Spanktober 2023

      Юля выключает камеру. Зловеще обещает:       — Я выложу это, как только разверну блог!       Олег, присвистнув, сочувственно хлопает Игоря по плечу. Тот курит, усевшись рядом с Улей на краю крыши. Лиля стоит, потому что упрямая. Катя не курит, потому что пока трезвая.       Птица осматривает их равнодушным взглядом сквозь шторку волос. Серёжа подмигивает ей. Его собственная рыжая копна уложена в воинственно торчащий хвостик. Олег никогда не признается, что ловит с этого кайф, но Птица слишком хитрая, чтобы не заметить.       — Дубин — кретин, — заключает Лиля, потирая бедро. Птица видит её второй раз в жизни. Девчонка тащится по Уле, как шланг. А та только и мечтает, что о своих картах… Птице интересно, почему карты такие вредные и не говорят, что у хозяйки под боком неплохой экземпляр с носками в лифчике.       — А я говорил: тупая идея, — Игорь выдыхает мимо Ули, но она всё равно прикрывает рукавом нос. Серёжа тихо смеётся.       «Тупая идея» — это придти на вечеринку на полчаса, выпить две банки пива и сказать: «А вам ведь всем слабо сделать что-нибудь на камеру». Так что «тупые идеи» — это про девушку Игоря. А не про Дубина. Но Дубин, конечно, кретин. Ляпнул же…       — А сам свалил потом, — обиженно тянет Юля, убирая камеру в рюкзак.       — Зассал, — с дымом резюмирует Игорь.       Птица хмыкает, и Олег оборачивается на неё, будто только что вспомнил о её существовании. Катя тоже оборачивается.       — А мне зашло, — легкомысленно пожимает плечами Серёжа.       Он вписывается — весь такой кривовато-нескладный на краю крыши над ночным Питером. Подростки вообще вписываются в крыши. Даже если они — двадцатилетние парни в бесформенных куртках. Олег вот не вписывается. Как будто его вырезали из журнала про мафию и налепили поверх фона рядом с Серёжей. Но Серёже нравится. Остальное в целом не имеет значения.       — Да потому что ты больной, — кривится Лиля. — Нет, мальчики, вы как хотите, а мой зад для такого не приспособлен.       — Нечего было терпеть до последнего, — пожимает плечами Олег.       Лёгкий способ определить, насколько человек сумасшедший — предложить ему непонятную авантюру. А, ну да. Так ещё проверяют преданных друзей. То, что Игорь просто позвонил Уле и сказал «Приходи в десять на Чердак», а она пришла, да ещё привела с собой Лилю и Катю — это про дружбу. А то, что когда Дубин на провокацию Юли предложил «Да фигня, я в порнушке видел, что девчонки парней ремнём лупят, вот это вам всем точно слабо», Уля переспросила «Нам слабо?» — это клиника.       И ладно по Птице психушка плачет. И ладно Серёжа с Олегом — голубки — за любой новый движ, потому что у них гормоны в голове пропаяли дыры. И ладно сам Дубин, который сразу слился. Но остальные?       — Да по вам по всем психушка плачет, — повторяет её мысли Катя. Отбирает у Игоря пачку сигарет, нервно закуривает.       В соревновании «кто дольше выдержит ремнём по жопе» в безусловные победители можно записать Лилю. Потому что Лиля упрямая. Или потому что у Ули лёгкая рука.       На втором месте — Игорь. У него просто иммунитет.       Олег.       Серёжа.       Катя.       Юля, потому что Игорь перебарщивает поначалу.       Уля, потому что Лиля мстит.       Птица пользуется правом вето и отказывается участвовать. Угрозы и шантаж от Юли её не пронимают, поэтому на всех видеозаписях, сделанных на камеру этой буйнопомешанной она просто мирно сидит на парапете крыши, скрестив ноги по-турецки, и залипает в выдранный из газеты кусок с кроссвордом. Она рисует на клетчатом поле бабочек и кости. Много костей. Рисунок на тонкой воняющей бумаге греет карман.       — …и Олька совсем повернулась на своём папаше, — заканчивает Катя, когда Птица снова обращает внимание на людей вокруг себя. Игорь как раз помогает Юле спуститься по лестнице на Чердак, а внизу слышатся голоса Лили и Ули. — А Архипова потакает. В рот ей заглядывает. Если бы была порасторопнее, уже бы склеила, и дело с концом. Лесбийский пубертат у неё.       — Не парься, — поглаживает её по плечу Серёжа. Они видят друг друга впервые, но Серёжа слишком Серёжа, чтобы с ним не подружиться. Просто всё дерьмо их родителей шло с ним в комплекте в качестве Птицы. — Они же всё равно твои подруги.       — Такси приехало, — говорит Олег, и Серёжа, обняв девушку, машет Птице.       Раз ему было по кайфу, наверняка поедут повторять. И Птица не горит желанием присутствовать в этот момент в квартире. Только когда дверь на Чердак захлопывается, она понимает, что Катя всё ещё стоит и смотрит куда-то мимо крыши соседнего дома.       — Эй, — окликает, когда Птица возвращается к парапету за рюкзаком с альбомами. На неё приходится обернуться. Рыжие сухие патлы в неопрятной косе, расстёгнутая рубашка съехала с одного плеча. Романтический образ из бульварного романа? Ничего так. Ей бы ещё биту в руки… Да. И подтёки крови. И разбитую коленку. Чтобы ссадина торчала прямо из дыры на джинсах.       