***
На часах девятый час. В народе говорят «вечера», но технически уже скорее ночь. Детишки в такое время спят в своих мягких кроватках, плотно укрытые пуховым одеялом и напоенные тёплым молоком с мёдом. Чимин давно не ребёнок. Он сидит в офисе, закопанный в авралах, заваленный бумагами и с горящими сроками. От экрана компьютера глаза сушит, слизистая – пустыня, под веками песок комочками, аж моргать больно. Чай в термосе кончился ещё два часа назад, и Чимин глотает сырую воду из кулера в отчаянной попытке восстановить водный баланс. Нервно дергая ногой и покусывая нижнюю губу, он ловким “ctrl s” сохраняет последний документ, перепроверяя всё ещё раз. Наконец закончил. Оттолкнувшись от стола, он крутится на стуле, как на карусели. Мир вокруг сливается в быстро мелькающие пятна, Чимин победно вскрикивает, подняв руки, устремляет кулачки к потолку. Скорость оборотов снижается, карусель останавливается. Картинка вселенной больше не бежит, он смотрит на пустой опенспейс. Ни одного человека за столами, все компьютеры выключены, основной свет потушен, в полумраке мигают лишь лампочки на системных блоках, горит экран Чимина с доделанным отчётом, и огни никогда не спящего Сеула отдают свою яркость через панорамные окна. Мимолётная радость рассеивается. Вздохнув, он начинает собираться домой: прибирает рабочее место, выключает всё, складывает вещи в сумку и берёт пальто. Эхом разносится стук маленьких каблучков при каждом шаге, пока он идёт и предвкушает, как окажется сейчас в своей уютной квартирке, съест что-нибудь сладкое и рухнет спать. Отдохнёт наконец в блаженстве. Может быть, он бы поотмокал ещё в пенной ванне, но сил на это сегодня уже не наскребёт. Это он сделает завтра, неспеша устроит себе домашний спа, приготовит еду на неделю, а к вечеру завалится в какой-нибудь бар на Каннаме с друзьями. Прекрасный план на субботу. Он привычно останавливается у лифтов и не нажимает кнопку. Ждёт. Ждёт. Смотрит на часы с тонким ремешком на запястье и замирает в ступоре. Офис пустой. Попутчиков он не дождётся. Обернувшись, ещё раз обводит взглядом опенспейс в надежде найти такого же засидевшегося допоздна трудягу. — Есть кто? — громко кидает в пустоту. Отвечают ему всё то же эхо и тишина. И перекати-поле карикатурно проносится по опен спейсу под пение сверчков. Чёрт. Конечно, никто не будет сидеть до десяти вечера в пятницу. Только Пак Чимин такой усердный сотрудник. Все ещё с шести готовятся к разгульным выходным, пока он кукует на работе. Но одного его лифт не повезёт. Решив всё же попытать удачу, он вызывает лифт. Тот приходит быстро и, пиликнув, приветливо открывает двери. Пак заходит в кабинку, нервно разминает пальцы и жмёт на этаж вниз. Кнопка не загорается. Жмёт сильнее. Лифт всё ещё не распознаёт присутствие человека внутри и не собирается трогаться с места. Омега из него спешно выбегает, прежде чем дверцы закроются, замуровав внутри, как в ночном кошмаре клаустрофоба. На что он надеялся... Чимин быстро прикидывает, кто из коллег уходил последним и как давно. Может, ещё не уехали домой. Достав телефон, он пробегается по участникам рабочего чата, думая, кому будет менее стыдно написать. Нет. За три года никому не сказал, а тут из-за собственной глупости будет кого-то звать? Просить о помощи? Нет. Сам виноват – сам выкручивайся. И не из таких передряг вылезали. Нужно рассуждать логически. Ему просто нужна гирька в лифт. Что-нибудь увесистое. Быстро отсканировав помещение на наличие чего-то подходящего, он цепляется за идеальный предмет. Кулер. Плюсы: Тяжёлый. Близко к лифту. Если Чимин устанет, пока будет двигать, тут же можно попить. Минусы: Тяжёлый. Ну ничего. Омеги, как говорится, и в огонь, и в воду. Огоньком он подкурит себе сигарету расслабления на улице, а с водой он доедет до этой курилки. Чимин ставит сумку у лифта, аккуратно складывает на неё пальто и уверенно шагает к кулеру. Кулер приветливо булькает, на подбадривающие хлопки по баклажке. Ра-аз, два-а, три-и. Чимин толкает, давит двумя ладонями, упираясь ногами. Рабочие туфли скользят по полу. Кулер не сдвинулся ни на миллиметр. Ещё раз. Чимин наваливается всем весом. Сначала плечом. Потом лопатками ложится на него. Но лишь стекает на мягкую попу. А кулер всё так и не двигается. Так, Пак Чимин, соберись! Ты омега. Ты сама сила. Сама неотвратимость. Мощь в пятьдесят кг веса. Грузоподъёмностью в две омежьи сумки, по тонне каждая. Природа задумала, чтобы он на своём горбу носил детей в количестве от одного до пяти, а тут какой-то кулер. Битва Пак Чимина с кулером продолжается минут пятнадцать. Кулер пытались и поднять, и прыгали на него, и кидались с разбегу, и пинали, и били, как боксёрскую грушу. Итог битвы: 0:1 в пользу кулера. В своей победной речи тот мирно булькнул. В бессилии Чимин просто плюхается на пол, не обращая внимания, что помнёт одежду. Его и так потрепала схватка, хуже не будет. Пак Чимин ненавидит кулеры. Официально. Они вообще вред. Негигиеничны, чтоб вы знали. Если за ними должным образом не ухаживать, в аппарате от постоянной влажности цветёт букет бактерий и попадает прямо вам в стакан. Бутыли для кулера используются многократно, но обработка их не всегда