Наручники

Мушитаро невольно дергается. Все тело напрягается под суровым и холодным взглядом Анго. Как будто он и не чувствует ничего. Как будто только один Огури здесь стыдливо пытается свести ноги и отвернуться, пока чужая рука ласково оглаживает подбородок и шею. Руки эспера невольно дергаются, он ерзает на чужих коленях. Запястья скованы наручниками - самыми настоящими, полицейскими, только вот как Анго удалось их пронести домой? - и Мушитаро даже не думает над тем, чтобы посметь пошевелиться. Все тело словно немеет и дрожит под чутким взглядом мужчины. А тот лишь оглядывает чужое бледное тело, восседающее у него на коленях, с толикой безразличия в глазах. Анго пытается делать вид, что ему, в общем-то, ровным счетом все равно на то, как Огури дергается, скулит и извивается. Все равно на то, как ослепительно великолепно его возлюбленный выглядит со слезами на глазах и скованными наручниками руками. Все равно на то, как его партнер весь дрожит и пускает слюни на его, Анго, рубашку. Разумеется, ему все равно. И поэтому он медленно и вяло поправляет очки, скрывающие в его глазах азартный блеск возбуждения и жажды обладать. Их уговор вполне четкий. Мушитаро пытается кончить без рук и члена внутри, а Анго с удовольствием и внутренним упоением наблюдает за его – пока что – безуспешными попытками. На языке крутится знакомое стоп-слово, но Огури даже не думает над тем, чтобы воспользоваться заботливо оставленной возможностью для побега. Его черные локоны, обычно покрытые лаком и гелем для укладки, теперь растрепались и выглядели совсем не так опрятно, как раньше. Щеки и нос покраснели, выдавая смущение. Слезы катились из глаз, у подбородка смешиваясь со слюной. Он уже несколько раз пытался кончить. И каждый чертов раз его останавливали. Крепко сжимали бедра, лишая возможности двигаться и получать хоть какую-то стимуляцию, заставляя скулить и всхлипывать от отчаяния и внутренней обиды. Подумать только, это все началось лишь из-за парочки каких-то документов и неправильно использованной способности. — А-Анго... – собственный голос был едва различим в тишине. Мушитаро всхлипнул, опуская голову. Хотелось упасть на грудь любимого и позволить тому самозабвенно толкаться внутрь, пока сам Огури не потеряет сознание от удовольствия. Он и так уже был достаточно изведен и измучен. – П-пожалуйста, Анго... – тихо проскулил он. Ответа долго не было слышно, прежде чем Огури почувствовал над своим ухом нежное и медленное – наверное, Сакагучи думал, что его партнер вероятнее всего просто не воспримет информацию верно с первого раза: — Пожалуйста "что", Муши? А тот лишь тихо всхлипывает. Слезы продолжают течь из его глаз. Мушитаро долго ничего не отвечает, и вряд ли собирается, периодически вздрагивая и ерзая на чужих коленях, когда Анго, наконец заметив отчаяние своего партнера, аккуратно кладет руку тому на спину, удерживая. Начинает медленно гладить затекшие мышцы, нежно вести пальцами по острым лопаткам. А затем притягивает ближе к себе, вынуждая прижаться к своей же груди. Огури знает, что теперь ему нужно успокоиться. Он слишком чувствительный, слишком отчаянный, слишком жаждущий после того, как ему последний раз отказали в оргазме. А Анго слишком чуткий – каким бы жестоким не выглядел прямо сейчас – слишком заботливый и понимающий. И Анго слишком хорошо знает Мушитаро. Слишком хорошо знает, как правильно подвести его к той самой контрольной точке между бездной отчаяния и неукротимым желанием. Слишком хорошо знает, как удержать Огури в этой точке: не отпустить в бездну, но и не позволить получить долгожданное удовольствие. В этом вся прелесть. Анго слишком хорошо знает, что ходит по лезвию, но в то же время слишком хорошо знает, когда следует отступить от края. Мушитаро остается только тихо всхлипнуть и уткнуться носом в шею Сакагучи. Приятно так. Тепло. Терпкий одеколон еще не выветрился и теперь забивал легкие. Зато было хорошо. Огури медленно прикрыл мокрые от слез глаза и крупно вздрогнул, прежде чем его подбородок обхватили пальцами и настойчиво потянули наверх. Их взгляды встретились. Горящие возбуждением, нескрываемым восхищением и наполненные слезами глаза. Губы Анго были прямо напротив его собственных, но у Огури едва были силы на то, чтобы сдвинуться с места хоть чуть-чуть, чтобы поцеловать любимого. Теперь его телом легко, как пластилином, управлял Сакагучи. Хотя до странного жжения в пальцах хотелось вцепиться в чужие плечи. — Анго... Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... – он хнычет, ноет так, как, несомненно, нравится Сакагучи. Ему нравится иметь власть не только над своими подчиненными, но и над своим возлюбленным в постели. Мушитаро покорно ему уступает. Впрочем, у него в любом случае нет выбора. Анго издает тихий вздох и усмехается. Если бы Огури сейчас был в сознании, то наверняка заметил бы, как странный отчужденный холод во взгляде сменяется на нежность и заботу. — Ты помнишь стоп-слово, Мушитаро? А у Мушитаро нет сил на то, чтобы ответить. Лишь короткий кивок головы – слегка растерянный, а затем еще один, уже уверенный. Естественно он помнит. Но пользоваться не собирается. Чужие губы над его ухом чуть приоткрываются в тихом смешке. Анго ласково ведет дорожкой поцелуев по линии подбородка, опускаясь к шее. Сегодня он не оставляет меток, даже больше – почти не прикасается к Огури. И это выводит. — Ох... Ты совсем в отчаянии, да? – негромкий голос шелестит над его ухом. Мушитаро, опьяненный возбуждением, не совсем понимает, чего от него хотят, но покорно кивает. Руки Анго поднимаются к плечам, ведут по сгибу локтя и пальцами цепляются за наручники. — Ты был таким хорошим мальчиком для меня, Муши. И Огури задушенно стонет. Тяжело дышит. Конечно, все что угодно, ради сладкой и немного унизительной, но такой приятной похвалы Анго он готов на все. Вообще на все. — Не двигайся. Я сам все закончу. У Мушитаро даже нет времени на то, чтобы осознать все сказанное, не говоря уже о том, чтобы подготовиться к последующим действиям Анго. А тот резко отпускает натертые холодным металлом руки: одна ладонь ложится на покрытое синяками и укусами бедро, а вторая неожиданно, до громкого вскрика Огури и новой порции слез в его глазах, сжимает член у самого основания, делая несколько быстрых, размашистых движений. В сравнении с почти полным отсутствием стимуляции это ощущается почти болезненно, и Мушитаро задыхается в собственных стонах. В это же время нежные, но слегка искусанные от напряженной работы губы мягко касаются его щек, сцеловывая слезы. Огури весь трясется. Хочется сжаться в крошечный комочек и спрятаться где-нибудь в груди возлюбленного, но ему этого не позволяют ни наручники, сковавшие запястья, ни руки самого Сакагучи, удерживающие его на месте властными и размашистыми движениями ладони по члену. В этот раз Анго даже не думает над тем, чтобы остановиться. Лишь ускоряет темп собственной руки, упиваясь отчаянными стонами и всхлипами. Это звучит почти болезненно, но Сакагучи слишком хорошо знает границу между болью и удовольствием в их сексуальных отношениях. Мушитаро хватает всего пары таких быстрых движений, прежде чем его тело начинает дрожать, как во время озноба. Он даже не кричит - голос, уже давно сорванный от стонов, едва способен произнести одно единственное имя, крутящееся на языке - лишь тихо всхлипывает, прежде чем неожиданно полностью расслабиться и упасть на Анго. Лбом Огури упирается в его плечо, пока ласковые и такие надежные руки расстегивают наручники, а затем начинают медленно поглаживать по спине и голове. Мушитаро весь дрожит. - Ш-ш-ш... Все хорошо. - Анго едва слышно шепчет это прямо на ухо, вызывая очередную волну мурашек по позвоночнику. - Ты отлично справился. Мушитаро чувствует на губах Сакагучи легкую улыбку. Он едва способен шевелить собственными онемевшими запястьями, когда обнимает Анго за шею, чтобы прижаться еще теснее. Тот в ответ лишь тихо посмеивается. Они сидят так в тишине еще некоторое время, пока Огури окончательно отходит от оргазма и последующей сверхчувствительности. - Пойдем в душ? - ласково спрашивает Анго, прекрасно зная, что после такого Мушитаро, вероятнее всего, предпочтет как можно скорее лечь в мягкую постель и заснуть, чтобы потом все утро жаловаться на липкую влажность по всему телу и грязные простыни. Но в этот раз он лишь щурится и, недовольно цокая языком, коротко отвечает: - Конечно.