Локус контроля

6      Про Мо Сюаньюя говорили, что он скорбен разумом. Однако ничего такого за ним не заметили, если не считать первого дня, когда юноша нарочито дурачился. А вот далее он повел себя как опытный, компетентный и осторожный заклинатель, и ничего удивительного, что Ванцзи взял его с собой.      Возможно, если бы Сичень был на месте и сразу увидел этого Мо Сюаньюя, то мог бы как-то воспрепятствовать их совместному расследованию. Не мог бы, конечно. Максимум, что смог бы, это спровоцировать новый мятеж, и в этот раз никому бы мало не показалось. Ванцзи натворил бы опять что-то совершенно ужасное, что угодно, вообще все, что угодно, теперь-то он больше не наивный, послушный юноша, верящий старшим,как богам, а грозный и непримиримый Ханьгуань цзюнь, давно привыкли принимать независимые жёсткие решения, суровый муж, за плечами которого много настолько чудовищных испытаний, что вряд ли его можно хоть чем-то напугать. А остановить возможно только убив. И от своего Вей Усяня он уже не отступится никогда.      Да, Ванцзи узнал его сразу, непонятно, неизвестно как, но узнал, и все. Сердце наверное подсказало, других обьяснений Сичень не находил.      И началось. Как и тогда, с одним отличием, что сначала вроде бы не он хвостом таскался за Вей Усянем, а все же занимался расследованием, просто прихватив его с собой как свидетеля. Но разумеется расследование повернуло не туда, и роли быстро поменялись. И вот уже Вей Усянь прёт напролом, восстанавливая свою репутацию, а Ванцзи снова ходит за ним как бычок на веревочке, смотрит восторженно и обречённо, и прикрывает спину, готовый на все.      Сичень понимал, что в этот раз брат не отступится и пойдёт до конца, сделает абсолютно все, лишь бы спасти, лишь бы уберечь своего избранника... Это так сильно злило! Тем более, что горбатого могила не исправила, и Вей Усянь и в этом воплощении остался практически прежним человеком, легкомысленным, необузданным и совершенно глухим к чувствам других людей, теперь он с удвоенным рвением издевался над бедным, до беспамятства влюбленным младшим братом. Невыносимый,  абсолютно невыносимый человек!      В Сичене росла и зрела глухая ненависть... И выплеснулась в храме Гуаньинь. Сичень только много позже понял, насколько перегнул тогда палку. И то, лишь тогда, когда этот невыносимый Вей Усянь, явившись к нему без брата, вдруг отвратительно противным голоском поинтересовался, чем же думал Сичень, когда взял и перед толпой посторонних людей вывернул наизнанку и вытряс всю сокровенную, так тщательно оберегаемую историю Ванцзи? Как мог настолько не уважать его? Как мог так легко втоптать в грязь его честь? Неужели не подумал, что было бы, услышь Ванцзи все это о себе?!  Да ещё в таком контексте и при таких слушателях!      К стылу своему, первой реакцией Сиченю стало обидно, что брата защищает кто-то,  кто не его старший брат. А потом второй волной удушливого стыда пришло понимание, что ни разу, когда его А-Чжань нуждался в защите,  страший брат так и не защитил его. Вообще ни разу за всю жизнь, только упорно ломал об коленку, в попытках подстроить, обломать под свое понимание "правильно". Куда жёстче дяди, что уж там...      Особенно неприятно было то, что и своей вины Вей Усянь не отрицал, все понимал и про себя тоже, и был так глубоко, так пронзительно виновен! И очень эмоционально поклялся, что готов на все, что угодно, лишь бы сделать счастливым своего чжицзы.      И вот тут Сичень испугался... На что способен Вей Усянь в попытках причинить другим пользу, знали все. И чего стоит клятва заклинателя, тем более такого уровня, как Вей Усянь, Сичень тоже понимал. Счастье Ванцзи стало пугающе неизбежным.      Брат всегда твердил, что Вей Усянь невиновен, и конечно же никто не слышал его. Не слушал. Даже Сичень списывал эти маниакальные утверждения на влюблённость, которая ослепила наивного младшего брата, и вытекающую из нее предвзятость, а потом на бесконечное чувство вины, которое затопило Ванцзи, и он захлебывался в нем, едва дыша, из последних сил держась на плаву. Дядя вообще считал, что младший племянник сошел с ума, и не может быть объективным во всем, что касается Вей Усяня.      