.       И пик этому всему пришёл тогда, когда вечером в зале, где их обучали этикету, стали выяснять кто сотворил пакость с водкой, что подлили в чай. И как оказалось к этому был причастен ангел.       Макарова совсем не хотела влезать в не свой конфликт, но когда она увидела светлые глаза, что блестели разочарованием по отношению к Оелане, Лиза вскипела.       Всё потому, что ангелу не было стыдно за свой поступок — ангелу было стыдно перед Макаровой, да не перед ней.       Света, кажется, боялась быть осуждённой и отвергнутой именно Оеланой и это почему-то подлило масла в огонь.       Лиза правда не хотела этого делать, но почему ангел на неё не смотрит такими глазами?       Руки, будто не свои, начали жестокие деяния с девчонкой: одна окольцевала тонкую бледную шею, да так, что Лиза почувствовала тёплую яремную вену, что набухла от недостатка кислорода, а вторая, сомкнувшись в кулак, нанесла первый удар в лицо светлое.       Первый, второй, третий…       И вот их уже разнимают охранники, а шея ангела уже в двух руках Макаровой, словно она и позабыла-то о кулаках — в приоритете задушить девчонку, лишить права на использование дыхательными путями кислорода.       «Да я никому ничего не сделала плохого», — и уже от тихих слов, адресованных всем и никому одновременно, не щемит в сердце.       Лиза зла. Ох, как же она зла.       Ангел щеку свою растирает, то ли пытается кровь из окружающих тканей обратно в сосуды загнать, дабы она не сворачивалась и не образовывала новую гематому, то ли незаметно слёзы кристальные стереть хочет. У Ангела на шее тоже синяки круглые синеют, а она стоит в недоумении и ищет глазами кто же её поддержать наконец-то сможет.       Никто не поддержит. Ангел изгоем в коллективе оказался.       И Лизе не было стыдно, когда тёмной ночью на такой нелюбимой церемонии выгона, что снималась дольше всех и всегда в столь поздний час, её, словно нашкодившего котёнка, будто бы заставляли извиняться. Давили на неё.       «Вы не хотите принести извинения?» — прозвучал вопрос, адресованный только Лизе. Но чёрт возьми, она не хотела извиняться. Пусть это делает ещё дюжина людей, что избивали девчонку по каждому кривому взгляду её светлых глаз.       Но не Макарова.       Она не станет извиняться, потому что так сильно зла на ангела.       И не отпускала её эта ситуация даже ночью, когда стоило бы дать мозгу отдых в виде сна, её мозг снова и снова прокручивал чистые ангельские глаза зелёного цвета, что стыдливо опускались под взглядом карих, и пытались спрятаться за ресницами. Глаза эти настолько чистые и светлые, что сначала можно подумать, будто бы они и вовсе голубые, отображающие чистое небо в бескрайнем море, но на самом деле радужная оболочка зелёная, словно чистый и холодных пренит.       Опускались они под чужими карими глазами.       Под карими глазами другой Макаровой.       Лиза не в силах больше это выносить. Так ведь и с ума сойти можно.       Макарова выползает в коридор, шаркая тапочками, что всем были взяты одного размера, явно не совпавшего с Лизиным.       А в голове у Макаровой сразу же пронеслась мысль: «А на сколько же тогда размеров эти тапочки больше ангельской ножки?»       И почему-то ангел всегда попадает на глаза Лизы, когда та в явном гневе. Когда Макарова старалась тихо нажать на ручку двери, дабы так же тихо закрыть свою комнату, рядом точно с такой же целью ручку нажимала Света.       И это словно красная тряпка для быка. Словно капля крови, что была опущена в дикие воды Амазонки, где рыскают пираньи. Света и есть эта красная тряпка, она и есть эта капля крови.       Светлые глаза пугаются, пропуская через себя картинки что могут произойти в ближайшее мгновение, пока тёмные становятся так близко.       Лиза за запястье девчонку хватает и сдавливает так сильно, будто бы пытается пульс ощупать или даже передавить его. Идёт на ангела, пока тот спиной в стену коридора не врезается, а затем на пол её роняет и на живот плоский оседает, в мечтах стараясь раздавить органы репродуктивной системы к чертям вместе с желудком и печенью, а в идеале и сердце с собой прихватить, чтобы оно не билось больше, не снабжалось кровью, чтобы лопнуло наконец-то. На девчушку смотрит, что и слова сказать не может, а руки сами тянутся к излюбленному месту — шее. Ангел ртом воздух хватать пытается, ручонками старается чужие с шеи убрать, но ничего не говорит. Молчит и только светлыми глазами по чёрным бегает.       