Исповедь о настоящем

Дальше начался сплошной период нашей мальчишеской влюбленности и стеснений. Только нашим объектом воздыхания и причиной красных щек была не самая красивая девочка в классе, а мы — друг для друга. Сегодня закончили в офисе рано и Сережа позвал всех к себе. Я у него не был давно — из-за предстоящих съёмок в новом проекте я часто мотался в Питер. И если честно, выпадал из жизни Импрокома — 24/7 учил свои тексты. Которые на этот раз были длиннее одного эпизода и странички А4. Диман поехал к семье — Савинка приболела. Стас тоже — забирать Дёмку с тренировки. По пути мы уже заказали еду, а после захода в квартиру и распития пары баночек мохито, Сережа поскакал вниз за доставкой. И куда-то пропал. А мы с Шастом, честно, и не заметили. Разговорились о моей новой роли. Не ожидал я, что Антон так заинтересуется процессом подготовки актера к съёмкам в сериале. Хотя, может быть, его интерес вызвали вовсе не они? После 551 вопроса о том, «как это бывает?», «а ты можешь заплакать?», «а хлопушку хлопают?» и тд, я понял, что могу направить его гиперактивность в другое русло. Мягко. Лукаво. Как бы без всякого умысла. — Давай ты со мной прогонишь одну сцену? — я быстро соскочил с пустого трёпа и расшевелил его, тоже опустив свои хитрющие глаза, и дрожащей от возбуждения и волнения рукой нашарил особый эпизод и текст к нему. С прописанными действиями на двух героев. — Я тебе дам листок, будешь читать. С выражением, как в школе… Шастун молча забрал у меня сценарий — этот диалог я знал хорошо, потому что он был с партнёршей. Их я всегда учу в первую очередь, если позволяет дедлайн. Боюсь подвести коллегу. Потому что все сцены в кино снимают по 350 раз только потому, что вариант мог не понравиться режиссеру. Не говоря уже о том, что кто-то из актеров отклонился от слов или что-то напортачил. Мы отыграли легко — у нас с Шастом опыта взаимодействия и совместных съёмок гораздо больше, чем у меня с любым даже самым профессиональным напарником. Да и Антон отнёсся очень серьезно. Читал свои реплики, не поднимая на меня глаз. Действия мы не прогоняли особо, эпизод разговора у такси был быстрый, но эмоциональный. И я, если честно, здорово плыл сейчас от того, что Антон играет со мной… Поэтому, думаю, он понял, что я достаточно херово играю в данный момент. Он знает, на что я горазд. Мы больше веселились, я объяснял ему контекст разговора персонажей, да и настроение у нас поднялось. Мы вообще забыли, что мы вдвоем, в квартире Сереги. И где он вообще. Жучара такой, конечно… Естественно, ни одной новой строчки я за эти двадцать минут, пока Матвиенко «курил», не выучил. Зато отточил эмоцию безнадежно влюбленного в недоступную даму героя. Мы решили отыграть ещё раз, максимально постановочно. Шаст даже закрыл шторы одного из окон, чтобы сымитировать поздний вечер, и подвинул кресло, поставив меня к стенке, подобно декорациям кадра. И сам, увлекшись реальной «игрой в режиссера», кусая губы в улыбке, пристроился рядом со своим зажеваным влажным от ладошек куском текста. Видел бы нас сейчас Анарио Намикович, точно бы поставил мне в партнёры его… Играл я все также мрачно и загадочно, а в конце как по сценарию медленно (прям напряжённо, драматично медленно) наклонился к Антону в роли моей пассии, чтобы урвать поцелуй. Ну и тот, доигрывая свою актерскую минутку, элегантно увернулся, чтобы уйти… Но я набрался такой смелости в этой «своей» среде, в подходящей обстановке и настроении, что перехватил его и затормозил, поймав точно за запястье. — Стой, стой, стой, погоди… — улыбка меня сразу выдала. Я ещё не придумал, зачем пытаюсь его остановить. Но в данный момент думал я не головным мозгом… — Что значит «погоди»? — этот жук тоже, как мне показалось, начал свой флирт «нелепого мишки» и заулыбался. — Ну погоди… — я окончательно смутился. Ну ты же понима-а-а-аешь… Я вернул Шаста на место перед собой. Очень близко. И он послушно поддался, полностью доверяя этим моим внезапным «трипам на другую планету». Ему искренне нравилось, когда я что-то придумывал. И, кажется, дико нравилось, что я от этого теперь плыву, как нежная хрупкая Дюймовочка в колпачке из фиалки… Когда передо мной такая большая, благородная и доверчивая ласточка. С размахом крыльев 2,07… — Этого нет в сценарии твоём — всё, она уходит. — посыпался медленно и непонимающе Шастун с листком в руке, не сдерживая улыбки, готовый неловко встать туда, куда я его поставлю. Хоть в шторы заверну — он простоит, не двигаясь. Только будет посмеиваться. От нервов. — Этот момент добавят на финальном монтаже. Иди сюда, — я любыми театральными уловками обвороживал его, все подталкивал себя на путь уверенности с дорожкой наглости и перилами нелепости под светом фонарей смущения, уговаривая, подкупая