Персонаж живо всплывает в голове.       Если она это нарисует, Серёжа сожрёт её с потрохами и заставит нарисовать комикс, чтобы потом всю жизнь получать с него деньги. Но рисунки Птицы не для этого мира. Рисунки Птицы — это что-то про душу. И про психические расстройства. Их людям нельзя показывать. Даже в виде комиксов. А то все решат, что она опять не пьёт свои таблетки. Жёлтенькие. Беленькие. И те пилюльки с красной полосой. Вот их она сегодня утром как раз не выпила. Банка в ванной за раковину упала два дня назад.       — Чего не отказалась? — спрашивает Птица, открывая люк и пропуская её мимо себя. Вызывает такси, а Катя даже и не думает, что в целом определяет все их планы на остаток ночи.       — Люблю пробовать новое, — отвечает без заметного энтузиазма. Судя по лицу ей не менее стыдно за то, что позволила втянуть себя в это, чем той же Уле.       — У Серёжи руки кривые, — оправдывает Птица, закидывая в рот горсть кофейной жвачки. — Ему бы не ремнём махать, а на кнопочки тыкать. А ещё лучше, если и тыкать будет кто-то за него. Да и обстановка была неподходящая.       — И какая же подходящая? — с интересом уточняет Катя, пока Птица протягивает водителю карту.       Подходящая, по мнению Птицы, это не крыша и не перед камерой. Она сумасшедшая, но не отбитая. Ну ладно. Не настолько отбитая.       По счастью Катя трезвая. С интересом глазеет по сторонам, оглядывая тесную съёмную однушку с одной кроватью и пафосным окном, за которое Птица отдаёт каждый месяц вечно усталому хозяину половину своей зарплаты. В раковине валяется сковорода с намертво пригоревшей яичницей. Давно валяется… А пусть. Столешница рядом завалена бумагой, поверх — обклеенный в Серёжины стикеры ноутбук.       — Не парься, — в точности как Серёжа отмахивается Птица, когда Катя принимается поправлять свои кроссовки в одну линию с многочисленными парами обуви в закутке коридора. Кидает в угол комнаты пиджак, стаскивает через голову свитер, выбирается из тесных брюк. Шлёпает босыми ногами по паркету мимо кровати, чтобы открыть форточку. Цепочка к зудящей коже шеи ощущается приятным холодком.       Катя оставляет на стуле рядом с кроватью аккуратно сложенную рубашку и разглаживает складки на юбке. Сквозь тонкую ткань носка просвечивает тёмный лак на ногтях.       — Почему «Птица»? — спрашивает, присев на край матраса.       — Это моё имя, — отвечает Птица спокойно.       — И в документах так? — Катя настороженно наблюдает за чужими руками, тянущимися к лицу. Птица стягивает резинку, запускает пальцы в жидковатые вьющиеся волосы. Медленно зачёсывает их назад, обхватывая руками чужую голову.       — Документы — это бумажки.       У потрескавшихся губ металлический привкус, приятный на языке.       Катя снимает с себя футболку, Птица с неё — юбку. Трусики остаются где-то у колен.       — Не думала, что в тупых спорах бывают плюсы, — фыркает Катя, но выходит не очень убедительно, потому что у неё подгибаются руки, и вместо того, чтобы грациозно улечься к Птице на колени, она утыкается носом в неопрятный ещё с утра комок одеял.       Знакомая траектория — снизу вверх по прямой. Коротко, не слишком сильно. Самый первый — самый болезненный. Дальше — вдумчиво и неторопливо — снижать силу удара. Проверенный по меньшей мере десятком задниц метод… Не щипать, не бить наотмашь. И главное — тишина.       Тишина — маленькая страсть. Зачем вообще всё это нужно, если в моменте тебе придётся говорить что-то, подбирать слова? Никакого удовольствия. Если один болтает, оба теряют концентрацию на процессе. Прочувствовать тяжелее… Потому Птица любит тишину.       На чужих округлых ягодицах три некрасивых следа. Потому что у Серёжи кривые руки. Кривые, но слабые, так что полосы уже бледнеют. Но они портят эстетику. Почти нервируют. Как повёрнутый ластиком вниз карандаш в стаканчике для ручек. Ровная красивая краснота ложится поверх медленно, неохотно. Сначала пятнами, а потом, наконец, расплывается нежным цветом.       Катя молчит. Ёрзает, устроившись поудобнее. Выгибается навстречу рукам с длинными узловатыми пальцами. Катя-Катя… Слишком доверительно для людей, которые впервые увидели друг друга несколько часов назад. Но у Птицы по-другому и не бывает. Чтобы её выдерживать дольше недели, нужно быть Серёжей.       Полувсхлип ложится в тишину между шлепками. Птица опускает ладонь ещё дважды — с меньшей и меньшей силой. А после медленно поглаживает источающую тепло кожу.       Катя сминает под собой простыни, разжимает пальцы на покрывале. Птица обвивает её худой рукой за талию. Чужие бёдра судорожно сжимают её ладонь.       — А чем ты занята завтра вечером? — интересуется Катя, уложив голову на горящую почти лихорадочным румянцем щёку и скосив на Птицу карие глаза.       Птица сыто улыбается.