Литературные дочки-матери

Любовный треугольник, состоящий из мужа и жены или жениха и невесты и ещё одного лишнего человека со стороны ― это подвид древнего конфликта любовь-долг/устои, который стал практически вечным двигателем для мировой литературы и успешно эксплуатируется по сей день. Тема супружеской неверности так или иначе присутствовала в культуре во все эпохи, однако настоящим бенефисом адюльтера был ХІХ век и начало ХХ. Такая тенденция связана с тем, насколько кардинально изменилось общество в целом и отношение к браку в частности. Будет несправедливо к авторам, творившим в конце этого периода, утверждать, что созданные ними неверные жёны второстепенны относительно похожих образов, описанных на несколько десятилетий раньше, однако полностью отрицать преемственность между писателями нельзя. Анну Каренину традиционно принято сравнивать с её французской коллегой, а учитывая, то насколько они сроднились усилиями литературоведов ― почти что кузиной Эммой Бовари. В подруги Анне Аркадиевне так же сватают Ирен Форсайт Голсуорси и её тёзку Анну Сергеевну Чехова из рассказа «Дама с собачкой», а между тем в французской литературе притаилась ещё одна сестра по несчастью госпожи Карениной, с которой она разделила гораздо больше общих черт, чем с причисленными выше дамами – имя ей Луиза де Реналь, супруга мера Верьера и возлюбленная Жульена Сореля из романа «Красное и чёрное» Стендаля. Известно, что битва при Ватерлоо в трактовке Стендаля и его ощущение, философия войны как феномена в целом отразились на батальных сценах в «Войне и мире» ― Толстой называл Стендаля своим первым учителем и сам признавал, что этот писатель оказал на него наибольшее влияние наряду с таким титаном философии как Руссо: Пусть мне не говорят об эволюции романа, о том, что Стендаль объясняет Бальзака, а Бальзак, в свою очередь, объясняет Флобера. (…) Гении не происходят один от другого: гений всегда рождается независимым. Что касается меня, я знаю, чем обязан другим; знаю об этом и говорю; и прежде всего я обязан двоим - Руссо и Стендалю. (…) Стендаль? Я хочу видеть в нем лишь автора "Пармской обители" и "Красного и черного". Это два несравненных шедевра. Перечитайте в "Пармской обители" рассказ о битве при Ватерлоо. Кто до него так описал войну, то есть такой, какой она бывает на самом деле? (…) Но, повторяю, во всем том, что я знаю о войне, мой первый учитель – Стендаль. (Три дня в Ясной Поляне. Буайе Поль. 1901) Если Толстой так сильно впечатлился взглядами и стилем Стендаля, то почему бы не предположить, что он мог развить заинтересовавший его образ из "Красного и чёрного" в собственном романе? Перед тем, как начать сравнивать Анну Каренину с мадам де Реналь, нужно отметить, что образ Анны, как и её мужей, претерпевал значительные изменения, и если окончательной редакцией стала бы первая версия романа, читатели и критики не сломали бы столько копий, споря о том, на чьей же стороне автор ― всё однозначно, как в детской басне: прото-Каренин добрый и мягкий человек не от мира сего, а его жена крайне вульгарная и безнравственная особа, которая, в отличие от Анны, какой мы её знаем, без всяких угрызений совести принимает жертву своего обманутого мужа и соединяется официальным браком с пра-Вронским, чтобы потом поразиться духовной чистотой своего бывшего супруга, ворвавшегося к ней с пистолетом и нотациями спустя несколько лет после развода, и утопиться в Неве. Однако нам повезло, что Толстой терпеть не мог не только прелюбодеев, но и чиновников, а месье Каренин, хотя и вызывает у части читателей большую симпатию, всё же вобрал в себя почти что все недостатки бюрократической системы (по-моему скромному и некомпетентному мнению, Алексей Александрович олицетворяет саму концепцию чиновнического аппарата, а вот среднестатистический чиновник это Стива, но об этом в другой раз), иначе герои "Анны Карениной" не были бы такими живыми и противоречивыми. Итак, едва ли Лев Николаевич задумывал свою героиню как перепев мадам де Реналь, но в процессе написания Анна окольными тропами всё больше и больше приближалась к первой даме Верьера. Попробуем ухватить, в чём главное сходство между этими двумя женщинами: им около тридцати лет, они