Антона, — расслабься, наклонись… — я смахнул челку со своего лица и поднял голову. Делая вид, что на этот раз все должно казаться обыденнее, но… Это было невероятно. Иначе. Но… Неописуемо трепетно, волнительно и с полным чувством эйфории… Наши губы — полуразомкнутые мои в загадочной улыбке и зажатые в детсадовском стеснении его — уже знали дорогу друг к другу. Я бы даже сказал, что ещё чуть-чуть — и эта дорога была бы с крутой горы… — Арс, я по-твоему совсем долбоёб?.. — начал отшучиваться он, нервничая на своем типичном языке. Мне это нравилось. — Да, да, да… — я потянул его за рукав с хитрой и соблазнительной улыбкой, приближаясь не без помощи носочков и целясь взглядом на его чуть обкусанные губы. Я помнил, как они ощущаются для меня. Мягкие. Теплые. Родные. Когда между нами осталось меньше пятнадцати сантиметров — всё произошло без секунды раздумий. Молча, навстречу, спокойно и уверенно. Я снова ощутил, какие они. Эти пухлые губы в форме бантика сверху и лодочки, дольки мандарина — снизу. Созданные, чтобы я проходился по ним кончиками пальцев и своим языком… Сладкие, живые. Чуть колючая щетина. Жаркое дыхание. И до безумия, до ракетной скорости сердцебиения возбуждающее соприкосновение наших влажных горячих языков. Задевших друг друга словно невзначай. Чтобы распробовать, как оно, когда… Смелее, раскованнее. Желаннее. Я чувствовал, что в этот раз хоть я и буквально уломал и даже задавил его, но Антон воспринял это как вызов и решил доказать свою смелость и умения. Скорее, даже чисто технически, наспор — поцеловать коллегу, своего друга, свой пол. Что ему это не слабо́ и он настолько безбашенный, что сделает это с удовольствием в таком многообещающем темпе. Без кокетства как в первый раз. Но я знаю. Он забывал обо всем, когда целовал меня. Когда я отвечал ему, посылая каждым движением «Я люблю тебя». Это заставляло его улыбаться. А не гордость за свою решительность и «безнравственность». Мы снова ни на сантиметр не отдалились, когда закончили. И не спешили открывать глаза. Потому что, да, мы ещё боялись. Возвращаться из этой волшебной ауры и контакта в реальную жизнь и переходить на «ну чё там, будешь пиво, чипсы, посмотрим видос?» Но я снова взял ответственность на себя. Я не упускал момента и возможности показать ему, что всё в порядке даже после такого. Что со мной ему будет безопасно. И мы можем позволять себе это чаще. Ничего с нашей дружбой от этого не случится, как он боялся. В том числе. Он всегда будет для меня другом. Не важно, наравне ли с любовником и партнёром в жизни. — Ну вот. Разве плохо поцеловать того, кто тебе нравится, не важно, какого он пола? — я не открыл глаза, потершись об его кудряхи на лбу своим. — Даже если это твой коллега по импровизации… В следующую секунду Антон, который, казалось бы, даже не слушал меня, ещё не отойдя от эмоций, упёр правую руку в спинку кресла позади меня, а левой перехватил оба моих запястья, сжав в тиски своих длинных пальцев. И припал к моему лицу, целуя снова, буквально нападая на мои губы. Ещё более активно, прикусывая, хоть и не глубоко, не совсем по-взрослому. Я услышал треск бархатной обшивки кресла, как Шаст сжимает влажные пальцы и от того специфично скрепит ткань. Я не ожидал такой динамики и вообще его внезапного смелого разгона, поэтому лишь на секунду захотел остановиться и посмотреть на процесс со стороны, чтобы понять, что мы делаем и куда собираемся это увести. Боже, мне важно понять хотя бы малейший сигнал, чтобы подстроиться и повести себя правильно, осторожно, поддаться ему. Не важно — готов я или нет, хочу этого или нет. Да. Я такой человек. Могу не хотеть близости определенного формата даже с человеком, в которого безумно влюблен уже пять лет. Я тогда не задумался об этом знаке, не расшифровал его с точки зрения психологии тела и подсознательного желания Антона, но… Он хотел ограничить наш физический контакт. Нашу тактильность друг к другу в момент поцелуя. Он не обнял и не сжал меня — вместо этого была спинка кресла. Он не позволил моим рукам себя коснуться — он заранее зафиксировал их. Обе. Своей рукой. Чтобы я не совершил действия, которых он не хотел. Возможно, что… Тогда он все ещё отрицал, что целует мужчину. Убеждал себя, что не целуется с мужиком, чтобы его руки не чувствовали мое мужское тело и не было этого конфликта в голове, который ещё так влиял на него. Влиял всю его жизнь. Одно тогда было ясно — он хочет целовать меня, но только как образ, как мою персону, мой характер, мою личность, мое внутреннее «Я». Без тела. Без пола. Без роли в мире и отношения к нему самому в глазах нашего окружения. Главное, что он позволил себе это со мной. Даже избегая физически и социально. Это одна из форм, стадий, вариантов любви, комфортной для него сейчас. То, что