идеальна. Плюсом ко всему, пластик может быть токсичен. Горите в аду, кулеры!!! Ладно, если гора не идёт к Магомеду, Магомед идёт к горе. Надо просто поменять стратегию. Если не можешь поднять что-то большое, надо просто собрать много чего-то маленького, чтобы вместе оно было, как большое. Чего в офисе много компактного, но увесистого? Правильно! Макулатуры. Папок со всевозможной документацией полно. Неиспользуемой и ненужной – ещё больше. Она, отсортированная, лежит в квадратных коробках из плотного картона и будто ждёт того часа, чтобы покататься с Чимином на лифте. Эффектным «пф» на выдохе он сдувает навалившиеся на глаза пряди чёлки и уверенно идёт к полкам с архивами. «2013 третий квартал», – гласит надпись на одной из коробок. Такая древность, залежавшаяся ещё со времён динозавров, никому не могла понадобиться, но Чимин сейчас найдёт ей применение. Проведя пальцем по крышке, покрытой толстым слоем пыли, он вырисовывает абстрактную загогулинку, больше похожую на пенис. Он воодушевлённо берёт одну и бодренько идёт с ней к лифту, ставит у дверей и возвращается за следующей. Коробку за коробкой, он водружает их рядышком поближе к лифту, будто башенку из кубиков собирает. Каждая вроде не слишком тяжёлая, не без усилий конечно, но таскается намного легче кулера, и Чимин заранее пытается прикинуть, сколько таких ему понадобится, чтобы суммарно добить оптимальный вес «гирьки». Однако, после четвёртой коробки они будто начинают тяжелеть с каждым заходом, и вот уже кажется, что внутри не бумага, и даже не маленький слонёнок, а половозрелый слон с ожирением. Чимин зачёсывает волосы, закатывает рукава и принимается за очередную коробку. Вроде таскает уже долго, а коробок всё ещё не так много. Путь от полок к тому же не близкий, туда-сюда ходить утомляет. Но больше одной за раз он не поднимет – надорвётся ещё не дай бог. И найдут его скрученное в припадке тело с переломанным от натуги хребтом среди горы макулатуры на полу. Руки немного подустали, ноют мышцы от напряжения, пухлые пальцы покраснели от того, как сильно Чимин сжимал коробки, боясь их уронить. Он держит коробку двумя руками, несёт перед собой, она его балластом тянет вниз к полу, как якорь утопленника на дно, но он несёт и не ставит аккуратно у лифта, а, уже порядком подзаебавшись, просто бросает где-то рядом. Та шмякается с глухим стуком. Чимин вздыхает. Чтобы меньше уставать, Пак Чимин меняет стратегию. Старается найти способ облегчить свою участь. Обхватывать коробку так, будто ты её обнимаешь – неудобно, руки не такие уж длинные, да и выскальзывает она, приходится останавливаться и, подперев её коленом, хвататься поудобнее. Стараться опереть коробку на одно плечо, придерживая руками, – тоже не вариант, его тогда кренит в бок под весом коробки, и траектория шагов заваливается, походка виляет в лучших канонах пьяного Джека Воробья, и сам Чимин спотыкается. Упадёт так – его коробкой раздавит. Расплющит, как гидравлическим прессом. Нести на голове – вообще худшая идея. Шея болит, того глядишь хребет проломится, и равновесие удержать трудно. Идти наклонившись, придерживая коробку за спиной, будто он – Атлант, держащий Землю, – опасно. Так он не видит, куда идёт, и врезается в рабочие столы. Пинать коробку ногами – больно. Мыском ударяешься, пальчики стопы ушибаешь, а макулатура всё равно что камень. Он вымотан. Уже и поясница болит, и мозоли от туфель, находился, натаскался, пыли с макулатуры надышался. Вспотел даже. Пытаясь отдышаться и разминая руки с шеей, он поглядывает на небрежно наваленную баррикаду. Пятнадцати же хватит, да? Ещё немного можно. Но больше коробки нести не хочется, поэтому Чимин хватает папки потолще и их по одной кидает в кучу к коробкам. Посмотрев внимательно на сие месиво, он добавляет ещё пару листочков А4 с ближайшего рабочего стола, кладёт аккуратно на верх башенки и любовно приглаживает, будто они сильно прибавят веса. Теперь надо затащить это в лифт, запрыгнуть в него и полететь прямиком на первый этаж к свободе. Думать о том, что придётся делать пересадки и перетаскивать там коробки, не хочется. Нет, Чимин вот скинет всё внутрь и понесётся, как на турбо-ракете. Он нажимает на кнопочку со стрелочкой вниз. Двери тут же раскрываются, кабинка никуда с этажа не уезжала, её вызывать было некому и она ждала его, как Хатико хозяина, так же верно, только без присущей драмы. Подпирает парой коробок дверцы, чтобы те, если решат автоматически закрыться, наткнулись на препятствие и сработал стоппер. Но дверям было похуй. Двери Пак Чимина явно ненавидят. Они норовят закрыться каждую минуту. Чимин задолбался быть живой преградой и влезать между двумя стальными створками то рукой, то ногой. Один раз, когда он наклоняется поправить коробки, они зажимают его откляченную попу. И чёрт, больно. Теперь он уверен, останутся синяки. Переставив по одной в лифт, он понимает, что устал так, будто бежал марафон вокруг света без передышек и остановок. Коробки, сваленные кучкой в лифте, тоже будто бежали с ним. Оказывается, они не такие уж и прочные, и рвутся, мнутся и скукоживаются, если кидать их как попало. Но вот долгожданный момент. До свободы рукой подать. Он в лифте. Импровизированная