обе замужем за важным чиновником, который значительно старше их, у обеих есть сыновья (3:1 в пользу Луизы), и обе не слишком задумываются о том, насколько они довольны своей жизнью. Статус-кво нарушает роковое знакомство с молодым человеком, а связь с ним запускает цепочку событий, которая приводит к их гибели. Тут можно заметить, что в компанию к Анне Аркадиевне и мадам де Реналь можно смело добавить ещё несколько сотен героинь, чью биографию можно бессовестно сжать до тех же формулировок, однако дьявол кроется в деталях, так что обратимся к текстам обоих романов. Первое, что мы оцениваем в нашем новом знакомом, хотим мы того или нет, это внешний вид, потому начнём с портрета. Вот, что пишет Стендаль о внешности своей героини: Г-жа де Реналь, высокая, статная женщина, слыла когда-то, как говорится, первой красавицей на всю округу. В ее облике, в манере держаться было что-то простодушное и юное. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава третья. Имущество бедных.) Мадам Каренина тоже не выглядит матроной: Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшемуся то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити. («Анна Каренина». Часть первая. Глава двадцатая) Вернёмся к Луизе: Эта наивная грация, полная невинности и живости, могла бы, пожалуй, пленить парижанина какой-то скрытой пылкостью. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава третья. Имущество бедных.) Вронский и Голенищев не парижане, но и они обращают внимание на грацию и страстность Анны: Он извинился и пошел было в вагон, но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее ― не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. (Первая встреча Вронского и Анны на вокзале в Москве. «Анна Каренина». Часть первая. Глава восемнадцатая) Глядя на добродушно-веселую энергическую манеру Анны, зная Алексея Александровича и Вронского, Голенищеву казалось, что он вполне понимает ее. («Анна Каренина». Часть пятая. Глава седьмая) Особенно и Стендаль, и Толстой подчёркивают красоту рук своих героинь: Неожиданно для него самого, Жюльену вдруг захотелось повидаться с нею; ему вспомнилась её прелестная ручка. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двенадцатая. Путешествие) Эта милая беленькая ручка так и останется невидимкой? (Жульен просит мадам де Реналь зажечь лампу. «Красное и чёрное». Часть первая. Глава тридцатая. Честолюбец) Потом она проснется и вдруг, пробегая глазами, вскрикнет, ее прелестная ручка задрожит, она прочтет слова: «В десять часов пять минут его не стало». (Жульен фантазирует о том, как мадам де Реналь воспримет новость о его кончине. «Красное и чёрное». Часть вторя. Глава сорок вторая) Она пересела ближе к невестке и взяла ее руку своею энергическою маленькою рукой. («Анна Каренина». Часть первая. Глава девятнадцатая) И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой, назвав её своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приёмы женщины большого света, всегда спокойной и естественной. («Анна Каренина». Часть седьмая. Глава десятая) Все в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот день, Анна с удовольствием и отчётливостью устроилась в дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени и, аккуратно закутав ноги, спокойно уселась. («Анна Каренина». Часть первая. Глава двадцать девятая) Мы мало знаем о девичестве госпожи де Реналь и юной княжны Облонской, но те сведения, которые мы имеем практически взаимозаменяемы: Госпожа де Реналь, богатая наследница богобоязненной тетки, выданная замуж в шестнадцать лет за немолодого дворянина, за всю свою жизнь никогда не испытывала и не видела ничего, хоть сколько-нибудь похожего на любовь. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава седьмая. Избирательно сродство) Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня, свела хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора со своею племянницей и поставила его в такое положение, что он должен был или высказаться, или уехать из города. («Анна Каренина». Часть пятая. Глава двадцать первая.) Увы, особой теплоты между юными жёнами и их немолодыми мужьями нету, впрочем, и Луиза, и Анна пытаются скрывать от себя такое печальное положение дел в своей семье или хотя бы не обращать на него внимания: Это была простая душа: у неё никогда даже не могло возникнуть никаких притязаний судить о своем муже или признаться самой себе, что ей с ним скучно. Она считала, — никогда, впрочем, не задумываясь над этим, — что между мужем и женой никаких других, более нежных отношений и быть не может. Она больше всего любила г-на де Реналя, когда он рассказывал ей о своих проектах относительно детей, из которых он одного прочил в военные, другого в чиновники, а третьего в служители церкви. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава третья. Имущество бедных.) Какое-то неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим. В особенности поразило её чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с ним. Чувство то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его. (Мысли Анны о муже после возвращения в Петербург. «Анна Каренина». Часть первая. Глава тридцатая) Несмотря на отсутствие эмоциональной близости с супругом, обе наши изменницы до поры до времени пользовались репутацией добродетельных дам и были вполне верными жёнами, хотя у обеих были ухажёры, набивавшиеся им в любовники: Поговаривали, что г-н Вально, богач, директор дома призрения, ухаживал за ней, но без малейшего успеха, что снискало громкую славу ее добродетели, ибо г-н Вально, рослый мужчина в цвете лет, могучего телосложения, с румяной физиономией и пышными черными бакенбардами, принадлежал именно к тому сорту грубых, дерзких и шумливых людей, которых в провинции называют «красавец мужчина». («Красное и чёрное». Часть первая. Глава третья. Имущество бедных.) Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге молодой подчинённый ее мужа, и как Алексей Александрович ответил, что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне её такту и никогда не позволит себе унизить её и себя до ревности. («Анна Каренина». Часть первая. Глава тридцатая вторая) Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что её называют справедливою, радовались тому, что они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на неё всею тяжестью своего презрения. («Анна Каренина». Часть вторая. Глава восемнадцатая) Светские развлечения, как и флирт, не занимают их, обеим уютней дома: А так как она уклонялась от всего того, что зовётся в Верьере весельем, о ней стали говорить, что она слишком чванится своим происхождением. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава третья. Имущество бедных.) ― Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, ― сказала Анна, и Кити увидела в ее глазах тот особенный мир, который ей не был открыт. ― Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно… («Анна Каренина». Часть первая. Глава двадцатая) Отдушиной для обеих женщин являются их сыновья, которым они отдавали все свои душевные силы до того, как беспамятно влюбиться: До появления Жюльена единственное, на что она, в сущности, обращала внимание, были её дети. Их маленькие недомогания, их огорчения, их крохотные радости поглощали всю способность чувствовать у этой души. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава седьмая. Избирательное сродство.) Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому. Эта держава ― был сын. (Мысли Анны после того, как она призналась мужу в том, что Вронский её любовник. «Анна Каренина». Часть третья. Глава пятнадцатая) Не совсем уж двое из ларца, но сходство безусловно. Справедливости ради: в госпоже де Реналь гораздо больше чего-то детского, чем в Анне, к тому же госпожа де Реналь более интровертно переживает свою измену ― трудно вообразить, чтобы она пыталась что-то доказывать верьерскому обществу на театральной премьере, но обо всём по порядку. Страсть мадам де Реналь к Жульену оказывается сильнее её материнской привязанности к сыновьям: — Я верю тебе, верю! — простонала она, снова падая на колени. — Ты мой единственный друг! Ах, почему не ты отец Станислава! Тогда бы это не был такой ужасный грех — любить тебя больше, чем твоего сына. (Мадам де Реналь умиляется тому, что Жульен жалеет, что не может взять болезнь её любимого сына на себя. «Красное и чёрное». Часть первая. Глава девятнадцатая. «Мыслить – значит