Никто и никогда не воспринимал всерьёз слова брата о невиновности господина Вселенское Зло...      Но это оказалось правдой. Все, до последнего слова. Вей Усянь действительно не убивал Цзинь Цзысюаня, не устраивал бойни в Безночном городе. И Цзян Яньли погибла не по его вине. И тёмный путь был не выбором а попыткой выжить. Виноват он был только в излишней заносчивости и ослином упрямстве. И все. Но за это не судят... И не убивают. Хотя нет, убивают конечно и за меньшее.       А виновным во всем оказался А-Яо, его, Сиченя обожаемый А-Яо... И во всех подставах Вей Усяня, и ещё в множестве чудовищных преступлений был виновен именно он. С самого начала. А Сичень все время был рядом, и ничего, вообще ничего не замечал. Или не хотел замечать?      И вот теперь ему предстояло самому опробовать все те советы, которые он так щедро и легко давал младшему брату.      Только ничего не получалось, ни успокоиться, ни взять себя в руки, ни перестать винить себя, ни не зацикливаться на случившемся, ни думать о будущем. Особенно плохо получалось думать о будущем. Какое теперь будущее, ну право!      А еще кровь... Кровь на руках преследовала Сиченя и наяву и во сне. Он то и дело мыл руки, тёр с остервенением, сдирая кожу, и снова видел кровь, слышал, как падают и разлетаются мелкими брызгами тяжёлые густые капли. Как спелые ягоды, яркая, горькая калина, медленно падают в первый снег... И оседает горечью на языке, и выживают душу.  Он путался, и не понимал иногда, чья это кровь, А-Яо или Ванцзи.       А-Яо предал его.      Ванцзи предал он сам... И не раз.      Но кровь была одинаково красной и одинаково горячей. И от неё некуда было деться.      Сичень не боялся сойти с ума, он подозревал, что возможно это уже случилось, и сожалел только о том, что безумие не принесло ему облегчения. И чувство вины осталось при нем, росло с каждым днем, раздуваясь до чудовищных, искаженных отчаяньем размеров.      Он сравнивал и сравнивал себя. С Ванцзи, его бедой, его опытом. Хотел поговорить, может быть спросить совета, попросить помощи. Но опыт Ванцзи не подходил, и помочь не мог. У брата все было наоборот, он не ошибался, не упускал, не убивал. Он никого не убивал! Ванцзи всегда был и остался честен и чист.      И конечно Сичень не мог остановиться, и сравнивал себя с Вей Усянем.      Вей Усянь, сын слуги и бродячей заклинательницы, безродный мальчишка, хулиган и задира, легкомысленный и беспринципный, воплощенный хаос, ради своего брата, не родного даже, фактически и не брата вовсе, а сына главы клана, но в котором он видел брата, так вот ради этого не-брата, вздорного, заносчивого, грубого, совсем чокнутого Цзян Ваньиня, Вей Усянь пожертвовал своим золотым ядром. Добровольно лишил себя шанса на бессмертие, закрыл для себя путь меча. И потом все равно продолжал бороться, барахтался, пытался ещё кого-то спасти, людей, которые просто были к нему добры.      Ушансе Цзунь в итоге так и погиб, раздавленный тем, что личной жертвы не хватило, и он так и не сумел спасти всех тех, за кого отдал жизнь и искалечил душу. И был честен и искренен до последнего мгновения.      А праведный и благородный глава самого строгого клана заклинателей, голубая кровь, само совершенство, пример непорочной чистоты, ведущий род от самого Лань Аня, всеобщий любимец и образец для подражания, своего родного, единоутробного младшего брата, нежного и трепетного А-Чжаня чудом не засёк до смерти.      Тоже вроде как спасал. Как умел. Или как не умел. Ничего не умел, ни любить, ни дружить, ни спасать. И с особой жестокостью наказал младшего брата за неудобную, неодобренную семьей любовь, наказал изощренной пыткой на всю оставшуюся жизнь. Собственными руками едва не убил, чудом не лишил духовных сил, и необратимо искалечил и физически и душевно.      Дело ведь не в том, что Сичень должен был как-то уберечь брата от заслуженного, что уж там, действительно заслуженного наказания. Но смягчить мог.      