гирька из макулатуры с ним. Он молится всем богам, которых может вспомнить, задерживает дыхание, предвкушая, нажимает на кнопку и… та не загорается. Он жмёт усерднее. Кнопка-игнорщица не реагирует. Мало веса. Чимин срывается. — Нет, сука, жизнь, за что!? — крик рычащий и отчаянный растворяется эхом в пустоте офиса. Чимин топает, прыгает, злясь на лифт. Тот скрипит, качается и начинает закрывать двери. В последний момент он успевает выбежать, протискиваясь в узкую, с каждой секундой становящуюся всё меньше щёлочку между створок. Маленькие кулачки в слепой ярости колотят по захлопнувшимся дверям, будто избиение причинит боль железяке. Но больно тут только костяшкам Чимина, на которых остаются небольшие ссадины. Однако, выпустив пар в своеобразном месте, он успокаивается. Сколько ещё коробок нужно? Снова их таскать. Снова носить тяжесть, ходить до архива… Стойте. Чимин наконец понимает одну вещь. Осознание бьёт кувалдой по голове, оглушая. Даже если он найдёт в себе силы и принесёт ещё коробок двадцать, это всё равно бесполезно. Ведь столько коробок даже если и влезут в лифт, то в тесной кабине просто не останется места для Чимина. А вся суть ведь в Чимине. Это он тут главный пассажир. Бесполезно. Соотношение массы коробки и её размеров неподходящее. Нужно что-то более компактное, но увесистое. Только вот ничего тяжелее коробки за раз Чимин не поднимет физически. Ёбаный кулер шлёт привет. Безвыходно. Комок подступающей истерики саднит горло, но Чимин с усилием сглатывает его. Это тупик. Конец. The end. Чимин не может ночевать в офисе, ибо в выходные тут ни единой души не будет, и он тогда вообще не уедет до понедельника домой. Двое суток в пустом здании без еды и тепла. Только тухлая вода из злосчастного кулера и пугающий вид из окон, дьявольски шепчущий сброситься. Нет, он точно свихнётся. Остаётся только идти с его почти последнего этажа до первого по лестнице. Сейчас, когда он так вымотан, пешком придётся пройти сорок три этажа. Немного психуя, он топчется на месте, зарываясь пальцами в волосы, тянет, почти вырывая у корней пряди, и хнычет в бессилии. Но заставляет себя собраться, собирает остатки мужества из закромов омежьих жерл и храбрится, судорожно подбирая с пола сумку и пальто, тяжесть которых онемевшие руки уже не выдерживают. Пока Пак Чимин шагает по коридору, правое полушарие мозга агрессивно мотивирует: «Never back down. Never what?», левое блеет в ответ совсем без воодушевления: «Never give up». Дверь лестничной клетки маячит на горизонте и выглядит как врата Ада, и начертанные цифры “сорок три” корявой метаморфозой деформируются в зловещее «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Всего лишь лестница, очень-очень долгая, но это единственный путь домой. Последний рывок. Надо просто спуститься. Спускаться всегда проще, чем подниматься. Он держится за перила, с трудом сохраняя равновесие, потому что намучившееся тело покачивает, ноги заплетаются, норовя споткнуться. Шаг, ещё один. И вот пройден один пролёт. Стоит воспринимать ситуацию как приключение, некую забавную историю, которую можно будет рассказать в дружеской компании за рюмочкой соджу и вместе посмеяться. Однако в данный момент всё это не кажется Чимину сюжетом, достойным юмористической повести. Это больше походит на психологический триллер, где после тяжёлых моральных и выматывающих физических испытаний для главного героя всё кончается сценой с закрытой крышкой гроба и подписью в титрах «основано на реальных событиях». Чимин не хочет умирать. Чимин хочет домой. Он ведь простой офисный клерк. Ему и так тяжко, нет надобности в дополнительных острых ощущениях. Сегодняшний рабочий день сурка мало отличался от всех прочих, однако если избирательно увеличить и рассмотреть именно его из вереницы монотонно повторяющихся, становится ясно, насколько уже привычный быт воистину выматывающий. В шесть утра выключить трезвонящий противной мелодией будильник на телефоне. Позалипать в нём с несколько минут, проверяя почту и мессенджеры. Вздохнуть, влезть в пушистые тапочки, заправить кровать. Принять душ, почистить зубы, нанести утренний уход на лицо из тысячи косметических баночек и с приклеенными патчами под глазами, надеясь, что те волшебным образом растворят мешки, полные скопленного изнеможения, отправиться на кухню заваривать чашку чая матча и завтракать йогуртом с мюслями. Помыть посуду, вспомнить про неповешенную стирку, заодно полить давно заброшенный одинокий цветок в горшке, совсем поникший и вялый. Уложить волосы сначала феном, потом гелем. Легко накраситься, замазывая BB кремом и консилером то, что не смогли исправить патчи. Включить утюг и погладить строгие брюки и рубашку, которые он долго выбирал, гипнотизируя шкаф, будто впервые видит предлагаемый ассортимент одежды. Три пшика парфюмерной воды: на сгиб шеи и на запястья, серебряные серёжки-колечки в уши. Одеться, собраться, обуться. Закрыть дверь. Открыть дверь. Проверить утюг. Закрыть дверь. Час дороги в метро в самый пик, чтобы прибыть в офис точно за полчаса до начала рабочего дня. Приложить карточку на пропускном пункте. Доехать на лифте до сорок третьего. Вежливо поклониться, здороваясь