он позволял себе без внутреннего конфликта. Ведь когда человек боится воды — он борется с этим страхом постепенно. Комфортное нахождение на берегу, касание озера рукой, звуки всплесков без паники в душе — для него успех. Поверхностный слой страха снят. Он уже не боится трогать воду, смотреть на неё, слышать. Но плавать, нырять и тем более погружаться он ещё совершенно не готов. Это для него неприемлемый, непередаваемый ужас. И всё же Шаст сам коснулся этой водной глади озера имени меня. И с каждым разом он с большим наслаждением и комфортом плескался пальцами, черпал ладонью, протирал освежающей влагой свою шею и лицо. Это для меня было важно. Я отстранился с уже заметно зацелованными губами и трепещущим как у воробья сердцем в груди и увидел, что он вообще меня не слушал. Будто специально. Показывал, что ему в этой теме вообще не хочется комментировать всё, что он делает. Что это значит, почему, что дальше будет и менять ли мне статус на «все сложно» ВКонтакте. — Шаст… — сквозь неразборчивое дыхание я обратил его внимание на себя, отклонившись на сантиметр и прогнувшись назад, потому что тело моё наоборот только с физическим желанием подалось вперёд. Я вообще чуть ли ногу на него не закинул, настолько я завёлся до одури от того, что почувствовал возбуждение Антона. На меня. Черт… — Да ты заебал! — но эта несмышленая двухметровая игривая лань с детской улыбкой ловко вывернулась из моего рассеянного внимания и плена и со своими очаровательными смешками мальчишки вышла из роли и эпизода, что мы тут отыгрывали. Дозаигрались. — Ненормальный, блять, — по-доброму смешно отозвался он, сбегая из этой сумасшедшей «гейской атмосферы» в дверь зала. Словно я сейчас за ним гоняться буду, как противная пышногрудая родственница из Воронежа, чтобы расцеловать во все щеки. Но он сбежал и от собственного смущения, и чтобы не видеть, как я в полнейшем удовольствии закрыл глаза, сложил руки в замок и зашипел, в эйфории счастья и возбуждения сжав до боли этот сладкий поцелуй на своих губах. Как же он меня заряжает, умножая все мои чувства прекрасного на сто… Заставляет солнечные лучи пронизывать моё тело насквозь и насыщать энергией из самой высокой точки космоса… Что бы он ни говорил на это, мне безумно нравилось наше развитие. Эта игра в «Ничего не было, оно само!» Такая редкая и неожиданная, жаркая, непредсказуемая, волнующая и свободная…

***

На работе мы действительно будто забывали обо всем этом по щелчку пальца и часто даже игнорили друг друга. Что ж, я очень хорошо умею вживаться в роль и быть на безопасном расстоянии, а он делал все это неосознанно из-за внутреннего страха, ведь уже почти тридцать лет жил с убеждением со всех сторон и сфер жизни, что он отличный гетеропарень, который в сценках КВН легко обсуждает женскую «карму́» и чувствует себя таким как все, весело и с задором отвечая на бесконечные «Какие девушки нравятся Антону Шастуну?» И чем чаще он убеждал себя в такие моменты, что он «обычный гетеро», с ним всё «в порядке», «он не отстаёт», тем чаще и смелее он позволял себе бывать со мной… И он прав — сейчас мне хватало только этих мелочей, от которых он потом всё равно увиливал, всё равно подыгрывал своим парням в обсуждениях женщин, всё равно флиртовал с ними в «Контактах», говоря себе каждый раз «ну я же гетеро, у них так принято». «Я же могу с ними. Я им нравлюсь. Они меня окружают. Мне с ними приятно. Меня к ним подталкивают. Меня с ними видят и представляют». Я буквально знал все эти его «успокаивалки» совести нормального гетеросексуала, которые он перебирал в голове перед сном и внушал себе после наших взаимодействий. Медленно, но верно перестающих быть редкими исключениями… Без каких-либо выяснений отношений. Мы всё ещё замалчивали. Я не торопил. Не знаю, что я чувствовал каждый раз по поводу этих «норма-откатов» — град мурашек и лёгкая дрожь от нахлынувших чувств не позволяли мне сгенерировать какие-то мысли. Но я тоже временами переживал похожими фразами в голове. «Что, если он просто экспериментирует и пробует «с мужчиной»? Что, если я правда «совращаю» скромного гетеро парня, пользуясь своим влиянием и его сексуальным интересом? Он всё равно делает выбор в пользу девушек. Он с ними чаще. Он с ними громче. Он с ними в представлениях нашего окружения. Он с ними успешнее, любимее. Он с ними по определению, данному нормальным безопасным и привычным ему миром. Он считает так всю свою жизнь. Со мной он всегда будет только по исключениям…» Он бывал со мной слишком редко. Слишком редко и с трудом позволял себе это. И со временем меня это ужасно тяготило и выводило из себя. Хоть я и не показывал, игнорировал, что в нашем мире только так можно и безопасно, но я абсолютно точно хотел большего. Быстрее, чем он мог мне это дать.