Да и самого этого наказания могло бы не быть вовсе, если бы Сичень не был так всепоглощающе увлечён своей интересной жизнью, не считал себя вправе манипулировать близкими людьми. Слышал и видел не только себя, если бы он был для Ванцзи не главой клана, а любящим и заботливым старшим братом, который слушает и доверяет. Если бы Сичень с самого начала верил брату, не слухам и стереотипам, не общественному мнению, не А-Яо, а родному брату который никогда не лгал, потому что просто не умел... И который был прав. С первой минуты и до самого конца прав в отношении Вей Усяня. Тот был не господином Зло, а всего лишь болезненно честным мальчишкой, таким же, точно таким же как и Ванцзи. Мальчиком, попавшим в огромную беду. И ему никто не помог! Как и Ванцзи. Потому что никто не то что не поверил, его и слушать не стали. Как и Ванцзи...       И можно сколько угодно пенять на войну и обстоятельства, но это касается других, дело то в том, что Сичень не кто-то другой, это ведь именно он, Сичень, просто не поверил брату, которого знал с рождения, и про которого точно знал, что тот неспособен лгать...      Как он тогда ответил Ванцзи: "Ты веришь Вей Усяню, а я верю Мэн Яо" Какая гадость! Надо было быть слепым и глухим, чтобы и тогда продолжать верить А-Яо. Сичень должен был сказать совсем другое, иначе закончить фразу "Ты веришь Вей Усяню, а я верю своему брату" и вот тогда все могло бы быть совсем иначе.  Даже тогда ещё можно было все поправить. Тогда может быть и А-Яо еще удалось бы спасти... А эти двое ухитрились не винить, и принять решение Сиченя как должное! Ладно Ванцзи, он всегда был таким, но Вей Усянь? Непонятно, невыносимо, и так стыдно.      Сичень так заигрался, что упустил всё, что только можно было. Искалечил и едва не уничтожил младшего брата. Сгубил лучшего друга и побратима, Не Минцзуэ умер из-за его беспечности, надо это признать. Упустил, просмотрел и упустил другого друга, да какого друга, пора наконец хоть себе сознаться, возлюбленного. Сичень и теперь был убеждён, что мог бы остановить А-Яо,  достучаться и повернуть к свету, если бы снял шоры с глаз и не позволил обманывать себя.      Но единственное, что Сичень умел делать действительно хорошо, это лгать. Лгать самому себе.      Первые дни, запершись у себя в комнате Сичень сидел в оцепенении, не в силах уложить случившееся в голове.       Его никто не трогал, в Облачных Глубинах умели уважать право на уединение. Даже дядя ни слова не возразил и покорно снова впрягся в клановые заботы.      А потом в обитель вернулся Ванцзи,  да не один, а с Вей Усянем, и абсолютно каждому мало-мальски способному чувствовать человеку при взгляде на них становилось очевидно, что между этими двумя произошло что-то из ряда вон выходящее. И очень хорошее. Оба светились от счастья, испускали какое-то ошеломительное количество феромонов и ни на секунду не отходили друг от друга.      Видеть их было больно. И стыдно. Так стыдно и так больно, что Сичень впадал в неистовство при одной мысли о встрече с этими двумя.      Самое страшное в этом, что теперь ни брат, ни Вей Усянь не держали на него зла. Мало того, сочувствствовали, жалели, пытались помочь.      Приходили к нему, тормошили разговаривали, говорили, говорили, говорили! Младший брат кажется за всю предыдущую жизнь так много не говорил...      Сичень не мог их видеть, не хотел, не желал, они живой упрёк, его личная кара, и он кричал на них, запирал двери, накладывал заклятья, швырял предметами и талисманами. Но разве это удержит упрямца Ванцзи и его негагдядного Вей Усяня? Не удержит конечно, они все равно проникали внутрь, или сидели и нудели под дверью. Вей Усянь напускал бумажных человечков, которые лезли во все щели, ворчали, ругались, уговаривали, пели песни, плясали и травили анекдоты. Когда кончалась бумага невыносимый юнменец теперь так мучительно похожий на А-Яо, дудел прямо в окно, а брат во всем подыгрывал и пополнял запас бумаги.        Сиченю  потом становилось ещё больше стыдно и противно от самого себя, со стороны его истерика наверное выглядела отвратительно. Но остановиться он уже не мог.      Однажды брат пришёл один. Сичень попробовал просто не открывать, кричал через дверь чтобы убирался, шёл в библиотеку и посмотрел в словаре что значит уединение.      Выписать и выучить! И больше не лезть! Приказ главы клана!      Спокойный и послушный Ванцзи одним ударом вынес дверь вместе с куском стены. С детства избегавший любых прикосновений младший брат перехватил его руки, как будто Сиченю десять лет, не обращая внимания на ругань и сопротивление, сгреб в свои медвежьи объятия, и потащил на задний двор.      