страдать») Анна не столь однозначно оценивает свои чувства к сыну и любовнику, но перед своим самоубийством она всё же признаётся себе, что Вронский хотя бы на время затмил для неё Серёжу: Я тоже думала, что любила его, и умилялась над своею нежностью. А жила же я без него, променяла же его на другую любовь и не жаловалась на этот промен, пока удовлетворялась той любовью. («Анна Каренина». Часть седьмая. Глава тридцатая) Тем не менее, обе женщины мечтали о том, чтобы им не нужно было выбирать между детьми и возлюбленными, хотя мадам де Реналь, будучи человеком мнительным, сама нафантазировала, будто она должна отречься от Жульена ради жизни сына, а вот перед Анной стояла уже вполне реальная дилемма. Она представляла себе, как бы она жила в Париже, как сыновья её продолжали бы там учиться и получили бы такое образование, что все кругом восхищались бы ими. Дети её, она сама, Жюльен — все они были бы так счастливы! («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать третья. Огорчения чиновника) Но его уговоры не достигали цели, он не понимал, что г-жа де Реналь вбила себе в голову, что для умилостивления господа бога, которого она прогневила, ей надо возненавидеть Жюльена или потерять сына. И оттого, что она не находила в себе сил возненавидеть своего любовника, она и была так несчастна. (Переживания мадам де Реналь из-за болезни младшего сына. «Красное и чёрное». Часть первая. Глава девятнадцатая. Мыслить – значит страдать) Ты пойми, что я люблю, кажется, равно, но обоих больше себя, два существа – Сережу и Алексея (…) Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить, а это мне одно нужно. (Разговор Анны с Долли. «Анна Каренина». Часть шестая. Глава двадцать четвёртая) Обе женщины раскаиваются в своей неверности, а Луиза и вовсе страдает угрызениями совести почти что на перемену погоды: — Я раскаиваюсь в моем преступлении: господь смилостивился и просветил меня, — твердила она прерывающимся голосом. — Уходите! Уходите сейчас же! (Мадам де Реналь пытается прогнать Жульена, явившегося повидаться с ней после года учёбы в семинарии. «Красное и чёрное». Часть первая. Глава тридцатая. Честолюбец) Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица – как её звали? – она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку… Нет, ты не можешь простить! Я знаю, этого нельзя простить! (Болеющая после родов Анна посыпает голову пеплом перед мужем. «Анна Каренина». Часть четвёртая. Глава семнадцатая) но противостоять себе долго у них не получается: «Какой стыд!» — говорила себе г-жа де Реналь; но она уже не могла отказать ему ни в чем: едва только он напоминал ей о вечной разлуке, — она заливалась слезами. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава тридцатая. Честолюбец) ― Да, ты овладел мною, и я твоя, – выговорила она наконец, прижимая к своей груди его руку. ― Так должно было быть! ― сказал он. ― Пока мы живы, это должно быть. Я это знаю теперь. ― Это правда, ― говорила она, бледнея все более и более и обнимая его голову. – Все-таки что-то ужасное есть в этом после всего, что было. (Воссоединение Анны и Вронского после разрыва. «Анна Каренина». Часть четвёртая. Глава двадцать третья) Короля делает свита, потому проверим, что творится в окружении наших героинь. Начнём с любовников ― как ни крути, а практически все потрясения в жизни госпожи де Реналь и Анны Аркадиевны начались со знакомства с ними. Жульен добивается благосклонности жены своего патрона, чтобы унизить через неё весь класс, к которому она принадлежит. Её любовь тешит его самолюбие, всё же благородная дама предпочитает его, сына плотника, всем мужчинам своего круга. Но сейчас, когда она боялась потерять его навек, она не противилась своему чувству и забылась до того, что сама взяла Жюльена за руку, которую он в рассеянности положил на спинку стула. Её жест вывел из оцепенения юного честолюбца. Как ему хотелось, чтобы на него поглядели сейчас все эти знатные, спесивые господа, которые за званым обедом, когда он сидел с детьми на заднем конце стола, посматривали на него с такой покровительственной улыбочкой! «Нет, эта женщина не может презирать меня, — сказал он себе, — а если так, то мне незачем противиться ее красоте, и если я не хочу потерять уважение к самому себе, я должен стать ее возлюбленным». («Красное и чёрное». Часть первая. Глава тринадцатая. Ажурные чулки) Любовь его в значительной мере все еще питалась тщеславием: его радовало, что он, нищий, ничтожное, презренное существо, обладает такой красивой женщиной. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава шестнадцатая. Назавтра) В попытках Вронского соблазнить Анну нет никакой социальной подоплёки, однако он тоже очень гордился тем, что завоевал её. Наделавшая столько шума и обратившая общее внимание связь его с Карениной, придав ему новый блеск, успокоила на время точившего его червя честолюбия, но неделю тому назад этот червь проснулся с новою силой. («Анна Каренина». Часть третья. Глава двадцатая) Честолюбие Жульена и желание Вронского занять достойное место в свете заставляют их пассий сильно ревновать, хотя обе восторгаются талантами своих любовников: И вместо того чтобы огорчиться этой вполне очевидной неприятностью, она подумала: «Какая проницательность! Какое удивительное чутье! И у такого молодого человека, без всякого жизненного опыта! Подумать только, как далеко он может пойти в будущем! Увы, его успехи приведут к тому, что он меня забудет». («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать первая. Диалог с господином) Его ум иной раз так поражал её, что ей становилось страшно; с каждым днем она все сильнее убеждалась в том, что этому юному аббату предстоит совершить великие дела. То она представляла его себе чуть ли не папой, то первым министром вроде Ришелье. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава семнадцатая. Старший помощник мэра) Во всем, что он говорил, думал и делал, она видела что-то особенно благородное и возвышенное. Ее восхищение пред ним часто пугало ее самое: она искала и не могла найти в нем ничего непрекрасного (…) Он, по ее мнению, имевший такое определенное призвание к государственной деятельности, в которой должен был играть видную роль, – он пожертвовал честолюбием для нее, никогда не показывая ни малейшего сожаления. («Анна Каренина». Часть пятая. Глава восьмая) – Я только хочу сказать, что могут встретиться дела, необходимость. Вот теперь мне надо будет ехать в Москву, по делу дома… Ах, Анна, почему ты так раздражаешься? Разве ты не знаешь, что я не могу без тебя жить? – А если так, – сказала Анна вдруг изменившимся голосом, – то ты тяготишься этою жизнью… Да, ты приедешь на день и уедешь, как поступают… (Ссора Анны и Вронского после выборов. «Анна Каренина». Часть шестая. Глава тридцать вторая) В товарищах согласья нет относительно поверхностности или глубины переживаний Жульена и особенно Вронского, но в их чувствах наблюдается некая динамика, по крайней мере их романы с Луизой и Анной соответственно продолжается и тогда, когда хвастаться своими возлюбленными перед окружающими им было бы трудно, да и у каждого из них есть куда более выгодная партия (Матильда у Жульена и княжна Сорокина у Вронского). Если с любовниками аналогии прихрамывают на одну ногу, то с мужьями они хромают на обе, почему, обсудим немного позже, и всё же пару рифм можно отыскать. Прочтя анонимку, в которой разоблачалась его жена, месье де Реналь думает: Боже! И отчего моя жена не умерла? Тогда бы никто уж не мог надо мной потешаться. Был бы я вдовцом! («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать первая. Диалог с господином) Каренин тоже размышляет о смерти супруги как об избавлении, получив от неё письмо вскоре после рождения Ани: Он не мог думать об этом, потому что, представляя себе то, что будет, он не мог отогнать предположения о том, что смерть ее развяжет сразу всю трудность его положения. Хлебники, лавки запертые, ночные извозчики, дворники, метущие тротуары, мелькали в его глазах, и он наблюдал все это, стараясь заглушить в себе мысль о том, что ожидает его и чего он не смеет желать и все-таки желает. («Анна Каренина». Часть четвёртая. Глава семнадцатая) Ещё несколько цитат о господине де Ренале и Алексее Александровиче: «Я привык к Луизе, — говорил он себе. — Она знает все мои дела. Будь у меня завтра возможность снова жениться, мне не найти женщины, которая заменила бы мне ее». И он пытался утешиться мыслью, что жена его невинна: это не ставило его в необходимость проявить твердость характера и было для него удобнее всего; в конце концов мало ли было на свете женщин, которые стали жертвою клеветы?» («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать первая. Диалог с господином) В эту минуту он уже почти решил не поднимать скандала, руководствуясь главным образом тем соображением, что такой скандал доставил бы величайшее удовольствие его добрым верьерским друзьям. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать первая. Диалог с господином) Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой(…) («Анна Каренина». Часть вторая. Глава двадцать шестая) Попытка развода могла привести только к скандальному процессу, который был бы находкой для врагов, для клеветы и унижения его высокого положения в свете. («Анна Каренина». Часть третья. Глава тринадцатая) И последний штрих ― и карьера господина де Реналя, и карьера Алексея Александровича летит в тартары после измены их супруг. Благодаря этому ордену он удостоился чести весьма необычного посещения: к нему явился с визитом г-н барон де Вально, который приехал в Париж принести министру благодарность за свой титул и столковаться с ним кое о чем. Его собирались назначить мэром города Верьера вместо г-на де Реналя. Жюльен чуть не хохотал про себя, когда г-н Вально по секрету сообщил ему, что г-н де Реналь, оказывается, был якобинцем и что это только совсем недавно открылось. Дело было в том, что на предстоящих перевыборах в палату депутатов новоиспеченный барон выдвигался кандидатом от министерства, а в большой избирательной коллегии департамента, в действительности ультрароялистской, г-на де Реналя выдвигали либералы. («Красное и чёрное». Часть вторая. Глава седьмая. Приступ подагры) — Вы не представляете себе моего положения, — говорил бывший мэр Верьера, — я ведь теперь считаюсь либералом из отпавших, как у нас выражаются. Можно не сомневаться, что этот прохвост Вально и господин де Фрилер постараются внушить прокурору и судьям обернуть дело так, чтобы напакостить мне как только можно. (Господин де Реналь убеждает жену не посещать Жульена в тюрьме. «Красное и чёрное». Часть вторая. Глава сороковая) Почти в одно и то же время, как жена ушла от Алексея Александровича, с ним случилось и самое горькое для служащего человека событие – прекращение восходящего служебного движения. Прекращение это совершилось, и все ясно видели это, но сам Алексей Александрович не сознавал еще того, что карьера его кончена. Столкновение ли со Стремовым, несчастье ли с женой, или просто то, что Алексей Александрович дошел до предела, который ему был предназначен, но для всех в нынешнем году стало очевидно, что служебное поприще его кончено. Он еще занимал важное место, он был членом многих комиссий и комитетов; но он был человеком, который весь вышел и от которого ничего более не ждут. Что бы он ни говорил, что бы ни предлагал, его слушали так, как будто то, что он предлагает, давно уже известно и есть то самое, что не нужно. («Анна Каренина». Часть пятая. Глава двадцать четвёртая) Подробности того, как судачили жители Верьера и высший свет Петербурга о разгоревшемся скандале, лишь подтверждают, что сплетни одно из самых универсальных развлечений, но мало говорят о сходстве характеров и судеб наших героинь, хотя чем не эпиграф к светским мытарствам Анны Аркадиевны? Как бы сильно одалиска в серале ни любила своего султана, он всемогущ, у нее нет никакой надежды вырваться из-под его ига, к каким бы уловкам она ни прибегала. Месть её господина свирепа, кровава, но воинственна и великодушна: удар кинжала — и конец всему. Но в XIX веке муж убивает свою жену, обрушивая на неё общественное презрение, закрывая перед ней двери всех гостиных. («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать первая. Диалог с господином) Право, совпадений немало, и совпадают многие детали, а не общие факты, как может показаться на первый взгляд. И всё же у мадам де Реналь и Анны Карениной принципиально разные функции системах образов Стенадля и Толстого: создаётся впечатление, словно два ребёнка играют одной и той же куклой, и её роль меняется