#ff0000

Сколько бы времени не прошло, в этом доме главным было разве что настроение хозяев. Никто не возражал, будто такой порядок вещей был негласным правилом, а им не хотелось перемен. Что уж там, ни одну вещь они не могли захотеть по-настоящему. Аки согласился с этим не так давно, а Хару знал с самого начала. Будто они приняли образ жизни, подразумевающий отказ от всяких надежд и стремлений вверх. Если немного подтолкнуть, все непременно обрушится Хару мог только прикрыть глаза и опереться о плечо Аки в мнимой надежде, что Маэно мог сделать хоть что-то. Внести хоть малейшее, безболезненное изменения. Но Аки будет думать о том же самом, но никогда не признается всего-то потому, что "так не положено по уставу". Хотя он не мог вспомнить точно, что конкретно запрещали ему делать эти правила —Ты знаешь, на что это похоже – Аки тоже прикрыл глаза Хару не ответил. Знал, что его слова тут не имели веса —Ты действительно любишь меня? Это не больная привязанность? Цугино не хотелось открывать глаза. Тем не менее он приподнялся и, обхватив щеку Маэно, поцеловал его. Медленно, без всякой напористости и движения, просто задержав свои губы на чужих. Он тянулся, разваливался на волокна, таял подобно снегу, и ушел так же незаметно как начался. Своеобразная отговорка от ответа —Никто не полюбит меня так, как ты. Я никому не нужен тут. Любить сам тоже не умею, довожу до жертвенности. Не хочу, чтобы это тело принадлежало мне... Аки, делай со мной все, что хочешь, только спрячь от этого, пожалуйста – Хару вытер лицо, закрыл его руками – Зачем мы делаем все это? К чему все эти воспоминания, все эти струны? Мы обречены, понимаешь? У нас ничего не осталось. Как мы будем жить дальше? Расстанемся? Цугино, наверное, где-то в самой глубине сознания понимал, как абсурдно звучали предположения о расставании. Расстаться значит лишиться жизнь, упасть в пропасть. Лишиться последнего смысла оставаться в этом мире, продолжать делать вид, что все в порядке. Каждый день обманывать всех вокруг, ведя себя так, как ни в чем не бывало. Самим верить, что ничего не изменилось, и жизнь идёт своим привычным чередом. И каждый размытый, лишенный смысла день напоминать себе о реальном положении вещей одним лишь воспоминанием о доме – месте, где ни у кого не было сил притворяться нормальным. И они перетерпят каждый порез под самую глотку, всю смешанную, размазанную по кухонному столу кровь и грязь, лишь бы только не терять друг друга. Их просто не хватит —Ты хочешь расстаться? После всего, что я для тебя сделал? – Аки не шелохнулся —Нет, я хочу быть с тобой вечность. Ты сделаешь это для меня? —... —Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя Между словами, наборами звуков Аки мог слышать, как голос Хару становился все более сбитым. То, что до того момента удавалось ему идеально, без всяких комков и погрешностей, превратилось в слабую конструкцию, где от "я люблю тебя" оставалось лишь подобие звуков, даже если Аки не помнил, когда начал воспринимать эту фразу подобным образом. Хару шмыгал, его голос срывался, но несмотря на это он продолжал говорить, не останавливаясь. Ни одно слово не было поставлено неправильно. И это было очаровательным, ведь даже если бы Цугино размазали по асфальту, он продолжил говорить. Аки ненавидел себя за такие мысли. Ненавидел за беспомощность —Я тоже люблю тебя И после такого Хару тут же замолкал. Сидел совсем тихо, но Аки знал, как услышать чужое дыхание даже в таком головном шуме. Он так же хорошо знал, каким рваным и безобразным было дыхание Цугино, но тактично молчал. Молчал, потому что знал, что дыхание это никак не отличалось от его самого, такого жалкого, разбитого Цугино Хару. Парня, которого в мире Маэно ещё в апреле просто не могло существовать