Там у водостока стоит кадушка для сбора дождевой воды...      Всегда доселе такой почтительный, и ставший вдруг неумолимым младший брат сложил пальцы в какую-то неизвестную печать и вода наполнилась кусками колкого льда.      А дальше Ванцзи со всем уважением быстро сунул вопящего и извивающегося Сиченя туда, в ледяной ад. Головой вниз. Притопил секунд на пять, достал. Сичень начал с удвоенной силой вырываться и тут же снова оказался головой в ледяной колючей каше. Как только вынырнул и отплевался, принялся на чем свет стоит костерить этого своего ненормального братца. Будучи вынут из кадушки в пятый раз уже не вырывался, опасливо молчал, только изредка осторожно икая, и старался лишний раз не двигался, чтобы не спровоцировать очередного сеанса купания.      Ванцзи утащил его в дом, легко, как бумажную куклу, вытер, переодел, высушил. Все бережно, тщательно и молча. Очень страшно. Сичень вдруг понял, что абсолютно не знает этого человека рядом с собой. А он между тем банально сильнее.      Потом притихший Сичень сидел в кульке из одеял, прихлебыая горячий сладкий чай и с изумлением смотрел, как ловко младший брат орудует топором и молотком, возвращая на место дверь. Интересно,  где только научился? Надо не забыть спросить.      Многодневная истерика начисто смылась ледяной водой, и Сичень наконец был готов разговаривать. А главное,  слушать.      Ему не сразу удалось вспомнить, когда они с братом откровенно говорили в последний раз. Когда умерла мама, наверное. Кажется действительно последний раз был тогда. Их разговор после срыва Ванцзи, не в счёт, он был односторонним, и Сичень тогда ничего не понимал. Теперь понял почти все. Но сможет ли Ванцзи простить его? Или хотя бы принять его раскаяние...      Младший брат, закончив  столярничать, сел рядом, и вдруг неожиданно отобрал чашку и обнял Сиченя. Так, как когда-то сам Сичень обнимал маленького Ванцзи...      Обнял, и принялся ласково гладить по спине, по голове, и тихонько нашептывать такие нужные сейчас слова. Не правильные, не нравоучительные, но сентиментальные душеспасительные глупости... И даже целовал его куда-то в макушку,  в висок и в лоб, как мама правильно и нежно.      Оказывается Ванцзи знал Сиченя лучше его самого, ведь говорил именно то, что так хотел сейчас услышать старший брат. Только это было ещё и правдой...      Сичень вдруг попытался натянуть на голову одеяло, и его А-Чжань понял с половины движения, придвинулся ещё ближе, накинул на них обоих сверху покрывало, подоткнул края,  и принялся рассказывать сказку. Такую, в которой обязательно торжествует добро и все заканчивается хорошо. Счастливый конец, то что надо.      Перестав наконец всхлипывать, Сичень вдруг понял, что верит брату. Верит в его сказку, в то, что "хорошо" ещё возможно. И для него тоже. Нет конечно он себя не простил, но жизнь впереди перестала казаться такой устращающей, и Сичень был готов попробовать туда пойти.      На следующий день, точнее утро, к нему пришёл Вей Усянь, один. Очень рано, ещё до колокола. Да, он снова сбежал, но ему очень надо поговорить именно наедине...      Вей Усянь оказывается умел быть пугающе серьезным, и без тени улыбки высказал все то, что собирался сказать ему сам Сичень.       И этот новый, неведомый Вей Усянь сказал, что вовсе не ожидал, что так быстро обрастет близкими людьми, мальчишки, Цзян Чен, Вень Нин, он даже к дядюшке оказывается испытывает какие-то теплые чувства, и конечно к нему, к Сиченю. Тем более, что этих последних любит его Лань Чжань.        А он разумеется будет любить всё, что любит его Лань Чжань,  даже если это вздорный дядя или эгоистичный старший брат. Или даже горький суп и подъем в пять утра. Потому что ради счастья и спокойствия Лань Чжаня он вывернет эту землю наизнанку, не будь он Ушансе Цзунь.      Так что этой земле повезло, что Лань Чжаню просто не надо ничего такого...      Наверное никогда ещё признание в любви не звучало столь угрожающе. Но Сичень все понял.      Оказывается потерял Сичень только самого себя...      Но на поиски он отправится не один.