с коллегами. Сесть за свой стол, включить компьютер. Уже заебался? А день только начался. И после всего этого и двенадцати часов работы лишь с перерывами на быстрые забеги в туалет. Даже обедом пренебрёг, очень опрометчиво. Уставший, голодный, он хочет спать, у него болят ноги, буквально отваливаются, но он идёт по дебильной лестнице уже, кажется, вечность. Она кажется бесконечной, вытягивается обманчивой иллюзией, количество ступенек с каждой пройденной будто увеличивается в геометрической прогрессии, и уже нет надежды найти выход – впереди, внизу, повсюду лишь бетонные стены и тупик. Шаг, и под ногой уже нет твёрдой поверхности. Он ступает в вату, и его затягивает по ту сторону измерения, засасывает вниз, глубже желанного первого этажа, прямо под земную кору, к горячему ядру лавы и мучений. Хочется развернуться на сто восемьдесят градусов и, собрав последние силы, идти обратно, наверх. Подняться на крышу, сломать замок на двери к вертолётной площадке, выйти на свежий воздух, подышать в полную грудь, а потом побежать к краю, перелезть через ограждение, глянуть вниз, где одинокие машины с такого расстояния ползут жуками, и, сделав последний шаг, наконец спрыгнуть и полететь вниз, на землю, на такой желанный первый этаж самым коротким путём, наконец расслабившись, и разбиться камнем об асфальт. Всё это слишком. Слишком для одного маленького Пак Чимина. Истерика, которую он пытался придушить в себе, сейчас разрывает рёбра, и в итоге, разрастаясь по всему телу, наполняет через край и лопается, как воздушный шарик, вырываясь отчаянным криком. Дрожь в ногах становится скручивающей мышцы судорогой. Собственный вес, что для лифта недостаточный, для него самого уже чрезмерный, он не выдерживает. Сдавшись, он садится на ступеньки, опускается когда-то идеально выглаженными брюками со стрелками прямо на холодный пыльный бетон и плачет, захлёбывается, размазывая ладошками по щеками слёзы вперемешку с консилером. Ранее безупречный, теперь он выглядит просто жалко и ужасно. Рукава рубашки небрежно закатаны, причёска растрепалась в гнездо, мейкап поплыл от пота и слёз. Весь он выглядит помятым, выжатым, будто его пропустили через шредер и он безликой убитой копией себя старается не распасться окончательно. Боль и неудобство чувствуются в душе, во всём теле, и сейчас особенно остро в пятках. Жёсткий задник строгих туфель натёр нежную кожу до мозоли, Чимину кажется, что в кровь, аж до кости. Он злится на собственную обувь, что подвела хозяина. Неудобная, дорогая, с каблуком в три сантиметра, чтоб казаться хоть чуточку выше. Зачем вся эта красота сквозь страдания? — Чёртовы туфли! — ревёт, шмыгая носом. Раздражённо стянув с себя ботинок, даже не развязав шнурки, он, полный гнева и обиды, замахиваясь дрожащей рукой, со всей силы швыряет его в стену куда подальше и уже не слышит глухой звук, с которым тот шмякается об бетон. Как скрупулёзно должна была коварная Фортуна мешать своими тощими пальцами карты, чтобы именно сегодня вышел такой убийственный расклад? Почему именно Пак Чимину так не везёт? Он лишь маленький омега, муравей в мире больших людей, крохотная песчинка среди городов-небоскрёбов и совсем незаметная точка в бесконечной вселенной космоса. И даже в такую узкую цель предельно точно попал рок судьбы, метко пронзив острым кончиком иглы. Гадая о причине порочной череды страданий, он размышляет, когда успел так нагрешить и очернить карму, в итоге списывает всё на то, что родился в злосчастную пятницу тринадцатого, и вспоминает всуе родную мать, сетуя, что та не дотерпела с родами до субботы четырнадцатого. Он обречён. Внутри цветёт пульсирующая тревога, скребётся критическая паника и разгорается отчаянная злость. Собственное подавленное состояние добивает, подгоняя всё новые волны слёз с щедрыми порциями самобичевания, не давая и шанса успокоиться и вернуть такой необходимый трезвый рассудок. Но вдруг его душераздирательную истерику прерывает совершенно неожиданное откуда-то сбоку: — У Вас всё в порядке?***
В центре Сеула, в одной из высотных башен на тридцать пятом этаже, почти под самым небом раскинулся офис, ничем не отличающийся от многих других. Этой ночью, когда полная луна с редкими звёздами сияет над городом, в его широких коридорах безлюдно и темно. Потушены все лампы и лишь слабый свет льётся из приоткрытой двери одного из кабинетов, на ней – строгая табличка с номером и подписью: «Финансовый директор. Ким Намджун». Внутри одинокая фигура широкоплечего альфы, склонившегося над монитором. Кабинет обставлен в стиле минимализма, плотные жалюзи на панорамных окнах, на стенах дипломы в рамочке, добротный письменный стол из дуба. На нём – идеальный порядок, с педантичным хладнокровием поддерживающийся ежедневно в первозданном виде: в стопках документов каждый листочек к листочку лежит с перфекционистской точностью; каждая папка под прямым углом, будто транспортиром вымеренная; чёрные гелевые ручки от Parker в органайзере, словно близняшки, на подбор. Намджун работает в Bangtan-Corp уже десять лет, он застал времена, когда фирма только набирала обороты. Несмотря на законченный с отличием СНУ, иностранные дипломы дополнительного образования