У Лизы в голове монолог крутится и кричит на ангела, что не услышит никогда его: «Да скажи ты уже хоть слово!»       И ангел наконец-то шёпотом через большие усилия произносит тихое: «Прошу». Да так жалобно и боязливо, что Макарова в ступор впадает, а тот ей руки расслабляет и белую шею девчонки освобождает.       Света шею свою и самостоятельно пытается освободить от крепких рук, да вот только старшая в себя быстро приходит и перехватывает девичьи ручонки, над головой их заводя.       И туман будто бы голову Макаровой окутывает, стараясь непроглядную пелену перед глазами сотворить. Она смотрит на пухлые губы ангела, что сухие совсем и приоткрытые. Что всё ещё черпают кислород отравленный присутствием Лизы. И Макарова сокращает расстояние, смачивает губы ангельские сухие, трещины слюной своей заполняет. Но ангел не отвечает ей. Лежит, точно что кукла, и глаза даже не закрывает.       Теперь ступор обездвижил Свету.       Обездвижил и ступор, и Лиза, что весом давит на живот, а сильными руками запястья тонкие над головой светлой сдавила.       И Свете правда хочется плакать. Хочется плакать и свалить с этого дома.       Наигралась в пацанку. Хватило.       Ангел стала избегать Лизу.       Теперь шанс пересечения карих и зелёных глаз был равен нулю, словно про их глаза читает школьник, проговаривая правила о двух параллельных прямых, что не пересекаются ни в какой плоскости.        Света отказывалась смотреть на Макарову.       И шанс действительно был равен нулю пока Макарова не решила скривить одну параллельную прямую, дабы они когда-то, возможно, в другой плоскости, всё же пересеклись.        Макарова заставит ангела посмотреть наконец-то в свои омута чёрные. Испачкает её, такую светлую, в черноте этой с ног до головы обязательно.        Лиза поняла, что ангел с комнаты выходит каждую ночь примерно в пол второго. Лиза знает, что она на кухню топает тихо босыми ногами и воду себе в стакан прозрачный гравированный наливает с фильтра.       Света на стул высокий всегда залазит и ногами мотает, что до пола не достают. Верхние пуговицы её шёлковой бирюзовой пижамы, что так и сливалась с цветом её глаз светлых, всегда расстёгнуты, из-за чего рукава постоянно сползают, оголяя плечи такие хрупкие на вид.       Ангел бессменно стремится пуговки из петель достать, как только наедине с самой собой остаётся, словно те душат её и напоминают руки чужие, что в любой потасовке на шее оказываются неизменно.       Лиза просто наблюдает каждую ночь. Старается саму себя понять. Понять, какие чувства ангел вызывать у неё стал.       Ей уже не так сильно хочется задушить Свету — наоборот, хочется прощупать её везде, провести пальпацию на коже почти прозрачной. Понять, что она тёплая везде, живая. Понять боль её и защитить от рук чужих, что фингалы синеть на лице детском оставили.       Сегодня Макарова показаться из темноты решила. Нет, она не признается, что всё это время наблюдала за ангелом из-под одеяла тьмы, она просто вылезет из-под фантомного пледа чёрного на свет лунный.       Девчонка испугалась, увидев Лизу, что так близко подобралась к ней, пока её глаза были в неведении.       Света испугалась, но виду не подала — стала набирать воду из-под крана в стакан прозрачный из толстого стекла.       Лиза же отобрала у неё гравированное стекло и вылила воду в раковину, пока жидкость с привкусом железа не успела в желудок ангела попасть.       Макарова заметила страх девчушки, потому что никогда ранее та не пила воду с крана, а тут растерялась совсем, глаза светлые округлила и губы сухие облизала — пить хотелось.       И Лиза тихо поставила стакан на столешницу, дабы не издать звука мерзкого стекла о акрил, и воду чистую профильтрованную налила, ангелу в ручонки маленькие всучила, мол: «Пей, видишь же, что не отравленная она».       И ангел выпил, перед этим залезая на стул с высокими ножками.       Лиза стакан отобрала из рук светлых, пока девчушка карабкалась на сиденье своё излюбленное, животом сначала опираясь и фалангами хватая каркас железный. Колено, что разукрашено краской подкожной в какую-то паутину, задрала аж до груди и уселась наконец-то.       