Spanktober 2023

      Сяо Синчэнь не может сделать вдох.       — Успокойся, — раздаётся высоко-высоко над ним, будто с вершины горы. — Эта боль не убьёт. Дыши и слушай её.       Боль разъедает.       Синчэнь хочет кричать, но у него уже нет голоса.       Ему хочется, чтобы не было тела, но тело есть. Тело пылает. Тело разрушается изнутри.       Его глаза не видят. Его руки не двигаются.       Есть только боль.       — Она твоя. Слушай её, — медленно повторяет медовый голос, сделавшийся ближе.       Синчэнь чувствует боль. Она уже давно слилась в одно полотно из горечи и свиста. Есть только боль. Он растворяется в ней. С каждым ударом. С каждым взмахом чужой руки. Его всё меньше, а боли всё больше.       Боль выпивает его.       Боль растёт.       Свист прекращается.       — Дитя моё, — раздаётся совсем рядом. У самого уха.       Собрав последние силы, Синчэнь шепчет истрескавшимися губами:       — Нет… Не надо…       — Ты не провинился, — напоминает голос. Прикосновение чужой руки к волосам не исключает боль, но Синчэнь его чувствует. — Дыши, дитя. Ты будешь делать вдох, когда я скажу. Ни мгновением позже.       Синчэнь хочет попросить снова, но у него больше нет сил.       Тонкие ленты обвивают руки так крепко, что давно уже должны были обагриться его кровью.       Синчэнь делает вдох, и его грудь разрывается на части. И Синчэнь плачет.       Когда громкий надрывный плач оглашает павильон, обитатели тихой горы вздрагивают. Кто-то — в испуге, кто-то — в воспоминаниях.       — Вдыхай, моё милое дитя, — убеждает наставница, стирая его слёзы прохладными руками. Синчэнь задыхается, утопая в ужасе и боли, но чужие руки, с нежностью сжавшие его пальцы, раз за разом не дают провалиться в пустоту, не дают забыться. — Ещё один, — продолжает наставница. — Не бойся плакать. Не бойся боли. Она совсем не страшная. Вдыхай.       — Она будто его убивает, — шепчет кто-то в дальней зале.       — Не бойся, — отвечают грубым взрослым голосом. — Все через это проходят. Скоро он справится.       — А если нет?       — Все справляются. Наставница своё дело знает. Он сильный мальчик. Ещё немного, и у него получится.       Синчэнь не слышит ни этого короткого разговора, ни умиротворяющего шороха воды, ни пения птиц на деревьях вокруг павильонов.       Он слышит стук своего сердца. И чувствует боль.       — Не бойся, дитя, — ласковые слова не заглушают свиста. — Я так горжусь тобой. Вдыхай. И сейчас. И ещё раз. Боль часто будет с тобой. Но она не должна пугать тебя или отвращать. Ты будешь лечить боль. Переживать боль. Мириться с болью. Я не смогу защитить тебя от неё, но я могу научить тебя, как с ней справиться. Как только ты перестанешь бояться боли, ты победишь её. Мой смелый сильный мальчик. Ты должен дышать. Ты помнишь?       Синчэнь послушно вдыхает, после воздух выходит с сиплыми вскриками и слезами. Он не плакал уже очень давно, всегда держал слёзы, скрипя зубами и терпеливо снося всё, что бы ни происходило.       Но сейчас внутри ничего.       Ничего, кроме боли.       Оглушающее, ослепляющее ничего.       Ничего.       Ничего.       Синчэнь делает вдох, и перед глазами взрывается звёздное небо. Он кричит и бьётся, но мягкие ленты крепко держат его, не давая пошевелить и косточкой руки или ноги.       — Боль значит для тебя так много, как ты ей позволяешь, — руки наставницы снова касаются лица. Снова убирают слёзы. Синчэнь чувствует, что умирает прямо сейчас. — Но на самом деле боль не значит и капельки твоей крови. Боль — это лишь боль. Её границы ты диктуешь своему телу сам.       Синчэнь делает вдох.       И боль течёт по его телу.       Боль наполняет его лёгкие вместо воздуха. Боль бьёт его пульсом. Боль течёт из его глаз. Он растворяется в боли. Он становится болью сам.       И тихо, медленно, из глубины грудной клетки появляется золотисто-голубая изморозь. Свист, до этого болезненно яркий, притупляется. Каждая вспышка боли, проходящая через мягко мерцающий свет, гаснет и делается мягким покалыванием. Каждый вдох. Каждый выдох. Каждый удар.       Синчэнь дышит сквозь слёзы.       И его сознание успокаивается.       — Я горжусь тобой, — повторяет наставница, и он слышит её голос яснее. Боль здесь. Она всё ещё с ним. Она течёт по его венам. Течёт из его глаз. Течёт в его лёгких. Но кроме боли есть его руки и ноги. Есть его тело. Есть его глаза. Есть лавка под ним и удерживающие его ленты. Есть птицы. И вода. И солнце.       И Синчэнь плачет от облегчения.       Плачет, пока получает последние удары.       Плачет, пока исчезают сдерживавшие его ленты.       Плачет, прижавшись к груди наставницы и спрятавшись от того ужаса, который был с ним последнюю четверть часа.       — Моё упрямое дитя, — ласково шепчет ему наставница, баюкая в объятиях.       Синчэнь ощущает свою собственную дрожь будто со стороны и не может связать даже двух слов.       Тёплые руки убирают с лица его растрепавшиеся волосы, кутают в длинное ханьфу плотнее и прячут под широкими рукавами накидки, будто ему снова пять, и он мёрзнет на улице под проливным дождём в подножии несоизмеримо огромной горы, вершина которой теряется в тёмных тучах.       Синчэнь плачет и не может остановиться. Не хочет. Не должен.       А боль исчезает.       — За-зачем? — только и спрашивает он, заикаясь и всхлипывая. Наставница, всё, кажется, тело которой светится ци, слегка дует на его лицо, а после снова — в который раз — напоминает:       — Ты не провинился. Это не было наказанием. Только уроком. А уроки должны оставлять следы в головах детей, а не на их телах.       Она целует его в лоб, и Синчэнь чувствует, как его собственное тело с воздухом из лёгких собирает чистую энергию, текущую в него потоком. Лёгкость и спокойствие наполняют его.       Он выучил этот урок.       И он будет помнить его, даже если когда-нибудь ему случиться снова спуститься к подножию горы и навсегда оставить свою наставницу.