и дружеские отношения с основателем компании, Намджун начинал обычным бухгалтером, а теперь заслуженно занимает место финансового директора. Как начальник он довольно строг, требователен, но справедлив. Его недолюбливают сальные аджосси-управленцы, уважают подчинённые, а молоденькие работницы строят ему глазки. Этим вечером, почти ночью, когда весь отдел уже давно ушёл и даже секретарь был отправлен домой, он всё ещё сидит и просматривает отчёты за последний квартал. Какая-то нечестная на руку падла повадилась воровать деньги из бюджета, попыталась скрыть утёкший капитал подделанными цифрами, но директора Ким таким не проведёшь, у него чуйка, опыт и автоматический калькулятор в голове. Он не может скинуть проблему на подчинённых, ведь крыса, очевидно, среди работников, так что в эту злосчастную пятницу ему сверхурочно сидеть в одиночестве. Мозг немного закипает, плавится в своём соку в горшочке черепа, очки для компьютера со специальным покрытием на линзах абсолютно уже не спасают от слепящего монитора. Намджун облокачивается на спинку кожаного кресла и, хрустя позвонками, наклоняет голову в разные стороны, разминая шею. Процессор умиротворяюще гудит, тоже нагреваясь от перенапряжения, мерно тикает стрелка настенных часов, тихо свистит сквозняк из открытой двери, и сквозь этот белый шум острый слух альфы улавливает из глубин офиса странные завывания, всхлипы. Будто кто-то… плачет? Кто-то плачет в одиннадцатом часу в пустой высотке на Йондеунгпо. «Показалось», – думает Намджун. «Столько работать – и не такие глюки словить можно», – отмахивается он. Встряхивает головой, пытаясь сбить наваждение, но резко замирает, будто током пронзённый. Особенно громкое, протяжное и отчаянное «а» разносится снова, затапливая весь этаж, и уже нет сомнений, что там кто-то в самом деле бьётся в истерике. И вроде бы не его это дело, кто так убивается в недрах компании. Но игнорировать жуткий вой не получается. Сосредоточиться под сей душераздирающий концерт невозможно. Просыпается сострадание – там человеку плохо, чисто из гуманных соображений надо проверить, помочь. Намджун идёт на звук, с каждым шагом вопли становятся всё громче, а эпицентр истерики обнаруживается, как не парадоксально, на лестничной клетке. Он учтиво стучит указательным пальцем в дверь пролёта, негласно спрашивая разрешения, будто в личную спальню направляется, а не в общественную часть офиса, однако за скулежом по ту сторону виновник шума не слышит его стука, и, посчитав, что ждать бессмысленно, Намджун всё же решает зайти. На ступеньках сидит чудо. Маленький потрёпанный ангел, который настолько увлечён своим плачем, что, кажется, не замечает гостя своей временной обители грусти. Раскрасневшееся лицо, припухшие от слёз веки, совсем бордовые щёки с блестящими мокрыми дорожками и прозрачная сопелька на кончике носа. Босой на одну ногу. Взъерошенный, в беспорядке валяющихся вокруг вещей. Словно бабочка, запертая в стеклянной банке, совершенно беззащитный, инородный в локации холодных бетонных стен. Его хочется положить в кармашек и унести с собой. — У Вас всё в порядке? — тихо спрашивает Намджун и наконец привлекает к себе внимание. Чудо сначала пугается, вздрагивает, икнув, и резко поворачивается в сторону нарушителя печали. Глаза его комично расширяются в помеси страха и удивления. Он открывает было рот, чтобы что-то сказать, но накатившие внезапно чувства подгоняют новую волну истерики, и он лишь шевелит губами, судорожно ловя вздохи, пока его лицо не сморщивается в гримасе хныка, и он не начинает снова плакать, кажется, ещё пуще прежнего. — О господи, — пугается теперь Намджун. Он хотел помочь, но всё только усугубил. Ким Намджун никогда не знал, как справляться с чужими слезами. Он слишком неуклюж и прагматичен для таких зыбких вещей, как необузданные людские эмоции, достигшие апогея. Как подобрать слова, по-настоящему утешающие, а не поверхностные, которые всё равно что пластырь на открытый перелом? Стоит ли не прикасаться, не влезать в личное пространство или же обнять? Вот только он боится сломать это хрупкое чудо. Как успокоить печаль человека, особенно когда не знаешь её причин? Быстро собравшись с духом и поддавшись инстинктивным порывам, будто нашкодивший ребёнок, разбивший мамину вазу, Намджун кидается к этому чуду и, присев рядом с ним на корточки, нелепо машет руками, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше: приобнять за плечи, помочь встать, не трогать вовсе или взять за руку. — Давайте дышать, — предлагает всё же он. Размахивая руками, рисует в воздухе параболы и на своем примере показывает дыхательные упражнения, словно роженице. – Вдох, выдох. Вдох, выдох. Чудо с трудом пытается сосредоточиться на нём сквозь истерику, честно старается дышать, но на очередном вдохе срывается, ловит маленькие хныки и на выдохе снова заходится плачем, закрывает лицо ладонями, через которые рёв доносится теперь глухо. «Блять, блять, блять», – орут мысли в паническом смятении. «Ты делаешь всё только хуже». Аккуратно отстранив ручки чуда от головы, Намджун укладывает их на колени, накрывая своими, и ловит зрительный контакт. — Хей, всё хорошо. Я с Вами, я пришёл Вам