Лиза даже смешок совсем тихий пустила, потому что ангел, словно дитё малое лезло на стул этот. Света смешка стороннего конечно же не услышала, потому что телодвижение, что шаркало о табурет этот высокий, приглушило все посторонние звуки.       И Макарова отдала стакан с водой чистой, а пока ангел пил, наблюдала за капелькой, что мимо рта полилась на подбородок и ниже.       — Можешь расстегнуть пуговицы свои, — ангел глаза светлые и удивлённые в чужие уткнул. Смотрит и хлопает только перенитами своими зелёными.       — Я знаю, что ты всегда их расстёгиваешь. Приставать не буду, обещаю, — улыбается и стоит поодаль, чтобы не спугнуть ангела своего.       Но младшая и не думает еженощное действие своё проводить: боится она Макарову эту.       И тогда Лиза решается подойти к девчонке и самостоятельно две верхние пуговки от петлей освободить. Она хочет ангелу своему полный комфорт обеспечить в своём присутствии. Хочет вину свою, наверное, загладить, чтобы Света боятся её перестала.       Макарова освобождает пуговки медленно, словно не умеет это делать — на самом же деле время специально тянет, потому что пальцами тепло от кожи, которой грудная клетка обтянута , чувствует.       Ангел чуть выше неё сейчас, потому что стул действительно высокий. Сидит сгорбившись и почти лба Лизиного своим касается. Губы пухлые поджала, да так, что аж подбородок напрягся. И Макарова сокращает полностью расстояние между лобными костями, глаза свои чёрные прикрывает, продолжая пуговицы расстёгивать.       У ангела даже лоб горячий. Ангел тёплый весь, как и думалось Лизе.       Лиза, как и обещала сама себе, только две верхние пуговки с петель шёлковых сняла — дальше не позволила себе.       Она руки по обе стороны от бёдер худых положила, не позволяя себе неприлично коснуться ангела.       Макарова чувствует дыхание тёплое у себя на лице, а лоб её — чужой горячий плавит. Она ластится к девчушке, стараясь мозг свой пропитать этим моментом, и тоже дышит тяжело, будто бы у неё отдышка. Будто бы у неё в общем-то хронические заболевания вдруг проявляться стали рядом с ангелом этим.       И Лиза ещё ближе к Свете становится, дышать прям в губы начинает, старается своим углекислым газом, что она выдыхает, лёгкие девичьи заполнить полностью.       По губам ангельским мажет и выдыхает прям в рот свой цэ о два.       Она хочет, чтобы Света первая сдалась. Хочет, чтобы первая поцеловала Лизу наконец-то. Но девчушка в ступоре как будто. Тоже дышит тяжело, принимая углекислый газ чужой в лёгкие свои, что кислородом снабжаться должны.       Но сдаётся всё же Макарова. Лиза не в силах пытку эту вынести, каким бы сильным человеком она не была. Макарова сама себя бы не простила, если бы просто так ушла сейчас, пытаясь показать свою выдержку девочке, пытаясь показать, что ей вовсе и не было жизненно необходимо губы пухлые зацеловать.       Поэтому она пользуется моментом. Пользуется состоянием ангела, что бояться её, кажется, перестал. Пусть это и на мгновение совсем страх Свету покинул, но Лиза воспользовалась данным чувством лишения страха.       Губы сухие второй раз в жизни подминает под свои. Второй раз в жизни трещины жидкостью с ферментами лечебными заполняет.       И во второй раз ангел отвечает ей уже.       Лиза сквозь поцелуй, словно дурочка влюблённая, улыбается, хотя в ангела она не была влюблена.       Наверное…       Лиза разрешила себе руки положить на бёдра тёплые, а затем на поясницу переместиться, чтобы надавить на неё слегка, чтобы девчонку ближе к себе притянуть.       А Света наконец-то руки свои тёплые на шею чужую положила и Лизе даже стало стыдно, что ангел так аккуратно это сделал, не с целью надавить или задушить, как она сама по отношению к девчушке поступала.       Поцелуй мокрый и нежный отпечатался в памяти обеих девчонок на долго, возможно даже на всю жизнь.       И Лиза больше не позволит себе так жестоко относиться к ангелу своему. Разрешит руки на шею класть только для того, чтобы к губам своим ангельские притянуть, а не задушить к чертям собачьим.       — Не ходи больше босая, кафель холодный, — и Света впервые улыбнулась ей, стоя на ступеньках холодных с босыми ногами, ведь тапочки действительно очень велики ей.