в зависимости от того, кто ею играет. В «Красном и чёрном» осью всего является Жульен Сорель, остальные персонажи поданы через призму взаимодействия с ним ― одни герои пробуждают в нём лучшие качества, смягчают его, рядом с другими он становится жестоким, завистливым, холодным, льстит, подхалимничает. Ради мадам де Реналь он забывал о своих амбициях и ненависти к тем, среди кого он желал возвыситься, даже в тюрьме его гнетёт не близость смерти, а одиночество из-за её отсутствия. Автор противопоставляет её наивность и простодушие изворотливости Жульена, единственный её недостаток — это внушаемость и иногда слабохарактерность, в остальном она подаётся почти что ангелом. «Морфологически» Луиза похожа на Анну, однако, учитывая то, что она освещает собой всё повествование, то по назначению в сюжете она больше походит на Кити, как бы шокирующе не звучало, что сосудом для всевозможных добродетелей и самым светлым образом в истории является не юная невинная девушка, как в «Анне Карениной», а мать семейства, которая изменяет мужу с молоденьким гувернёром своих сыновей. «Философское рассуждение заставляет меня простить г-жу де Реналь, но в Верьере ей не прощали», («Красное и чёрное». Часть первая. Глава двадцать третья. Огорчения чиновника) ― прямо пишет Стендаль. Толстой же был куда консервативнее своего кумира, потому едва ли такая снисходительность к супружеской неверности могла перекочевать в его творчество. Стендаль откровенен с читателями и прямо в тексте разделяет истинную и рассудочную любовь: Рассудочная любовь, конечно, гораздо разумнее любви истинной, но у нее бывают только редкие минуты самозабвения; она слишком хорошо понимает себя, беспрестанно разбирается в себе, она не только не позволяет блуждать мыслям — она и возникает не иначе, как при помощи мысли. («Красное и чёрное». Часть вторая. Глава девятнадцатая. Комическая опера) Истинная любовь в его трактовке может зажечься в любых обстоятельствах, более того ― правдивость этого чувства подчёркивается тем, насколько оно неудобно и неодобряемо. Толстой прямо не говорит о своих воззрениях на любовь, но принято разграничивать у него чистую любовь (Лёвин и Кити) и грязную, любовь-страсть (Анна и Вронский), отсюда и перемена в расстановке сил и оценках автора: Каренин куда человечней господина де Реналя, а в Анне присутствует некая чертовщинка, которой не было и в помине у мадам де Реналь. Увы, Луизу не спасает симпатия своего создателя, она умирает через три дня после казни Жульена от разбитого сердца ― Анна погибла иначе, но писатели, разошедшись разными дорогами в вопросах морали, пришли фактически в одну точку (такая вот литературная геометрия на шаре). Чистосердечные признания и мотивы для обоих убийств есть прямо в эпиграфах: Правда, горькая правда. (Дантон. Эпиграф к роману «Красное и чёрное») Мне отмщение, и Аз воздам. (Из Библии. Эпиграф к роману «Анна Каренина») То есть, Стендаль лишь предлагает немного романтизированное (ведь какими бы типичными не были герои и события романа, история должна захватывать и чем-то удивлять читателя) и вместе с тем очень критичное отражение современного его социума, потому судьба его героев складывается именно закономерно, а не справедливо, как обещает нам Толстой. Перечитывая «Красное и чёрное» в 1883-ем году (работа на «Анной Карениной» была закончена за пять лет до того), Лев Толстой писал Софье Андреевне: Читаю Stendhal Rouge et Noir. Лет 40 назад я читал это, и ничего не помню, кроме моего отношения к автору - симпатия за смелость, родственность, но неудовлетворенность. И странно: тоже самое чувство теперь, но с ясным сознанием, отчего и почему. Неудовлетворён был Лев Николаевич, очевидно, этической стороной романа, но в своих книгах он получил возможность развить тронувшие его темы и образы так, как он посчитал нужным, как было правильно в его понимании. «Гении не происходят один от другого: гений всегда рождается независимым», ― сказал в личной беседе с Полем Буайе Толстой. С его утверждением трудно не согласиться, но всё же гении существуют и формируются не в информационном вакууме, потому ничего зазорного и неестественного в том, что классики вдохновлялись сочинениями других писателей нету.