помочь, — смотря глаза в глаза. — Меня зовут Ким Намджун, тридцать четыре года, работаю здесь в финотделе. Чудо трясёт, он всё не может успокоиться, коротко кивает сквозь частые всхлипы, но слушает, и с каждым словом Намджуна его взгляд обретает осознанность, избавляясь от мутной поволоки слёз. — Пак Чимииин, — представляются в ответ, однако сил и собранности не хватает, голос срывается, и последний слог музыкально тянут, снова уходя в истерику. — Отлично, Пак Чимин, очень рад знакомству, — размеренно продолжает альфа, будто они тут ведут серьёзный диалог, и собеседник не надрывается плачем. — Вы расскажете, что у Вас случилось? Чимин лишь кивает отрицательно, спешно и бойко отгоняя предложение. — Нет? — Неееет, — растягивают, подвывая, и тут же, вертя головой, — нет, нет, нет, Вы всем расскажете. Все будут знать. Они будут смеяться, — он говорит отрывисто, запинаясь, не переставая всхлипывать. — Я муравей, понимаете. Муравей… А они высотки, они раздавят меня. Лепечет несвязно, но так искренне, будто от души отдирает слова. Намджун, признаться, их хоть и разбирает, но смысла не улавливает. — Обещаю, это останется секретом, но если Вы поделитесь, я буду знать, как Вам помочь. На него смотрят скукшенной мордочкой, с подозрением, явно не желая так легко доверять. Намджун же уверенно настаивает: — Клянусь. — Клянитесь на мизинчиках. У Намджуна сердце кульбит делает. Чего? Он аж теряется. Им что, пять? Не договор, не расписка. Клятва на мизинчиках и совершенно детская незамысловатая вера в честность другого человека. Но ему настойчиво тянут кулачок с оттопыренным мизинцем, ожидая, и подгоняют плаксивым: «Ну?» – на всхлипе. Его пальчик такой маленький, пухлый и миниатюрный. Мило. Намджун протягивает свой в ответ, переплетая их. Ловит тепло от мимолетного прикосновения и, кажется, получает небольшой электрический разряд. Обещание запечатано. Лестничную клетку наполняет беспорядочный лепет, эхом отражающийся от пустых бетонных стен, и Намджун усердно старается не терять нить повествования. — Кулеры ужасны. Они разносчики бактерий, их не дезинфицируют. Как кулеры могли довести до такой истерики? Намджун пытается вспомнить последнюю смету на оплату обслуживания офиса. — Я уверен, наша компания может поручиться за чистоту кулеров и качество воды. — Они всё равно ужасны, они такие тяжёлые. Зачем они такие тяжёлые? Их невозможно поднять. Он на меня бычил, представляете?! — Кто? — Кулер! Булькнул на меня, с таким презрением, я чувствовал, как он надо мной насмехается. Думает, он лучше меня?! Он сумасшедший. Точно. Может, пересмотреть график рабочих часов в отделе? Если и его подопечные так от переработки свихнутся, Намджуна же засудят. — Хуже кулеров только архивы! — Архивы? — Зачем нам столько макулатуры? Двадцать первый век. У нас всё ведётся электронно, а мы всё равно портим бумагу. Вам что, наплевать на планету? Зачем гадить там, где мы живём?! Муравьи голодают, что им есть, если все листочки вы пустили на свои документы?! Намджун решает не вступать в дискуссию и не уточнять, что муравьи едят не листики, а тлю и других мелких насекомых, да и бумагу делают из древесины, а не из «листочков». Вместо этого он лишь поддакивает: — Вы совершенно правы. Мы мало внимания уделяем проблемам экологии. И в голове автоматом пролетает мысль увеличить процент отчислений от прибыли на благотворительность. — Но самое ужасное это лифты. Он что, пьян? Намджун незаметно принюхивается, но запаха алкоголя нет. Только почти выветрившийся аромат духов и немного пота. — Зачем человечество придумало лифты? — Чтобы не подниматься по лестницам? — Лестницы тоже ужасны. Но лифты… Зачем строить такие высокие здания?! Два этажа – отличная высота. — Население растёт, земля дорожает, и легче и эффективнее увеличить не площадь здания, а его высоту. — Ужасно. Просто кошмарно. Или это я на самом деле ужасен..? — он ловит приступ рефлексии и будто уносится из вселенной, полностью погруженный в раздумья, но, тут же резко вскинув голову, смотрит прямо на Намджуна доверительно распахнутыми глазами-блюдцами и обречённо спрашивает: — Я отвратителен? — Нет, что Вы. Хоть мы и не знакомы близко, но, насколько я могу судить, Вы… — запинается, подбирая нужное слово. — Вы просто чудесны. — Тогда почему? — взорвавшись, кричит с надрывом, и крик его эхом отражается на лестничной клетке, своей эмоциональной проникновенностью сотрясая стены. — Почему он не видит во мне человека?! «Так вот, в чём причина», – думается Намджуну. Проблемы любовные. По-видимому, некий мерзавец-альфа обидел этого бедного омегу, разбив ему сердце. Сердце же Намджуна одновременно радуется, что Пак теперь одинок, и злится на обидевшего его мудака, желая разбить тому уже лицо. Чимин, выплеснув накопившееся, снова срывается на плач, натурально ревя и сетуя на судьбу: — Даже альфы не настолько меня не уважают… Оу, тот мерзавец не альфа? Чимин по омегам? У Намджуна нет шансов? — А этот просто игнорирует, будто меня не существует. Кем бы ни был этот мудак, Намджун намерен его уничтожить. Чимин не заслуживает такого отношения. — Сраный лифт! Что? — Всех возит, шлюха, а меня не поднимаааает, — подвывает он, слишком расчувствовавшись, и захлёбывается слезами. — Я не настолько мало вешу, чтобы меня не замечать. Я тоже человееееек. А, ой. Чудо, чуть успокоившись, переходит на редкие шмыги и мерно икает, пока у директора Кима крутится гифка загрузки в мозгу. — Вас одного не везёт лифт? — Да-аа. — Поэтому Вы плачете на лестнице? — Угу. Намджун, зажмурившись, до крови прикусывает губы, удерживая рвущуюся улыбку, но вместо нейтрального покерфейса на лицо волнами лезут гримасы напряжения. Он краснеет, как рак, щёки раздуваются. Не смей ржать, Ким Намджун, думай о больных старушках и мёртвых пёсиках. Но, всё же не сдержавшись, он заливается раскатистым хохотом. — Вы обещали не смеяться, — обиженно и с укором. — Простите, — стараясь отдышаться. — Это было грубо с моей стороны. — Очень. Это всё-таки серьёзная проблема. Очаровательно. Достав свой телефон, Намджун быстро что-то печатает и сразу возвращает всё внимание омеге. Чимин даже не сопротивляется, когда на него надевают пальто, как на безвольную куколку. Альфа, поправив его одежду, собирает выпавшие из сумки вещи, находит бумажные носовые платочки и подаёт один омеге. Тот смачно высмаркивается и вручает его обратно. Потупив с секунду и не зная, что делать с сопливчиком, директор Ким комкает его и засовывает себе в карман. — Когда я только устроился, всегда удачно попадал в лифт с кем-то, и только месяц спустя оказался внутри один, и лифт меня не повёз, встал на месте и не реагировал на нажатие кнопок. Сначала я думал, что он сломался, но вызов диспетчера тоже не работал. Я просидел в нём полчаса, пока кто-то с другого этажа не вызвал лифт. К нему он поехал, двери открылись, я выбежал, думал, повезло, а тот человек зашёл и спокойно уехал, будто лифт полностью исправен. Я не понимал, что не так, а потом случайно прочёл эту табличку… Он жестикулирует, рисуя непонятные абстракции, будто они играют в “Крокодила”, пытается объяснить слово, что вертится на кончике языка, но никак не может придать ему вербальную форму. — Инструкцию по эксплуатации, — подсказывает альфа. — Да. Он поднимает до двадцати четырех человек, но поедет только в случае, если в нём больше пятидесяти килограмм. Худые люди что, не достойны, чтобы их возили? Разве моя вина, что я так мало вешу?! Намджун осматривается в поисках потерянной туфельки местной убитой горем и негодованием Золушки. Та находится заброшенной в дальние дали противоположной стороны лестничной клетки. Подняв башмачок, он подмечает приличный каблук, слишком высокий для стандартного, что должно быть не слишком удобно в повседневной носке. Он бережно отряхивает его от бетонной пыли, с трепетом, будто тот и правда хрустальный. — Я устал, хочу домо-ой и ничего не ел с обеда. От стресса, видимо, ещё больше худею. Я так никогда не стану достаточно весомым для лифтов. А старость ведь не за горами. Как я буду ходить по ступенькам с артритом и больными коленями?! — ноет Чимин, пропуская успокаивающие заверения альфы «Вам не скоро это грозит. Вы молоды и красивы». Опустившись на одно колено к сгорбленной в переживаниях маленькой фигуре и осторожно взяв за тонкую лодыжку, прямо у выступающей косточки, Намджун приподнимает стопу омеги, подтягивает белый короткий носочек, чуть посеревший на подошве от лестничной грязи, и, словно истинный принц, надевает башмак. — Эти туфли очень неудобные. Они с жесткой пяткой, натирают, вечные мозоли. Даже пластыри уже не спасают, а я купил ведь специальные в аптеке, с силиконовой подушечкой, дорогие, — Чимин наблюдает, как шнурки в неловких пальцах альфы путаются, и вместо привычной бабочки удаётся завязать непонятный узел, больше подходящий на запутанный комок, чем на нечто надёжное. Опустив его ногу, Намджун разглаживает задравшуюся штанину, долгим тёплым движением позволяя себе обвести чужое колено, и наконец поднимается сам с успокаивающим: — Пора домой. Он подхватывает сумку омеги, а его самого берёт на руки, как невесту. Тот возится смущённо, и в иной ситуации он потребовал бы оставить его на земле, однако сейчас, всё ещё слишком увлечённый своим откровением, он будто совсем не замечает, что летит, удерживаемый крепко и надёжно. — Я хотел написать управлению башни, а потом понял, как это бы выглядело. Поменяйте кучу дорогущих лифтов, ведь я слишком маленький, чтобы в них ездить. Они бы просто проигнорировали или максимум поставили утяжелители в коридорах, как для детей. Мол, взял на этаже, прокатился с ним и вынес, — высказывает Чимин всё накопившееся, чем ни с кем не делился, пока его несут до лифта, и его тело качается в такт чужим шагам. — Но все бы знали тогда, что это специально для меня. Никто во всём здании, кроме меня, с таким не сталкивался. И просить каждый раз кого-то не вариант. Беспокоить, отвлекать от работы. Это только мои проблемы. И я ходил по лестницам. Но сегодня... Все ушли. И попросить некого. Только идти пешком… столько… этажей. Монолог резко обрывается, когда Пак Чимин замечает на стене в фойе большую цифру тридцать пять и понимает, что с сорок третьего прошёл всего лишь восемь этажей. — Не переживайте, я Вас довезу с ветерком. И, ловко приложив телефон с пропуском под чехлом, Намджун вызывает вип-лифт, этот роскошный лакшери, на коем доселе Чимину кататься не доводилось ни разу, поскольку должностью он очень далёк до важной шишки. Кабинка приходит быстро, с тихим “пилик” открывает дверцы. Внеся ношу внутрь и одной рукой нажав на кнопку первого, Намджун всё же опускает омегу, придерживая его, пока тот не встанет крепко на ноги. Чимин, стушевавшись, отходит от него подальше, забивается в угол, спешно поправляя одежду. Вип-лифт мало чем отличается от обычного, однако он никак не может избавиться от этой чуждой для него давящей атмосферы элитарности. — А кем именно Вы работаете в финотделе? — Главным директором, — отвечает непринуждённо. Будто это сущий пустяк. Подумаешь, входит в малочисленную управленческую верхушку, третий человек в компании после владельца и его зама, состоит в совете директоров, и в его власти денежного капитала больше, чем цифр на калькуляторе. Чимин всем собой от неловкости старается раствориться в текстурах, слиться, как хамелеон, однако он, краснеющий и покрывающийся пятнами, наоборот лишь больше выделяется на фоне серебристого цвета стен. — Вы директор Ким…. Вот кто реально стоит на уровне небоскрёба, пока Чимин со своей должностью ползает муравьишкой под подошвами. Тесная кабина давит, узко стягивая пространство. Становится невыносимо душно, и директор Ким, кажущийся сейчас таким широким физически и непомерным в своей сути, в ней просто не помещается, она ему мала и не подходит. — Зачем же так официально? После всего вместе пережитого можно просто Намджун, и на ты, — посмеивается альфа, упиваясь милым смущением, играющим между щёлок отведённых в пол глаз. Весь оставшийся путь вниз омега молчит, неловко закусывая губу и нервно перебирая край рукава в пальцах, а директор Ким возвышается рядом прямой фигурой, отсвечивая гордостью успешно совершившего подвиг рыцаря. На первом, стоит дверям открыться, Чимин спешно выбегает, подгоняемый копошащимся стыдом. Он наконец на первом этаже. Путь был тернист и не без слёз, но он смог, он выжил. Вдыхая свободу полной грудью, будто воздух здесь чем-то отличается, он чувствует, как его переполняет счастье. В глазах снова жжёт, но на этот раз от радости: осталась пара шагов до конца и его долгожданного спасения. Он будто прошёл игру, все мелкие уровни на самом сложном режиме, без читов, не считая Намджуна, победил финального босса. И вот теперь на фоне карикатурно взрываются салюты, трубят фанфары, с потолка падают поздравительные конфетти. Он нашёл выход, сквозь стёкла виднеется желанная улица, твёрдый асфальт. Прямая дорога к дому, всего пара шагов, всего пара маленьких шагов до двери на свободу. Он уже на низком старте чтобы побежать, броситься и вырваться, но: — Ваша сумка. Точно. Рассыпаясь в торопливых благодарностях с почтительными поклонами, Чимин рвётся её забрать, однако: — Я донесу. Пойдёмте. И, взяв под руку, ведёт на улицу, придерживает ему дверь и пропускает вперёд. Чимин замирает, когда его окатывает свежестью, ветер раздувает полы пальто и взъерошивает давно не идеальную укладку. Сеул всегда был так красив? С серой плиткой бордюра, железными мусорками и однотипными фонарными столбами. Ночь всегда так изумительно пахла? Прохладной влагой, остывшим безлюдным воздухом. Мир всегда был так прекрасен? Омега сейчас снова расплачется, на этот раз от облегчения. Директор Ким, выждав, пока Чимин насладится моментом, касается его спины. Тот вздрагивает, словно просыпается, пока его, поддерживая под поясницу, провожают до такси. Чимин гадает, когда Намджун успел его заказать. — Не беспокойтесь, Вам нужно только назвать водителю адрес. Оно уже оплачено. Альфа открывает пассажирскую дверь, прикрывая своей ладонью раму, дабы омега случайно не стукнулся головой, и, дождавшись, пока драгоценный пассажир сядет, передаёт сумку. — Хорошего пути. Отправляет омегу домой под тихо буркнутое несмелое “спасибо”. Какой стыд. Пак Чимин добровольно растрепал о своей позорной проблеме, предстал перед чужим человеком в таком компрометирующем положении, заставил серьёзного альфу бессмысленно суетиться. Плюсом ко всему, ещё на этаже остался побитый кулер, беспорядок в архиве и странная, непонятно откуда появившаяся кучка коробок в одном из лифтов, что точно вызовет вопросы. И не приведи бог кому-то взбредёт посмотреть записи с камер. Чимин утыкается лицом в свои ладони и пищит про себя. В окне на скорости бесконечной цепочкой мелькают пейзажи ночного Сеула. А директор Ким долго смотрит вслед уезжающей машине и только после того, как она скрывается за горизонтом, разворачивается и возвращается обратно в офисное здание. А на утро понедельника смущённого Пак Чимина этот альфа ждёт у кпп, всем своим видом презентабельный и роскошный, со стаканом горячего кофе из старбакса. Встречает его как дворецкий, дарит вежливый поклон вместе с искренними вопросами о самочувствии, и кофе вручает, переживая, что брал на свое усмотрение, не зная, что тот предпочитает. Омега такими жестами обескуражен и удивлён настолько, что молчит о том, что любит больше чай, и даже не противится, когда для него снова вызывают вип-лифт. Намджун едет с ним на сорок третий этаж и даёт свою визитку, прося написать, если Чимина надо будет куда ещё подбросить.